Глава 11
УЗИ для носорога
Dicerorhinus sumatrensis

Сучи я впервые увидела со стороны ее громадного зада – около метра в ширину, покрытого красноватыми жесткими волосами. Красновато-коричневая кожа походила на фактурный линолеум. Сучи, суматранский носорог, живет в зоопарке Цинциннати, где она родилась в 2004 году. Когда я подошла к ней, вокруг ее внушительного зада уже выстроилось несколько человек. Они ласково его похлопывали, так что я тоже протянула руку и потерла шкуру Сучи. На ощупь та напоминала ствол дерева.

Доктор Терри Рот, высокая худая женщина с длинными каштановыми волосами, собранными в пучок, директор учрежденного при зоопарке Центра по сохранению и исследованию видов, находящихся под угрозой исчезновения, зашла в вольер к носорогу, облаченная в медицинский костюм. Она натянула чистую одноразовую перчатку на правую руку почти до плеча. Один из смотрителей, ухаживающих за Сучи, завернул хвост носорога во что-то вроде пищевой пленки и отодвинул в сторону. Другой смотритель взял ведро и встал у головы животного. Было трудно что-либо разглядеть за пышными формами Сучи, но мне сказали, что ее кормят нарезанными яблоками, и я действительно слышала хрумканье. Пока Сучи была увлечена едой, Рот натянула вторую перчатку поверх первой и взяла предмет, похожий на пульт для видеоигр. А затем засунула руку в задний проход носорога.

Из пяти существующих сейчас видов носорогов суматранские – Dicerorhinus sumatrensis – самые мелкие и, если можно так выразиться, самые древние. Род Dicerorhinus появился около 20 миллионов лет назад, то есть родословная суматранского носорога восходит (почти без изменений) к эпохе миоцена. Генетический анализ показал, что этот носорог – ближайший родственник из ныне живущих шерстистого носорога, во время последней ледниковой эпохи обитавшего на обширной территории от Шотландии до Южной Кореи¹⁵⁰. Эдвард Oсборн Уилсон, который однажды провел вечер с матерью Сучи в зоопарке Цинциннати и хранит клочок ее волос на своем столе, назвал суматранского носорога “живым ископаемым”¹⁵¹.

Суматранские носороги ведут скромный одиночный образ жизни, в дикой природе обитают в густом подлеске. У них два рога – большой на конце морды и поменьше над ним, – а также заостренная верхняя губа, помогающая захватывать листья и ветки. Их половая жизнь, по меньшей мере с человеческой точки зрения, крайне непредсказуема. У самок этого вида овуляция индуцированная, то есть они не дают яйцеклетке выйти из яичника до тех пор, пока не почувствуют, что поблизости есть подходящий самец. Для Сучи ближайший подходящий самец находится за пятнадцать тысяч километров, вот почему доктор Рот стояла около носорога, засунув руку с прибором в его прямую кишку.

Примерно за неделю до этого Сучи сделали инъекцию гормонов, чтобы стимулировать яичники. Через несколько дней Рот провела искусственное осеменение – через складки шейки матки Сучи ввели длинную тонкую трубочку, через которую закачали баночку размороженного семени. Судя по записям доктора Рот, процедуру Сучи “перенесла очень хорошо”. Теперь пришло время для УЗИ. На экране компьютера появилось зернистое изображение. Доктор Рот определила местонахождение мочевого пузыря, выглядевшего темным мешком, и двинулась дальше. Она надеялась, что яйцеклетка в правом яичнике Сучи, которую было видно во время осеменения, высвободилась. Если бы это произошло, появился бы шанс, что Сучи забеременеет. Однако яйцеклетка – черный круг в сером облаке – находилась там же, где Рот видела ее в последний раз.

“Овуляции у Сучи не произошло”, – объявила Рот полудюжине смотрителей зоопарка, окруживших ее, чтобы в случае надобности чем-то помочь. К тому моменту уже вся ее рука целиком исчезла внутри носорога. Помощники хором вздохнули. “Вот черт”, – сказал кто-то. Рот вытащила руку и сняла перчатки. Она была явно расстроена, но не выглядела удивленной таким исходом.

