Книга: Краткая история денег, или Все, что нужно знать о биткоине
Назад: Глава 4. Национальные валюты
Дальше: Глава 6. Информационная система капитализма

Глава 5. Устойчивая валюта и временное предпочтение

Устойчивая валюта свободно выбирается рынком благодаря признанию ее таковой: она сохраняет ценность в течение долгого времени, позволяет обмениваться на расстоянии и с легкостью делится на мелкие партии либо объединяется в крупные в зависимости от масштаба транзакции. Она не подвержена манипуляциям со стороны властей, которые попытались бы навязать ее использование или искусственно изменить ее количество. Из предыдущей дискуссии и наработок австрийской школы экономики мы знаем, что высокая значимость устойчивой валюты объясняется тремя основными причинами. Во-первых, она позволяет сохранять и накапливать ценность, что стимулирует ее обладателей к долгосрочному планированию и понижает их временное предпочтение, которое движет развитием человеческих цивилизаций и позволяет нам жить в условиях сотрудничества, мира и процветания. Во-вторых, устойчивая валюта предоставляет нам универсальные единицы измерения ценности, что способствует расширению рынка, свободного от государственного контроля и принуждения, ведь только со свободной торговлей приходят мир и процветание. Кроме того, единицы измерения ценности необходимы для всех видов экономических расчетов и планирования, тогда как неустойчивая валюта делает подсчеты ненадежными, вызывает рецессию и экономический кризис. И наконец, стабильная валюта — залог свободы от деспотизма и репрессий, поскольку контроль над денежной массой дает государству чрезмерную власть над гражданами, сам характер которой не способствует моральному здоровью правящих кругов.
Стабильность валюты — ключевой фактор, определяющий временное предпочтение, крайне важный, но все еще недооцененный аспект индивидуального принятия решений. Временное предпочтение, в сущности, указывает, насколько выше мы склонны ценить настоящее по сравнению с будущим. Человеческая жизнь может оборваться в любой момент, что делает будущее непредсказуемым. А поскольку потребление необходимо для выживания, мы ценим его в настоящем больше, чем в будущем, поскольку при его отсутствии сегодня будущее может и не настать. Иными словами, человечеству свойственно положительное временное предпочтение — настоящее оплачивается «по премиум-тарифу» за счет будущего.
Более того, учитывая, что при наличии времени и ресурсов можно произвести новые товары, рациональные люди всегда предпочтут иметь некое количество ресурсов в настоящем, чем в будущем, чтобы их использовать для повышения объема производства. Чтобы любой из нас согласился подождать денег или товара, скажем, год, нам нужно предложить больше этих денег или товара. Прирост, который необходим для нашего согласия, и определяет временное предпочтение. У любого здравомыслящего индивида этот показатель выше нуля, но точные цифры будут варьироваться в каждом отдельном случае.
У животных временное предпочтение намного выше, чем у людей, поскольку они стремятся удовлетворить сиюминутные нужды и почти не имеют представления о будущем. Некоторые животные и птицы вьют гнезда или роют норы, пригодные для долгосрочного обитания. У этих видов временное предпочтение ниже, чем у тех, которые удовлетворяют только потребность в пище и продолжении рода. Более низкое временное предпочтение, свойственное человеку, позволяет нам подавлять инстинктивные реакции, думать о последствиях своего выбора и действовать рационально, а не импульсивно. Вместо того чтобы тратить все время на выпуск товаров повседневного спроса, мы можем предпочесть выпуск трудоемких товаров ради высокого качества. Понижая временное предпочтение, человечество научилось выполнять долгосрочные задачи, удовлетворять отложенные потребности и развило способность производить товары не для текущего потребления, а для производства других товаров, то есть капитальные товары.
Хотя и животные, и люди могут добывать себе пропитание охотой, на определенном этапе эволюции человек дистанцировался от животных и стал тратить время на изготовление орудий для охоты. Некоторые животные могут использовать в ходе охоты различные предметы, но они не способны их обработать и применять в течение длительного времени. Лишь благодаря пониженному временному предпочтению наши предки смогли оторваться от охоты и потратить время на изготовление копья или удочки, которые хоть и несъедобны, зато делают охоту более результативной. Такова суть инвестиции: мы отказываем себе в немедленном удовлетворении потребностей и вкладываем время и ресурсы в изготовление капитальных товаров, которые усложняют и усовершенствуют производственный процесс и расширяют его временной горизонт. Мы соглашаемся на это по одной простой причине: это повысит количественные и качественные показатели конечного результата. Иными словами, инвестиции повышают производительность производителя.
Австрийский экономист Ханс-Херман Хоппе объясняет, что когда временное предпочтение понижается до такой степени, что делает возможным хотя бы базовое накопление капитала и производство потребительских товаров длительного пользования, намечается тенденция к дальнейшему понижению, поскольку в этих условиях запускается «цивилизационный процесс».
Рыбак, который потратил время на изготовление удочки, поймает за час больше рыбы, чем тот, кто ловит ее голыми руками. Но единственный способ сделать удочку — выделить время не на ловлю рыбы, а на изготовление инструмента для ловли. Сам процесс не дает никаких гарантий, так как удочка может оказаться непригодной, и тогда рыбак потратит время впустую. Инвестиция требует не только отказа от немедленного удовлетворения потребностей, но и несет в себе элемент риска, а значит, инвестировать нечто можно лишь в надежде на вознаграждение. Чем ниже индивидуальное временное предпочтение, тем выше вероятность, что человек откажется от сиюминутного удовлетворения ради будущей выгоды и накопления капитала. Чем больше накопленный капитал, тем выше производительность труда и тем длиннее временной горизонт производства.
Чтобы лучше понять разницу, представим себе двух рыбаков на необитаемом острове, у которых поначалу нет никаких инструментов и разные временные предпочтения: у Гарри более высокое, у Линды более низкое. Гарри решил просто ловить рыбу руками. Чтобы наловить достаточно для пропитания, ему требуется около восьми часов в день. Линда проводит за рыбной ловлей всего шесть часов в день и ест понемногу, а остальные два часа мастерит себе удочку. Через неделю у Линды будет вполне пригодная удочка. Теперь она за восемь часов сможет наловить вдвое больше рыбы, чем Гарри. Время и терпение, инвестированные Линдой в удочку, позволят ей работать всего четыре часа в день, а есть при этом столько же, сколько Гарри. Но поскольку у нее относительно низкое временное предпочтение, она вряд ли станет почивать на лаврах. Скорее всего, Линда за четыре часа наловит себе рыбы на весь день, а еще четыре часа потратит на дальнейшее расширение хозяйства — например, построит лодку. Через месяц у Линды будут лодка и удочка. Следовательно, она сможет выходить в море и ловить такую рыбу, какой Гарри даже не видывал. Теперь у Линды не просто более высокая производительность труда — ее рыба лучше и разнообразнее, чем у Гарри. Чтобы обеспечить себя едой на день, ей нужен всего час, а остальное время она посвящает дальнейшему накоплению капитала: мастерит удочки побольше, плетет сети, строит новые лодки. Все это повышает эффективность ее труда и улучшает качество жизни.
Если Гарри и его потомки продолжат работать и потреблять все с тем же временным предпочтением, их образ жизни не изменится. Объем и качество потребления и производства останутся прежними много веков. Если Линда и ее потомки сохранят низкое временное предпочтение, качество их жизни будет стабильно расти, увеличивая накопление капитала и повышая производительность труда, причем их рабочий процесс будет удлиняться. Потомки какой-нибудь доисторической «Линды» сегодня владеют Annelies Liena — крупнейшим рыболовецким траулером в мире. На разработку и строительство такой гигантской машины ушли десятилетия, и она будет работать еще десятилетиями, с лихвой возвращая инвесторам капитал, вложенный в ее создание. Процесс добывания рыбы у потомков Линды стал настолько сложным и наукоемким, что на него требуются годы, а потомки Гарри до сих пор выполняют рабочие задачи за несколько часов. Разница, конечно же, в том, что производительность труда у потомков Линды несравнимо выше, чем у потомков Гарри, и это окупает материальные и временные затраты на рабочий процесс.
Важность временного предпочтения наиболее убедительно демонстрирует известный эксперимент, проведенный в конце 1960-х годов сотрудниками Стэнфордского университета. Профессор психологии Уолтер Мишел оставил детей в комнате с кусочком зефира или печенья, сказав, что им можно съесть лакомство, но если ребенок потерпит 15 минут, пока взрослые не вернутся, то ему в награду достанется вдвое больше сладкого. Иными словами, у детей был выбор — получить удовольствие сразу же или отложить его на время и получить больше. Это очень простой способ установить временное предпочтение ребенка — те, у кого оно ниже, могут подождать и получить два лакомства, а те, у кого выше, немедленно поддаются искушению. Уолтер Мишел наблюдал за участниками эксперимента на протяжении десятилетий и обнаружил четкую связь между низким временным предпочтением и высокими экзаменационными баллами, хорошей физической формой и отсутствием вредных привычек и зависимостей.
