Глава 7. Надежная валюта и свобода личности

В условиях устойчивой монетарной системы правительствам приходилось брать на себя финансовую ответственность, что трудно вообразить поколениям, выросшим в информационном поле ХХ века. В отсутствие центробанка, который может увеличить денежную массу, чтобы выплатить государственный долг, правительственный бюджет строился по правилам, применимым к жизни любого здорового и жизнеспособного хозяйства, которые монетарный национализм пытался отменить, а современная система образования — вычеркнуть из истории.

Нам, выросшим на пропаганде всемогущих правительств ХХ столетия, трудно даже представить мир, в котором индивидуальная свобода и ответственность ставятся выше, чем власть государства. Тем не менее именно таково было положение дел в периоды наиболее бурного развития человеческой цивилизации: полномочия властей сводились к охране частной собственности, государственных границ и личных свобод, оставляя индивиду право самостоятельно принимать важнейшие решения и пожинать их плоды или же расплачиваться за последствия. Для начала мы попытаемся дать взвешенный ответ на вопрос, должна ли денежная масса вообще контролироваться государством, а затем рассмотрим, к чему приводит подобный контроль.

Самая масштабная афера современности — это идея об управлении правительством денежной массой. Все официальные школы экономической мысли и политические партии воспринимают ее как аксиому. При этом никаких фактических доказательств ее верности не существует, и на практике любая попытка управлять денежной массой оканчивалась экономическим кризисом. Государственное управление денежной массой — проблема, которую выдают за ее же решение, и корень всех невыполнимых обещаний, которыми политики кормят наивных избирателей. В сущности, контроль над печатным станком вызывает такое же привыкание и зависимость, как любой мощный наркотик: сначала приходит эйфория, которая внушает жертвам иллюзию всемогущества, но как только действие «препарата» заканчивается, наступает тяжелейшая депрессия и ломка. В этот момент нужно сделать трудный выбор: либо пережить ломку до конца и отказаться от пагубной привычки, либо принять новую дозу, отложив муки на день-другой, и нанести себе непоправимый ущерб в долгосрочной перспективе.

Для экономистов кейнсианской и марксистской школы и других приверженцев государственной теории денег платежное средство — это то, что таковым назначает государство, следовательно, правительство имеет право поступать с ним как заблагорассудится, что неизбежно будет означать его печать в целях выполнения государственных задач. Таким образом, цель экономической науки видится в том, чтобы определить, как и насколько нужно увеличивать денежную массу и на что ее лучше всего потратить. Однако то, что золото использовалось в качестве платежного средства тысячи лет, во времена, когда национальных государств еще не существовало, уже само по себе опровергает государственную теорию. Тот факт, что центробанки мира до сих пор держат значительный золотой запас и даже пополняют его, хотя государства и не разрешают использовать его как средство обмена, говорит сам за себя. Однако как бы горячо сторонники государственного контроля ни спорили с историей, их аргументы рассыпаются буквально на глазах вследствие триумфального успеха биткоина, который достиг монетарного статуса и обогнал по цене большинство национальных валют — и все благодаря своей относительной стабильности, притом что ни одно правительство мира не назначало его платежным средством.

На данный момент существуют две одобренные государством экономические школы: кейнсианская и монетаристская. Несмотря на принципиальное различие в методологии и аналитической системе координат, а также постоянные академические споры о том, кто больше заботится о детях, бедных, окружающей среде, меньшинствах и т. п., обе школы признают две аксиомы. Во-первых, государство должно увеличивать денежную массу. Во-вторых, обе школы заслуживают щедрого государственного финансирования для продолжения поисков ответа на Очень Важные Экономические Вопросы, чтобы еще убедительнее и красочнее подтвердить истину номер 1.

Важно уяснить теоретическую платформу каждой из школ, чтобы понять, каким образом обе приходят к одному и тому же неверному выводу. Джон Мейнард Кейнс был неудачливым инвестором и статистиком и никогда всерьез не изучал экономику, но занимал такое завидное положение в британском обществе, что абсурдные идеи, изложенные в его самой знаменитой книге «Общая теория занятости, процента и денег», немедленно обрели статус прописных истин макроэкономики. Его выкладки начинаются с (абсолютно голословного!) утверждения, что ключевым фактором, определяющим состояние экономики, является уровень совокупных расходов в обществе. Когда общество в целом много тратит, это стимулирует производителей выпускать как можно больше товаров, а значит, создавать новые рабочие места, тем самым обеспечивая высокую занятость населения. Если же уровень совокупного спроса чрезмерно возрастает и производители не могут полностью его удовлетворить, это приводит к инфляции и повышению среднего уровня цен. И наоборот, если общество тратит слишком мало, производители сокращают объемы продукции, увольняют сотрудников и повышают уровень безработицы, что вызывает экономическую рецессию.

С точки зрения Кейнса, основная причина рецессий — резкое снижение уровня совокупных расходов. Кейнс был не особенно силен по части логики и причинно-следственных связей, поэтому не счел нужным объяснить, почему уровень расходов может внезапно упасть. Вместо указания причин он, как обычно, привел довольно неуклюжую и абсолютно бессмысленную метафору, сославшись на убывание в обществе некоего «животного духа». По сей день никому так и не удалось выяснить, что именно он под этим подразумевал и отчего этот дух может вдруг пойти на убыль. Однако целая плеяда вскормленных государством ученых сделала карьеру, пытаясь истолковать его метафору или же найти фактический материал, который мог бы ее иллюстрировать. Словом, наследие Кейнса весьма полезно, если вам нужно получить академический грант, но нисколько не помогает понять истинную природу экономических циклов. Если называть вещи своими именами, популярная психология не может заменить теорию капитала.

Избавив себя от необходимости искать причину рецессий, Кейнс с легкостью предложил панацею от всех бед. Если происходит экономический спад, или же растет уровень безработицы, виной тому, конечно же, сокращение уровня совокупного спроса. Следовательно, для выхода из рецессии правительство должно стимулировать расходование, что, в свою очередь, подстегнет производство и снизит уровень безработицы. Стимулировать совокупные расходы можно тремя способами: увеличивая денежную массу, повышая уровень государственных расходов или же снижая налоги. Снижение налогов кейнсианцы, как правило, не одобряют. Этот способ считается наименее эффективным, ведь население не станет тратить все деньги, сэкономленные на налогах. Чего доброго, граждане решать отложить часть средств на черный день, а Кейнс считал накопление худшим из зол. Накопление сокращает расходы, а это недопустимо, если экономику нужно лечить. Задача правительства — внушить населению высокое временное предпочтение путем роста расходов или денежной массы. Учитывая, что повышать налоги во время рецессии по понятным причинам крайне рискованно, увеличение государственного бюджета фактически приравнивается к увеличению денежной массы. Таков чудодейственный рецепт Кейнса: как только экономика идет на спад, нужно допечатать денег и проблема решится. Не стоит беспокоиться об инфляции, ведь Кейнс «доказал» (то есть объявил доказанным), что она происходит лишь тогда, когда уровень совокупного спроса слишком высок. А если речь идет о периоде спада и безработицы, значит, расходы слишком низкие, следовательно, инфляции не будет. Правда, вероятны негативные последствия в долгосрочной перспективе, но о них тоже не стоит беспокоиться, потому что «в долгосрочной перспективе мы все умрем» — знаменитый довод Кейнса, которым он оправдывал собственное легкомыслие и безответственность.

