Глава 19

В комнате замер солнечный свет. За окном медленно кружились листья, подернутые золотом ранней осени. Наступило второе сентября, и, согласно Анализу, я проживал свой последний день на Земле. До меня доносился звон соборных колоколов и еле уловимые вибрации предстоящего праздника. На площади Науки собирался народ.

Я взял с собой все денежные сбережения и силиконовую клоунскую маску. Под нее я решил надеть очки и респиратор. В правом кармане уже лежал флакон с разбавленным ядом, крепко закрученный во избежание смертельной утечки. Я был крайне осторожен.

Арктур обнял меня со словами: «Уж лучше бы ты одумался», но мне показалось, что в этой фразе звучала нотка одобрения, а в глазах Арктура, похожих на кусочки бутылочного стекла, мерцала солидарность. Во мне полыхнула мысль, что, как бы ни завершилась моя задумка, этого человека я больше никогда не увижу. На прощание я назвал его «добрым самаритянином» – так же, как называла его Иона.

Еще не поздно было действительно одуматься, но я уже вышел на центральную авеню и двинулся в сторону площади. Конечно, я старался показать, будто радость бьет из меня ключом, и я, Гражданин Эйорхола с большой буквы, восторженно иду на праздник, посвященный великому А1. Но внутри меня была только ненависть. Я скользил по толпе бесшумно, незримо, словно призрак. Сберег ли я в себе хоть что-нибудь человеческое? Не знаю. Я торопился, почти бежал, стараясь абстрагироваться от всего мира, и видел перед собой лишь одну цель, чудовищную цель. Нужно успеть, успеть, успеть…

На площади расположились шумные ярмарки, ларьки, и воздух был напоен веселыми мелодиями, лившимися отовсюду. Эйорхольцы жадно беседовали друг с другом, словно не виделись сотню лет. Я очутился в толчее среди тысяч черных смокингов, платьев с золотистыми застежками, белых шелковых рубашек и модных галстуков. Я пытался заглянуть в глаза этим людям, вознесенным мнимыми ценностями на вершину общества, но едва ли мне это удавалось. Помню, где-то прозвенел детский голосок, и он заставил меня содрогнуться.

Солнце начало припекать. Несмотря на то что обещали ветреную погоду, воздух все больше напоминал тяжелый масляный чад. Пробираясь сквозь толпу, я заметил, что сигаретный дым неподвижно висит в воздухе либо неохотно стелется вниз.

Какая-то светловолосая девушка, чем-то похожая на Иону, подарила мне желтую чайную розу – это был цвет разлуки, и мне вдруг стало грустно. «Что творилось у тебя на душе?» – сказал я вслух, и слова растворились в полуденном гуле. Волнение жаркой удушливой волной продолжало подкатывать к горлу, сердце дребезжало как во время горного землетрясения, и когда я добрался до бирюзового шатра, обнаружил, что моя рука выронила цветок.

– Где ты пропадаешь? – властно спросила хозяйка. – Познакомься, это Хулио.

За спиной этой женщины ухмылялся широкоплечий мулат с поросячьими глазками – тот самый мастер. Видимо, он порезался во время бритья – на его щеке красовались алые кусочки газеты. Мы прошли в просторный ларек, который стоял рядом с шатром. Там меня уже ждал баллон с гелием, а рядом – распечатанная коробка с воздушными шарами.

Откуда ни возьмись, прибежала худенькая девочка, похожая на гимнастку, и что-то шепнула хозяйке. Та изменилась в лице и сказала мне:

– Я приду через час.

– А ты, – она посмотрела на Хулио, – не спускай с него глаз!

И оставила нас одних.

Я отдышался, чтобы не дрожали руки, и попробовал накачать гелием несколько шаров. Получилось неплохо. Хулио поначалу действительно «не спускал с меня глаз», но скоро это ему надоело. Он смачно зевнул и стал листать какой-то журнал (судя по всему, эротического содержания), периодически утирая свое лицо от пота. Небольшой вентилятор, клокочущий у входа, был бессилен против страшной духоты.

Я стал волноваться, что у меня ничего не выйдет.

Еще с вечера я приготовил полсотни швейных иголок, которые слегка притупил о бетон. К каждой из них – точно посередине – привязал по короткой, полуметровой леске, аккуратно свернул, положил в коробочку от рахат-лукума и взял с собой.