Как профессор экономики я обязательно рассказываю студентам на лекциях об эксперименте Мишела, поскольку твердо убежден, что это один из самых важных уроков экономического поведения индивида. Я крайне удивлен, что университетские программы по экономике этот эксперимент практически полностью проигнорировали, поэтому многие профессиональные экономисты либо вообще незнакомы с термином «временное предпочтение», либо не понимают его значения.
В то время как микроэкономика изучает деловые отношения между индивидами, а макроэкономика занимается влиянием государства на экономическую ситуацию в стране, реальность такова, что самые важные экономические решения каждый из нас принимает, заключая сделки с самим собой. Ежедневно мы вступаем в отношения экономического обмена с другими людьми, однако на одну межличностную транзакцию приходится гораздо больше транзакций, которые мы совершаем с самими собой в будущем. Примеры можно приводить бесконечно: мы заключаем такие «сделки с собой», когда решаем копить деньги, а не тратить; вкладываемся в образование, вместо того чтобы сразу устроиться на низкооплачиваемую работу; покупаем недорогой и практичный автомобиль, а не берем кредит на авто класса люкс; работаем сверхурочно, вместо того чтобы развлекаться с друзьями; или (мой любимый пример для студентов) учимся в течение семестра, а не зубрим всю ночь перед экзаменом.
В каждом из этих случаев нас никто не принуждает принять то или иное решение. Только мы получаем выгоду или несем убытки от последствий. Ключевой фактор, влияющий на наш жизненный выбор, — временное предпочтение. Степень самоконтроля частично зависит от ситуации, но в целом мы руководствуемся одними и теми же принципами на протяжении всей жизни. Суровая правда заключается в том, что наш жизненный путь во многом определяется подобными сделками между нынешними и завтрашними нами. Как бы нам ни хотелось обвинить кого-то в своих неудачах или отблагодарить за успех, бесконечный внутренний торг с самими собой, пожалуй, играет более важную роль, чем внешние условия и факторы. В каких бы тяжелых обстоятельствах ни оказался человек с низким временным предпочтением, он, скорее всего, найдет способ инвестировать в будущее, пока не добьется цели. И как бы благосклонна ни была судьба к человеку с высоким временным предпочтением, он найдет способ разбазарить ее дары и загубить собственную жизнь. Сколько историй людей, которым удалось добиться успеха вопреки всему, контрастируют с историями тех, кого Бог наделил талантами от рождения, но вместо того чтобы всю жизнь получать с них дивиденды, они растратили их, не достигнув в жизни никаких высот. Многие одаренные спортсмены и артисты, поначалу имевшие и богатство, и славу, умирают в нищете, поскольку высокое временное предпочтение понуждает их забывать о будущем в погоне за сиюминутными удовольствиями. При этом многие обычные люди без особых талантов упорно трудятся и откладывают деньги, чтобы обеспечить себе финансовую независимость и лучшее будущее своим детям.
Лишь в случае пониженного временного предпочтения человек начинает инвестировать в будущее и отдает ему приоритет. Общество, в котором человек оставляет детям больше, чем сам получил от родителей, — по-настоящему цивилизованное, среда, в которой жизнь постоянно улучшается, а цель каждого поколения — обеспечить будущее следующего поколения. По мере накопления в обществе капитала растет производительность труда, а вместе с этим и качество жизни. Когда удовлетворяются базовые потребности и устраняется негативное воздействие окружающей среды, человек обращается к более высоким материям, чем материальное благополучие и рутинная работа. Он обрастает семейными и социальными связями, открывает для себя культуру, литературу и искусство, стремится оставить потомкам долгосрочное наследие. Цивилизация — это не накопление капитала как такового, скорее это среда, где накопление капитала позволяет людям процветать, искать и находить более высокий смысл в жизни, когда их базовые физические потребности удовлетворены.
Временное предпочтение индивида зависит от множества факторов и обстоятельств. Возможно, личная безопасность и развитое право собственности — одни из самых важных. Жители регионов, где идет военный конфликт и/или крайне высокий уровень преступности, постоянно рискуют жизнью и с большей долей вероятности станут жить одним днем, в отличие от населения благополучных регионов. Право собственности тоже влияет на временное предпочтение: общества, в которых властные или криминальные структуры могут беззастенчиво экспроприировать имущество граждан, будут иметь более высокое временное предпочтение, поскольку в такой ситуации граждане предпочитают тратить ресурсы на неотложные нужды, а не вкладывать в собственность, которую в любой момент могут отобрать. Налоговый режим — еще один негативный фактор: чем выше налоги, тем меньше денег остается на руках у населения, а значит, тем меньше оно станет откладывать на будущее, поскольку налоги «съедят» гораздо большую часть заработанного, чем потребление. В первую очередь это касается малообеспеченных слоев населения, чей доход почти полностью уходит на базовые нужды.
В контексте нашего разговора из всех факторов, влияющих на временное предпочтение, нужно выделить ожидаемую стоимость валюты. В условиях рыночной экономики, в которых граждане могут самостоятельно выбирать платежное средство, они предпочтут ту валюту, что с большей вероятностью сохранит ценность с течением времени. Чем лучше деньги сохраняют ценность, тем больше у населения стимулов отложить потребление и направить ресурсы на будущее производство, что ведет к накоплению капитала и улучшению уровня жизни, а также понижает временное предпочтение и в других, некоммерческих сферах деятельности. Когда принятие экономических решений в первую очередь ориентировано на будущее, та же тенденция начинает проявляться и в решениях другого рода. Население становится более толерантным и миролюбивым, понимая, что сотрудничество более выигрышная долгосрочная стратегия, чем конфликт. Появляется и моральная сознательность: предпочтение отдается поступкам, которые принесут наилучший долгосрочный результат им и их детям. Человек, думающий о долгосрочной перспективе, едва ли станет воровать, мошенничать или лгать, потому что выгода от подобных действий будет мимолетной, а вот негативные последствия могут оказаться сокрушительными.
Снижение покупательной способности валюты отчасти подобно налогообложению или конфискации, поскольку реальная стоимость денег уменьшается, хотя номинальная остается прежней. В условиях современной экономики государственная эмиссия денег неразрывно связана с искусственным занижением процентных ставок, что является желанной целью для экономистов, поскольку способствует кредитованию и инвестициям. Однако эта манипуляция с ценой капитала уменьшает не только выплаты по кредитам, но и процент прибыли вкладчиков. Естественное следствие такой политики — уменьшение сбережений и увеличение заимствований. В итоге мы уже сегодня проедаем свой завтрашний доход. Это не только влияет на наше временное предпочтение в финансовой сфере, но и сказывается на любом аспекте жизни.
Переход от денег, которые со временем сохраняют или увеличивают свою ценность, к деньгам, ценность которых систематически понижается, имеет важнейшие долгосрочные последствия. Общество накапливает меньше капитала и даже начинает тратить накопленное; производительность труда не меняется или понижается, что приводит к стагнации реальных зарплат, даже если номинальные зарплаты можно увеличить с помощью «волшебного» печатного станка. Когда граждане много тратят и мало копят, все их решения ориентированы на настоящее, а не на будущее, а это располагает к различным видам конфликтного и саморазрушительного поведения.
С учетом вышеизложенного становится понятно, почему цивилизации процветают при стабильной монетарной системе и рушатся, когда она дает сбой, как произошло в Древнем Риме, Византии и многих государствах современной Европы. Контраст между XIX и XX веком отчасти обусловлен отказом от твердых денег и его печальными последствиями.
МОНЕТАРНАЯ ИНФЛЯЦИЯ
Простая истина, многократно подтвержденная историческим опытом, гласит: если у человека появится возможность создать платежное средство, он непременно попытается это сделать. Искушение слишком велико, однако преумножение платежных средств непродуктивно для общества, поскольку любая экономика может функционировать при любой денежной массе. Чем больше у монетарного средства защитных механизмов, которые предотвращают увеличение его резерва, тем лучше оно подходит для обмена, накопления и сбережения. В отличие от других товаров количество денег никак не влияет на их способность служить средством обращения, средством накопления и единицей измерения ценности. Для денег важно не количество, а покупательная способность. По сути, они могут исполнять роль платежного средства в любом количестве, главное, чтобы их можно было дробить на мелкие партии и объединять в крупные, когда того требует операция обмена. Любое количество транзакций можно выполнить при любой денежной массе при условии, что она делится на удобные единицы.