Разумеется, у кейнсианского подхода к экономике мало общего с реальностью. Если бы модель Кейнса была верна, то ни одно общество в человеческой истории не могло бы одновременно столкнуться с инфляцией и безработицей. Однако мы прекрасно знаем, что это случалось не раз, например в США 1970-х годов. Тогда, невзирая на все заверения кейнсианцев и то, что американский политический истеблишмент, начиная с президента Никсона и заканчивая «адептом свободного рынка» Милтоном Фридманом, дружно встал под кейнсианские знамена и попытался искоренить безработицу путем девальвации доллара, безработица продолжила расти наперегонки с инфляцией. Сама жизнь опровергла теорию, которая гласит, что инфляция и безработица исключают друг друга. В любом здравом обществе кейнсианские идеи тут же исчезли бы из учебников по экономике и превратились бы в академический анекдот. Однако в стране, где сфера образования в значительной степени подчинена правительству, учебники по-прежнему содержат кейнсианскую мантру, которая оправдывает постоянную работу печатного станка. Именно возможность в прямом и переносном смысле штамповать деньги расширяет власть любого правительства, и, конечно же, любое правительство с радостью ухватится за все, что дает ему неограниченную полноту власти.

Вторая «придворная» школа экономической мысли наших дней — школа монетаризма, чьим отцом-основателем можно считать Милтона Фридмана. Монетаристы — своего рода кейнсианские мальчики для битья, главная задача которых — озвучивать слабые, довольно беззубые аргументы в пользу свободного рынка для создания иллюзии демократических дебатов и постоянно терпеть сокрушительное поражение, чтобы окончательно скомпрометировать идею свободного рынка в глазах всякого мыслящего человека. Процент экономистов, всерьез относящих себя к монетаристской школе, по сравнению с кейнсианцами ничтожно мал, но им предоставляют столько площадок для дискуссии, будто бы это две равные по силам партии. В целом монетаристы разделяют с кейнсианцами основные положения экономической теории, однако вступают с ними в сложные математические препирательства по поводу реальных цифр и время от времени осмеливаются предположить, что степень государственного вмешательства в макроэкономику следовало бы немного понизить, за что незамедлительно получают клеймо бессердечных капиталистов, которых не волнует судьба беднейших слоев населения.

Монетаристы, как правило, выступают против кейнсианских призывов тратить деньги на уменьшение безработицы, аргументируя это тем, что в долгосрочной перспективе положительный эффект окажется незначительным, а инфляция вырастет. Вместо этого монетаристы предпочитают оживлять экономику методом снижения налогов, поскольку, с их точки зрения, свободный рынок распределит ресурсы более грамотно, чем государственная политика. Можно до бесконечности спорить о том, что лучше — снижение налогов или повышение расходов, но на практике обе стратегии увеличивают дефицит бюджета, который можно покрыть только через монетизацию долга, иными словами, то же самое увеличение денежной массы. Тем не менее основной догмат монетаризма гласит: государство обязано предотвращать уменьшение денежной массы и/или понижение уровня цен, в котором видится корень всех экономических зол. Снижение цен, или «дефляция», как предпочитают выражаться монетаристы и кейнсианцы, приводит к тому, что граждане начинают копить деньги и уменьшают расходы, что вызывает рост безработицы и экономический спад. Больше всего монетаристов волнует то, что дефляция обыкновенно мешает банковскому сектору подводить баланс, а поскольку они тоже не любят вникать в причинно-следственные связи, то делают из этого вывод, что центробанки должны любой ценой ее предотвращать. Красноречивый тому пример — речь, произнесенная в 2002 году председателем совета управляющих Федеральной резервной системы Беном Бернанке, озаглавленная «Дефляция. Как сделать так, чтобы в нашей стране этого не случилось».

В целом учение обеих школ сводится к постулату, который зубрят студенты-экономисты во всех странах мира: задача центробанка — постепенно наращивать денежную массу, чтобы стимулировать население больше тратить и тем самым поддерживать приемлемо низкий уровень безработицы. Если центробанк сократит денежную массу или не сумеет должным образом ее увеличить, то может раскрутиться дефляционная спираль, которая заставит население урезать расходы, тем самым поставив под удар рабочие места и спровоцировав экономический спад. Сама природа этого учения такова, что большинство экономистов даже не задаются вопросом, а нужно ли вообще наращивать денежную массу? Предполагается, что ее прирост — это данность, и обсуждению подлежит лишь то, как именно центробанки должны управлять этим приростом и задавать его темп. Популярная сегодня во всем мире доктрина Кейнса — это доктрина потребления и трат, которые призваны удовлетворить любую сиюминутную потребность. Постоянно увеличивая денежную массу, центробанки делают накопление и вложение средств менее привлекательным и побуждают население как можно меньше откладывать и инвестировать и как можно больше потреблять. В результате возникает глобальная культура демонстративного потребления, в рамках которой индивид приобретает огромное количество ненужных ему вещей. Когда стоишь перед выбором, потратить деньги сейчас или отложить и наблюдать, как они обесцениваются, конечно, лучше уж потратить сразу. Наши финансовые решения так или иначе затрагивают все аспекты нашей личности, формируя высокое временное предпочтение в любой сфере человеческой жизни. Обесценивание валюты принуждает нас больше тратить, больше брать взаймы, жить одним днем и в области экономического производства, и в области культуры. Но, пожалуй, самое разрушительное — наше потребительское бездумное отношение к почве, приводящее к ее катастрофическому истощению. Воистину после нас хоть трава не расти.

В оппозиции к двум обласканным государством экономическим школам находится классическая традиция экономики, вобравшая в себя сотни лет международного научного поиска. Сегодня ее принято называть австрийской школой в память о последнем поколении великих австрийских экономистов золотого довоенного периода. В своем понимании экономики представители австрийской школы опираются на классические труды шотландских, французских, испанских, арабских и древнегреческих ученых. В отличие от кейнсианцев и монетаристов с их любовью к сухим цифрам и математической софистике, австрийская школа ориентирована на понимание природы и причины любого явления и логическое обоснование выводов из очевидно истинных аксиом.

Согласно теории денег австрийской школы, платежное средство возникает на рынке как наиболее ходовой товар и ликвидный актив, который можно легко продать при благоприятных условиях. Актив, сохраняющий ценность, предпочтительнее актива, который быстро обесценивается. Те, кто хочет обезопасить свои сбережения, естественным образом выберут монетарное средство, которое сохранит ценность дольше других. В силу сетевого эффекта лишь один или несколько товаров в конце концов получат монетарный статус. Людвиг фон Мизес полагал, что отсутствие государственного контроля — обязательное условие для надежности денег, поскольку у правительства всегда будет соблазн обесценить валюту, как только в нее начнут инвестировать граждане.

Наложив жесткое ограничение на прирост массы биткоина, как описано в , Сатоши Накамото отверг стандартные доводы макроэкономистов и больше руководствовался учением австрийской школы, которая утверждает, что количество денег само по себе не имеет значения; любой денежной массы достаточно для функционирования экономики любого размера, поскольку денежные единицы бесконечно делимы и важна лишь реальная покупательная способность с точки зрения товаров и услуг, а не количественные показатели. Как выразился Людвиг фон Мизес,

Фон Мизесу вторит Мюррей Ротбард:

С точки зрения австрийской школы, при фиксированной денежной массе экономический рост вызовет понижение цен на товары и услуги, со временем реально повышая покупательную способность валюты. В такой ситуации, как опасаются кейнсианцы, сиюминутное потребление действительно сократится, но у населения возникнет стимул откладывать деньги и инвестировать их в будущее, когда объем потребления повысится. Разумеется, Кейнс как адепт высокого временного предпочтения не мог понять, что ущерб, нанесенный потреблению в настоящем, в дальнейшем будет более чем компенсирован за счет расходования накопленных средств. Общество, которое систематически откладывает потребление, в долгосрочной перспективе потребит больше, чем общество сиюминутного потребления, поскольку его инвестиции генерируют более высокий доход. Даже если значительная часть средств пойдет в фонд накоплений, общество с низким временным предпочтением в итоге получит большую покупательную способность и больший резервный капитал.