Когда-то суматранский носорог встречался и в предгорьях Гималаев, на территории нынешних Бутана и Северо-Восточной Индии, и в Мьянме, Таиланде, Камбодже, и на Малайском полуострове, и на островах Суматра и Борнео. В XIX веке этот вид все еще был настолько распространен, что считался сельскохозяйственным вредителем. По мере того как уничтожались леса Юго-Восточной Азии, ареал носорога уменьшался и фрагментировался. К началу 1980-х годов популяция сократилась до нескольких сотен особей, большинство – в труднодоступных районах Суматры, остальные в Малайзии. Казалось, что животных ждет неминуемое вымирание, – пока в 1984 году группа специалистов по охране природы не собралась в Сингапуре, чтобы попытаться выработать стратегию спасения. Разработанный план включал, помимо прочего, создание программы по разведению вида в неволе, чтобы уберечь его от полного исчезновения. Было поймано сорок носорогов, семь из которых отправили в зоопарки США.

Запуск программы ознаменовался провалом. Не прошло и трех недель, как пять носорогов в питомнике на Малайском полуострове скончались от трипаносомоза – болезни, вызываемой паразитами, которых переносят двукрылые. Десять животных были пойманы в Сабахе, малазийском штате в восточной части Борнео. Два из них умерли от травм, полученных во время отлова. Третий носорог из этих десяти погиб от столбняка, а четвертый угас по неизвестным причинам. К концу десятилетия ни одно животное не произвело потомства. В США уровень смертности носорогов был еще выше. В зоопарках животных кормили сеном, но оказалось, что суматранские носороги не могут питаться одним сеном, им необходимы свежие листья и ветки. Пока это поняли, из семи отправленных в Америку носорогов остались в живых только три, все в разных городах. В 1995 году журнал Conservation Biology опубликовал статью о программе разведения в неволе. Она называлась “Как помочь виду вымереть”.

В том же году зоопарки Бронкса и Лос-Анджелеса предприняли последнюю отчаянную попытку спасти носорогов – отправили своих оставшихся животных, двух самок, в Цинциннати, где содержался единственный выживший самец, Ипу. Доктор Терри Рот была приглашена, чтобы разобраться, как с ними быть. Поскольку эти животные ведут одиночный образ жизни, поселить их в одном вольере нельзя, однако очевидно, что, пока они не окажутся вместе, они не смогут спариваться. Рот активно занялась изучением физиологии носорогов, в том числе анализом образцов крови и мочи, а также измерением уровня гормонов. Чем больше она узнавала, тем яснее видела, как множатся предстоящие трудности.

“Это очень непростой вид”, – сказала мне Рот, когда мы пришли к ней в офис, где на полках расставлены деревянные, глиняные и плюшевые фигурки носорогов. Рапунцель, самка из Бронкса, оказалась слишком старой для размножения. Эми, самка из Лос-Анджелеса, была подходящего возраста, но овуляции у нее почему-то не происходило – загадка, на разрешение которой у Рот ушел почти год. Как только исследовательница поняла, в чем проблема – самке носорога нужно было почувствовать рядом самца, – она начала устраивать короткие, тщательно контролируемые “свидания” между Эми и Ипу. После нескольких месяцев таких взаимоотношений Эми забеременела. Затем у нее случился выкидыш. Она вновь забеременела, но с тем же результатом. Всего было пять выкидышей подряд. У Эми с Ипу возникли проблемы с глазами, которые, как в конце концов определила Рот, стали результатом слишком длительного пребывания на солнце (в дикой природе суматранские носороги живут в тени деревьев). Зоопарк Цинциннати вложил полмиллиона долларов в навесы, изготовленные по специальному заказу.

Эми вновь забеременела осенью 2000 года. На сей раз Рот начала давать ей гормональные добавки, которые самка носорога потребляла в виде ломтиков хлеба, пропитанных раствором прогестина. Наконец, после шестнадцатимесячной беременности Эми родила самца, которого назвали Андалас. За ним последовала Сучи – ее имя означает “святая” по-индонезийски, – а затем еще один самец, Харапан. В 2007 году Андалас был отправлен на Суматру, в питомник, расположенный в национальном парке “Вай-Камбас”. Там в 2012 году он стал отцом малыша Андату – внука Эми и Ипу.