Теоретически идеальными деньгами будут те, резерв которых фиксирован, то есть никто не может произвести больше. В такой экономической ситуации единственным законным способом приумножить капитал было бы создание чего-то ценного и его обмен на деньги. Когда все стремятся улучшить материальное положение, каждый работает и выпускает больше, что приводит к повышению достатка и позволяет накапливать капитал, а также повышать производительность труда. Такое платежное средство прекрасно подходило бы и для накопления, и для сбережения, поскольку его ценность не понижалась бы со временем, так как количество оставалось бы неизменным. Это поощряло бы граждан к накоплению капитала и позволяло позаботиться о будущем. При растущем достатке и высокой производительности труда, а также наличии внятных перспектив временное предпочтение понижается. У человека появляется возможность улучшить и нематериальные аспекты жизни — духовные, культурные, социальные.
Однако до сих пор никому не удалось найти платежное средство, запас которого был бы невосполним. Любое выбранное средство обмена неизбежно прибавляет в цене, что вызывает желание добыть или произвести его в максимально возможных количествах. Исторически наиболее эффективным платежным средством оказалось золото, его приток очень мал по сравнению с резервом, поэтому добыча весьма сомнительный способ обогащения. Поскольку золото практически не подвержено порче, оно стало единственным металлом, который накапливается со времен наших далеких предков. Учитывая, что золотодобыча ведется уже несколько тысячелетий, а алхимия так и не доказала своей состоятельности, приток драгоценного металла по-прежнему составляет малую долю от наличного резерва.
Благодаря этому свойству золото стало символом твердой валюты — платежным средством, приток которого ограничен законами физики и химии. За всю свою историю человечество не нашло и не создало более надежного средства обмена, чем золото; именно поэтому оно было и остается главным монетарным инструментом большинства цивилизаций. Даже после того, как весь мир сделал государственную валюту средством обмена, накопления и измерения ценности, сами правительства держат значительную часть резервов в золоте, составляющем немалую долю от общего золотого запаса.
Кейнс сетовал на то, что золотодобыча поглощает немало ресурсов, почти ничего не добавляя к реальному капиталу. В его критике есть доля истины, поскольку увеличение резерва этого монетарного средства действительно не повышает благосостояния общества, которое его использует. Однако Кейнс упустил из виду одну крайне важную деталь: золото приобрело монетарную роль именно потому, что его добыча и обработка привлекают наименьшее количество человеческих и финансовых ресурсов по сравнению со всеми остальными металлами. Учитывая, что запас золота может прирастать лишь небольшими порциями даже в периоды повышения цен, а в природе оно встречается очень редко, его добыча в монетарных целях всегда будет менее прибыльна, чем добыча других монетарных металлов, а значит, в нее будет вкладываться меньше ресурсов. Ситуация с другими металлами, используемыми как монетарное средство, обстоит иначе: всякий раз, когда в обществе понижается временное предпочтение, металлы начинают приобретать и накапливать, в результате чего их цена растет. Возникает шанс заработать на дополнительной добыче и производстве металла. Поскольку большинство металлов подвержено порче, а также широко применяются в немонетарных целях, соотношение притока и резерва у них будет выше по сравнению с золотом, что четко видно на примере меди. При ее большом притоке цены начинают падать и накопления держателей металла сгорают. В подобной ситуации любые сбережения неизменно перекочуют в карман тех, кто занят добычей металла в избыточном количестве. В таком обществе мы увидим низкий уровень полезного производства, навязчивая тяга к преумножению монетарных средств обусловит сгорание капитала, и население с высокой долей вероятности вскоре может оказаться под властью другого народа, который умеет не только наращивать денежную массу.
Исторически в монетарном соревновании всегда проигрывали те индивиды и сообщества, которые пренебрегали золотом и вкладывали сбережения в другие металлы. Те же, кто выбирал золото, оказывались в выигрышном положении, поскольку золото мало подвержено инфляции и фактически вынуждает направлять основные ресурсы не на его добычу, а на производство более полезных товаров и услуг. Именно поэтому арабский мудрец Ибн Хальдун называл золотодобычу «самым презренным ремеслом после разбоя». Кейнс, отвергавший золото как монетарное средство из-за того, что его добыча расточительна, был дважды неправ. Во-первых, добыча золота поглощает меньше ресурсов, чем добыча других металлов, которые могут использоваться в качестве денег. Во-вторых, главной ошибкой Кейнса было предложение фиатного стандарта для исправления «недостатков» золота, который в итоге отнял намного больше времени, усилий и прочих ресурсов, направленных на эмиссию денежной массы и получение соответствующей выгоды. Никогда за всю историю человечества на золотых приисках и у плавильных печей не трудилось столько работников, сколько сегодня занято в центробанках и прочих финансовых и деловых структурах, которые получают выгоду от непосредственной близости к печатному станку, о чем мы поговорим в .
Когда приток денежной массы незначителен по сравнению с уже имеющимся резервом, рыночная стоимость платежного средства определяется желанием его тратить и готовностью накапливать. Эти факторы будут варьироваться у каждого человека на разных этапах жизни, поскольку личные обстоятельства иногда побуждают нас откладывать деньги на будущее, а иногда заставляют потратить накопленные запасы. Однако для общества в целом вариации будут невелики, так как деньги — это товар с наиболее устойчивой предельной полезностью. Закон убывающей предельной полезности — один из основных законов экономики, согласно которому приобретение большего количества любого товара снижает предельную полезность его каждой дополнительной единицы. Однако предельная полезность денег, приобретаемых не ради них самих, а для дальнейшего обмена на нечто другое, убывает медленнее, чем у всех остальных товаров. Если потребитель в больших количествах скупает дома, автомобили, телевизоры, яблоки или бриллианты, то предельная полезность каждого нового приобретения понижается, а вместе с ней убывает и желание накапливать этот товар. Однако накопление денег отличается от накопления других материальных благ. Их обладатель всегда может обменять деньги на любой товар, который ценен для него в данный момент. Предельная полезность денег все же убывает, ведь лишний доход в один доллар гораздо больше значит для человека, который зарабатывает 10 долларов в день, чем для человека, который зарабатывает тысячу. Однако у денег она убывает намного медленнее, чем у любого другого товара, поскольку речь идет не об одном конкретном виде товара или иного материального блага, а о желании приобретать что бы то ни было в принципе.
Медленно убывающая предельная полезность денег означает, что в целом спрос на них варьируется мало. Если добавить к этому почти постоянную денежную массу, мы получим относительно стабильную рыночную стоимость денег, выраженную в товарах и услугах. Это значит, что деньги вряд ли будут существенно расти или падать в цене, что делает их не самым лучшим объектом для инвестиций, но удачным средством накопления и сбережения. Инвестиции должны иметь значительный потенциал прироста, но при этом несут в себе и значительный риск потери или обесценивания. Инвестиции вознаграждают нас за желание рискнуть, а надежная валюта защищает от риска, но не дает наград.
В целом спрос на деньги будет варьироваться лишь при изменившемся временном предпочтении. По мере его понижения в обществе все больше граждан стремятся накапливать деньги. Это вызывает рост их рыночной стоимости по сравнению с другими товарами и услугами, что приносит дивиденды их владельцам. Если же для общества, наоборот, характерно высокое временное предпочтение, оно начинает тратить денежные запасы, тем самым немного понижая их рыночную стоимость. В любом случае деньги остаются наименее рискованным, но и наименее прибыльным активом. Этим, в сущности, и обусловлен на них спрос.
Данный анализ помогает объяснить удивительную способность золота сохранять ценность годами, десятилетиями и веками. Если сравнить с нынешними цены на сельскохозяйственную продукцию в Римской империи (выраженные в граммах золота), окажется, что они незначительно отличаются. Изучив Эдикт о ценах императора Диоклетиана (301 год) и переведя золото в современный долларовый эквивалент, мы обнаружим, что фунт говядины стоил около 4,5 доллара, пинта пива — около двух, пинта первоклассного вина — 13 долларов, пинта обыкновенного столового вина — 9 долларов, а пинта оливкового масла — примерно 20 долларов. Сходные параллели прослеживаются и при сравнении заработка в некоторых сферах, однако эти данные, при всей их наглядности, не дают полной картины.
Профессор Калифорнийского университета Рой Джастрам провел системное исследование покупательной способности золота на основе данных за самый длительный доступный период. Используя данные о ценах в Англии с 1560 по 1976 год для анализа изменений покупательной способности золота, Джастрам обнаружил, что в первые 140 лет его покупательная способность сокращалась, но потом оставалась относительно стабильной с 1700 по 1914 год, когда Британия отказалась от золотого стандарта. Более трех столетий, в течение которых золото было в Британии главным платежным средством, его покупательная способность держалась примерно на одном и том же уровне, как и оптовые цены. По окончании Первой мировой войны, когда Британия фактически перестала использовать золотой стандарт, покупательная способность золота повысилась, а вместе с ней вырос и индекс оптовых цен.