Вспомним эксперимент, в ходе которого детям предлагали либо съесть лакомство незамедлительно, либо подождать и в награду за терпение получить двойную порцию. Если бы этот опыт проводился по правилам кейнсианской школы экономики, терпеливого ребенка, наоборот, наказывали бы, выдав ему половину конфеты вместо двух, что делает саму идею самоконтроля и низкого временного предпочтения бессмысленной. Незамедлительное удовлетворение любой прихоти — наиболее типичный вид экономического поведения, которое влияет на жизнь и культуру общества в целом. Австрийская школа экономики, напротив, понимает, что получить все и сразу невозможно и что если ребенок (и не только ребенок) умеет терпеть и ждать, то он должен быть за это вознагражден, а самоконтроль надо поощрять и развивать, чтобы он принес желанные плоды в будущем.

Когда покупательная способность денег растет, их владельцы обычно становятся намного разборчивее и благоразумнее в потреблении и склонны систематически откладывать часть дохода на будущее. Культура демонстративного потребления, с ее «шопинготерапией» и навязчивым стремлением поскорее заменить дешевую пластмассовую дрянь на такую же дрянь, только поярче и поновее, просто невозможна в обществе, где ценность денег постоянно растет. В таких условиях люди склонны развивать низкое временное предпочтение, поскольку их финансовые решения направлены прежде всего на будущее, которое ценится выше, чем любой преходящий момент. Речь идет не только о накоплениях и инвестициях, но и моральной, эстетической, культурной ориентации на долгосрочную перспективу.

Когда стоимость платежного средства растет, возникает стимул к накоплению и сбережению, поскольку покупательная способность накопленных денег со временем повышается. Следовательно, поощряется отложенное потребление, что характерно для обществ с низким временным предпочтением. И наоборот, если валюта постоянно дешевеет, населению приходится защищаться от инфляции, нередко с помощью вложений с высокой отдачей, но и высокой степенью риска. Таким образом увеличивается финансирование рискованных проектов, а также терпимость к риску в среде инвесторов, что приводит и к росту потерь. Общества со стабильной валютой, как правило, развивают низкое временное предпочтение, учатся копить деньги и строить планы на будущее. Для обществ с высоким уровнем инфляции и нестабильной экономикой обычно характерно высокое временное предпочтение: в них население не думает о долгосрочной перспективе и живет одним днем.

Кроме того, в экономике с дорожающей валютой инвестиции делаются только в проекты, обещающие положительный реальный доход свыше роста самой валюты. Иными словами, финансироваться будут только те начинания, которые способны увеличить накопленный капитал общества. И напротив, в экономике с дешевеющей валютой инвесторы поневоле выбирают проекты, которые принесут положительный доход в сравнении с темпом инфляции, но отрицательный в реальном выражении. Проекты, которые обгоняют инфляцию, но не приносят реального дохода, фактически сокращают накопленный капитал общества, но все же являют собой разумную альтернативу для инвесторов, поскольку сокращают их капитал медленнее, чем обесценивающаяся валюта. Именно такие капиталовложения Людвиг фон Мизес называет бессмысленными инвестициями — убыточные проекты и вложения, которые кажутся выгодными в период инфляции и искусственно заниженных процентных ставок. Но как только инфляция замедлится, а процентные ставки вырастут, вскроется убыточность неэффективных инвестиций и мыльный пузырь лопнет, переведя тем самым экономический цикл в фазу кризиса. Как утверждает фон Мизес, «в периоды экономического бума производственные факторы разбазариваются путем бессмысленных инвестиций, а доступный капитал тает из-за чрезмерного потребления; за сомнительные блага мы расплачиваемся несомненным обнищанием».

Вышеизложенное помогает понять, почему экономисты австрийской школы высоко ценят золото как платежное средство, тогда как кейнсианцы поддерживают государственную эмиссию «эластичных» денег, чья масса может быть увеличена в любой момент по требованию правительства. С точки зрения кейнсианцев, тот факт, что центробанки всего мира оперируют фиатными валютами, неопровержимо доказывает превосходство их идей. Для экономистов австрийской школы тот факт, что правительства стран вынуждены налагать запрет на использование золота как платежного средства и навязывать своим гражданам фиатную валюту, выступает свидетельством ущербности фиатных денег и их полной нежизнеспособности в условиях свободного рынка. Это также представляется глубинной причиной подъемов и спадов экономического цикла. Единственное объяснение, которое кейнсианцы сумели предложить для феномена рецессий, состоит в загадочном убывании некоего «животного духа». Экономисты австрийской школы, однако, разработали единственную стройную концепцию, которая объясняет природу экономического цикла: австрийскую теорию экономических циклов.

Как отмечалось в , посвященной истории денег, эра центробанков и государственного контроля над платежными средствами началась с Первой мировой войны отнюдь не случайно. Существуют три глубинные причины, обусловливающие связь между ненадежной валютой и военными действиями. Во-первых, ненадежная валюта сама по себе служит препятствием для торговли между государствами, поскольку искажает шкалу стоимости и придает товарообмену политическую подоплеку, что вызывает трения и враждебность между правительствами и народами. Во-вторых, когда правительство получает доступ к печатному станку, у него появляется возможность финансировать военную кампанию до полного обесценивания валюты, а не просто до тех пор, пока не опустеет казна. В эпоху твердых денег военные расходы правительства ограничивались количеством собранных налогов. Во времена фиатных валют они ограничены тем количеством денег, которое правительство успеет напечатать прежде, чем грянет полный коллапс; таким образом становится гораздо легче прибрать к рукам накопления граждан. В-третьих, наличие твердых денег формирует в обществе низкое временное предпочтение, что позволяет больше думать о сотрудничестве, а не о войне, как мы показали в .

Чем больше объем рынка, на которой может выйти индивид, тем четче выражено разделение труда и тем выше потенциальный доход от торговли. То же количество труда в первобытной экономике из 10 человек принесет гораздо меньше материальных благ, чем если бы было затрачено в более крупной экономике из 1000 или 1 000 000 человек. Современный человек, живущий в условиях свободной торговли, может заниматься узкоспециализированным трудом всего по несколько часов в день и при этом получать деньги, на которые можно купить любые товары у любых производителей планеты, выбрав оптимальную цену и лучшее качество. Чтобы по достоинству оценить доступные вам блага, попробуйте представить, что живете в полном одиночестве и изоляции где-нибудь на необитаемом острове. Физическое выживание стало бы для любого из нас тяжелой повседневной работой, и все наше время уходило бы на поиск предметов первой необходимости.

Деньги — это средство, которое позволяет торговать, и единственный инструмент, способный вывести торговые отношения за пределы маленьких родоплеменных общин. Для надлежащей работы ценового механизма стоимость должна выражаться в универсальных адекватных единицах, признаваемых всеми сторонами товарного обмена. Чем больше сообщество, которое использует единую валюту, тем легче и масштабнее становится торговля в данном регионе. Торговые отношения способствуют мирному сосуществованию, поскольку каждая сторона заинтересована в процветании друг друга. Но когда сообщества используют различные виды нестабильных валют, торговля усложняется, так как цены варьируются, как и валютные курсы, условия обмена становятся непредсказуемы, что нередко делает планирование международных торговых сделок контрпродуктивным.

Общество с низким временным предпочтением, склонное задумываться о будущем, гораздо менее предрасположено к военным конфликтам, чем общество, живущее одним днем. Конфликт деструктивен по своей природе, и в большинстве случаев умные, ориентированные на будущее люди понимают, что в войне нет победителей, поскольку победитель все равно пострадает больше, чем если бы просто воздержался от конфликта. Цивилизованное общество исходит из принципа, что интересы всех сторон нужно уважать, поэтому в случае конфликта стремится найти взаимоприемлемый компромисс. Если мирного решения найти не удается, стороны скорее предпочтут разойтись и больше не вступать ни в какие отношения, чем допустят эскалацию конфликта. Именно поэтому в процветающем цивилизованном обществе уровень насилия, преступности и агрессии обычно бывает низким.