В другом кармане лежал флакон с синильной кислотой. Пора было начинать, но этот парень мог все испортить. И вдруг мне снова улыбнулась удача. Судьба была благосклонна и сама шла навстречу. Хулио, мокрый от жары, тяжело поднялся и бросил мне:

– Я буду за дверью, так что никаких глупостей, – и вышел наружу.

Отлично.

Впрочем, все произошедшее со мной за эти месяцы было необычайным переплетением случайностей, из которых можно сделать вывод либо о мистической природе этих вещей, либо о том, что я брежу наяву. Это казалось бы помрачением рассудка, если бы мысли мои не были прозрачнее стекла.

Я надел респиратор, очки, натянул маску и с предельной концентрацией приступил к первому образцу. Сначала вложил в желтый шарик тупую иголку, затем капнул в него из флакона и сразу подставил под трубку, ведущую к баллону. Повернул немного вентиль, и гелий с легким шипением устремился внутрь безобидной на первый взгляд резиновой штучки, смешиваясь с парами синильной кислоты.

Казалось, в моей крови плещется чистый адреналин. Опять послышалась Музыка смерти, плач скрипки и всхлипы флейты, рокот барабанов и песнь фортепиано, но то была сладостная Музыка. Наконец, я закрыл вентиль и перевязал страшную игрушку ленточкой. Спокойно выдохнул. Готово.

Из шара торчал едва заметный кончик лески. Если теперь осторожно вытянуть ее на полную длину, а в нужный момент резко дернуть, то шар моментально лопнет.

Перед тем как решиться на авантюру, я провел порядка тридцати опытов в доме Арктура, отчего у него разболелась голова. Острые иголки сразу протыкали резину, и тогда я придумал немного затупить их. Получилось что надо: шар лопался только в том случае, если дернуть за леску.

Идея была проста.

Накачать ядом пару десятков шаров, связать их лески в единый узелок, в роковой момент приблизиться к Люциусу и взорвать все шары разом. В огромном облаке смертоносной синильной кислоты мы задохнемся оба, и Иона будет отомщена. Несмотря на бесконечно далекую дату Х Люциуса, я был уверен, что он погибнет.

Проблема состояла лишь в том, как приблизиться к моему врагу. Но у меня на этот счет имелась неплохая мысль. Традиционно, в юбилей Анализа, Правитель «контактировал» с населением: отвечал на вопросы, заданные со специальной площадки, оснащенной микрофоном, раздавал автографы, а в редких случаях – даже принимал подарки из рук преданных граждан. Конечно, охрана тщательнейшим образом обыскивала человека, прежде чем пустить его на сцену.

Но я знал, что сегодня – целиком мой день. Меня не покидала громадная, мистическая уверенность, что этим человеком окажусь я. Воздушные шары – прекрасный подарок, чтобы в честь Анализа запустить их в небо. Было бы просто замечательно, если бы я от лица этого бирюзового цирка преподнес Люциусу букет из шаров, связав их между собой самыми простыми ленточками. Никто не заметит маленький бесцветный узелок из лесок, который я буду придерживать пальцами, так же как не заметит и иголочки в шарах, поскольку резина матовая и непрозрачная. А металлоискатели их попросту проигнорируют.

Простая и вместе с тем невероятно сложная идея. Но она имела бесконечную ценность, поскольку была посвящена Ионе. Все ради нее – так мне казалось. В те минуты я опять вспоминал наши встречи, веселые и беззаботные; встречи, которые очаровали меня.

Обычно воспоминания – это набор картинок, но эти воспоминания были многомерны.

Я вспоминал смех Ионы, ее глаза, похожие на утреннее небо, россыпь веснушек, детскую выпуклость щек… трогал ледяную гладь Великого озера, от которой захватывало дух, слышал легкий запах сосны на берегу… видел комнату Ионы, маленькую, уютную, полную книг… и вот я чувствовал вишневый привкус ее губ, наши жадные объятия – объятия, которые так легко разомкнулись.

Я вспоминал, как вечерами рисовал ее, пытаясь добиться абсолютного сходства – написать живой и непреходящий портрет, чтобы любой мужчина, робеющий под ее взглядом, робел не меньше, глядя на рисунок. И как мы случайно перевернули ее коллекцию редких бабочек, а после, дрожа от счастья, лежали на персидском ковре и слушали гул Великого озера, мечущего волны в угрюмые скалы.