 

Рис. 8. Покупательная способность золота и индекс оптовых цен в Англии, 1560–1976 гг.

 

Важно понимать, что монетарное средство даже теоретически не может иметь абсолютно постоянную покупательную способность. Товары и услуги, которые мы оплачиваем деньгами, изменяются с приходом новых технологий; кроме того, у каждого товара есть своя динамика спроса и предложения. Одна из главных функций денежной единицы — служить мерой экономической стоимости, которая изменчива сама по себе. Таким образом, невозможно точно определить цену монетарного товара, однако если речь идет о длительных исторических периодах, то работы, подобные исследованию Джастрама, могут продемонстрировать общую тенденцию платежного средства к сохранению ценности, особенно по сравнению с другими средствами обмена.
Более свежие американские данные за два последних столетия, когда темпы экономического роста значительно превосходили период, отображенный в исследовании Джастрама, показывают, что стоимость золота даже выросла относительно товаров, которые резко подорожали в долларовом выражении. Это еще раз подтверждает, что золото — самая твердая из валют. Количество любого товара увеличить намного легче, чем золота, поэтому со временем запасы остальных товаров превзойдут запасы золота и его покупательная способность будет понемногу увеличиваться. Как видно из нижеприведенного графика, покупательная способность доллара тоже росла, пока он был привязан к золоту, но значительно сокращалась в периоды, когда американская валюта утрачивала эту связь — например, во время Гражданской войны, когда впервые появились купюры привычного нам зеленого цвета, а также после девальвации доллара в 1934 году и конфискации золотого запаса граждан.

 

Рис. 9. Цены на товары в золоте и долларах США, 1792–2016 гг.

 

В период между 1931 и 1971 годами доллар был номинально привязан к золоту, но лишь через систему сложных государственных механизмов, которые позволяли обменять золото на банкноты на весьма специфических условиях. В этот период наблюдалась нестабильность покупательной способности как доллара, так и золота, наряду с изменениями в политике. Чтобы сравнить ценность золота и национальных валют, полезнее обратиться к периоду с 1971 года до наших дней, когда плавающие валюты торгуются на рынке, а центробанки призваны обеспечивать их покупательную способность.

 

Рис. 10. Стоимость ведущих мировых валют в золотом эквиваленте, 1971–2017 гг.

 

Даже наиболее успешные и стабильные валюты мира резко потеряли в цене относительно золота, и на данный момент их стоимость составляет всего 2–3 процента от стоимости в 1971 году, когда они были отпущены в свободное плавание. Нельзя сказать, что взлетела рыночная стоимость золота — скорее обесценились фиатные деньги. При сравнении стоимости товаров и услуг в национальных валютах и в золоте оказывается, что цены на них значительно выросли в официальных денежных единицах, но мало изменились в золотом эквиваленте. Например, цена барреля нефти — одного из ключевых товаров в современном индустриальном обществе — с 1971 года держится почти на одном уровне в золотом эквиваленте, но на несколько порядков увеличилась в национальной валюте (рис. 11).

 

Рис. 11. Цены на нефть в долларах США и унциях золота, 1861–2017 гг.