На государственном уровне страны, использующие твердую валюту, более склонны либо сохранять мир, либо просто не вмешиваться в дела соседей, поскольку твердые деньги ограничивают способность правительства финансировать военные кампании. Если один европейский монарх XIX века желал воевать с другим монархом, ему приходилось облагать население дополнительными налогами. В долгосрочной перспективе такая стратегия была выгодна лишь тем правителям, которые использовали армию для оборонительных, а не наступательных целей. Оборонительную военную кампанию всегда легче поддерживать, чем наступательную, ведь армия сражается на своей территории, неподалеку от собственных тылов и линий снабжения. Монарх, использующий войско для обороны, с большей легкостью соберет налоги, так как население хочет, чтобы его защитили от чужеземных захватчиков. Но правитель, который ввяжется в длительную иностранную авантюру ради собственного обогащения, столкнется с недовольством подданных и будет вынужден затратить огромные средства, сражаясь на территории противника.

Вышеизложенное объясняет, почему ХХ век стал самым кровопролитным в человеческой истории. В Отчете о развитии человечества ООН за 2005 год представлен анализ военных конфликтов за последние пять веков человеческой истории, показывающий, что войны ХХ века унесли наибольшее количество жизней (табл. 5). Даже когда крупные европейские державы воевали друг с другом в эпоху золотого стандарта, военные кампании обычно бывали краткими и в битвах участвовали лишь профессиональные армии. Самым крупным военным конфликтом в Европе второй половины XIX века стала франко-прусская война 1870–1871 годов, которая продлилась 9 месяцев и унесла около 150 000 человеческих жизней. В ходе Второй мировой войны, которая финансировалась государственной валютой XX века, примерно столько человек гибло за одну неделю. Когда золотой стандарт вынуждал финансировать военные действия из налогов, европейским правительствам приходилось готовить деньги до начала кампании, максимально эффективно снаряжать армию и стремиться к скорейшей решительной победе. Если удача отворачивалась от одной из армий, логистически и экономически было крайне сложно собрать новые налоги на перевооружение — уж лучше заключить мирный договор с минимальными потерями. Неудивительно, что самым кровопролитным конфликтом XIX века стали Наполеоновские войны. Они проходили до официального принятия золотого стандарта по всему континенту и после опасных экспериментов с инфляцией, которые ставило революционное французское правительство.

Таблица 5. Жертвы военных действий за последние пять столетий

Сегодня множество компаний в странах с развитой экономикой специализируются на военной технике, оружии, боеприпасах и т. п., и для бесперебойной деятельности им нужна нескончаемая война. Они живут исключительно от щедрот государства, и само их существование зависит от наличия военных конфликтов, которые требуют все новых и новых расходов на вооружение. В США — стране, чьи расходы на военно-промышленный комплекс практически равны оборонному бюджету всего остального мира, эта отрасль особенно заинтересована в том, чтобы правительство постоянно втягивалось в военные авантюры. Именно этим, а не стратегическими, культурными, идеологическими или оборонными задачами в первую очередь объясняется постоянное военное вмешательство США в жизнь регионов, которые не имеют никакого отношения к судьбе среднестатистического американца. Лишь благодаря ненадежной фиатной валюте эти структуры разрослись до такого масштаба, что теперь способны влиять на СМИ, научные круги и аналитические центры, чтобы разжигать с их помощью войну.

В книге «От рассвета до упадка», посвященной культурной истории Запада последних пяти столетий, Жак Барзен определяет конец Первой мировой войны как веху, ознаменовавшую распад, надлом и затяжную агонию западной цивилизации. Именно в этот момент, согласно концепции Барзена, произошла «великая махинация»: подмена истинного либерализма современной либеральностью, которая рядится в те же одежды, но на деле бесконечно далека от прежних идеалов.

В то время как либерализм сводил роль правительства к позволению гражданам жить свободно и пожинать плоды — сладкие или горькие — собственных решений, радикальная доктрина либеральности гласила, что миссия правительства — позволить гражданам удовлетворять все свои прихоти, при этом защищая их от последствий. В социальном, экономическом и политическом плане государству отводилась роль доброго джинна, а населению оставалось лишь проголосовать и получить желаемое.

Период, который начался в 1914 году, когда крупнейшие державы мира встали на путь экономической и интеллектуальной национализации, французский историк Эли Галеви охарактеризовал как эру тираний. Государства национализировали средства производства и перешли к синдикалистской и корпоративистской модели организации общества, подавляя идеи, которые казались им несовместимыми с национальными интересами, и поощряя национализм путем «организации энтузиазма» (термин Галеви).

Классическая либеральная концепция управления возможна исключительно в мире твердых денег, которые служат естественным сдерживающим механизмом аппетитов правительства. До тех пор, пока властные структуры могли функционировать за счет собранных налогов, им поневоле приходилось ограничиваться теми шагами, которые не вызывали сопротивления у граждан. Правительство должно было следить за балансом, чтобы расходы не превышали налоговые поступления в казну. Иными словами, в мире твердых денег правительству нужно согласие народа. Любая инициатива властей финансируется напрямую из собранных налогов или же доходов от продажи долгосрочных облигаций государственного займа. Следовательно, население может адекватно оценить стоимость любого начинания и сравнить издержки с прибылью. Правительство, собирающее средства на действительно необходимые нужды — будь то оборона страны или развитие инфраструктуры, — без особого труда получит налоги и продаст облигации населению, которое видит результат его действий. Но если налоги вводятся для финансирования роскошного образа жизни монарха, в народе начнутся протесты, что поставит действующую власть под угрозу. Чем тяжелее бремя налогов и податей, тем выше вероятность, что население откажется их платить, а значит, стоимость сбора налогов увеличится. Не исключено и восстание, чтобы сменить власть с помощью бюллетеней или пуль.

Таким образом, твердые деньги обеспечивают некоторую степень прозрачности правительственным кампаниям, удерживая полномочия государства в рамках того, что готов принять и вытерпеть народ. Это позволяет обществу оценить издержки и выгоды различных начинаний и требует от правительства такой же финансовой ответственности, как и от любого другого хозяйствующего субъекта: чтобы преуспеть, потребление должно идти после производства.

Мягкие фиатные валюты позволяют правительствам покупать одобрение и лояльность граждан, тратя средства на достижение популярных целей, но не показывая населению счет за услуги. Государство просто увеличивает денежную массу для финансирования любой авантюры, а истинная «цена вопроса» становится очевидна лишь спустя годы, когда инфляция приводит к росту цен. Впрочем, на этой стадии ответственность за девальвацию можно возложить на самые разные силы и факторы: происки иностранных конкурентов, жадность банкиров, наплыв мигрантов, некомпетентность предшественников во власти и т. п. Мягкая валюта — грозный инструмент в руках нынешних демократических правительств, которые постоянно должны заботиться о переизбрании. Современные избиратели вряд ли проголосуют за кандидатов, которые сразу же честно расскажут о стоимости своих проектов. Они гораздо чаще поддерживают мошенников, которые обещают золотые горы, а потом сваливают вину на предшественников или инородцев. Таким образом, современная демократия — это средство и продукт массового обмана граждан, которые пытаются отменить правила экономики и добыть себе бесплатный сыр, кидая бюллетень в урну, а когда захлопывается ловушка инфляции и финансового кризиса, послушно набрасываются на любого козла отпущения, назначенного свыше.

