«Вернись к началу», – сказала Клаудия. Именно так я и поступил.

После того как Тони ушла, я отправился через город в район, где вырос, и припарковался перед домом, в котором долгие годы жили Бернард и его мать. Как и в прошлый раз, когда я оказался в этих священных местах моей юности, на меня накатили волны ностальгии, и хотя по большей части они были приятными, стоило сосредоточиться на доме Бернарда, – по-прежнему пустом и потихоньку гнившем, – как все мысли и воспоминания окрасились черным. Здание выглядело почти так же, как зимой, но теперь на лужайке перед ним торчала вывеска агентства недвижимости. Судя по всему, банк все-таки решил продать участок, но еще не сделал ничего, чтобы привести его в порядок, и я предположил, что произошло это относительно недавно. В нескольких футах от вывески красовался знак «Вход воспрещен» с предупреждением, что любого, кто будет пойман на порче имущества, ждет наказание по всей строгости закона.

Я посмотрел в зеркальце заднего вида. Близился вечер, но по-прежнему стояла невыносимая духота. На всех остальных домах вдоль улицы красовались оконные вентиляторы и кондиционеры. Снаружи не было никого, кроме двух мальчишек на велосипедах. Учитывая настроения в городе и количество полиции повсюду, мне меньше всего хотелось привлекать к себе внимание, сидя в припаркованной машине в районе, где я больше не жил, так что когда мальчишки со смехом проехали мимо, я вытащил из-за козырька ручку и притворился, что записываю номер агентства. Я наблюдал за детьми до тех пор, пока они не скрылись за поворотом в конце дороги. Без рубашек, в обрезанных джинсовых шортах, со стриженными на лето волосами, загоревшие до коричневого цвета от долгих игр на улице и на пляже – они вполне могли быть нашими с Бернардом призраками, беззаботной версией из менее сложных времен.

Как будто такие времена когда-нибудь существовали.

Когда мальчишки скрылись из вида и на улице стало тихо, я выбрался из машины. На случай, если за мной кто-то наблюдал, я прошелся вдоль участка с видом приценивающегося покупателя, потом подошел к забору, который огораживал боковой двор. Как и зимой, лужайка была мертвой, но теперь ее сожгло солнце и изгрызли гусеницы. Я открыл калитку, прошел внутрь и тихо закрыл ее за собой. Так же, как в прошлый раз, я поглядел на деревья за задним двором, но теперь ни одна птица не выкрикнула приветствия или предупреждения. Меня встретила только тишина.

Еще больше окон было разбито камнями, на стене появились новые граффити: кривобокая пентаграмма, целая коллекция ругательств и криво накорябанные названия нескольких рок-групп, которые я узнал. В городке вроде Поттерс-Коув, где подросткам практически нечем было заняться, пустующий дом быстро превращался в «нехорошее место», заброшенную взрослыми и легко доступную молодежи площадку для ночных сходок; здесь можно было тусоваться, пить пиво, курить травку…

Я прошел к цементной площадке у задней стены. Шезлонга, садовой мебели и пластиковых мусорных мешков больше не было. Вместо них вокруг валялись сигаретные окурки и несколько пустых бутылок из-под пива и других спиртных напитков.

И только тут я заметил откатную дверь рядом с площадкой.

Внизу не хватало одного стеклянного квадрата – судя по виду, кто-то выбил его ударом ноги. Хотя дверь и была закрыта, на рельсе не лежал деревянный прут, который должен был удерживать ее в таком положении.

Ко мне вернулось прежнее упорное ощущение, что за мной кто-то наблюдает. Я оглянулся на двор и деревья. Ничего. Нет даже легкого ветерка. Только жара, небо и тишина.

Я дернул дверь. Она беззвучно скользнула в сторону, и мне навстречу хлынул застоявшийся воздух и сырая вонь плесени, которая только усилилась, смешавшись с влажным воздухом снаружи. Развеяв первый поток взмахами ладоней, я вошел через дверь на кухню.

Здесь все еще жили яркие воспоминания.