 

Стоимость твердой валюты, резерв которой нельзя с легкостью увеличить, будет более стабильной, чем мягкой валюты, поскольку ее денежная масса неэластична, а общественный спрос остается более или менее постоянным, как и временное предпочтение. Мягкая валюта, благодаря способности владельцев резко увеличивать ее количество, порождает резкие колебания спроса, так как ее привлекательность в качестве средства накопления будет то повышаться, то понижаться.
Относительно стабильная ценность важна не только для сохранения покупательной способности сбережений. Пожалуй, еще более важную роль она играет в сохранении адекватности денежной единицы как меры стоимости. Если валюта предсказуемо стабильна благодаря незначительным вариациям спроса и предложения, она может служить надежным индикатором динамики цен на товары и услуги, как было с золотом. Однако в случае национальных валют денежная масса прирастает благодаря усилиям коммерческих банков и центробанка и изымается из обращения в периоды дефляции, при этом спрос на деньги может непредсказуемо варьироваться в зависимости от прогнозируемого курса и политики центробанка. В силу крайне высокой волатильности никто не может предсказать, как изменится ценность национальной валюты в долгосрочной перспективе. Задача центробанков — гарантировать стабильный курс, но чтобы ее выполнить, приходится совершать различные манипуляции с денежной массой с помощью ряда финансовых инструментов. Таким образом, в краткосрочной перспективе многие национальные валюты кажутся менее волатильными, чем золото. Однако постоянный прирост денежной массы по сравнению с медленным увеличением количества золота в долгосрочной перспективе делает ценность этого металла более предсказуемой.
Твердые деньги, выбранные самим рынком именно потому, что их ценность имеет шанс сохраниться надолго, естественно, окажутся стабильнее, чем мягкая валюта, навязанная правительством. Если бы национальная валюта действительно была более эффективна как единица измерения стоимости и средство сбережения, не понадобилось бы принимать законы, обязывающие граждан ее использовать. Да и правительства стран не стали бы изымать крупные партии золота и хранить их в центробанках. Тот факт, что центробанки до сих пор не расстались с золотым запасом и даже продолжают его пополнять, говорит об их неверии в долгосрочную ценность своих валют и неизменности монетарной роли золота на фоне постоянного обесценивания бумажных денег.

 

НАКОПЛЕНИЕ И СБЕРЕЖЕНИЕ КАПИТАЛА
Одна из самых серьезных проблем, вызванных обесцениванием платежного средства, — отсутствие мотивации для накопления и сбережения. Временное предпочтение всегда бывает положительным: при выборе между получением товара или услуги сегодня или в будущем любой здравомыслящий человек предпочтет получить их сегодня. Отложить потребление имеет смысл только в случае, если ожидание принесет некую выгоду. Твердые деньги — это платежное средство, ценность которого со временем возрастет, следовательно, при накоплении оно увеличит покупательную способность. Мягкая валюта, подконтрольная центробанкам, главная миссия которых — обуздание инфляции, не обещает большой выгоды от накопления, поэтому ее обладатели скорее будут тратить деньги или брать займы.
Когда речь заходит об инвестициях, твердые деньги создают экономический климат, в котором любая положительная отдача будет благотворна для инвестора, поскольку денежная единица, вероятно, сохранит или даже повысит свою ценность со временем, что повышает мотивацию для капиталовложения. Однако в ситуации с мягкой валютой реальный доход можно получить, только когда прирост выручки превышает уровень инфляции, что создает стимулы для высокодоходных, но при этом высокорисковых вложений и затрат. Более того, увеличение денежной массы фактически означает понижение процентных ставок, поэтому стимулы копить и вкладывать исчезают, а вот мотивация брать кредиты усиливается.
Результат 46-летнего эксперимента со свободно плавающими национальными валютами подтверждает этот вывод. В развитых странах постоянно снижается процент накоплений, тогда как индивидуальные, муниципальные и государственные долги достигли немыслимых в прошлом размеров.

 

Рис. 12. Уровень накоплений в ведущих экономиках мира в %, 1970–2016 гг.

 

