Глава 20
Я всегда боялся стать безумцем. Неужели так и случилось? Иона, мой кроткий ангел! Любимая. Луч в царстве тьмы. Ты слышишь меня? Тихие слова, шепот листьев, крыло ласточки…
Ты слышишь?
Все рассыпалось на миллионы крохотных осколков, и мне никогда не собрать их. Пройдут многие годы, и я буду помнить каждое мгновение того осеннего дня. Я никогда не забуду правду, вскрывшуюся позже. Уродливую правду.
Меня шатало. Лицо заливал пот, тело била крупная дрожь. Я доплелся до какого-то дома, старого, темно-коричневого дома на берегу моря. На крыльце стоял хмурый мужчина. Вытаращившись на меня, он замахал руками:
– Вам не сюда!
А куда же? Надо мной пролетела огромная черная птица. Тень разрезала двор.
– Мне нужно в полицию, – пробормотал я и привалился к иссохшим перильцам.
Ноги едва держали меня.
– Что случилось? – раздался из дома встревоженный голос.
Я выдохнул:
– Там… на площади погибли люди.
Из груди вырвался кашель, бок пронзила боль. Скорее всего, я наглотался паров.
Мужчина усмехнулся:
– Молодой человек, да вы не в своем уме. О какой площади вы говорите?
Я без сил опустился на ступеньки.
– Просто вызовите полицию.
И потерял сознание.
Это была странного вида клиника, белая и стерильная, похожая на ту, в которой мне провели Анализ.
– Вы мне не верите, – поразился я.
И с оттенком раздражения добавил:
– Это я убил их.
Доктор выглядел растерянным. Круглолицый, плотного телосложения, с широкими скулами и ухоженной бородкой, он долго мял себе шею и рассматривал меня то слева, то справа, то откуда-то сверху.
Наконец позвал секретаря и предложил мне чаю.
– Вы издеваетесь. – Я оттолкнул чашку, чай расплескался по полу.
– Зря вы так, – сказал он участливо. – Значит, на какой площади это случилось?
– На площади Науки.
Я зашелся мучительным кашлем. И вновь острая боль в боку.
– Класс «А», – читал досье доктор. – Марк Морриц, 18 лет. Дата Х… хм… завтра.
– Сегодня.
Его брови приподнялись, он тихонько вздохнул.
– Значит, вы добавили в каждый шар по капле синильной кислоты, а затем шары лопнули от жары? Зачем же вы это сделали?
Я услышал собачий лай, громкий и рваный. Меня опять затошнило.
– Я хотел добраться до Люциуса, – услышал я собственный голос, слабый и скрипучий. – Он убил свою дочь Иону.
Лицо доктора оставалось бесстрастным – ничего даже не дрогнуло на нем.
– Куда его? – брезгливый голос секретаря.
– В отделение «С», – сказал доктор.
Буква «с» прошелестела мягко и жутко. Что она означала? Я закрыл глаза, готовясь к неизбежному.
Мне выдали обувь, белье и отвели в палату. Крошечная, заросшая плесенью каморка: две узкие койки, стол и зарешеченное окно. Вдоль стен – дорожки осыпавшейся штукатурки. В углу – засаленная кнопка радио.
Я покрутил ручку – раздался белый шум, неприятный треск. За несколько минут мне удалось поймать обрывки значимых фраз: «…трагедия… более сотни погибших… десятки… из высших классов… госпитализированы с отравлением…».
Хотя вполне возможно, что прошло гораздо больше времени – может быть, час, а может, и два. Но почему же доктор отрицает столь очевидные факты?
Я был в состоянии полной прострации и не сразу заметил, что в палату вошел юноша – худой, жилистый, малоприятный юноша. Подняв глаза, я увидел, что он сидит на койке напротив и изучает меня.
– За что тебя упекли? – хриплым голосом спросил он.
Радужки его глаз были выжжены.