Я почти что увидел, как мать Бернарда порхает по кухне в жаркий день вроде этого в махровой накидке по пояс, которая едва ли что-то скрывает – уж точно не надетое под ней бикини. Она наливает нам лимонад и танцующим шагом возвращается к холодильнику. Из радио на стойке несется музыка, а мы – Томми, Рик, Дональд, Бернард и я, – еще совсем дети, сгрудились вокруг стола, запыхавшиеся после игр, заглатываем холодную жидкость и смеемся, вспоминая пережитые за день приключения.

Только тут мне пришло в голову, как давно я не бывал в этом доме. Хотя Бернард и жил здесь уже будучи взрослым, он предпочитал приходить к нам в гости или встречаться где-нибудь в другом месте. И, как ни странно, мы не видели в этом ничего необычного. Помнится, в последний раз я побывал в доме за пару недель до того, как его мать, больную раком, забрали в больницу… Несколько лет назад. Странно.

Воспоминания отступили, оставив грязную заброшенную кухню и запах плесени. Дом казался неестественно неподвижным. Стены и уцелевшие окна отсекали шумы внешнего мира, и царившая внутри тишина обретала потусторонний оттенок, казалась напряженной и как будто окончательной. Хотя уцелевшие окна были пыльными и грязными, я все равно старался избегать смотреть на них.

Грязный пол покрывала нанесенная с улицы земля и, кажется, помет мелких грызунов. Пройдя через кухню, я попал в гостиную. Раньше весь пол здесь покрывал ковролин, но его зачем-то сорвали, оставив лишь голые деревянные доски. Пустая комната казалась больше, чем я помнил. Обои растрескались и кое-где провисли, на стенах и даже на полу красовались граффити. Я обошел груду мусора и грязи и вышел в прихожую перед входной дверью. Слева от меня находилась лестница на второй этаж. За ней – коридор в ванную комнату.

Я замер у основания лестницы и посмотрел вверх. Наверху меня ждал мрак, и буквальный, и духовный. Я обтер вспотевшие ладони о штаны и поднялся по ступеням. Их все еще покрывал ковролин, который смягчил мои шаги, но перила были изранены и поцарапаны, как будто кто-то резал их ножом. Поразительно, сколько разрушений могут вызвать дети за столь короткое время. Во времена моего детства я не смог бы даже вообразить, что дом, в котором я проводил столько времени, с которым у меня было связано столько воспоминаний, добрых и дурных, однажды превратится в мертвую скорлупу, в ветхий памятник пустоте.

Я добрался до верха и замер, все еще держась за перила. Здесь не было так уж темно, но из-за низкого потолка и расположения лестницы свет из окон верхнего этажа едва достигал площадки. Затхлый запах здесь чувствовался не так сильно, но присутствовал другой аромат, которого я не ощущал до этого. Пахло серой, как будто недавно где-то рядом зажигали спички. Я сделал последний шаг и, оказавшись на площадке, увидел прямо перед собой дверной проем. Спальня Линды. Дальше по коридору находилась спальня Бернарда, и я опустил глаза в надежде хотя бы ненадолго отложить еще одну волну воспоминаний.

По мере того как я приближался к комнате Бернарда, становилось все светлее. Дверной проем раньше закрывала дверь, но ее сняли с петель, и теперь она стояла у стены рядом, разбитая и местами поломанная ударами ног. В комнате было пусто. Я вошел, как много раз прежде, но теперь пространство стало голым и безликим, как свежая могила. В моем воображении здесь по-прежнему были кровать, стол, магнитофон и плакаты, которые раньше покрывали стены. Я прошел вглубь комнаты. Справа находился чулан. Я открыл дверь в него нараспашку. Если не считать шнурка, свисавшего с крепления для лампочки, здесь тоже было пусто.

От негромкого царапающего звука я замер. Движение. Из стены раздалось торопливое шебуршание, как будто Бернард оказался замурованным в ней и теперь пытался процарапать себе путь наружу.

Мыши, – заверил я себя. – Это всего лишь мыши.

По пустому коридору разнесся знакомый смех из прошлого; звуки как будто отскакивали друг от друга, и казалось, что смеется несколько человек – целая компания мертвецов потешается над живым. Но все это был смех Бернарда, повторенный снова и снова.

Даже после смерти он оставался в одиночестве, прятался среди теней и обмана.

Мои мысли немного успокоились, поглотили и уняли смех. Я медленно осмотрелся и обнаружил только немного снулую осу, ползавшую по треснувшему стеклу на одном из окон на улицу. Пока что мы были одни.