Сучи в зоопарке Цинциннати

Безусловно, три носорога, рожденные в неволе в Цинциннати, и четвертый, появившийся на свет в парке на Суматре, не восполнят большое число животных, погибших за это время. Однако они оказались, в общем-то, единственными суматранскими носорогами, в принципе рожденными за последние три десятилетия. С середины 1980-х годов количество суматранских носорогов в дикой природе резко уменьшилось, до такой степени, что сейчас в мире их осталось, по-видимому, меньше сотни. Крайне иронично: люди так рьяно уничтожали этот вид, что теперь только их героические усилия могут его спасти. Если у Dicerorhinus sumatrensis есть будущее, то исключительно благодаря доктору Рот и горстке таких, как она, кто знает, как провести ультразвуковое исследование, засунув руку в прямую кишку носорога.

То, что происходит с Dicerorhinus sumatrensis, в той или иной степени относится ко всем носорогам. Яванский носорог, который когда-то обитал почти во всей Юго-Восточной Азии, теперь считается одним из самых редких животных на Земле – осталось, вероятно, меньше пятидесяти особей, все в яванском национальном парке (последнее животное из известных, жившее в другом месте, во Вьетнаме, было убито браконьером зимой 2010 года). Индийский носорог – самый крупный из пяти видов; его шкура выглядит так, словно он натер себе на ней большие складки, как написал в одной из своих сказок Редьярд Киплинг. Количество животных данного вида снизилось примерно до трех тысяч особей, живущих в основном в четырех парках индийского штата Ассам. Что касается черных носорогов, то численность их популяции сто лет назад в Африке достигла миллиона, но с тех пор снизилась до пяти тысяч особей. Белый носорог, также из Африки, – единственный вид носороговых, который в настоящее время не находится под угрозой вымирания. В XIX веке охотники почти полностью истребили белых носорогов, в XX их численность удивительным образом восстановилась, а теперь, в XXI веке, вид снова страдает от рук браконьеров, продающих рога носорогов на черном рынке по пятьдесять тысяч долларов США за килограмм. (Носорожьи рога, состоящие из кератина, как и наши ногти, долгое время использовались в традиционной китайской медицине, но в последние годы стали еще востребованнее в качестве дорогого клубного “наркотика” – в клубах Юго-Восточной Азии измельченный рог нюхают как кокаин¹⁵².)

Вместе с тем у носорогов, безусловно, есть много доброжелателей. Люди испытывают глубокую, почти мистическую привязанность к большим “харизматичным” млекопитающим, даже если те находятся за оградой. Именно поэтому зоопарки тратят так много ресурсов на то, чтобы показывать носорогов, панд и горилл. (Уилсон описывал вечер, проведенный в Цинциннати с Эми, как “одно из самых памятных событий” в его жизни.) Однако почти везде, где большие харизматичные млекопитающие не заперты за оградами, они находятся в опасности. Из восьми видов медведей, существующих в мире, шесть имеют охранный статус “уязвимый” либо “вымирающий”. Численность азиатских слонов снизилась на 50 % за последние три поколения. У африканских слонов дела обстоят получше, однако им, как и носорогам, все больше угрожают браконьеры. (Результаты недавнего исследования показали, что популяция африканских лесных слонов, которых многие ученые считают отдельным от саванных слонов видом, уменьшилась более чем на 60 % лишь за последние десять лет¹⁵³.) Чуть ли не у всех больших кошек – львов, тигров, гепардов, ягуаров – также снижается численность. Не исключено, что через сто лет панды, тигры и носороги останутся лишь в зоопарках или, как сказал Том Лавджой, на столь небольших и строго охраняемых участках дикой природы, что их можно будет считать “квазизоопарками”¹⁵⁴.

На следующий день после УЗИ Сучи я снова отправилась навестить ее. Стояло холодное зимнее утро, поэтому ее держали в так называемом амбаре – низком здании из шлакобетонных блоков, внутреннее пространство которого было разграничено словно под тюремные камеры.

Я приехала около 7:30 утра, во время кормления, поэтому застала Сучи жующей листья фикуса в одном из отсеков. Как сказал мне Пол Рейнхарт, главный смотритель, ухаживающий за носорогами, она ежедневно съедает около пятидесяти килограмм фикуса, который приходится специально доставлять из Сан-Диего самолетом (суммарная стоимость транспортировки составляет примерно сто тысяч долларов в год). Также в ее ежедневный рацион обычно входит несколько корзин фруктов; в то утро ей достались яблоки, виноград и бананы. Сучи, так мне показалось, ела с какой-то мрачной решимостью. Когда листья фикуса закончились, она принялась за ветки, причем разгрызала их так же легко, как мы разгрызаем сушку, хотя они были несколько сантиметров толщиной.

