Глава 13
Штучка с перьями
Homo sapiens

“Футурология никогда не была особенно уважаемой областью исследований”, – писал Джонатан Шелл¹⁷⁵. Помня об этом предупреждении, я поехала в Институт природоохранных исследований, относящийся к зоопарку Сан-Диего и расположенный в пятидесяти километрах к северу от города. По пути я миновала несколько полей для гольфа, винодельческое хозяйство и страусиную ферму. Когда я приехала, в институте царила почти больничная тишина. Марлис Хоук, исследовательница, занимающаяся культурами тканей, повела меня по длинному коридору в помещение без окон. Там она надела что-то вроде уплотненных рукавиц-прихваток и открыла крышку большого металлического контейнера. Оттуда вырвался призрачный пар.

На дне контейнера плещется жидкий азот температурой –195° С. Над ним подвешены небольшие стеллажи с коробочками, в которых расставлены пластиковые пробирки. Коробочки располагаются в стеллаже одна над другой, а пробирки в них стоят вертикально, как колышки, каждая в своей собственной ячейке. Вытащив один стеллаж, Хоук находит нужную коробочку, вытаскивает из нее две пробирки и ставит передо мной на стол из нержавеющей стали со словами “Вот они”.

Внутри пробирок – практически все, что осталось от пооули, или чернолицей гавайской цветочницы, небольшой птицы с красивой головой и грудью кремового цвета, которая раньше жила на острове Мауи. Мне описывали пооули как “самую красивую из не особенно красивых птиц”. По всей видимости, она окончательно вымерла через год или два после того, как осенью 2004 года зоопарк Сан-Диего и Служба охраны рыбных ресурсов и диких животных США предприняли последнюю отчаянную попытку ее спасти. В то время было известно о существовании всего трех особей, и идея состояла в том, чтобы отловить их и попытаться вывести этот вид в неволе. Однако только одна птица позволила поймать себя в сеть. Поначалу ее считали самкой, но она оказалась самцом, и это заставило ученых подозревать, что в природе остались представители только одного пола. Когда пойманная птица умерла (сразу после Дня благодарения), ее трупик был немедленно отправлен в зоопарк Сан-Диего. Хоук помчалась в институт, чтобы заняться им. “Это наш последний шанс, – думала она тогда. – Как додо”. Хоук удалось культивировать некоторые клетки из птичьего глаза, и результаты этих усилий теперь наполняют криопробирки. Чтобы не повредить клетки, примерно через минуту она ставит пробирки обратно в коробочку и возвращает в контейнер с азотом.

Помещение без окон, в котором клетки пооули хранятся живыми (в некотором роде), называется “Замороженный зоопарк”. Название запатентовано: если его пытаются использовать другие учреждения, их предупреждают, что они нарушают закон. В помещении стоят шесть контейнеров наподобие того, что открывала при мне Хоук. Внутри них, в ледяных парах азота, хранятся клеточные линии почти тысячи биологических видов. (На самом деле это лишь половина “зоопарка”. Вторая половина контейнеров находится в другом здании, местонахождение которого намеренно держится в секрете. Каждая клеточная линия разделена между обоими хранилищами – на случай, если в одном из них вдруг отключится электричество.) В “Замороженном зоопарке” хранится крупнейшая в мире коллекция замороженных биологических видов, однако все больше других учреждений также оборудуют у себя зверинцы на жидком азоте, такие как “КриоБиоБанк” зоопарка Цинциннати и “Замороженный ковчег” Ноттингемского университета в Англии.