Пусть она окажется рядом, хотя бы на минуту. На одну минуту…

Но ее нет.

Есть только я, Люциус и флакон с синильной кислотой.

Через четверть часа в груди уже ныло от горьких испарений, а глаза мои щипал пот. Я молил небо, чтобы Хулио не вернулся, потому что в ларьке наверняка стоял подозрительный горький запах.

Смерть стояла за моей спиной, с усмешкой наблюдая за моими действиями. Больше всего я боялся потерять сознание: голова шла кругом, меня жутко тошнило, и я периодически «выпадал» из реальности. Изредка к окошку подходили прохожие и хотели купить шар, но я отказывал всем поголовно: и улыбчивым детям с цветами в руках, и высокомерным чиновникам в кашемировых пиджаках.

Я глубоко сосредоточился на деле.

Совсем скоро Люциус появится на сцене, а Хулио может вернуться в любую минуту. Было готово три десятка шаров, красных и желтых, белых и фиолетовых, бледно-голубых и светло-зеленых. Накачаю еще парочку, свяжу их в букет и выкуплю у хозяйки. Правда, для большей безопасности лески пока трогать не следует – пусть они торчат крошечными кончиками из каждой игрушки.

Как же я хотел вручить этот прелестный букет Люциусу! Но все пошло не так, совсем не так. Словно перерезали тоненькую паутинку, на которой я держался над пропастью.

Они вернулись раньше, чем я думал.

– Какого дьявола тут воняет? И что на тебе за маска? – завизжала хозяйка.

Я чуть было не выпустил еще не перевязанный ленточкой шар. Но лучше бы так оно и случилось, потому что спустя мгновение произошло следующее.

Хозяйка пылала от ярости, и лицо ее напоминало томат, только скукоженный, потому что она жутко морщилась и прикрывала ладонью нос. За дверью стоял Хулио.

– Что-то с гелием. Наверное, просроченный, – пробормотал я. Жалкая попытка.

– За дуру меня держишь? – Она вытирала слезившиеся от горечи глаза. – Проваливай отсюда.

– Я куплю у вас шары. Все шары, – сказал я.

– Да неужели? – язвительно спросила она. – Но за работу не получишь ни копейки!

Я скорее запустил руку в карман. Сейчас все разрешится.

И тут по моей спине пробежал холодок, проклятая дрожь, потому что в кармане штанов я обнаружил огромную дыру.

Все кончено.

Хозяйка поняла, что денег у меня нет. Что же теперь? Схватить шары и бежать? Но это глупо: в дверях Хулио. К тому же со связкой шаров далеко не убежишь…

Тогда-то и взорвалось в моем сознании нечто катастрофичное. Я не мог удержать свои мысли – они стали непослушны, как дикие лошади, ядовиты, как гремучие змеи. Они сплелись в клубок, и я колдовал над ними, не в силах отделить одну от другой.

Все произошло за считаные секунды.

Хозяйка взглянула на Хулио словно на сторожевого пса, и тот в мгновение ока понял команду. Он нырнул в ларек, сгреб меня в охапку и потащил к выходу, навстречу изумленным взглядам эйорхольцев.

Я испугался, что все сорвется, начал бешено брыкаться, но это было бесполезно: через секунду меня уже швырнули на площадку за шатром.

Слева от груди что-то хрустнуло, похожее на лопнувший фужер. Наверное, треснуло или сломалось ребро. Но я все-таки поднялся на ноги и, превозмогая боль, вернулся в ларек.

– Убирайся! – рассвирепел парень.

Я вдруг с ужасом понял, что они ни за что не отдадут мне шары, потому что собираются их продать! Конечно, они даже не заметят маленькие кончики лесок, торчащие из каждого шара.

– Шары ядовиты! – закричал я. – В них смертельный яд.

Хулио хрюкнул и пошел на меня.

– Очень прошу вас…

Он не дал мне договорить, и я получил отлично поставленный удар в лицо. Все завертелось, точно в калейдоскопе. Крики, голоса, птицы… и вдруг – пустота, исчезнувший мир. Он уплывал, все дальше и дальше. Иона. Алый платок. Разноцветные шары. Платье Сью. Все померкло, и стало тихо. Очень тихо…

Когда я пришел в себя, был уже полдень, солнце невыносимо пекло и меня окружали кусты акаций. Порывами дул ветер. Во рту стоял металлический вкус крови. Ни маски, ни очков, ни флакона. Ничего.