Рейнхарт описал мне Сучи как “хорошую помесь” ее матери Эми, умершей в 2009 году, и отца Ипу, до сих пор живущего в зоопарке Цинциннати. “Если где-то можно было влезть в какую-нибудь неприятность, Эми в нее обязательно влезала”, – вспоминает он. “А Сучи очень игривая. Но при этом и более здравомыслящая – как ее отец”. Мимо нас прошел еще один смотритель, толкая перед собой большую тачку с красновато-коричневым навозом, от которого шел пар, – отходами жизнедеятельности Сучи и Ипу за прошедшую ночь.

Сучи настолько привыкла находиться среди людей – кто-то кормит ее лакомствами, кто-то засовывает руки в прямую кишку, – что Рейнхарт позволил мне немного побыть с ней наедине, пока сам ушел по другим делам. Я гладила ее волосатые бока, будто она была просто огромной собакой (на самом деле ближайшие родственники носорогов – лошади). Хотя я не могу сказать, что Сучи произвела на меня впечатление игривого животного, она действительно показалась мне ласковой, а взглянув в ее чернющие глаза, я увидела в них – готова поклясться! – некий проблеск межвидового узнавания. Тогда же я вспомнила предостережение одного сотрудника зоопарка: если Сучи внезапно решит мотнуть своей громадной головой, то легко сломает мне руку. Вскоре пришло время взвешивать Сучи. На весы, встроенные в пол соседнего отсека, смотрители положили куски бананов. Когда Сучи медленно приблизилась к угощению, весы показали 684 килограмма.

Очень большие животные, разумеется, стали такими большими не просто так. Уже при рождении масса Сучи была тридцать два килограмма. Если бы она появилась на свет на Суматре, то могла бы пасть жертвой тигра (хотя сейчас и суматранские тигры на грани исчезновения). Однако, скорее всего, ее сумела бы защитить мать, а у взрослых носорогов нет естественных врагов среди хищников. То же относится и к другим так называемым мегатравоядным; взрослые слоны и гиппопотамы настолько велики, что ни одно животное не осмеливается их атаковать. Медведи и большие кошки также вне досягаемости для других хищников.

Преимущества громадности таковы – назовем их стратегией “слишком большой, чтобы кого-то бояться”, – что, казалось бы, с точки зрения эволюции это удачный ход. И действительно, в различные периоды на Земле жило множество исполинских существ. К примеру, ближе к концу мелового периода Tyrannosaurus были лишь одной из групп огромных динозавров; существовали также род Saltasaurus (чьи представители весили около семи тонн), Therizinosaurus (крупнейшие представители достигали десяти метров в длину) и Saurolophus (динозавры этого рода, вероятно, были еще больше).

Сравнительно недавно – на закате последней ледниковой эпохи – громадные животные обитали почти повсюду. Помимо шерстистых носорогов и пещерных медведей, в Европе водились туры, гигантские олени и крупные гиены. Среди североамериканских исполинов были мастодонты, мамонты и западные верблюды, массивные родственники современных. Также там жили бобры размером с современных гризли, саблезубые кошки смилодоны и гигантские ленивцы Megalonyx jeffersonii массой около тонны. В Южной Америке обитали свои гигантские ленивцы, а также токсодоны, млекопитающие с телом носорога и головой бегемота, и глиптодонты, родственники броненосцев, иногда выраставшие до размеров автомобиля Fiat 500s. Континентом с самой странной и разнообразной мегафауной была Австралия. Там водились дипротодоны, грузные сумчатые, похожие на вомбата размером с носорога, сумчатые львы (Thylacoleo carnifex), хищники размером с тигра, и гигантские короткомордые кенгуру, достигавшие трех метров в высоту.

Даже на многих относительно небольших островах были свои крупные животные. На Кипре водились карликовые слоны и карликовые бегемоты. Мадагаскар приютил три вида карликовых бегемотов, семейство исполинских нелетающих птиц, известных как эпиорнисовые, а также несколько видов гигантских лемуров. Мегафауна Новой Зеландии была примечательна тем, что состояла полностью из пернатых. Австралийский палеонтолог Тим Флэннери сравнил данный феномен со своего рода воплощением мысленного эксперимента в реальной жизни: “Это показывает нам, как мог бы выглядеть мир, если бы млекопитающие вымерли 65 миллионов лет назад вместе с динозаврами и планету унаследовали бы птицы”¹⁵⁵. В Новой Зеландии в ходе эволюции возникли различные виды моа, заполнившие экологические ниши, в иных местах занятые растительноядными млекопитающими вроде носорогов и оленей. Самые крупные моа – Dinornis novaezealandiae и Dinornis robustus – достигали почти трех с половиной метров в высоту. Интересно, что самки были почти вдвое больше самцов¹⁵⁶ и что обязанность высиживания яиц предположительно ложилась именно на отцов. Также в Новой Зеландии водилась огромная хищная птица – орел Хааста, который охотился на моа и имел размах крыльев два с половиной метра.