Только Швейцария, которая сохраняла золотой стандарт до 1934 года и поддерживала свою валюту значительным золотым запасом вплоть до начала 1990-х, по-прежнему показывает высокий процент накоплений, оставаясь последним бастионом западной цивилизации с низким временным предпочтением и двузначным процентом накоплений, тогда как остальные страны Запада опустились до однозначных показателей, а то и ушли в минус. Средний процент накоплений в семи крупнейших экономиках мира составлял 12,66 процента в 1970 году, но к 2015-му снизился до 3,39 процента, то есть упал почти на три четверти.
В то время как процент накопления в западном мире стремительно падает, закредитованность стабильно растет. Средняя семья в любой стране Запада закредитована более чем на 100 процентов своего годового дохода, тогда как полное долговое бремя граждан и государства во много раз превышает ВВП, со всеми вытекающими последствиями. Подобные цифры считаются нормальными в рамках кейнсианской школы, которая убеждает, что кредитование развивает экономику, а накопление ведет к рецессии. Одно из самых бредовых и опасных порождений кейнсианской мысли — это утверждение о том, что «государственный долг не страшен, поскольку мы должны эти деньги самим себе». Только самый жадный и недалекий ученик Кейнса может не понимать, что эти «мы» — не однородная людская масса, а несколько разных поколений, а точнее, нынешнее поколение, которое бездумно потребляет за счет будущих поколений. Что еще хуже, за этой фразой обыкновенно следует эмоциональный шантаж в духе «мы обделим себя, если не станем брать кредиты и инвестировать эти деньги в будущее».
Многие экономисты делают вид, будто мысль о том, что при высоком уровне расходов долг может нарастать до бесконечности, а от накоплений можно отказаться, — величайшее открытие современности, которым мы обязаны гению Кейнса. Дескать он открыл, что расходы — двигатель экономики. На самом деле в такой политике нет ничего нового, ее применяли еще в Римской империи времен упадка. Просто теперь мы используем государственные бумажные деньги. Да, банкноты позволяют управлять несколько более гладко и менее заметно, но конечный результат тот же.
Безумный потребительский бум ХХ века невозможно понять без учета уничтожения твердых денег и эпидемического характера кейнсианского мышления со свойственным ему высоким временным предпочтением. В рамках кейнсианской школы накопление объявляется злом, а потребление — ключом к экономическому процветанию. Отсутствие стимулов к накоплению уравновешивается переизбытком стимулов к растрате. При постоянном искусственном занижении процентных ставок и легкодоступности банковских кредитов заимствование вышло из сферы капиталовложения и проникло в сферу потребления. Кредитные карты и потребительские займы позволяют гражданам брать деньги на насущные нужды, даже не притворяясь, что они инвестируют в будущее. Современная экономическая безграмотность, порожденная кейнсианской школой, весьма ироническим образом привела к тому, что капитализм — экономическую систему, основанную на преумножении капитала путем накопления, — сегодня часто обвиняют в разжигании потребительской оргии, то есть полной противоположности накоплению. Капитализм возможен, только когда потребитель соглашается понизить временное предпочтение, отказать себе в немедленном удовлетворении и инвестировать в будущее. Назвать массовое потребление, подпитываемое кредитами, нормальной частью капиталистической экономики — все равно что назвать удушье нормальной частью процесса дыхания.
Вышесказанное также помогает объяснить одно из главных кейнсианских заблуждений, согласно которому отказ от сиюминутного потребления в пользу накоплений сократит рабочие места и приведет к производственному застою. Кейнс расценивал уровень расходов в любой отдельно взятый момент как ключевой показатель экономического благосостояния, потому что никогда углубленно не изучал экономику, не был знаком с теорией капитала и не понимал, что рабочие места бывают не только на производстве конечных товаров, но и на производстве капитальных товаров, которые приведут к созданию конечного товара лишь со временем. Кейнс вырос в обеспеченной семье, и его жизнь никогда не зависела от заработной платы, поэтому он плохо представлял важность накопления и его принципиальную роль в экономическом развитии. Наблюдая рецессию, при которой падали потребительские расходы и росло стремление откладывать «на черный день», он попросту путал причину и следствие, полагая, что сокращение расходов и рост накоплений приводят к рецессии. Если бы ему хватило упорства и терпения изучить теорию капитала, то он сознавал бы, что сниженное потребление — естественная реакция на экономический цикл, который, в свою очередь, вызван увеличением денежной массы, как будет показано в главе 6. Кроме того, Кейнс понял бы, что первоочередные причины экономического роста — это отложенное потребление, накопление и капиталовложение, удлиняющие производственный цикл и повышающие производительность технологий, а значит, и уровень жизни. Кроме того, Кейнс осознал бы, что родился в богатой семье и процветающем государстве только потому, что его предки столетиями накапливали капитал, отказывая себе в немедленном удовлетворении прихотей и инвестируя в будущее. Но, как и римский император эпохи упадка, он не мог понять, какого труда и жертв требует долгосрочное процветание, и видел в активном потреблении причину достатка, а не следствие.
Задолженность — антипод накопления. Если накопление создает возможность приращения капитала и цивилизационного развития, то долг может обратить его вспять путем уменьшения наследства будущих поколений и производительности труда, а также понижения уровня жизни. Будь то коммунальная либо страховая задолженность, либо государственный долг, который требует постоянного повышения налогов и монетизации для рефинансирования, итог один: нынешнее поколение — возможно, первое со времен распада Римской империи или, по крайней мере, с первой промышленной революции — вступает в жизнь с меньшим капиталом, чем у родителей. Вместо того чтобы наблюдать за приростом богатства, это поколение должно трудиться, чтобы погашать растущие проценты по кредитам, а затем работать еще усерднее, чтобы оплатить социальные программы, плоды которых может и не увидеть при жизни. В таких условиях люди едва успевают хоть что-то отложить на старость.
Отказ от твердых денег в пользу стремительно дешевеющей валюты уничтожил капитал, накопленный несколькими поколениями, за несколько десятилетий потребительской лихорадки. Теперь мы покупаем самые необходимые вещи в долг. Тогда как сто лет назад молодой американец или европеец платил за жилье, образование или свадебные торжества из заработанных или накопленных денег, сегодня даже сама мысль об этом кажется многим нелепой. Даже обеспеченные люди живут не по средствам и используют капитал, чтобы получить еще больше кредитов и финансировать еще более крупные покупки. Такая система может просуществовать какое-то время, но это не говорит о ее стабильности. В действительности мы транжирим резервный капитал общества — проедаем посевное зерно.
Став государственной, валюта попала под власть политиков, чей горизонт планирования не превышает нескольких лет, а основная цель — добиться переизбрания. Неудивительно, что большинство их решений принимаются в краткосрочной перспективе и валюта используется для финансирования избирательной кампании за счет будущих поколений. Как выразился Генри Луис Менкен, «любые выборы — это своего рода усовершенствованный аукцион краденого». В обществе с твердой и свободной от политического давления валютой граждане должны учитывать, что любое их экономическое решение будет иметь долгосрочные последствия для всей семьи. Хотя и в таких условиях некоторые все равно будут принимать безответственные решения, лишающие наследства их потомков. Тем не менее всегда есть вероятность ответственного, разумного выбора. После национализации валют такой выбор делать сложнее, поскольку государственный контроль над денежной массой неизбежно лишает нас стимулов к накоплению, поощряя тягу к заимствованию. Как бы разумны и осторожны мы ни были, накопления наших детей все равно обесценятся, и им придется расплачиваться налогами за инфляционную политику правительства.
Теперь, когда истаявшее межпоколенческое наследство подорвало статус семьи как ячейки общества, безлимитная чековая книжка позволила государству направлять жизнь граждан в любое русло, вмешиваясь во все ее аспекты. Если раньше деятельность индивида в первую очередь финансировала семья, то теперь эта роль принадлежит государству, и в результате стремление поддерживать родственные связи ослабло.
В традиционном обществе любой человек осознает, что в старости ему понадобится поддержка детей, поэтому в молодые годы заводит семью и стремится обеспечить детям достойную жизнь. Однако если долгосрочное вложение в принципе не имеет смысла, если накопление контрпродуктивно из-за обесценивания платежного средства, то и это вложение в будущее становится менее прибыльным. Политики внушили нам ложную уверенность в том, что вечный достаток и высокую пенсию можно обеспечить, включив волшебный печатный станок, поэтому вклад в развитие семьи становится все менее популярным. Со временем стимулы к ее созданию исчезают и все больше граждан в итоге оказываются одинокими. Браки распадаются чаще, ведь партнеры не всегда готовы вкладывать в семейную жизнь эмоциональные, моральные и финансовые ресурсы. Даже в благополучных и полных семьях рождается меньше детей. Хорошо известный феномен современности — кризис института семьи — невозможно полностью объяснить без учета роли фиатных денег, которые позволили государству присвоить ряд важнейших функций, ранее исполняемых семьей, и практически отняли у граждан стимул вкладываться в долгосрочные семейные отношения.
Отказ от семейной поддержки в пользу щедрот государства, по всей вероятности, оказался проигрышным вариантом для тех, кто его выбрал. Многие исследования показывают, что степень удовлетворенности жизнью в значительной степени зависит от наличия близких и тесных семейных связей с супругами и детьми. Кроме того, согласно результатам исследований, количество случаев депрессии и психологических расстройств возрастает по мере того, как ослабевает институт семьи. В первую очередь это касается женщин. В большинстве случаев первопричиной депрессии и душевных заболеваний становится распад семьи.
Неслучайно кризис института семьи стал побочным эффектом внедрения экономической программы, разработанной человеком, который никогда не проявлял тяги к длительным отношением. Отпрыск богатого семейства, накопившего солидный капитал за жизнь нескольких поколений, Кейнс был гедонистом весьма вольных нравов и не раз вступал в половые связи с несовершеннолетними, в частности даже посещал детские бордели Средиземноморья. Викторианская Британия была высокоморальным обществом с низким временным предпочтением и крепкими семьями. Кейнс принадлежал к поколению, которое воспринимало эти традиции как бремя. Невозможно понять его экономическое учение без понимания той морали, что он хотел привить обществу, полагая, что может его обустроить по своему вкусу.

 

