Глава 10

Противники Анализа утверждают, что он швыряет человека в сети пороков. Они с ног до головы опутывают несчастного, и его сердце начинает источать алчность, жестокость, преступную страсть, злонамеренность и другие пороки, по отдельности или же все сразу.

То, что большинство агнцев были бедны и перебивались грошами, а львиная доля долгожителей и господ обладала солидной казной, еще не означало, что среди бедняков не было людей высших классов, а среди агнцев не водилось богачей. Так же глупо полагать, что все агнцы, не промышлявшие разбоем, были «ангелочками», белыми и пушистыми, а долгожители – исключительно злодеями.

Во все времена правила будут иметь свои исключения, нелепые расхождения и, казалось бы, противоречивые нюансы. Таким исключением был нейтральный к Анализу, флегматичный мужчина класса «В», который меня спас.

– Прохода нет от этих подонков. Надеюсь, вы в порядке? – обеспокоенно спросил он, когда я влетел к нему в прихожую. Я лишь мотнул головой.

Он был похож на уставшего осунувшегося пса, а близко посаженные глаза напоминали прозрачные кусочки бутылочного стекла. Седина пощадила его волосы, легонько коснувшись их лишь на висках. На щеках рассыпались пигментные пятнышки. Впрочем, они не старили его.

Я согнулся в позе футболиста, держась за колени, и пытался отдышаться. Хозяин заботливо предложил мне чашку кофе.

– Я сам его варю. Лучший кофе на острове. Не горький, но и не бурда, какую разливают в кофейнях.

– Спасибо вам, – сказал я и протянул руку. – Меня зовут Марк Морриц.

Он долго смотрел на меня взглядом лечащего врача. Словно обдумывая диагноз. Наконец пожал мне руку. Странно.

– Арктур же Софен.

– Арк… Извините. Арктур? Как звезда?

Он коротко кивнул, но больше ничего не добавил.

Все в доме говорило о том, что Арктур любит одиночество. Старомодное кресло-качалка. На столе – высоченная стопка книг, накренившаяся, как Пизанская башня. Розы, засохшие в графине. Камин. В углу мурлыкал огромный рыжий кот, взирая на нас, точно древнее божество. В целом все выглядело скромно, однако я был уверен, что попал в гости к человеку как минимум из среднего класса. Возможно, даже к господину.

Арктур принес поднос с двумя чашками божественного напитка, и мне стало жаль его пить – настолько он был прекрасен. Мы молчали. Я не знал, о чем говорить, и просто отдыхал. Не обсуждать же, в самом деле, как мне чуть не перерезали горло!

И вдруг Арктур спросил:

– Меньше года?

– Простите? – поперхнулся я.

– Вы ведь агнец? – В его голосе мелькнуло сочувствие.

Я был поражен его проницательностью. В конце концов, об этом неприлично спрашивать!

– С чего вы взяли? – резко спросил я.

Может, этот человек тоже следит за мной и ему все известно? Но я тут же одернул себя. Абсурд… Еще немного, и я превращусь в параноика.

– Боюсь, на вашем лице все написано, друг мой.

Разве это возможно? Конечно, в толпе легко засечь агнца. Бледное снулое лицо, потухшие глаза – явные признаки. Но неужели с такой точностью?!

Я вдруг сказал:

– Да, семьдесят два дня.

Я ожидал утешений, слов соболезнования, но Арктур лишь кивнул и отвернулся.

Что-то загремело в углу. Кот умудрился уронить на пол подсвечник. Арктур шикнул на него и опять уткнулся взглядом в пол.

– Вы мой первый гость за последние четыре месяца.

Меня обожгли его слова.

– А вы разве не господин? – спросил я. Мне всегда казалось, что высшие классы исключительно общительны.

– Свети-свети, моя радость, – туманно ответил Арктур. Он будто был не здесь.

– Что это значит? – не понял я.

Он очнулся:

– Ох… Я уже давно в классе «В».

– Вы сказали «свети, моя радость». Что вы имели в виду?

Я почему-то доверял этому человеку. От него шло нечто теплое и домашнее. По всей видимости, он тоже решил мне полностью открыться.

– Мои родители, высокопоставленные долгожители, дали мне имя почти самой яркой звезды ночного небосвода, оранжевого гиганта, – начал он. – «Свети-свети, моя радость», – так пела мне матушка. Она рассказывала, что это звезда, имя которой с древнегреческого переводится как «страж медведицы», а со старогавайского – «звезда счастья».

– Открою вам секрет. Я впервые слышу это имя, – улыбнулся я. Колено почти не болело. Кофе, уют и этот загадочный человек успокоили меня, и я почти не вспоминал о встрече в парке.