Diprotodon optatum – самое крупное сумчатое, когда-либо существовавшее на Земле

Самые крупные моа достигали трех с половиной метров в высоту

Что же случилось со всеми этими бробдингнегскими животными? Кювье, первым обративший внимание на их исчезновение, считал, что они вымерли в результате последней катастрофы – “переворота на поверхности земного шара”, который произошел незадолго до начала письменной истории. Отвергнув катастрофизм Кювье, более поздние поколения натуралистов оказались в замешательстве. Почему исчезло так много крупных животных за столь сравнительно короткое время?

“Мы живем в зоологически обнищавшем мире, который недавно лишился всех самых крупных, самых свирепых и самых странных форм жизни¹⁵⁷, – заметил Альфред Рассел Уоллес. – И для нас, несомненно, гораздо лучше жить в мире, где их уже нет. Но все же это безусловно удивительный факт, которому почти не уделяют достаточно внимания, – столь внезапное вымирание такого большого количества крупных млекопитающих, произошедшее не в одном каком-то месте, а на большей части земного шара”.

Зоопарк Цинциннати, как оказалось, находится всего в сорока минутах езды от национального парка “Биг-Боун-Лик”, территории, где когда-то Лонгёй нашел зубы мастодонта, вдохновившие Кювье на создание теории вымираний. Сейчас этот национальный парк позиционируется как “место зарождения американской палеонтологии позвоночных”, а на его веб-сайте можно прочитать стихотворение, воспевающее роль этого места в истории.

Как-то раз, навестив Сучи, я решила съездить в этот парк. Конечно, неизведанных земель времен Лонгёя там давно нет, и район постепенно поглощают пригороды Цинциннати. На выезде из города я миновала стандартный набор сетевых магазинов, а затем ряд новых поселков, в которых кое-где еще продолжалось строительство. Через какое-то время я оказалась в царстве лошадей. Сразу за фермой, называвшейся “Дерево шерстистого мамонта”, я свернула ко входу в парк. “Охота запрещена” – гласил первый из установленных там знаков. Другие указывали направление к кемпингу, озеру, магазину сувениров, площадке для мини-гольфа, музею и стаду бизонов.

В XVIII и начале XIX века из болот “Биг-Боун-Лик” вытаскивали тонны ископаемых образцов – бедренные кости мастодонтов, бивни мамонтов, гигантские черепа древних ленивцев. Некоторые были отправлены в Париж и Лондон, другие – в Нью-Йорк и Филадельфию. А часть оказалась утеряна. (Одна большая партия груза исчезла, когда на колониального торговца напали индейцы кикапу, другая затонула в Миссисипи.) Томас Джефферсон с гордостью выставлял кости из “Биг-Боун-Лик” в импровизированном музее, организованном им в Восточном зале Белого дома. Лайель посетил те места во время своей поездки в Америку в 1842 году и купил зубы детеныша мастодонта¹⁵⁸.

К настоящему времени коллекционеры окаменелостей так тщательно подчистили “Биг-Боун-Лик”, что там едва ли остались большие кости. Палеонтологический музей в парке состоит из единственной, почти пустой комнаты. Фреска на одной стене изображает стадо меланхолично выглядящих мамонтов, бредущих по тундре, а у противоположной стены установлены несколько стеклянных стендов с россыпью позвонков гигантского ленивца и обломков бивней. Сувенирный магазин по соседству с музеем почти такого же размера. В нем продаются деревянные пятицентовики, сладости и футболки с надписью “Я не толстый – просто у меня широкая кость”. Во время моего визита за кассой сидела жизнерадостная блондинка. Она сказала мне, что большинство посетителей не понимают “значимости парка” – приезжают лишь ради озера и площадки для мини-гольфа, к сожалению, зимой закрытой. Протягивая мне карту территории, блондинка рекомендовала пойти по какой-то особенной тропе. Я спросила, сможет ли она показать мне окрестности, но она ответила, что слишком занята. Насколько я могла судить, кроме нас с ней в парке никого больше не было.