ИННОВАЦИИ: «ОТ НУЛЯ К ЕДИНИЦЕ» ИЛИ «ОТ ОДНОГО КО МНОЖЕСТВУ»?
Влияние твердых денег на временное предпочтение и горизонты планирования прослеживается не только на уровне личных накоплений, но и в типе проектов, в которые инвестирует общество. При наличии надежных денежных единиц — как, например, в Европе конца XIX века — граждане более склонны делать долгосрочные вложения и направлять крупные суммы на финансирование проектов, которые окупятся лишь в отдаленном будущем. Вот почему многие важнейшие изобретения в истории человечества появились именно в эту золотую эпоху.
В работе The History of Science and Technology («История науки и технологии») исследователи Брайан Банч и Александр Хеллеманс приводят список из 8583 важнейших изобретений и инноваций в истории человечества. Физик Джонатан Хюбнер сопоставил даты появления этих новинок с количеством населения Земли на тот момент и вычислил среднюю частоту появления важных изобретений на душу населения. Оказалось, что общее число изобретений увеличилось в ХХ веке, однако количество инноваций на душу населения достигало пика именно в XIX столетии.
Более внимательное изучение открытий, сделанных человечеством до 1914 года, подтверждает выводы Хюбнера. Не будет преувеличением сказать, что современный мир был создан в годы золотого стандарта, предшествовавшие Первой мировой войне. ХХ век в основном шлифовал, оттачивал, совершенствовал и ставил на поток изобретения XIX века. Стремительный темп инноваций прошлого века нередко заставляет нас забыть о том, что сами открытия, преобразившие нашу жизнь, были сделаны несколько раньше.
В популярной книге о стартапах «От нуля к единице» Питер Тиль говорит о наследии тех гениев, которые изменили мир, создав первый успешный образец новой технологии. По его мнению, качественный переход от полного нуля к наличию одного успешного примера новой технологии всегда самый сложный и самый значимый этап в истории любого изобретения, тогда как переход «от одного ко множеству» всего лишь вопрос оптимизации, масштабирования и удачного маркетинга. Горячим поклонникам технического прогресса, вероятно, трудно будет принять тот факт, что переход от нуля к единице чаще всего совершался в эпоху золотого стандарта, то есть до 1914 года, а вот в послевоенном мире национальных валют производился лишь переход от одного ко множеству. Безусловно, в этом переходе нет ничего плохого, но стоило бы задаться вопросом: почему при современной монетарной системе довольно редко наблюдается переход качественный?
Большинство используемых сегодня технологий изобретены в XIX веке при золотом стандарте, их разработка финансировалась за счет капитала, накопленного в твердой валюте, не подверженной быстрой девальвации. Ниже приведен краткий перечень важнейших открытий и изобретений того периода.
• Холодное и горячее водоснабжение, туалеты, канализация, центральное отопление.
Эти удобства, воспринимаемые сегодня всем цивилизованным миром как должное, на самом деле буквально спасают нам жизнь. Их появление сыграло ключевую роль в борьбе с инфекционными заболеваниями (например, холерой) и позволило городам разрастись до нынешних размеров, избавившись от вечного проклятия эпидемий.
• Электричество, двигатель внутреннего сгорания, массовое производство.
Современное индустриальное общество сложилось и выросло благодаря применению углеводородной энергии, без которой невозможно представить блага нынешней цивилизации. Основные технологии промышленности и энергетики тоже были изобретены в XIX веке.
• Автомобиль, самолет, метро, электрический лифт.
Именно «прекрасную эпоху» надо благодарить за то, что наши улицы не удобрены конским навозом и мы можем путешествовать по всему миру. Автомобиль был изобретен Карлом Бенцем в 1885 году, аэроплан — братьями Райт в 1906 году, метро — Чарльзом Пирсоном в 1843 году, а первый электрический лифт Илайша Отис сконструировал в 1852 году.
• Кардиохирургия, трансплантация органов, аппендэктомия, инкубатор для недоношенных детей, лучевая терапия, анестезия, аспирин, группы и переливание крови, витамины, электрокардиограф, стетоскоп.
Хирургия и современная медицина также обязаны золотому веку важнейшими открытиями и технологиями. Современный уровень гигиены и бесперебойное энергоснабжение позволили медикам в корне изменить подход к лечению пациентов после многих веков почти безуспешной борьбы с болезнями.
• Продукты нефтепереработки, нержавеющая сталь, азотные удобрения.
Промышленные и бытовые химикаты, которые изменили уклад нашей жизни, появились благодаря революционным открытиям «прекрасной эпохи», которые обеспечили возможность широкого индустриального и сельскохозяйственного производства. Пластмассы и все, что из них изготовляется, — продукт использования химически модифицированных природных материалов.
• Телефон, беспроводной телеграф, звукозапись, цветная фотография, кинематограф.
Хотя мы привыкли считать наше время эпохой массовых телекоммуникаций, в действительности большая часть достижений ХХ века всего лишь новая ступень в развитии идей предыдущего столетия. Первый компьютер был изобретен математиком Чарльзом Бэббиджем в 1833 году и доработан его сыном Генри в 1888-м. Может, я и преувеличу, сказав, что интернет и его возможности всего лишь компоненты, добавленные к старому доброму телеграфу, но в этих словах есть доля истины. Именно телеграф, изобретенный в 1843 году, в корне изменил человеческое общество, позволив общаться на расстоянии без необходимости отправлять письма или прибегать к услугам гонцов. Так произошел переход от нуля к единице в сфере телекоммуникаций, а все современные чудеса, последовавшие за ним, не более чем шаг от одного ко множеству.

 

ТВОРЧЕСКИЙ РАСЦВЕТ
Роль твердых денег в процветании человечества не ограничивается научно-техническим прогрессом и отчетливо прослеживается и в мире искусства. Неслучайно венецианские и флорентийские художники стали пионерами эпохи Ренессанса, ведь именно эти два города первыми в Европе выработали надежный монетарный стандарт. Творческий поиск мастеров барокко, неоклассицизма, романтизма, реализма и постимпрессионизма финансировался щедрыми меценатами — обладателями надежных накоплений, готовыми годами и даже десятилетиями ждать завершения шедевра, который будет жить в веках. Грандиозные своды европейских храмов строились и расписывались несколькими поколениями непревзойденных архитекторов и художников, таких как Брунеллески и Микеланджело. Их работу тоже оплачивали богатые покровители искусств с очень низким временным предпочтением. Единственный способ заслужить внимание таких спонсоров состоял не только в создании произведения, которое пришлось бы им по вкусу, но и позволило бы войти в историю как владельцам уникальных коллекций и покровителям великих художников. Вот почему семейство Медичи чаще вспоминают как меценатов, чем инноваторов в банковском деле — хотя последнее, пожалуй, сыграло более важную роль в истории человечества.
Точно так же музыкальные произведения Баха, Моцарта, Бетховена и композиторов эпохи Возрождения, классицизма и романтизма всегда будут неизмеримо выше нынешних анималистических шумов, записанных в студиях за несколько минут и тут же скормленных неразборчивым потребителям. Музыка золотого века обращалась к человеческой душе, пробуждала высокие стремления, возносила слушателя над обыденностью повседневной жизни. Музыка наших дней обращается к животным инстинктам, отвлекает от реальности, приглашая с головой окунуться в чувственное сиюминутное удовольствие, не задумываясь о завтрашнем дне или высоких материях. Не стоит забывать: «Бранденбургские концерты» Баха оплачены твердыми деньгами, тогда как клипы Майли Сайрус — нестабильной бумажной валютой.
В эпоху обеспеченных денег и низкого временного предпочтения художнику, скульптору, музыканту нужно было годами учиться ремеслу, чтобы создать ценные произведения искусства. Требовалось постичь бесчисленные тонкости и нюансы, отточить мастерство до такой степени, чтобы затмить всех остальных в глазах меценатов и широкой публики. Звание художника, мастера зарабатывалось десятилетиями упорного труда. Художники не выступали с лекциями о том, что такое искусство и почему их наспех созданные «шедевры» несут в себе глубокий смысл. Бах никогда не называл себя гением и не объяснял, почему его произведения лучше, чем у других композиторов, а всю жизнь открывал для себя новые грани музыки. Микеланджело четыре года провел на лесах под потолком Сикстинской капеллы, работая целыми днями практически без отдыха и пищи. Он даже сочинил сонет, где описал тяготы своего труда:
Я получил за труд лишь зоб, хворобу
(Так пучит кошек мутная вода,
В Ломбардии — нередких мест беда!)
Да подбородком вклинился в утробу.

Грудь — как у гарпий; череп, мне на злобу,
Полез к горбу; и дыбом борода;
А с кисти на лицо течет бурда,
Рядя меня в парчу, подобно гробу;

Сместились бедра начисто в живот,
А зад, в противовес, раздулся в бочку;
Ступни с землею сходятся не вдруг;

Свисает кожа коробом вперед,
А сзади складкой выточена в строчку,
И весь я выгнут, как сирийский лук.

Средь этих-то докук
Рассудок мой пришел к сужденьям странным
(Плоха стрельба с разбитым сарбаканом!):
Так! Живопись — с изъяном!
Но ты, Джованни, будь в защите смел:
Ведь я — пришлец, и кисть — не мой удел!