Я с трудом поднялся, огляделся и понял, что нахожусь недалеко от площади, в парке за высоким забором. Я подошел к решетке и остановился как вкопанный.

Боже мой.

Площадь напоминала альпийский луг – воздушные шары, словно яркие цветы, равномерно распределились по ней. Повсюду гуляли семьи, молодые мамы и папы, дети с цветными кружочками над головами.

– Бросьте! Бросьте! – начал кричать я. – БРОСЬТЕ ШАРЫ!

Это было бесполезно. Как же я очутился здесь? Что делать? Поблизости никого не было. Я метался как зверь, пытаясь попасть на площадь, но забор отделял меня от этих людей, точно тюремная решетка. Перелезть его оказалось невозможно, а до ворот площади было слишком далеко.

Вдруг раздался негромкий хлопок. Я вздрогнул. Один из перекачанных газом шаров, накалившись на солнце, не выдержал и лопнул. Я видел, как несколько силуэтов людей, которые стояли в направлении звука, рухнули навзничь, но это было столь далеко, что горячий полуденный воздух стер все нюансы. И этот хлопок открыл череду новых. Раздался еще один, и еще, и еще… залпы… фатальная канонада.

И сразу в моей голове закружилась дьявольская Мелодия, преследовавшая меня по пятам. Что же я натворил! Если бы я только мог остановить время хотя бы на пять минут, то проник бы на площадь и собрал смертельные шары. Я бы точно смог! Но ничего уже нельзя было изменить. Меня словно приковали к решетке, я замер и сполз вниз по прутьям. Я с ужасом наблюдал, как в руке ничего не подозревающего мужчины в черном фраке, с симпатичной бабочкой на шее, лопнул нежно-фиолетовый шар. Наверное, он нес его своей дочке или сынишке. В мгновение ока мужчину окружило тягучее облако цианида.

Он упал ничком, зацепив горшок с цветами, и начал извиваться быстрее, чем африканская мамба, пока изо рта его валила густая желчная пена, а лицо наливалось кровью. Он перевернулся на спину, сорвал с шеи бабочку и начал раздирать ногтями горло, задыхаясь от нехватки кислорода.

Вслед за ужасом пришла жалость. Я хотел отвернуться, но не мог. Ветер разносил пары цианида над толпой, повергая эйорхольцев в неистовый макабр, и я уже не мог смотреть на это – на искаженные судорогой лица, на капилляры в белках глаз, которые вспыхивали алыми фейерверками, и, беспомощно сунув руки за решетку, начал хватать ими воздух, будто это могло помочь.

Точно торжественный гимн, гремела Соната смерти. Я задышал часто и дробно, как пойманный кролик. Ноты напирали одна на другую, наваливались в тяжеленную груду, Соната топтала меня, рвала изнутри чем-то острым. Вот она достигла кульминации, а после вспыхнула молнией в моей голове. Почему не Люциус? Господи, почему?! И тут все разом закричали, на площади началась паника, хоть поначалу никто и не понимал, что виной всему были безобидные воздушные шарики, детские игрушечки, которые лопались точно мыльные пузыри, а ветер продолжал дарить свои горькие поцелуи. Поцелуи смерти.

Я видел этих людей, бедных и невинных, я видел деток, дергающих ручками, и мне самому хотелось вдохнуть эссенцию смерти, но я чувствовал лишь запах горечи и, вцепившись в прутья решетки, сквозь тысячи криков слышал, как где-то хохочет Люциус…

Это был невообразимый грех, и его отнюдь не искупило то, что я узнал потом. Тот день был страшен – страшен как ад. Я побежал к морю, падая через каждые десять шагов, снова и снова поднимаясь и крича от боли. Мне хотелось увидеть Бога, но вокруг были лишь камни – бесчисленные камни и вода. Насупившиеся валы с яростью разбивались о скалы, сталкивались лбами, выбрасывая на берег пену и блестящие водоросли. Я сел на тонком выступе скалы, и Музыка навсегда утихла в моем сознании.

Передо мной плыла Иона, неосязаемая и милая, она смотрела непонятным взором, словно не узнавала меня. Где же ты? Некая печаль появилась в ее облике, и мне хотелось, чтобы это было больше, чем просто приятный сон.