Я заставил себя выйти обратно в коридор и вернуться к другой спальне на лестничной площадке. Мне казалось, что я тоже превратился в снулую, сбитую с толку осу, в еще одно существо, которое ошиблось дорогой и заплутало среди этих умирающих стен и теперь обречено провести последние свои часы наедине со всеми заключенными здесь тайнами.

Тайны. Воспоминания. Обманы. Нервные усмешки и потупленные глаза сменяли все, что существовало прежде, по мере того, как уют превращался в ужас. Спрятанные как можно глубже, подавленные воспоминания. Притворная уверенность, что достаточно просто не верить в Дьявола, и это разоружит его, защитит тебя, хотя на самом деле неверие только делало его сильнее.

Все добрые и ясные воспоминания существовали до того, как мы стали подростками, до того, как начали меняться наши тела и умы, наши взгляды на мир и ощущения от него – до того, как Бернарду была открыта незнакомая ему прежде реальность, которой предстояло стать его наследием. Дом Бернарда перестал быть, как прежде, безопасным местом для наших частых встреч, потому что находиться в нем стало слишком сложно, слишком странно. Из приятных, невинных и беззаботных воспоминания о нем превратились в тяжкие, мрачные и стыдные. Нам – всем нам – нужно было держаться отсюда подальше, иначе мы могли начать вспоминать. А мы не хотели вспоминать. Я не хотел вспоминать.

Но теперь у меня не было такой возможности.

Спальня теперь была ближе; если бы я захотел, то мог бы протянуть руку и коснуться дверного проема. В горле пересохло, губы онемели. Войдя внутрь, я осознал, что меня трясет с ног до головы. Но заставил себя смотреть.

Как и в остальных комнатах, здесь было пусто, но я видел прошлое: спальню Линды и все, что происходило здесь столько лет назад. Дверь наверху лестницы, кровать отодвинута к дальней стене, разномастные тумбочки по обеим сторонам изголовья завалены переполненными пепельницами и пустыми бутылками. Повсюду валяется или рассована по пластиковым корзинам одежда, как будто ее небрежно раскидывали вокруг; гладильная доска у одной стены, туалетный столик с зеркалом и платяной шкаф – у другой. Губная помада и косметика, маленькие бутылочки с лаком, одеколоном и дезодорантом, баночки с мылом и порошками звякают, ударяясь друг о друга.

– Боже мой, – прошептал я и тяжело прислонился к косяку, опасаясь, что иначе рухну на пол.

Свечи. Все занавески плотно задернуты, по всей комнате расставлены свечи. Черные свечи. Кто… почему черные свечи? Зачем…

Мои виски ледорубом пронзила боль, и я поднял руки к голове, как будто сжав пальцами собственный череп, мог отвадить мучительную пульсацию. Слезы наполнили глаза и потекли в глотку.

Кровать трясется и раскачивается, изголовье ударяется о стену, ритмично скрипят пружины, по потолку скачут пальцы теней, отбрасываемых огоньками свечей. И звуки. Слова? Нет, молитвы, но чужие и безумные, извращенные, издевательские.

Глаза Линды; ее обнаженное, скользкое от пота тело подается вперед от каждого толчка, голова ударяется об изголовье; голос, по-прежнему глубокий и настойчивый после прочитанных ею молитв: Да… вот так… хороший мальчик.

Я закрыл глаза, но видения остались, отказываясь меня отпустить.

Только проснувшись, я сообразил, что то ли уснул, то ли потерял сознание.

Сначала мне почудилось, что я нахожусь в какой-то гробнице, потому что темнота вокруг больше не казалась частью сна. Теперь все было на самом деле. Лежа на прохладном, чуть сыром полу, я краем глаза заметил смутный свет. На меня нахлынуло ощущение могилы, страх быть похороненным заживо, и я пробудился, попытался пошевелиться, потом разом сел, хватая ртом воздух.

Испуганный хрип застрял в глотке, и вышел лишь задавленный кашель. Я слепо шарил кругом, скользил по цементному полу, пытаясь понять, где нахожусь.