Едва я начал рассказывать о цианиде, как он прервал меня:
– Постой-ка. Это уже все знают, Марк.
Я смутился.
– Почему они мне не верят?
– Верят, – улыбнулся он. – Отчего же не верить, если весь город на ушах стоит? Но делают вид, что ничего не произошло.
– Кто ты? – спросил я.
– Всего лишь один из несчастных агнцев, заключенных в эту клинику.
Он отвечал молниеносно.
– Но ведь агнцев увозят в поселения, – заметил я. – Что это за место?
– Здесь те, у кого осталось меньше месяца.
Я замолчал.
– Ты слышишь? – спросил он, указав на окно.
Издалека, из-за сгрудившихся зданий, доносился гул.
– Митинги, – сказал он. – Вавилонское столпотворение. Все рушится.
– О чем ты? – не понял я. – Куда рушится?
Он наклонился в мою сторону и заговорщицки, чуть прищурив черные, пуговичные глаза, сказал:
– Большинству безразлично, что по всему миру за сутки умирают тысячи человек, но сгущение смерти всегда привлекает внимание. Масштабы скрыть невозможно, Марк. Новость уже разлетелась по острову. Погибшие были влиятельными господами и долгожителями.
Меня вновь пробил кашель.
– Значит, им уже все известно?
– Само собой. Это первая массовая гибель за последние годы. Конечно, ее можно объяснить попаданием этих людей в процент расхождения Анализа, в тот самый процент, о котором мечтают миллионы агнцев. Но психология – штука непредсказуемая.
В этот момент зашла медсестра и сказала, что доктор навестит меня только утром.
– Не беда, – ответил я.
Она протянула мне мензурку с таблетками.
– Это вас успокоит. Синяя – обезболивающее, желтая – снотворное.
Когда она ушла, юноша выждал несколько секунд и, усмехнувшись, сказал:
– Клаусс Мерхэ никогда не существовал в реальности. Это миф. Часть легенды. Как и его книги с научным объяснением Анализа, так и фиктивные отрывки евангельского текста. Анализ не имеет никакого отношения к науке. Великое открытие не более чем хитроумный проект корпораций. Маркетинг, одним словом. Сапфиры.
– Сапфиры? – не понял я.
Я был не то чтобы растерян – скорее, подавлен.
– Анализ – фальшивка, – прошептал он мне на ухо и загоготал.
Я ощутил на своей щеке капельки его слюны.
Поморщившись, я отвернулся.
«Он сумасшедший… сумасшедший», – крутилось у меня в голове.
Правду ли он говорил? Возможно. По крайней мере, это слишком походило на правду, в которую можно поверить.
Неожиданно он поднялся и юркнул за дверь.
Я проглотил синюю таблетку и медленными, неуверенными движениями потопал к выходу.
В коридоре, недалеко от моей палаты, сидели на лавочке женщина средних лет и мужчина, держащий ее за руку. Свободной рукой он гладил ее спутанные волосы.
– Добрый день, – подошел я к ним. – Вы не видели парня? Он вышел отсюда.
Они не ответили.
Их глаза были тоже выжжены лазером.
– Вы знаете, что такое «сапфиры»? – спросил я и замер в ожидании.
– Уже осень, – сказала женщина, – а солнце такое, будто весна.
Удивительно, но в бездонно черных глазах можно тоже разглядеть тепло.
– Вы действительно не знаете? – переспросил я.
– Это данность, сынок, – мрачно сказал мужчина.
Женщина приложила палец к губам.
Я вернулся в палату и без сил растянулся на койке. В окно ворвался закат. Я не сводил взгляда с потолка, наблюдая, как желтые копья, квадраты и полосы переходят в оранжевый, затем в алый, наконец, гаснут.
Краем глаза я уловил силуэт медсестры.
– Не дергайтесь.
Она сделала мне укол – болезненная инъекция в плечо, – и я провалился в сон.