Пока почти у всех видов, пребывающих в глубокой заморозке в Сан-Диего, еще есть живые представители. Однако это легко может измениться, ведь все больше и больше растений и животных рискуют повторить судьбу пооули. В то время как Хоук закрывает контейнер, я думаю о сотнях трупиков летучих мышей, собранных в пещере Эола и отправленных в криоколлекцию Американского музея естественной истории. Я пытаюсь сосчитать, сколько маленьких пластиковых пробирок и чанов жидкого азота потребуется, чтобы сохранить клеточные культуры от всех лягушек, гибнущих от хитридиевого грибка; коралловых полипов, страдающих от закисления океана; носорогов и других толстокожих животных, уничтожаемых браконьерами; а также множества других видов, подталкиваемых к вымиранию глобальным потеплением, инвазивными видами и фрагментацией леса. Вскоре я сдаюсь – в моей голове не умещаются такие огромные числа.

Неужели все должно закончиться именно так? Неужели последняя надежда для самых великолепных – да и наименее великолепных – существ в мире действительно заключается в лужах жидкого азота? Узнав о том, как именно мы подвергаем риску другие биологические виды, разве нельзя что-то сделать для их защиты? И не в том ли весь смысл попыток вглядеться в будущее, чтобы, заметив грозящие опасности, попытаться их избежать?

Вне всякого сомнения, люди умеют быть разрушительными и недальновидными; но они также могут быть альтруистичными и предусмотрительными. Снова и снова люди показывают, что неравнодушны к “проблеме сосуществования на Земле с другими существами”, по выражению Рейчел Карсон, что готовы чем-то жертвовать ради этих существ⁸⁵. Альфред Ньютон описал бойню, происходившую у берегов Британии, – и в результате был принят Закон об охране морских птиц. Джон Мьюр написал о бедствиях в горах Калифорнии – и это привело к созданию национального парка “Йосемити”. В книге “Безмолвная весна” Рейчел Карсон раскрыла опасности применения синтетических пестицидов – и в течение следующих десяти лет большинство способов использования ДДТ были запрещены (тот факт, что в США до сих пор водятся белоголовые орланы, причем их популяция растет, – лишь одно из многих замечательных последствий тех изменений).

В 1974 году – через два года после введения запрета на использование ДДТ – конгресс США принял Закон об исчезающих видах. С тех пор люди приложили поистине титанические усилия ради защиты существ, перечисленных в документе. Вот лишь один из множества примеров: к середине 1980-х годов численность популяции калифорнийских кондоров снизилась до двадцати двух особей. Для спасения этого вида, крупнейшей наземной птицы в Северной Америке, биологи – специалисты по дикой природе выводили птенцов кондора, используя специальных кукол, имитирующих взрослую особь. Также они протянули фальшивые линии электропередач, чтобы учить птиц избегать ударов током; приучали их не питаться мусором, подведя к помойкам электроды, бьющие слабеньким током. Они вакцинировали каждого кондора – сейчас их уже около четырехсот – от вируса Западного Нила (стоит отметить, что вакцин для людей пока нет). Биологи постоянно проверяли птиц на отравление свинцом – кондоры, поедающие туши оленей, часто заглатывают и свинцовые пули – и многим из них проводили хелатирующую терапию (причем нескольким птицам – не один раз).

Усилия по спасению американского журавля потребовали еще больше человеко-часов, причем преимущественно добровольческих. Каждый год команда пилотов сверхлегких самолетов учит новое поколение выращенных в неволе журавлей, как мигрировать на зиму на юг – из Висконсина во Флориду. Путешествие длиной около двух тысяч километров может занимать до трех месяцев, оно предполагает десятки остановок на частных землях, владельцы которых охотно предоставляют их птицам. Миллионы американцев, не принимающих непосредственного участия в этой деятельности, поддерживают ее косвенно – вступая в многочисленные общественные организации, среди которых Всемирный фонд дикой природы, Национальная федерация дикой природы, “Защитники дикой природы”, Общество охраны дикой природы, Африканский фонд дикой природы, “Охрана природы”, Международное общество сохранения природы.

Не лучше ли было бы, с практической и этической точек зрения, сосредоточиться на том, что можно сделать и что делается для сохранения видов, а не строить мрачные предположения о будущем, в котором биосфера сведется к маленьким пластиковым пробиркам? Директор одной природоохранной организации на Аляске однажды сказал мне так: “Людям нужно иметь надежду. Мне нужно иметь надежду. Она поддерживает в нас жизнь”.