Мягкая валюта — одна из главных причин современного заблуждения, столь милого обывательским сердцам, а также всем, кто изучал макроэкономику в нынешних университетах: мол, действия правительства не влекут издержек упущенной выгоды; государство может взмахнуть волшебной палочкой и создать ту реальность, какую пожелает. Будь то защита обездоленных, здравоохранение, образование, инфраструктура, реформа политических и экономических институтов или отмена законов спроса и предложения ради какого-нибудь особенно важного товара — большинство граждан сегодня пребывают в иллюзорном мире, где все вышеперечисленное дается бесплатно и нужна лишь «политическая воля», «сильная власть» да еще победа над коррупцией. Мягкая валюта заставила большинство из нас забыть о таких понятиях, как издержки или компромисс, особенно в сфере государственной жизни. Среднестатистический гражданин изумится, если открыть ему одну простую истину: блага, о которых он мечтает, не могут возникнуть из ничего по велению правящей партии или оппозиции. Все эти блага создаются живыми людьми, которые с утра должны встать и пойти на работу и целыми годами трудиться, при этом часто отказывая себе в возможности заняться чем-то другим, что им нравится гораздо больше. Ни один политик пока не получил большинство голосов за то, что озвучил эту истину, однако урна с бюллетенями не может отменить ограниченности наших ресурсов, особенно времени. Когда государство решает чем-то нас осчастливить, оно тем самым не увеличивает экономическое производство, а лишь берется за рычаги центрального планирования экономики с предсказуемым результатом.

Мягкая валюта — настоящий подарок диктатурам, тоталитарным режимам и нелигитимным правительствам: она позволяет им избежать реальных расходов и просто увеличить денежную массу, чтобы сначала получить средства на свои начинания, а затем взвалить последствия на граждан, чьи реальные доходы растают на глазах. История изобилует примерами того, как правительство, получившее доступ к печатному станку, злоупотребляет этой привилегией и разоряет собственный народ.

Неудивительно, что при изучении истории тиранов и тоталитарных правителей мы обнаруживаем, что все они оперировали системой государственной валюты, чья масса постоянно увеличивалась для финансирования деятельности правительства. Робеспьер, Ленин, Сталин, Мао Цзэдун, Гитлер, Муссолини, Пол Пот, Ким Чен Ир и многие другие имели в своем распоряжении мягкую валюту, которую могли напечатать в любом количестве и направить на поддержку репрессивного государственного аппарата. Не приходится удивляться и тому, что в эпоху твердых денег, когда правительство должно было сначала собрать налог, а затем оплачивать свои кампании, массовые репрессии в тех же самых странах не практиковались. Надо, впрочем, отметить, что ни один из перечисленных диктаторов не «отменял» твердых денег ради финансирования репрессий. Отказ от твердой валюты в каждом из случаев предшествовал диктатуре, обоснованный сладкими сказками о бесплатном образовании, освобождении рабочего класса и благе народа. Но как только твердые деньги остались в прошлом, к власти без особого труда пришли тоталитарные силы, которые завладели всеми ресурсами общества путем бесконтрольного наращения денежной массы.

Нестабильная валюта дает государству почти неограниченную власть, что сказывается на жизни каждого человека, ставит граждан в зависимость от политики и направляет энергию и ресурсы общества на бесконечную борьбу, в ходе которой решается, кто и как будет им управлять. Твердые деньги играют роль сдерживающего фактора. Возможности демократического, республиканского или монархического правительства так или иначе ограничены твердой валютой, поэтому граждане получают более высокую степень свободы и автономии в частной жизни.

В социалистической и капиталистической экономике правительственный контроль, направленный на решение экономических задач, признается необходимым и благотворным. Здесь нужно еще раз вспомнить Джона Мейнарда Кейнса, чтобы понять основания предложенной им экономической системы, с которой человечеству приходится жить уже несколько десятилетий. В одной из его малоизвестных работ под названием «Конец невмешательства» (The End of Laissez-Faire) Кейнс предлагает свою концепцию роли правительства в современном обществе. Как и следовало ожидать, он критикует идеи либерализма и индивидуализма, но затем формулирует свои возражения против социалистической доктрины, а именно:

Главная претензия Кейнса к социализму заключалась в том, что его конечной целью было расширение индивидуальной свободы. С точки зрения самого Кейнса, конечная цель не должна сводиться к чему-то частному и тривиальному, основная задача — позволить правительству управлять разными аспектами экономики по своему усмотрению. Он выделяет три сферы, где считает роль правительства жизненно важной: во-первых, «планомерное централизованное управление валютой и кредитом» — постулат, на котором зиждется вся жизнь современных центробанков. Во-вторых (что вытекает из первого), по мнению Кейнса, правительство должно определять «желательный размер накоплений в государственном масштабе, а также то, какой процент этих накоплений должен уходить за рубеж в виде вложений в иностранные проекты и каким образом нынешняя организация инвестиционного рынка может наиболее плодотворно распределить накопленный капитал внутри страны. По моему глубокому убеждению, эти вопросы нельзя целиком отдавать на усмотрение частных лиц и организаций, как происходит в наше время». И наконец, Кейнс полагал, что задача правительства — разработать «взвешенную государственную политику в отношении оптимального размера населения: целесообразно ли его уменьшить, увеличить или оставить все как есть? Придя к решению, мы должны будем затем принять все необходимые меры, чтобы претворить его в жизнь. Вероятно, скоро настанет момент, когда всему обществу придется учитывать не только количество, но и природное качество его будущих членов».

Иными словами, кейнсианская концепция государства, из которой выросла доктрина современных центробанков и опирается большинство нынешних учебников по экономике во всем мире, порождена человеком, мечтавшим о государственном вмешательстве в две важнейшие сферы нашей жизни. Во-первых, это контроль над финансовыми потоками, кредитами, накоплениями и инвестициями, что подразумевает тотальную централизацию распределения капитала и уничтожение свободного частного предпринимательства и ставит само выживание граждан в зависимость от государства. Во-вторых, контроль над «количеством и качеством населения», то есть имеется в виду евгеника. И в отличие от социалистов, Кейнс призывал к такой полноте власти над индивидом вовсе не для того, чтобы даровать ему в итоге высшую степень свободы, — ему всего лишь хотелось обустроить общество на свой вкус. Если социалисты хотя бы для приличия делали вид, что желают поработить личность ради ее же блага, то Кейнс желал государственного порабощения ради него самого, в качестве конечной цели. Вероятно, поэтому Мюррей Ротбард однажды сказал: «У Маркса все-таки есть одно большое достоинство: он — не Кейнс».

Хотя подобные теории могут привлекать витающих в облаках идеалистов, видящих лишь самые радужные перспективы, на практике они приводят к разрушению рыночных механизмов, необходимых для экономического производства. В подобной системе деньги перестают играть роль информационной системы экономики и становятся чем-то вроде бонусов программы лояльности правительства.

В  мы объясняли, что монетарный статус, приобретенный каким-либо товаром, служит стимулом к увеличению его производства. Если платежное средство легко изготовить, экономические и человеческие ресурсы будут брошены на его производство. Но поскольку деньги приобретаются не ради них самих, а для обмена на другие товары и услуги, их покупательная способность намного важнее, чем абсолютное количество. Поэтому деятельность, направленная на увеличение денежной массы, не приносит обществу никакого блага. Вот почему любой монетарный товар, выбранный свободным рынком, будет иметь стабильно высокое соотношение резерва и притока: новые партии этого товара малы по сравнению с уже существующим запасом. Это гарантирует, что на изготовление монетарных средств будут направлены минимальные ресурсы общества, а труд и капитал в основном будут вкладываться в производство полезных товаров и услуг, чей объем, в отличие от количества денег, действительно имеет значение. Золото стало монетарным средством номер один во всем мире благодаря тому, что его новые партии всегда составляли малую долю от прежнего запаса, а золотодобыча оставалась рискованным и нерентабельным бизнесом, тем самым заставляя все большую часть мирового капитала и мировой рабочей силы направлять на производство немонетарных товаров.