– То была негласная тенденция – называть ребенка, воспевая имя светоподобного Люциуса Льетта. Мода всегда водила людей за нос, играя на их чувствах как на расстроенном рояле. Но я всегда стеснялся своего имени. Я…

В глазах Арктура вдруг сверкнула молния.

– Я впустую потратил свою молодость, – сказал он.

И опять я изумленно смотрел на него.

– Но Анализ… – сказал я и запнулся.

– Мы живем не в той стране и не в те времена, когда можно быть просто человеком… Я отнюдь не скрываю своего класса. Пусть меня хоть сто раз арестуют. После того как я получил класс «Д», мне не помог ни календарь планирования, ни заветы Мерхэ. Если, конечно, вы это хотели услышать. Они никому не помогают. Это как золото-обманка – блестит, но ничего не стоит. А ведь когда я был молод, как и вы, в глубине своего сердца я мечтал очистить остров от скверны. Хорошая мечта. Жизнь промчалась со скоростью кометы, и я потратил ее на бесконечные светские рауты, на которые меня с ранних лет водил отец… Дешевые драмы и пустые слова. Мы часто осуждаем старообрядцев и людей Эры Неведения, но сами лучше иных умеем разбазаривать свои жизни, не так ли? И вот я незаметно спустился в класс «Г», а потом столь же быстро стал воином… Мне не хватило уверенности в себе, возможно, и твердости характера. А может, я просто не родился тем революционером, который положил бы конец страданиям миллионов…

Сколько горечи было в словах Арктура! Казалось, он говорит сам с собой: его прозрачные глаза смотрели в пустоту. Он хорошо помнил себя восемнадцатилетним, веселым и энергичным, ошалевшим от счастья, когда получил на руки паспорт долгожителя. Он помнил шампанское, которым его отец играл в дуэль с друзьями, дурачась от избытка чувств и любви к сыну. Он слышал, будто наяву, те торжественные тосты, посвященные Эйорхолу, – за счастье быть избранными, а также жаркие речи молодого Люциуса, звучавшие из головизора.

– Анализ страшен, – продолжал он, раскачиваясь в своем кресле. – Я слышал одну жуткую историю про испанца, который завещал продать себя на органы. Заранее составили особый договор, который должны были строго по пунктам выполнить поручители. Точно в свою дату Х испанец лег на стол к хирургу, чтобы тот вынул из его тела почки, печень и сердце. То ли у этого человека оставались огромные долги, а он хотел умереть с чистой совестью, то ли все деньги, вырученные с продажи, он решил пожертвовать на благотворительность. Неизвестно. Однако факт неумолим: эта история случилась год назад в моем родном городе.

– Бог мой, – поморщился я. – Надеюсь, что это просто выдумки.

– Человечество не должно было допустить становления режима А1.

Арктур закашлял и долго не мог остановиться.

Во мне вдруг вспыхнуло любопытство.

– Но каким же образом они делают Анализ? Как определяют время смерти?

– Я не знаю, – пожал плечами Арктур. – Наверное, какая-то генная технология. Ведь известно, что в нас самих содержится информация о том, когда тело погибнет.

– Но неужели по капельке крови действительно можно узнать, когда человек подавится персиковой косточкой? – недоумевал я.

– Нам остается лишь верить. Анализ и в самом деле определяет дату смерти. И в девяноста девяти случаях из ста – правильно. Плюс-минус, конечно.

– А существуют другие, не научные, теории?

– Разумеется, – ответил всезнающий Арктур. – Одни говорят, что день смерти определяют по некой инопланетной технологии или аппарату, попавшему на Землю. Кто-то уверен в мистической природе Анализа. Мол, нечто наподобие Дельфийского оракула или цыганки-прорицательницы. Большинство же называют его даром Божьим, что неудивительно. Кто-то не сомневается, что это изобретение самого Дьявола. А иные вообще считают, что Анализ есть святое знамение Второго пришествия Иисуса Христа. Руководствуются при этом библейскими текстами. Мнений масса. Приверженцы одной из сект даже верят в некоего бога Анализа «Чарха», который забирает души точно в срок…

– Но как же обмануть Анализ? – спросил я.

– Боюсь, что вопрос поставлен неверно, – вздохнул Арктур. – Зритель никогда не сможет обмануть фокусника.

Мы разговаривали почти до утра, и мое стереотипное мнение о людях из высших классов кардинально изменилось. Арктур был добр, но закрыт от людей. Он жил в выдуманном им мире, но трезвее иных оценивал сумасшедшую реальность. По вечерам он грустил, писал коротенькие детские сказки и, вздыхая о несбыточных мечтах, пил свой любимый напиток.