Я пошла по тропе и сразу же за музеем увидела пластикового мастодонта в натуральную величину. Его голова была опущена, словно он готовился атаковать. Неподалеку находились трехметровый гигантский ленивец, тоже из пластика, угрожающе поднявшийся на задние лапы, и мамонт, похоже, в ужасе тонущий в болоте. Полуразложившиеся пластиковые бизон, гриф и какие-то разбросанные кости довершали жутковатую картину.

Затем я добралась до ручья Биг-Боун-Крик, покрытого льдом, под которым лениво текла вода. Далее тропинка привела меня к деревянным мосткам, выстроенным над болотом. Вода в этом месте не замерзла. Она пахла серой и была покрыта белесой пленкой. На информационной табличке у мостков объяснялось, что в ордовикском периоде в этой местности шумел океан. Именно соляные отложения с древнего морского дна притягивали животных на водопой в “Биг-Боун-Лик”; зачастую звери там и умирали. На второй табличке сообщалось, что среди окаменелостей, найденных в этом районе, были остатки, “принадлежащие как минимум восьми видам, вымершим около 10 тысяч лет назад”. Идя по тропе дальше, я увидела еще таблички. На них приводилось объяснение – а точнее, два разных объяснения – того, почему в этом регионе исчезла мегафауна. Одна табличка предлагала следующую версию: “Переход от хвойных лесов к лиственным или, возможно, потепление климата, обусловившее этот переход, вызвали на всем континенте вымирание животных «Биг-Боун-Лик»”. Другая же табличка возлагала вину на иное: “Крупные млекопитающие исчезли в первую тысячу лет после прибытия человека. По-видимому, в их гибели палеоиндейцы сыграли определенную роль”.

Оба объяснения, почему вымерла мегафауна, были предложены еще в 1840-е годы. Лайель был сторонником первой версии, как он говорил – “существенного изменения климата”, произошедшего с наступлением ледникового периода¹⁵⁹. Дарвин, по своему обыкновению, встал на сторону Лайеля, хотя в данном случае довольно неохотно. “Я не могу полностью принять идею о связи между ледниковым периодом и вымиранием крупных млекопитающих”, – писал он¹⁶⁰. Что касается Уоллеса, то изначально он также склонялся к климатической версии. “Должна быть какая-то физическая причина для столь глубоких перемен, – подчеркивал он в 1876 году¹⁵⁷. – Этой причиной служит недавнее значительное физическое изменение, известное как «ледниковая эпоха»”. Затем в его убеждениях произошел перелом. “Заново проанализировав проблему, – писал он в своей последней книге¹⁶¹, – я убедился, что скоротечность… вымирания столь большого числа огромных млекопитающих на самом деле – результат деятельности человека…” По его словам, все действительно “совершенно очевидно”.

Со времен Лайеля велось множество дискуссий на данную тему, ведь она затрагивает вопросы, выходящие далеко за пределы палеобиологии. Если изменение климата вызвало вымирание мегафауны – вот еще одна причина беспокоиться по поводу того, что мы сейчас делаем с глобальной температурой. Если же виноваты были люди – а все больше похоже, что это действительно так, – то вывод напрашивается едва ли не более тревожный. Это означает, что происходящее в наше время вымирание началось уже давно – в середине последней ледниковой эпохи. А еще – что человек был убийцей (и убивал массово) практически с самого начала.

Существует несколько доказательств, свидетельствующих в пользу – а на самом деле против – людей. Одно из них связано с временны́ми рамками события. Теперь уже понятно, что вымирание мегафауны произошло не одномоментно, как думали Лайель и Уоллес. Происходило оно отдельными вспышками. Первая, около 40 тысяч лет назад, уничтожила австралийских гигантов. Вторая ударила по Северной и Южной Америке примерно на двадцать пять тысяч лет позже. На Мадагаскаре гигантские лемуры, карликовые бегемоты и эпиорнисовые птицы смогли дожить до Средних веков, а моа Новой Зеландии – даже до эпохи Возрождения.

Тяжеловато представить, как такую последовательность событий можно увязать с произошедшим единожды изменением климата. А вот последовательность вспышек и маршрут расселения человека по планете согласуются почти идеально. Археологические находки свидетельствуют, что люди прибыли сначала в Австралию, около 50 тысяч лет назад. Лишь значительно позже они добрались до обеих Америк и только через много тысячелетий после этого достигли Мадагаскара и Новой Зеландии.