Когда туман у меня в голове рассеялся, а мои глаза привыкли к почти полной темноте, я осознал, что каким-то образом оказался в подвале. Свет проникал внутрь через крошечные оконца вдоль фундамента. Внизу пахло сильнее, но несмотря на долгую жару, тут было прохладнее.

Я прислонился к кирпичной стене и провел рукой по волосам. Как я вообще здесь оказался? Я не мог вспомнить, как спустился с верхнего этажа. Медленно присев на корточки, я попытался собраться с мыслями.

Прямо передо мной находился угол, где раньше стояли стиральная и сушильная машины. Чуть дальше в той же стене располагался выход во двор, двери были еще целы, но уже подгнили и местами расщепились. Я подошел к одному из окон, поднялся на цыпочки и увидел перед собой задний двор с высоты подвала. Снаружи все еще светило солнце, но оно быстро тускнело.

Приближалась ночь.

Прямо позади меня находилась лестница на первый этаж. Я помнил, что наверху, сразу за дверью, была небольшая кладовка, а потом кухня. В сомнамбулическом состоянии, во власти галлюцинаций или видений я, должно быть, спустился обратно на первый этаж, прошел через кухню и попал в подвал.

– Но почему? – спросил я у стен, у тьмы. – Почему сюда? Почему сюда, Бернард?

Что-то заставило меня оглянуться через плечо на тот участок подвала, где я очнулся. Пустое пространство. Кирпичные стены и цементный пол. Ничего.

Я прошел обратно через подвал, оглядывая занавеси паутины на стропилах над головой. Оказавшись на том месте, где очнулся, я вгляделся в потолок, в стены и, наконец, в пол. Либо я сам пришел сюда под влиянием каких-то подсознательных побуждений, либо меня привела какая-то внешняя сила. Я сел на корточки и оглядел все кругом в поисках зацепки, знака, который бы пояснил, зачем.

Встав на четвереньки, я провел руками по полу. Он был сырым; ладонью я ощутил какие-то частицы то ли песка, то ли земли, но не нашел ничего необычного.

Пока не нащупал небольшую горстку пыли у самой стены.

Хотя освещение было скудным, я присмотрелся и сумел разглядеть кучку какого-то сухого вещества, явно не земли. Взяв в пальцы щепотку, я позволил песчинкам просыпаться обратно на пол. Серое и сухое на ощупь. Цемент.

Связующий состав из стены, которая отделяла стиральную и сушильную машины от остального подвала.

Я провел рукой по невысокой стене в поисках места, откуда он вероятнее всего просыпался. Нижние ряды кирпичей оставались нетронутыми. Я провел пальцами по канавкам между ними, как будто шел по лабиринту, и в конце концов нашел нужное место чуть выше.

Опустившись на колени, я пристальнее присмотрелся к кирпичам и заметил небольшую выемку. Когда я сунул в нее пальцы, цемент подался, и вниз, в горку на полу, посыпались новые кусочки. Я расширял отверстие, процарапывал и откалывал состав до тех пор, пока не вытащил достаточно, чтобы в выемку поместились два пальца. Кирпич подался на удивление легко, и я понял, что его засунули обратно в стену и заделали так, чтобы она казалась целой. Я потянул кирпич на себя, и он с легкостью высвободился, издав жутковатый скребущий звук.

Из отверстия во все стороны разлетелись пылинки, похожие на крошечные разбегающиеся существа.

Я положил кирпич на пол и заглянул в дыру, но не смог ничего разглядеть, так что попытался вытащить еще один в том же ряду. К моему изумлению, он тоже подался без особого сопротивления, и вдруг другой кирпич прямо под ним сдвинулся и выпал.

Изнутри раздалось странное щелканье, как будто стучали друг о друга игральные кости или костяшки домино, и я немного отстранился, пытаясь получше разглядеть, что там находилось.

Из отверстия показались какие-то предметы – на этот раз уже не кусочки цемента, а что-то куда крупнее и разнообразнее по форме, – и посыпались на пол так, будто их во множестве засунули в пространство за кирпичами и торопливо подперли снаружи.

Их выдал чистый белый цвет.

Я отпрянул, не отрывая взгляда от груды костей, что продолжали сыпаться из отверстия в стене. Друг на друга падали крошечные черепа, лапки, позвонки, зубы и тазы, вычищенные до такой степени, что казались выбеленными – останки бесчисленных мелких зверьков, которые были методично убиты, освежеваны и расчленены, а потом спрятаны в этой стене.