С точки зрения Джона Мейнарда Кейнса и Милтона Фридмана, один из главных доводов в пользу отмены золотого стандарта состоял в понижении издержек на золотодобычу и переходе к более дешевому производству бумажных государственных денег. Они не просто упустили из виду тот факт, что на добычу золота уходило намного меньше ресурсов, чем на производство любого другого монетарного товара в истории, но и оба совершили фатальную ошибку, не поняв, как дорого на самом деле обойдется обществу платежное средство, чей резерв можно увеличить по желанию правительства, обслуживающего популистские проекты и собственные интересы. Реальная цена отнюдь не равна издержкам на обслуживание печатного станка, в нее нужно закладывать все процессы и начинания, которые будут приостановлены, когда ресурсы польются в выпуск денег вместо товаров и услуг.

Инфляционную кредитную эмиссию можно считать самым масштабным примером явления, которое экономист Джон Гэлбрейт в книге о Великой депрессии назвал «лихорадкой хищений и растрат». В 1920-х годах, на пике кредитной экспансии, американские корпорации буквально купались в деньгах, и запустить руку в эти фонды было совсем несложно. До тех пор, пока кредитные средства текут рекой, жертвы остаются в неведении; все общество разделяет иллюзию растущего богатства, поскольку и жертвам, и расхитителям кажется, что деньги у них в кармане. Кредитная эмиссия, проводимая центробанками, вызывает периоды скоротечного бума, позволяя финансировать убыточные проекты и направляя ресурсы на непродуктивные виды деятельности.

При твердой монетарной системе бизнес выживает в случае, когда создает нечто ценное для общества и получает от реализации своей продукции больше, чем было вложено в ее производство. Иными словами, бизнес эффективен, потому что преобразует вложенные ресурсы с определенной рыночной ценой в продукт с более высокой рыночной ценой. Любая компания, которая выпускает товар, чья рыночная цена ниже, чем у исходных материалов, неизбежно разорится и уйдет с рынка. Высвободившиеся ресурсы будут использованы другими, более производительными компаниями (экономист Джозеф Шумпетер назвал этот процесс «созидательным разрушением»). В условиях свободного рынка без риска потери не может быть прибыли, и у каждого участника игры есть своя ставка: никто не застрахован от неудачи и обходится она подчас довольно дорого. Однако мягкая фиатная валюта может затормозить эти процессы, поддерживая видимость жизни в непродуктивных структурах, будто они зомби или вампиры, высасывающие кровь из жизнеспособных компаний и выдающие продукт, который не стоит вложенных в него ресурсов. Так возникает особая экономическая каста, живущая по собственным законам: предприниматели, не заинтересованные в успехе своего бизнеса. Их продукт не проходит испытание рынком, поэтому они надежно защищены от последствий собственного выбора. Эта новая каста существует в любом секторе экономики, который поддерживается из государственной казны.

Точно определить, какой процент деятельности в современной мировой экономике направлен на погоню за государственными средствами вместо производства полезных товаров и услуг, невозможно, но примерное представление можно составить, если посмотреть, какие отрасли и компании процветают, потому что с честью выдержали испытание рынком, а какие живут лишь от государственных щедрот — фискальных или монетарных.

Фискальная поддержка — самый очевидный способ распознать «фирму-зомби». Любая компания, которая получает прямую поддержку от государства, и подавляющее большинство фирм, которые живут за счет реализации товара в государственном секторе, — фактически зомби. Если бы они действительно производили нечто полезное для общества, потребители бы охотно расстались с деньгами, чтобы купить их товар. То, что для выживания им не хватает добровольных сделок, четко показывает, что эти организации — бремя для общества, а не полезный актив.

Однако еще более надежный способ, чем прямые государственные субсидии, создать «рыночного зомби» — предоставление льготных кредитов с низкими ставками. Поскольку фиатные валюты понемногу уничтожили накопления граждан, капиталовложения теперь осуществляются не из сбережений вкладчиков, а из создаваемого государством долга, который еще больше обесценивает наличные резервы. В обществе с твердой валютой чем больше человек экономит, тем больше способен накопить и инвестировать капитал, а это означает, что, как правило, владельцы капитала и инвесторы — люди с низким временным предпочтением. Но если капитал возникает за счет государственной кредитной эмиссии, его распределением занимаются уже не дальновидные вкладчики, а чиновники из бюрократических структур.

В условиях свободного рынка с твердой валютой владельцы капитала предпочитают инвестировать в те проекты, которые считают наиболее перспективными, и могут воспользоваться услугами инвестиционного банка для управления распределением ресурсов. Такая система вознаграждает компании, которые удовлетворяют запросы потребителей, и инвесторов, которые сделали на них ставку, но не прощает ошибок. Однако в фиатной системе центробанк фактически отвечает за весь процесс распределения финансов. Он контролирует банки, распределяющие капитал, устанавливает критерии выдачи кредитов и пытается количественно оценить риски с применением математических формул, которые не отображают реалий деловой жизни. Испытание свободным рынком объявляется ненужным, ведь центробанк с его правилами раздачи ресурсов может перечеркнуть экономическую реальность доходов и потерь.

В мире фиатных денег доступ к монетарным рычагам центробанка становится важнее, чем работа на потребителя. Компании, которым удается брать кредиты по льготным ставкам, получают устойчивое преимущество перед конкурентами. Успех на рынке все в большей степени зависит от способности «выбить» льготное финансирование, чем от способности разработать полезный для общества продукт.

Этот простой факт многое объясняет в современной экономической реальности, в частности огромное количество отраслей и предприятий, которые получают немалый доход, но при этом не производят ничего ценного для потребителей. Наиболее показательный пример — правительственные структуры, которые приобрели дурную славу во всем мире благодаря некомпетентности сотрудников. Само их существование можно объяснить лишь тем, что государственные бюджеты наших дней полностью оторваны от реалий рынка. Вместо того чтобы пройти суровое испытание рынком социальных услуг, правительственные структуры сами оценивают свою деятельность и делают вполне закономерный и предсказуемый вывод: для исправления ошибок и недочетов нужно увеличить финансирование. Государственным чиновникам крайне редко приходится действительно отвечать за последствия своей медлительности, некомпетентности или безучастности. Даже после того как непосредственный повод для учреждения некоей структуры остается в прошлом, она чаще всего продолжает работу, придумывая себе новые обязанности. Например, управление железных дорог Ливана живо по сей день, хотя железнодорожное сообщение в стране давно упразднено, а пути пришли в полную негодность.

В условиях глобализации лихорадка растрат не ограничивается государственными структурами. Теперь она перекинулась и на международные организации — общепризнанную утечку времени и усилий, — не приносящие пользы никому, разве что тем, кто в них работает. Поскольку такие ведомства находятся вдали от налогоплательщиков, которые их финансируют, они фактически оказываются вне сферы государственного контроля, и, как следствие, здесь мы наблюдаем еще меньшую прозрачность бюджетов и еще более расслабленное отношение к рабочим планам.

Другой типичный пример — сфера высшего образования и академические круги. Студенты платят все более крупные суммы ради поступления в университет, где их будут обучать преподаватели, которые очень мало времени и сил вкладывают в преподавание и научное руководство, поскольку бесконечно заняты публикацией невразумительных статей и погоней за правительственными грантами, без которых невозможно подняться по служебной лестнице. В условиях свободного рынка ученым пришлось бы преподавать и писать так, чтобы студенты действительно получали прикладные знания. Но в наши дни большинство научных работ читают лишь в узких академических кругах, где коллеги дают друг другу положительные отзывы ради получения грантов. Неудивительно, что исследовательская объективность давно уступила место групповому мышлению и политической солидарности.