“Когда хронология вымираний аккуратно сопоставляется с хронологией человеческих миграций, – писал Пол Мартин из Аризонского университета в своей работе «Доисторическое чрезмерное уничтожение», – появление человека становится единственным разумным объяснением”¹⁶² исчезновения мегафауны.

В том же ключе высказывается и Джаред Даймонд:

Помимо хронологических, существуют веские вещественные доказательства, уличающие людей. Некоторые из них кроются в экскрементах.

Мегатравоядные производят мегакучи навоза, что понятно любому, кто хоть раз постоял позади носорога. Навоз обеспечивает существование копрофильных грибов рода Sporormiella. Споры этих грибов крайне малы – почти невидимы невооруженным глазом, – но чрезвычайно жизнестойки. Их все еще можно обнаружить в отложениях возрастом в десятки тысяч лет. Обилие спор свидетельствует о множестве крупных травоядных, исправно жующих и испражняющихся; небольшое количество спор или их отсутствие предполагают отсутствие и животных.

Пару лет назад группа ученых изучала пробу осадка из места в Северо-Восточной Австралии, называемого Кратером Линча. Они обнаружили, что 50 тысяч лет назад там было много грибов Sporormiella. Затем, довольно резко, примерно 41 тысячу лет назад, их количество упало почти до нуля¹⁶⁴. После этого начались масштабные пожары (доказательством послужили крошечные крупицы угля). Затем растительность в регионе изменилась: растения, типичные для тропических лесов, сменились более приспособленными к сухому климату, такими как акация.

Если изменение климата стало причиной вымирания мегафауны, то смена растительности должна была предшествовать исчезновению Sporormiella: сначала поменялся бы ландшафт, а лишь затем исчезли бы животные, зависевшие от прежней растительности. Однако произошло обратное. Ученые пришли к выводу, что единственное объяснение, согласующееся с имеющимися данными, – “чрезмерное уничтожение”. Количество грибов Sporormiella снизилось раньше, чем изменился ландшафт, поскольку гибель мегафауны обусловила изменение ландшафта. Когда не осталось больше крупных травоядных, подъедающих лес, накопилось “топливо”, что привело к более частым и сильным пожарам. А это, в свою очередь, способствовало появлению пожароустойчивых видов растений.

Вымирание мегафауны в Австралии “не могло быть спровоцировано климатом”, сказал мне Крис Джонсон, эколог из Университета Тасмании, один из ведущих авторов описанного исследования, по телефону из своего офиса в Хобарте. “Думаю, мы можем утверждать это с полной уверенностью”.

Еще очевиднее доказательства из Новой Зеландии. Когда маори доплыли туда, примерно во времена Данте, они обнаружили девять видов моа, живущих на Северном и Южном островах. Прибывшие на острова в начале 1800-х годов европейские поселенцы ни единого моа уже не застали, а нашли лишь гигантские кучи костей, а также развалины громадных открытых печей – все, что осталось от барбекю из большущих птиц. Результаты недавнего исследования показали, что моа, скорее всего, были истреблены за считаные десятилетия. В языке маори до сих пор сохранилось выражение, косвенно напоминающее о той бойне: Kua ngaro i te ngaro o te moa (“исчез так, как исчез моа”).

Исследователи, продолжающие утверждать, что именно климатические изменения уничтожили мегафауну, считают, что доводы Мартина, Даймонда и Джонсона лишены оснований. По их мнению, не существует надежных доказательств произошедшего, а все описанное в предыдущих абзацах чрезмерно упрощено. Время вымираний известно неточно, с человеческими миграциями они согласуются неидеально, к тому же, в любом случае, корреляция не есть причинно-следственная связь. А главное, эти исследователи подвергают сомнению саму идею смертоносности древних людей. Это каким же образом небольшие группы примитивных с технологической точки зрения людей сумели уничтожить великое множество огромных, сильных и порой свирепых животных на территории размером с Австралию или Северную Америку?