У меня к горлу подступила тошнота.

Скелеты все сыпались и сыпались, пока на полу не образовалась горка костей.

Подавив ужас, я осознал, что вижу перед собой свидетельство ранних трудов Бернарда, останки существ, убитых им до того, как основным материалом для достижения дьявольского триумфа, которого он надеялся достичь, стали люди.

Любовь к животным была одной из черт, что объединяла нас с Бернардом.

Еще одна ложь.

То, как кирпич легко вылезал из стены, говорило только об одном: время от времени Бернард возвращался в этот уголок подвала, чтобы полюбоваться на старые трофеи. Он приходил сюда, вытаскивал кирпич и смотрел на падающие кости, как я сейчас. А потом? Чем он здесь занимался? Запускал руки в груду трупиков, как пират – в сундук с сокровищами? Вновь переживал ощущения от убийства несчастных созданий? Сравнивал их с убийством людей? Находил ли он какие-то различия, или для него всякая смерть была одинаковой? Уродливая, жестокая, ненужная? Убийство ради убийства?

А в итоге путь Бернарда закончился там же, где и начался: в подвале, один на один с мраком, собственными преступлениями и демонами.

Больше всего мне хотелось убраться из проклятого подвала, но я заставил себя сесть на корточки и внимательно изучить кости. Они были белыми и блестящими. Этот ублюдок вычистил и отполировал каждую косточку.

Я повнимательнее присмотрелся к отверстию в стене и заметил торчащий из него предмет. Внутри явно находилась какая-то пластина из легкого металла, и ее уголок высовывался наружу. Я сунул руку внутрь и вытянул ее из-под груды, как я думал, костей, которые не успели выпасть наружу. Но на металлической пластине лежали не кости. Украшения.

– Боже мой, – прошептал я.

На груду костей посыпались женские часы, кольца, бусы, серьги. Украшения не выглядели особенно ценными, среди них лежал даже браслет с медицинскими противопоказаниями. Но все они были ошметками, остатками человеческих жизней, погибших, как и животные, которым раньше принадлежали кости.

И всех до последнего убил Бернард.

Меня снова замутило. От дрожи у меня на секунду перехватило дыхание, и я перевел взгляд на кусок металла, который вытянул из отверстия. К моему удивлению, он оказался довольно большим, примерно два фута в высоту и один в ширину. Пластину сверху донизу покрывала грязь, углы стерлись от старости, но в целом она оставалась в относительно хорошем состоянии, и рисунок на ней было вполне различим. На меня смотрело карикатурное изображение мужчины, который улыбался и махал мне как старому приятелю. Я потер грязь большим пальцем, и из-под нее стали проступать другие линии. Буквы. Я встал, подошел поближе к одному из окон и поднял пластину поближе к угасавшему свету.

По виду это был какой-то плакат 50-х годов: мужчина с прической-коком, в комбинезоне, наводившем на мысль о фабричном рабочем, широко улыбается и машет рукой. Над его головой выведено: Работники! Пожалуйста, не забывайте мыть руки! В каждом углу поблекшей металлической пластинки проделано отверстие, с помощью которого она раньше крепилась к стене, а внизу мелкими, но все еще различимыми буквами написано: Текстильная корпорация Бьюкенена.

Что это? Еще один зловещий сувенир, подсказка, какая-то личная шутка? Смеялся ли он, отрывая табличку от стены? Лежал ли в тот момент где-то поблизости труп?

Текстильная фабрика Бьюкенена была одной из многих, что когда-то работали в Поттерс-Коув. Теперь это невероятных размеров здание на окраине являло собой заброшенные и вылущенные ископаемые останки – в длинном ряду таких же, из которых состоял прежде промышленный район города.

Теперь я знал, где Бернард убивал своих жертв, где он проливал их кровь.

Я бросил плакат на кости и украшения мертвецов, оставил его среди воспоминаний, кошмаров и тайн, и медленно прошел через подвал, вверх по ступеням и прочь из дома.

Выскользнув через заднюю калитку, я замер.

Напротив дома, наблюдая за мной, стоял Рик.