Лишь благодаря самоотверженным, иногда мучительным усилиям, растянутым на годы и десятилетия, великие гении прошлого создавали подлинные шедевры, увековечившие их имена. В эпоху необеспеченных денег едва ли встретишь художника со столь же низким временным предпочтением, как у Микеланджело или Баха, готового бесконечно учиться ремеслу и оттачивать навыки. В галереях современного искусства висят работы, в которые вложено не больше терпения и таланта, чем у скучающего шестилетнего ребенка. Создание таких «шедевров» не требует особых усилий, навыков и вдохновения. Нынешние художники подменили опыт и долгие часы практики претенциозностью, эпатажем, гражданским гневом и экзистенциальной тоской, занимаясь, по сути, эмоциональным шантажом, с помощью которого публике внушают уважение к искусству. Для создания иллюзии глубины и весомости нередко добавляется еще и политический пафос, в основном марксистского толка. В лучшем случае современное искусство можно назвать «умным» или «занятным» — как шутку или розыгрыш. В нем нет ничего прекрасного или достойного восхищения, поскольку все эти произведения наспех малюют бездарные шарлатаны, которые ничему и никогда толком не учились. Современное искусство — тот самый «голый король», к которому привлекают внимание дешевыми скандалами и непристойными выходками, а ценность придают с помощью гневных обличительных тирад в адрес тех, кто его не понимает.
Когда национальные валюты пришли на смену твердым деньгам, место образованных меценатов с тонким вкусом и низким временным предпочтением заняли государственные чиновники, чья политическая платформа подчас так же сомнительна, как и художественный вкус. Предсказуемым образом красоту и долговечность вытеснила «верность партийной линии», а также готовность угождать инстанциям, которые ведают финансированием музеев, галерей, театров и прочего. Фактически эти структуры получили от государства монопольное право решать, какие вкусы считать «правильными» и какие стандарты применять в сфере эстетического образования. Свободное состязание художников и покровителей искусств подменяется «генеральным планом» в исполнении никому не подотчетных бюрократов, естественно, с вполне предсказуемыми катастрофическими последствиями. В условиях свободного рынка побеждает тот, чей продукт выше всего ценит публика. Когда победителей начинают назначать свыше, арбитрами вкуса становятся государственные чиновники. В прежние времена успех в сфере искусства зависел от мнения тех, кому удавалось накопить значительное состояние благодаря мудрости, осмотрительности и низкому временному предпочтению. Теперь он зависит от мнения оппортунистов, которым хочется как можно быстрее сделать политическую карьеру. Даже поверхностного знакомства с этими людьми достаточно, чтобы понять, как мы пришли к чудовищному состоянию современной культуры.
Почти все правительства мира, имеющие доступ к волшебному печатному станку, тем или иным способом поддерживают деятелей искусства и культуры. Однако со временем на свет божий выходит все больше удивительных и почти невероятных историй о тайном государственном вмешательстве в сферу искусства в политических целях. Известно, что Советский Союз подпитывал искусство соцреализма и использовал его для пропаганды коммунистических идей. Но лишь недавно мы узнали, что в качестве ответной меры ЦРУ финансировало работу абстрактных экспрессионистов, таких как Марк Ротко и Джексон Поллок, которые должны были создать «образец свободного американского искусства». Только в эпоху нестабильных национальных валют возможна подобная эстетическая катастрофа: два экономических, военных и политических гиганта регулярно заказывают и оплачивают сомнительные шедевры, отражающие вкусы людей, очень далеких от искусства, зато близких к правительственным кормушкам в Вашингтоне и Москве.
Когда роль семейства Медичи взяли на себя наемные работники госаппарата, сфера искусства быстро заполнилась откровенным мусором, наспех произведенным бездарными лентяями. Их главная цель — одурачить ценителей, выдумав и приписав своим работам некий утонченный смысл, тогда как на самом деле они символизируют лишь непомерный аппетит «гения», который их создал. Марк Ротко работал над своими полотнами не более нескольких часов, однако наивные коллекционеры сегодня покупают их за миллионы долларов. Воистину современное искусство едва ли не самая прибыльная мошенническая схема века. В наши времена от художника не требуется ни таланта, ни терпения, ни серьезных усилий. Достаточно лишь сохранять серьезное лицо и высокомерный тон, когда объясняешь нуворишу, что клякса краски на холсте не просто клякса краски и что неспособность понять великий шедевр — это грех, который очень легко искупить с помощью круглой суммы денег.
Примечательно не только засилье мусора на рынке современного искусства, но и полное отсутствие шедевров, которые были бы сравнимы с великими произведениями прошлого. Трудно не заметить, что в наше время не строят и не расписывают новых Сикстинских капелл, да и живописных полотен уровня Леонардо, Рафаэля, Рембрандта, Караваджо или Вермеера мы не видели уже давно. Это тем более поразительно, что технологический и научный прогресс теперь позволил бы создать их с гораздо меньшими затратами времени и труда, чем в доиндустриальную эпоху.
Фрески Сикстинской капеллы внушают нам благоговейный трепет, и любые технические подробности их истории лишь добавляют уважения к таланту художника и титаническому труду, вложенному в роспись этих стен. Пока Марк Ротко не прославился в определенных кругах, даже самый претенциозный критик прошел бы мимо его картин и не стал бы подбирать, валяйся они на улице. Лишь после того, как элитарное сообщество «экспертов» взялось разглагольствовать о его творчестве, завсегдатаи галерей и нувориши стали притворяться, что видят здесь глубокий смысл, и тратить современные ненадежные деньги на его полотна.
В последние годы участились случаи, когда шутники оставляли в галереях искусства посторонние предметы, вокруг которых тут же собиралась восхищенная публика, приняв их за очередной экспонат. Как видим, само понятие художественного вкуса в нашу эпоху практически утратило смысл. Однако, пожалуй, лучше всего качество нынешних шедевров характеризует тот факт, что многие уборщики в музеях и галереях мира (демонстрируя похвальное трудолюбие и безукоризненный здравый смысл) уже не раз выбрасывали дорогие современные инсталляции в мусорные баки, где им самое место. Этой чести удостоились произведения многих знаковых художников современности, таких как Дэмьен Хёрст, Густав Мецгер, Трейси Эмин, Сара Голдшмидт и Элеонора Кьяра. Надо сказать, что некоторые уборщики лучше разбираются в искусстве, чем закомплексованные нувориши, готовые заплатить миллионы долларов за то, что разумный человек вынесет на свалку.
Можно, конечно, отмахнуться и сказать, что все это лишь издержки эпохи государственного финансирования, а смотреть надо глубже, на то, что действительно важно. Ведь никто не станет судить об огромной стране вроде Америки по поведению какого-нибудь вахтера, который дремлет на рабочем месте, а потом огрызается на ни в чем не повинных посетителей. Так что, может быть, и не стоит судить обо всей эпохе по работе правительственных чиновников, готовых назначить бесполезный кусок картона великим шедевром. Но даже в этом случае факт остается фактом: ни одно современное произведение не достойно встать рядом с творениями великих мастеров. В книге «От расцвета до упадка» (From Dawn to Decadence) американский историк культуры Жак Барзен приходит к неутешительному выводу: «Все, что нам дал ХХ век, — это лишь новые методы критики и анализа, основанные на пародийном переосмыслении прошлого». Работа Барзэна нашла горячий отклик среди читателей моего поколения, ведь в ней отражено немало горьких истин. Если найти в себе мужество отказаться от иллюзии вечного прогресса, неизбежно придется признать: наше поколение уступает прежним по части культуры и эстетики — точно так же, как подданные императора Диоклетиана, бездумно транжирившие свои дешевые деньги и упивавшиеся варварскими бойнями на арене Колизея, во многом уступали римлянами эпохи Юлия Цезаря, которые в поте лица добывали надежные ауреусы.
Назад: Глава 4. Национальные валюты
Дальше: Глава 6. Информационная система капитализма