Я не знал, как отблагодарить его за сердечность. Он называл меня дорогим гостем, мы сыграли две партии в шахматы, снова выпили по чашке кофе, а после он провел меня в свою громадную библиотеку, украшенную копиями старинных картин. Наслаждаясь филигранной техникой мастеров, я переходил от одной работы импрессионистов к другой, от «Кувшинок» Моне до эскизов Сезанна, пока не наткнулся на фотографию в простенькой рамочке.

Я не поверил своим глазам и, до потемнения надавливая на сомкнутые веки, стал потирать их. Это была она. Высокий лоб, два легких штриха бровей, те самые живые, миндалевидные глаза и нос с горбинкой. Внутри меня что-то запело, громко и радостно. Фото было сделано не так давно, максимум пару лет назад, но в отличие от многочисленных картин и книг на нем не лежало ни пылинки. Я был взволнован, в лицо ударила краска, и Арктур заметил это.

– Что-то случилось? – спросил он и испытующе посмотрел на меня.

– Это ваша дочь? – Мой голос дрожал.

Он кивнул, вынул из кармана халата свежий платок и бережно протер фотографию. В груди закипал жар, мне остро захотелось увидеть эту девушку вживую; но все это казалось очень странным: я так отчаянно искал и… вдруг очутился в ее отцовском доме – как тут не поверить в судьбу?! «А потом можно будет смело умереть. Может, для того я и живу, чтобы полюбить и в одночасье погибнуть?» – подумал я тогда.

Словно неодолимая сила тянула меня к этой девушке, и я принимал неотвратимость смерти, лишь бы краешком глаза посмотреть на это чудо. Этого мне ужасно недоставало. Но влюбился ли я тогда по-настоящему? Или то была всего-навсего химерическая мечта, а я лишь отчаянно цеплялся за любое проявление жизни?

Я спросил, где же она. Арктур поднял на меня свой прозрачный взгляд и сказал, что Иона (так ее звали) очень редко к нему заезжает, а сейчас она скорее всего в Фарфалле.

– Моя дочь – агнец, – прошептал он, поднял подол халата и промокнул глаза. На его лице было такое выражение, какое бывает у человека, увидевшего мертвого младенца.

Весь следующий вечер я собирал вещи. На закате, под теплым июньским дождем, я уже спешил на «Аэроэкспресс», у которого была остановка в районе Фарфаллы. Одна ночь в душном вагоне – и я буду на месте, за триста километров от Самшира.

– Смотри – это же хромой агнец! – зазвенел чей-то голосок, и мне в спину прилетел камешек. Я оглянулся и увидел двух мальчиков лет десяти. Они осмелились кинуть в мою сторону кусочек щебня. Я грозно сдвинул брови, в ответ мальчишки состроили рожи и убежали. Неужели у меня действительно написано на лбу, что я класса «А»?

Аэроэкспресс, вытянутый, как пуля снайпера, и столь же быстрый, решительно рассекал ночь. И опять мне почудилось, будто в купе пахнет горьким миндалем. За иллюминаторами тихо свистело, плыли размазанные огни городов и деревень, коммун и поселений, сменяясь вязкой темнотой. Я упорно вспоминал наш разговор с Арктуром. Но скоро мое сознание переключилось на тему, которая волновала меня гораздо больше.

Я думал о той девушке. Что, если я ее не найду? Что, если игра не стоит свеч? Я был похож на маньяка, ведущего нелепые поиски. Так откуда же взялась эта слепая уверенность, мистическое знание того, куда приведут меня ветры нового дня? То было чутье, странное наитие, не больше.

Со мной в купе ехал молодой математик.

Он представился – Франц Гилберт. Когда я увидел его впервые, он показался мне словно бестелесным, вырезанным из тонкой газеты, а сейчас я даже не в силах вспомнить его лицо. Оно расплывается, как акварельный портрет, на который опрокинули стакан воды.

Помню, мне не верилось, что этот узкоплечий анемичный парень, похожий на детское папье-маше, – живой. Спутанный чуб из рыжих волос почти полностью закрывал левый глаз, который зеленым окуляром непрерывно смотрел в блокнот. Однако чем-то мне этот человек приглянулся, несмотря на свой пришибленный вид.

Франц что-то считал на засаленных страничках, которые были испещрены сотнями формул. Делал он это взахлеб, даже фанатично. Под его ручкой витиевато скользили значки интегралов. Листок за листком. Уравнение за уравнением. Я успел налюбоваться пейзажами за иллюминатором, прочитать одну из сказок Арктура и немного поспать, а Франц все вычислял как заведенный, без малейшей передышки.