Рядом с Институтом природоохранных исследований стоит похожее здание палевого цвета, служащее ветеринарной клиникой. Большинство животных в клинике, которая также относится к зоопарку Сан-Диего, приходят и уходят, однако в здании есть и постоянный обитатель – гавайский ворон, или алала, по имени Кинохи. Он один из примерно сотни представителей этого вида, живущих в наши дни, причем все в неволе. Оказавшись в Сан-Диего, я навестила Кинохи в сопровождении заведующей отделом физиологии размножения Барбары Даррант – единственного человека, который, как мне сказали, действительно понимает этого ворона. По дороге к нему Даррант прихватила в специальном магазинчике его любимые лакомства: мучных червей, лысого новорожденного мышонка и заднюю часть туловища взрослой мыши, разрезанной пополам так, что с одной стороны свисала пара лапок, а с другой – клубок кишок.

Никто точно не знает, почему алала исчезли в дикой природе; возможно, как и в случае с пооули, на то есть несколько причин: утрата ареала, истребление инвазивными видами, например мангустами, и заболевания, передающиеся другими инвазивными видами, такими как москиты. Так или иначе, считается, что последний из живших в лесу алала умер в 2002 году. Кинохи родился в питомнике на Мауи более двадцати лет назад. Судя по тому, что все рассказывают, он очень странная птица. Выросший в изоляции, он не идентифицирует себя с другими алала. Но он не думает о себе и как о человеке. “Он живет в своем собственном мире, – сообщила мне Даррант. – Как-то он влюбился в колпицу”.

В 2009 году Кинохи отправили в Сан-Диего, поскольку он отказывался спариваться с какими-либо другими воронами из питомника; решено было попробовать что-то новое, чтобы убедить Кинохи внести свой вклад в ограниченный генофонд вида. И именно Даррант придумала, как завоевать сердце Кинохи, а точнее его семенники. Он довольно скоро начал благосклонно принимать знаки ее внимания – у воронов нет пениса, поэтому Даррант массировала область вокруг его клоаки, – однако во время моего визита он по-прежнему не сумел, выражаясь словами исследовательницы, выдать “эякулят высокого качества”. Приближался очередной брачный сезон, и Даррант намеревалась повторять попытки по три раза в неделю в течение пяти месяцев. Если дело рано или поздно увенчается успехом, она тут же метнется со спермой Кинохи на Мауи и попробует провести искусственное осеменение одной из самок в питомнике.

Мы подошли к клетке, где жил Кинохи. Она больше напоминала гостиничный номер – передняя комнатка была достаточно просторной, чтобы там могло уместиться несколько человек, задняя же была увешана веревками и другими интересными для воронов приспособлениями. Кинохи подскочил, чтобы поприветствовать нас. Он был черный как смоль, от головы до кончиков когтей. Мне показалось, что выглядит он как обычный американский ворон, однако Даррант объяснила, что у него гораздо толще клюв и лапы. Кинохи держал голову чуть наклоненной вперед, будто старался избежать визуального контакта. Интересно, подумалось мне, не появляется ли у него при виде Даррант птичьего эквивалента грязных мыслей? Исследовательница предложила ему принесенные лакомства – и он разразился хриплым карканьем, звучавшим пугающе знакомо. Вороны способны имитировать человеческую речь, и Даррант перевела мне его карканье как “Я знаю”.

“Я знаю, – повторил Кинохи. – Я знаю”.

Трагикомичная половая жизнь Кинохи предоставляет нам еще больше свидетельств – если еще какие-нибудь вообще нужны – того, насколько серьезно люди относятся к проблеме вымирания. Нам так больно видеть, как вымирает даже один вид, что мы готовы проводить ультразвуковые исследования носорогам и вызывать половое возбуждение у воронов. Разумеется, преданность своему делу людей, подобных Терри Рот и Барбаре Даррант, а также учреждений вроде зоопарков в Цинциннати и Сан-Диего можно было бы счесть поводом для оптимизма. И будь это другая книга, я бы так и сделала.