Пожалуй, самая популярная и влиятельная работа по экономике за весь послевоенный период была написана лауреатом Нобелевской премии Полом Самуэльсоном. В  мы уже упоминали о том, как Самуэльсон предсказал тяжелейшую рецессию по окончании Второй мировой войны, тогда как в действительности за ней последовал небывалый расцвет американской экономики. Но это еще не все, Пол Самуэльсон — автор самого популярного вводного курса в экономическую теорию за всю вторую половину ХХ века, который за 60 лет разошелся миллионным тиражом. Дэвид Леви и Сандра Перт сравнили различные издания этого учебника и обнаружили, что Самуэльсон неоднократно представляет советскую модель экономики как более благоприятную для экономического роста. В четвертом издании учебника (1961 год) он предсказывает, что экономика СССР должна обогнать американскую в период между 1984 и 1997 годами. Этот прогноз повторялся в каждом новом издании со все большей степенью уверенности; менялись лишь выкладки насчет того, когда именно СССР наконец догонит и перегонит США. В тринадцатом издании, которое легло на студенческие столы в 1989 году, когда Советский Союз уже трещал по швам, Самуэльсон и его соавтор Уильям Нордхаус писали: «Экономика СССР — живое доказательство того, что, вопреки утверждениям многочисленных скептиков, социалистическая плановая экономика может вполне успешно функционировать и даже процветать». Нужно отметить, что эта оценка — не единичное явление. Подобные утверждения можно найти в нескольких изданиях второго по популярности американского учебника по макроэкономике, написанного Кэмпбеллом Макконнелом, да и в других работах. Всем студентам, которые изучали экономику во второй половине ХХ века по американским программам (то есть в большинстве университетов мира), внушали, что социалистическая модель эффективнее для организации экономической деятельности. Даже после распада СССР и краха социалистической системы университеты мира продолжают использовать те же учебники. Из них просто убрали громкие заявления об успехах советской экономики, но в целом их методология и экономическая картина мира никогда не ставились под вопрос. Почему же столь явно скомпрометированные методы прогноза до сих преподаются в университетах и почему кейнсианская теория, столь наглядно опровергнутая самой жизнью — экономическим бумом после Второй мировой войны, застоем семидесятых, распадом Советского Союза, — не выброшена из учебных программ? Нынешний светоч кейнсианской школы, Пол Кругман, однажды даже написал, что вторжение инопланетян было бы весьма благотворно для экономики, поскольку заставило бы правительства всего мира увеличить расходы и мобилизовать ресурсы.

В экономической системе свободного рынка ни один уважающий себя вуз не стал бы предлагать студентам откровенно ложные и абсурдные теории, поскольку стремился бы вооружить их практически полезными знаниями. Однако в академических кругах, развращенных государственными дотациями, учебная программа вырабатывается не в соответствии с реальностью, а в согласии с линией правительства, раздающего гранты. А правительства в наши дни нежно любят кейнсианскую школу абсолютно по том же причинам, что и в 1930-е годы: она идеально оправдывает их собственное обогащение и постоянное расширение полномочий.

Можно привести в пример и другие области современного научного знания, где практикуются те же принципы: государственное финансирование полностью монополизировано узкими группами единомышленников, разделяющих некую идеологическую платформу. В этой системе невозможно получить должность или грант благодаря выдающемуся вкладу в науку, здесь требуется совсем иное — продвижение взглядов и идей спонсора. Учитывая, что главный спонсор один (государство), о свободной конкуренции идей и теорий речь не идет. Академические дискуссии сводятся к частным вопросам, понятным только специалистам в узкой сфере, причем все участники данных дебатов на удивление единодушны в одном: для того чтобы они могли и в дальнейшем дискутировать о мелочах и деталях, им нужно регулярно выделять государственные средства. Такие дебаты фактически не имеют отношения к реальному миру за стенами университета, а научные статьи практически никто не читает, кроме тех, кто пишет их ради получения финансирования. Однако государство продолжает выделять средства «на развитие науки», поскольку в наше время не существует механизмов, сокращающих финансирование ввиду отсутствия наглядного практического результата.

Когда общество пользуется твердыми деньгами, банковское дело становится нужным и продуктивным ремеслом. Банкиры выполняют две функции, необходимые для экономического процветания: хранят и преумножают активы в виде депозитов, а также оценивают степень риска и согласуют сроки погашения кредитов. Сами банкиры при этом получают долю от прибыли в случае успешной работы, но при неудаче лишаются вознаграждения. Таким образом, на рынке остаются лишь профессионалы своего дела, а остальные не выдерживают конкуренции. При использовании твердых денег нет проблем с ликвидностью в случае разорения банка, поскольку любой банк держит у себя все вклады и инвестирует в проекты с тщательно согласованными сроками погашения. Иными словами, неликвидность сама по себе уже равна неплатежеспособности, поэтому не существует системного риска, из-за которого банк мог бы стать «слишком большим, чтобы позволить себе лопнуть». Разорение банка — проблема акционеров и кредиторов, и только.

Мягкие фиатные деньги допускают возможность рассогласования сроков погашения, например за счет частичного банковского резервирования, что делает банки подверженными риску кризиса ликвидности или банковской паники. Рассогласование сроков погашения, или частичное резервирование как один из его видов, неизбежно влечет за собой кризис ликвидности, если кредиторы и вкладчики затребуют свои активы одновременно. Единственный способ обезопасить себя в такой ситуации — наличие некоего запасного кредитора, который готов одалживать деньги банкам в случае паники среди вкладчиков. При использовании твердых денег центробанку пришлось бы обложить дополнительным налогом все население, чтобы удержать на плаву один гибнущий банк. Однако в случае мягкой фиатной валюты центробанку достаточно просто допечатать денег, чтобы спасти банк от кризиса ликвидности. Таким образом, фиатная валюта создает зазор между ликвидностью и платежеспособностью. Банк может быть вполне платежеспособен с точки зрения чистой стоимости активов, но испытывать кризис ликвидности, который не позволяет ему выполнить финансовые обязательства в установленный период. Однако уже само по себе отсутствие ликвидных активов способно вызвать банковскую панику, когда вкладчики и кредиторы разом требуют выдать им средства. Что еще хуже, кризис ликвидности в одном банке может привести к нехватке ликвидных активов в партнерских банках, из-за чего риск приобретает системный характер. Если же центробанк дает убедительные гарантии, обязуясь предоставить ликвидные средства в подобных случаях, страх перед кризисом ликвидности отступает, что позволяет избежать паники среди вкладчиков, поддержав тем самым банковскую систему в целом.

Частичное банковское резервирование, и в частности рассогласование сроков погашения кредитов, по всей вероятности, и в дальнейшем будет вызывать финансовые кризисы, если центробанки не станут увеличивать денежную массу ради спасения проблемных банков. Однако наличие центробанка, готового протянуть руку помощи, развращает банковскую сферу. В наши дни банкиры готовы пойти на чрезмерные риски, прекрасно зная, что центробанк обязательно бросит им спасательный круг, лишь бы предотвратить системный кризис. На наших глазах банковское дело превратилось в ремесло, которое приносит банкирам прибыль безо всякого риска, а всем остальным — риск безо всякой прибыли.