Джон Элрой, американский палеобиолог, работающий сейчас в австралийском Университете Маккуори, потратил много времени на размышления об этой проблеме, которую он рассматривает как математическую. “Очень крупное млекопитающее всегда находится под угрозой с учетом своего темпа размножения, – сказал он мне. – К примеру, продолжительность беременности слонихи составляет двадцать два месяца. У слоних крайне редко может родиться двойня, и начинают размножаться они лишь в возрасте десяти – пятнадцати лет. Это накладывает существенные ограничения на скорость их воспроизводства, даже если все идет хорошо. А причина, по которой они вообще способны выживать, заключается в том, что, когда животные достигают определенного размера, они оказываются защищены от истребления хищниками. Они больше не подвергаются нападениям. Ужасная стратегия с позиции воспроизводства, но огромное преимущество с позиции избегания хищников. Однако это преимущество полностью исчезает, когда появляются люди. Поскольку, каким бы большим животное ни было, ограничений на то, чем мы можем питаться, у нас нет”. Это еще один пример того, как modus vivendi, действовавший в течение многих миллионов лет, может внезапно перестать работать. Подобно V-образным граптолитам, аммонитам или динозаврам, мегафауна не совершала никаких ошибок; просто, когда появились люди, “правила игры на выживание” изменились.

Элрой применил компьютерное моделирование, чтобы проверить гипотезу “чрезмерного уничтожения”¹⁶⁵. Он обнаружил, что люди могли расправиться с мегафауной, прилагая весьма скромные усилия. “Если есть один вид, обеспечивающий устойчивую добычу, то другие виды вполне могут и вымирать – люди не начнут страдать от голода”, – заметил он. Например, в Северной Америке белохвостый олень размножается сравнительно быстро, а значит, возможно, этот вид оставался многочисленным в то время, когда количество мамонтов уменьшалось. “Мамонты превратились в деликатес, которым можно было полакомиться лишь изредка – как большим трюфелем”.

Проведя компьютерное моделирование для Северной Америки, Элрой обнаружил, что даже изначально очень маленькая популяция людей – около ста человек – могла за одно-два тысячелетия разрастись настолько, чтобы послужить причиной фактически всех известных вымираний того периода. Это происходило даже тогда, когда люди предположительно были весьма посредственными охотниками. Единственное, что им нужно было делать, – просто время от времени убивать мамонта или гигантского ленивца, когда представлялась такая возможность, и продолжать в том же духе на протяжении нескольких столетий. Этого было вполне достаточно, чтобы популяции медленно воспроизводящихся видов сначала постепенно уменьшались, а затем в конце концов исчезали. Когда Крис Джонсон провел аналогичное компьютерное моделирование для Австралии, он получил похожие результаты: если каждая группа из десяти охотников убивала всего по одному дипротодону в год, то примерно за семьсот лет все представители этого вида в радиусе нескольких сотен километров исчезали. (Джонсон подсчитал, что, поскольку различные части Австралии люди, вероятно, открывали для себя в разное время, вымирание на всем континенте заняло несколько тысяч лет.) В масштабах истории Земли несколько сотен или даже тысяч лет – практически мгновение. В масштабах же человеческой жизни это необозримый промежуток времени. Для людей, причастных к угасанию мегафауны, оно происходило очень медленно, почти незаметно. Они никак не могли знать, что несколькими столетиями ранее мамонты и дипротодоны были гораздо более распространенными. Элрой описал вымирание мегафауны как “геологически мгновенную экологическую катастрофу, слишком постепенную, чтобы быть осознанной людьми, которые ее вызвали”. Это показывает, написал он, что люди “способны привести к гибели практически любые виды крупных млекопитающих, даже несмотря на то, что способны также приложить все усилия, дабы гарантировать, будто это не так”¹⁶⁶.

Обычно говорят, что антропоцен начался с промышленной революции или, пожалуй, даже позднее – с демографического взрыва после Второй мировой войны. Считается, что именно с внедрением современных технологий – турбин, железных дорог и цепных пил – люди стали силой, меняющей мир. Однако вымирание мегафауны свидетельствует об ином. До появления людей крупный размер и медленные темпы воспроизводства были крайне успешной стратегией – и огромные существа господствовали на планете. Затем в одно мгновение (с геологической точки зрения) эта стратегия стала проигрышной. И остается такой по сей день – вот почему слоны, медведи и большие кошки в такой беде, а Сучи оказалась одним из последних оставшихся в мире суматранских носорогов. Между тем уничтожение мегафауны не просто уничтожило мегафауну; по крайней мере в Австралии оно запустило экологический каскад событий, изменивший ландшафт. И хотя приятно воображать, будто были времена, когда человек жил в гармонии с природой, – весьма сомнительно, что это так.