Хотя многие из предыдущих глав посвящены вымиранию (уже или почти произошедшему) отдельных организмов – панамской золотой лягушки, бескрылой гагарки, суматранского носорога, – главная тема книги, как я это задумывала, – общая схема, по которой все происходит. Я попыталась проследить событие вымирания – называйте его голоценовым вымиранием, или антропоценовым, или, если вам так больше нравится, Шестым вымиранием – и поместить его в более широкий контекст истории жизни. Истории не строго униформистской и не строго катастрофистской, а смеси того и другого. И со всеми своими подъемами и падениями эта история показывает нам, что жизнь чрезвычайно устойчива, но не до бесконечности. На нашей планете царили долгие, небогатые событиями периоды и очень редко происходили “перевороты на поверхности земного шара”.

Насколько нам известно, причины этих переворотов сильно разнились: оледенение в случае вымирания конца ордовикского периода, повышение среднемировой температуры и изменение химии океанов в конце пермского, падение астероида в последние секунды мелового. У нынешнего вымирания своя собственная, новая причина – не астероид или мощное извержение вулкана, а “один слабый биологический вид”. Как сказал мне Уолтер Альварес: “Прямо сейчас мы видим, что массовое вымирание может быть вызвано людьми”.

У этих в корне несхожих событий есть одно общее свойство – изменение, а точнее его скорость. Когда мир меняется быстрее, чем биологические виды могут адаптироваться, многие из них гибнут. Дело именно в этом, и неважно, падает ли причина с неба огненной полосой или едет на работу в “хонде”. Утверждение, что нынешнее вымирание можно было предотвратить, если бы люди больше беспокоились о происходящем и были готовы чем-то жертвовать, нельзя считать абсолютно неверным, однако при этом упускается из виду главное. Не так уж важно, беспокоятся люди или нет. Важно то, что люди меняют мир.

Разумеется, такая способность возникла у людей не сегодня, хотя наиболее полно она проявляется действительно в современное время. Более того, она неотделима от тех качеств, которые и сделали нас людьми: нашей неугомонности, изобретательности, умения сотрудничать для решения проблем и выполнения сложных задач. Как только люди научились использовать знаки и символы для отображения мира природы, они начали раздвигать его границы. “Человеческий язык во многом подобен генетическому коду, – написал британский палеонтолог Майкл Бентон¹⁷⁶. – Информация хранится и передается, с некоторыми изменениями, следующим поколениям. Коммуникация скрепляет общества и позволяет людям уворачиваться от эволюции”. Будь люди попросту неразумными, или эгоистичными, или жестокими, не существовало бы никакого Института природоохранных исследований, да и потребности в нем не возникло бы. Если вы хотите поразмышлять, почему люди столь опасны для других видов, то представьте себе вооруженного автоматом AK-47 браконьера в Африке, замахивающегося топором лесоруба в Амазонии или, еще лучше, представьте самого себя с книгой на коленях.

В центре зала биоразнообразия Американского музея естественной истории в полу есть необычная инсталляция. Она выстроена вокруг центрального элемента – таблички, сообщающей, что с момента появления многоклеточных животных более 500 миллионов лет назад на планете произошло пять масштабных вымираний. Согласно надписи на табличке, ответственны за эти события “глобальные изменения климата и другие причины, возможно, включающие в себя столкновение Земли с космическими объектами”. А дальше идет вот что: “Прямо сейчас мы живем в разгар Шестого вымирания, на сей раз вызванного исключительно человечеством – его преобразованием экологического ландшафта”.