Банковская сфера в наши дни все больше разрастается, и банки почти никогда не уходят с рынка. Из-за системного риска, неизбежно сопутствующего работе банка, любую оплошность или неудачу можно представить как кризис ликвидности и заручиться поддержкой центробанка. Ни у одной другой сферы преимущественно частного бизнеса нет таких широких привилегий, сочетающих высокую норму прибыли, характерную для частного сектора, со страховочными механизмами государственного сектора. Это сочетание сделало деятельность банкиров в наши дни примерно такой же «осмысленней и продуктивной», как у госчиновников, но более прибыльной, чем в любой другой отрасли. В результате финансовые структуры разрастаются до бесконечности и проникают во все сферы экономики. С тех пор как в 1999 году был отменен закон Гласса — Стиголла, запрещавший коммерческим банкам заниматься инвестиционной деятельностью, разделение банковской сферы на депозитную и инвестиционную часть фактически исчезло. Теперь депозитные банки, которые получают гарантии Федеральной корпорации по страхованию депозитов, могут участвовать в инвестиционных проектах, а страховка защищает их от потерь при неудачных вложениях. Инвестор, застраховавшийся от потерь, фактически получает лицензию на эмиссию денег. Вся прибыль от удачных вложений достается банкам, тогда как компенсация убытков перекладывается на плечи общества. Любой обладатель страховки может получить гигантский доход, всего лишь взяв ссуду и инвестировав эти средства. Прибыль останется у них, а убытки им возместят. Неудивительно, что все больше капитала и трудовых ресурсов стягивается в сферу финансов, ведь если где и бывает действительно бесплатный сыр, то только там.

Экономист Томас Филлипон представил детальный анализ доли финансового сектора в американском ВВП за последние 150 лет. До начала Первой мировой войны этот показатель не превышал трех процентов, но затем резко подскочил, снова сократился в период Великой депрессии и с конца Второй мировой войны и до наших дней стремительно растет. Эта динамика весьма наглядно прослеживается на примере количества студентов, изучающих экономику и финансы. Конкурс на соответствующие факультеты всегда в разы выше, чем в медицинские или технические вузы — словом, туда, где учат производительным профессиям.

Казалось бы, с развитием телекоммуникаций большинство процессов в финансовой сфере можно было бы автоматизировать и постепенно сократить количество занятых в ней людей. В действительности же финансовые структуры до сих пор растут как на дрожжах — не из-за объективного спроса на их услуги, а потому, что правительство страхует их от потерь и позволяет наслаждаться легкими деньгами.

Расхищение принимает особо тяжелые формы в финансовом секторе, но отнюдь им не ограничивается. В силу той же политики крупные компании получают извечное превосходство перед более мелкими конкурентами. В обществе, где инвестиции финансируются из накоплений, капитал сосредоточен в руках граждан с низким временным предпочтением. Они распределяют ресурсы исходя из собственной оценки рыночного потенциала проектов. Верхняя оценка вознаграждается прибылью, ошибки и просчеты приводят к убыткам. Однако при использовании мягкой валюты накопления быстро сгорают, поэтому капитал создается за счет кредитной эмиссии, а распределяет его центробанк со своими дочерними структурами. Вместо того чтобы доверить распределение ресурсов наиболее благоразумным членам общества с низким временным предпочтением и глубинным пониманием рынка, эта задача возлагается на правительственных чиновников, которым выгодно не сделать правильный прогноз, а раздать побольше кредитов, поскольку от убытков они застрахованы заранее.

Центральное планирование кредитных ресурсов ничем не отличается от любого вида центрального планирования. В итоге чиновники ставят галочки в нужных местах, стараясь угодить своим боссам, а о практической цели этой работы уже никто и не помнит. Опыт и чутье профессионалов, прилежная оценка реальной стоимости инвестиций сегодня подменяются заполнением анкет согласно критериям центробанка. Главное преимущество при раздаче кредитов — масштаб, поскольку считается, что давать ссуды крупным заемщикам менее рискованно. Чем крупнее организация, тем предсказуемее формула ее успеха, тем солиднее обеспечение на случай неудачи и тем спокойнее себя чувствуют банковские чиновники, выдавая кредит по инструкции центробанка. Многие отрасли процветают за счет крупного бизнеса, однако нынешняя кредитная политика выводит преимущества масштаба далеко за пределы того, что можно назвать здоровой конкуренцией. Гиганты бизнеса с легкостью могут взять больше кредитов, чем им нужно. В мире, где инвестиции финансируются из накопленного капитала, такой сценарий невозможен в принципе.

Чем крупнее компания, тем ей легче добиться льготного финансирования, что дает значительное преимущество перед менее крупными независимыми производителями. В обществе, где инвестиционный капитал формируется за счет накоплений, маленький семейный ресторан и гигантская сеть фастфуда соревнуются на равных началах: клиенты и инвесторы свободно выбирают, куда им направить свои ресурсы. На одной чаше весов — престиж крупного бренда, на другой — личный подход к каждому клиенту и прямая связь между поваром и гостем ресторана. Решать будет рынок. Однако в системе, где все ресурсы распределяет центробанк, крупная корпорация получает дополнительный козырь — возможность взять кредит под низкий процент, который недоступен мелким конкурентам. Отчасти по этой причине пищевая индустрия в наши дни принадлежит промышленным гигантам, которые захватили почти все рынки мира: дешевые кредиты существенно повышают процент прибыли. Невозможно объяснить засилье безвкусных, начисто лишенных питательной ценности продуктов массового производства, если не знать, какие доходы приносит производителям крупный объем.

В мире, где почти все начинания финансируются за счет кредитной экспансии центробанков, нельзя предложить простой универсальный критерий для выявления компаний и отраслей, сидящих на игле государственных дотаций или банковских льгот. Однако есть весьма характерные симптомы. Сотрудники компании постоянно жалуются на идиота-начальника? Вероятно, это компания — «рыночный зомби», поскольку начальник может себе позволить быть идиотом, только если живет в фантомной экономической реальности под прикрытием центробанка. Там, где люди заняты настоящим делом, успех зависит от степени удовлетворения клиента, а сотрудники вознаграждаются за добросовестную работу. Если руководитель систематически унижает или обделяет подчиненных, они уйдут к конкурентам или же компания просто разорится. В непроизводительной структуре, которая не приносит блага обществу и выживает за счет чиновничьей щедрости, не существует четких правил наказания или поощрения работников. Со стороны жизнь такой организации может показаться весьма заманчивой, ведь там почти не нужно работать, а платят регулярно и щедро. Однако из экономики все же можно извлечь один универсальный урок: бесплатного сыра не бывает. Когда деньги выдаются просто так, находится много желающих встать у кормушки; возникают непродуктивные рабочие места, которые приходится обслуживать и содержать за счет всего общества. Назначения и увольнения, премии и штрафы — все это отдается на откуп бесчисленной армии чиновников. Труд не ценится, любой сотрудник с легкостью заменим, и единственный способ сохранить за собой рабочее место — оказаться необходимым начальнику. Работа в такой компании — постоянное упражнение в подковерных интригах. Подобная карьера манит разве что недалеких материалистов, которые упиваются властью над нижестоящими и готовы годами терпеть унижения ради денег и возможности когда-нибудь отыграться на младших коллегах. Неудивительно, что сотрудники этих организаций склонны к тяжелой депрессии и нуждаются в медикаментах и психотерапии. Никакое количество легких денег не стоит того духовного опустошения, которое приносит работа в подобной атмосфере. «Рыночные зомби» редко несут серьезную ответственность за свои провалы, но у отсутствия производительности есть и обратная сторона: новый, недавно избранный государственный чиновник всегда может решить, что хорошего понемножку, и уничтожить компанию за считанные недели, просто прекратив финансирование. Для сотрудников подобных организаций потеря работы — страшный удар, ведь у них, как правило, нет никаких прикладных навыков и найти себе применение в других сферах им будет крайне сложно.

Единственное лекарство, которое способно вылечить все эти патологии, — твердые деньги, не позволяющие работать ради галочки или на радость капризному начальству, и единственным критерием дохода становится рыночный успех. Если вы увязли в одной из структур, где главная цель — удовлетворить все прихоти начальника, а не сделать что-то нужное и полезное, вы, вероятно, с облегчением или страхом осознаете, что это не единственно возможное устройство мира. Ваше рабочее место не вечно, да и государственный печатный станок необязательно будет бесперебойно работать до конца времен. Читайте дальше, возможно, достоинства твердой валюты вдохновят вас на благотворные перемены в жизни.