В стороны от центральной таблички отходят листы из толстого оргстекла, под которыми лежат ископаемые остатки нескольких вымерших видов. Оргстекло затерто обувью десятков тысяч музейных посетителей, кто прошел по нему, по большей части наверняка и не заметив, что под ногами. Однако стоит наклониться и присмотреться – и вы увидите, что рядом с каждой окаменелостью написано название вида, а также конкретное событие вымирания, положившее ему конец. Ископаемые остатки расположены в хронологическом порядке, так что самые древние – граптолиты ордовикского периода – располагаются близко к центру, а самые молодые – зубы Tyrannosaurus rex из позднего мела – подальше. Если вы встанете на краю инсталляции, по сути, в единственном месте, откуда на нее удобно смотреть, то окажетесь ровно там, где должны быть жертвы Шестого вымирания.

Что же произойдет с нами самими в эпоху вымирания, вызванного нашими собственными действиями? Один вариант – на который намекает инсталляция в зале биоразнообразия – заключается в том, что в конце концов мы тоже погубим себя “преобразованием экологического ландшафта”. Логика тут следующая: освободившись от ограничений эволюции, люди тем не менее остаются зависимыми от биологической и геохимической систем Земли. Разрушая их – вырубая тропические леса, меняя состав атмосферы, подвергая океаны закислению – мы ставим под угрозу наше собственное выживание. Среди многих уроков, которые можно извлечь из геологической летописи, самый отрезвляющий состоит в том, что в жизни, как и в деятельности инвестиционных фондов, прошлые показатели никак не гарантируют будущие результаты. Когда происходит массовое вымирание, оно выкашивает слабых, но также бьет и по сильным. V-образные граптолиты когда-то жили повсюду, а затем пропали. Аммониты плавали в океане сотни миллионов лет – и исчезли. Антрополог Ричард Лики предостерегает: “Homo sapiens может оказаться не только причиной Шестого вымирания, он также рискует стать одной из его жертв”¹⁷⁷. В зале биоразнообразия есть табличка, на которой выбиты слова стэнфордского эколога Пола Эрлиха: “ПОДТАЛКИВАЯ ДРУГИЕ ВИДЫ К ВЫМИРАНИЮ, ЧЕЛОВЕЧЕСТВО РУБИТ СУК, НА КОТОРОМ СИДИТ”.

Другой вариант – кто-то считает его более оптимистичным – заключается в том, что человеческая изобретательность справится с любыми бедами, которые эта самая изобретательность и вызвала. Есть серьезные ученые, утверждающие, что, если, например, глобальное потепление станет слишком опасной угрозой, мы сможем противодействовать ему благодаря геоинженерии. В некоторых прожектах предлагается распылять сульфаты в стратосфере, чтобы они отражали солнечный свет обратно в космос; в других – разбрызгивать капли воды над Тихим океаном, чтобы увеличить отражающую способность облаков. Есть те, кто считает, что даже если ничего из этого не сработает и станет совсем плохо, то люди все равно будут в порядке – просто переселятся на другие планеты. В одной недавно вышедшей книге советуется строить города “на Марсе, Титане, Европе, Луне, астероидах и на любых других необитаемых глыбах материи, какие мы только сможем найти”.

“Не беспокойтесь, – говорит автор. – Пока мы продолжаем исследовать Вселенную, человечество будет жить”¹⁷⁸.

Очевидно, что судьба нашего собственного вида заботит нас несоизмеримо сильно. Однако, рискуя показаться античеловечной – некоторые из моих лучших друзей относятся к людям! – я скажу, что в конечном счете это не то, о чем стоит больше всего беспокоиться. Прямо сейчас, в этот поразительный момент, для нас представляющий собой настоящее, мы решаем, не особенно это сознавая, какие эволюционные пути останутся открытыми, а какие навсегда закроются. Никакому другому существу никогда еще не доводилось управлять этим, и, к сожалению, это станет нашим извечным наследием. Шестое вымирание продолжит определять ход жизни еще долго после того, как все написанное, нарисованное и построенное людьми обратится в пыль, а гигантские крысы унаследуют – или не унаследуют – Землю.