Мы перекинулись парой фраз, и выяснилось, что парень решает сложнейшую задачу, которая именуется проблемой Грецена. Оказалось, что она напрямую связана с опытами биоинженеров по продлению жизни.

Я задал вполне логичный вопрос: «А разве квантовые компьютеры не могут за доли секунды разбить эту задачу в пух и прах?» На что Франц вразумительно ответил, что эта проблема соседствует с теориями искусственного интеллекта, что уже подразумевает парадокс, а этот самый интеллект, в свою очередь, настолько непредсказуем и трансцендентен, что…

– Довольно, я все понял, – скромно улыбнулся я. Мне было неловко (конечно, я ничего в этом не смыслил), но ученого словно прорвало. Сначала он сообщил мне, что за решение Открытым математическим обществом обещана громадная премия. А потом случайно брякнул, что ему осталось чуть больше недели.

– Я не успеваю с проектом! – со злостью сказал он. – И не смотрите на меня так, будто понимаете мое состояние.

Я вспомнил шутку отца о математиках класса «А» и поморщился, как после дольки лимона. Мне хотелось сказать, что и на моем счету совсем крохи, но я все-таки придержал язык за зубами. Что, если рядом со мной далеко не «случайный» пассажир?

– Вы даже не представляете, как мне страшно, – лепетал Франц. – Я ведь даже и не жил по-настоящему. Шесть лет назад мне выпал класс «Б», и знаете, что я сделал?

– Что же?

Он улыбнулся, точно грустный Арлекин.

– Я потратил все свое время на математику.

– Но Анализ может и ошибиться, – я попробовал его утешить.

Франц лишь фыркнул.

– Мне легче поверить во второе пришествие, чем в этот ничтожный процент!

Точную цифру он так и не назвал – лишь намекнул на закон о неразглашении. Я тогда даже не спросил, куда он направляется. Под глазами Франца выступали фиолетовые круги, взгляд был безумен, а руки дрожали, как у пьяницы, расплескивая чай из чашки. Он признался, что не спит уже третью ночь подряд.

– Я обязан решить эту задачу, – то были его последние слова. Он отвернулся и погрузился в свои математические моря.

Я встречал на своем пути много людей, но именно этот человек намертво отпечатался в моей памяти. Голос, взгляд, манера держаться. Но не лицо.

Меня восхитила его решимость одержать верх над гениальной задачей. На его напряженном лбу выступили капли, взгляд быстро забегал по строчкам, и вновь зашелестели страницы блокнота. Я припомнил урок в Самшире, когда один из учителей обмолвился о мотивации. Думаю, нам пудрили мозги, что агнцы – лишь проходные звенья эволюции. Порой именно они стоят за научно-техническим прогрессом. Теперь я своими глазами видел, что страх перед неизбежным способен сотворить чудо.

Конечно, это справедливо лишь в отношении узкого круга лиц – тех амбициозных людей, которые желают если не увековечить себя в памяти человечества, то оставить после себя хотя бы крошечный след. Они превращаются из неспешного грузовичка в «Феррари», который на бешеной скорости мчится к своей цели! Кто-то создал целую империю по добыче горючих сланцев, кто-то написал бессмертный хит, который уверенно занимал лидирующие позиции в мировых чартах, и тому подобное. Я даже слышал теорию, будто такие люди и восходят на гордую ступень, которую называют «сверхчеловек по Ницше».

Некая Эдит Лофе утверждала, что Анализ – это хитрая, тщательно продуманная штука, как осьминог с множеством щупалец. В частности, он ускоряет развитие общества. Ведь ранняя дата Х заставляет людей жить более продуктивно и достигать самых высоких результатов, подталкивает ученых к серьезным открытиям и даже воспламеняет новые направления искусства (в которых, к моему сожалению, слишком очевидно прослеживался культ смерти).

Из соседнего купе доносились обрывки разговора, вероятно, двух представителей высших классов. Один из них сомневался в превосходстве одного класса над другим, периодически упоминая слово «иллюзия». Он привел уже кучу аргументов, но его оппонент лишь саркастически усмехнулся: «Только не говорите мне о жалости к агнцам. Вы, братец, излишне сентиментальны. Согласно законам природы (а они справедливее иных законов) выживает всегда сильнейший. А кто в наши дни сильнейший? Очевидно, что высшие классы. Это естественный отбор, и с ним не поспоришь. Антилопа не виновата, что родилась антилопой и потому попала в лапы льва. Так стоит ли жалеть низшие классы, если они во всем уступают высшим?» Его собеседник ответил, что да. И тогда второй сказал: «Поймите важную вещь, мой дорогой. На каждые пятьдесят овец должен быть один пастух и один волк».

Этот разговор меня даже не удивил. Я лишь в очередной раз убедился, что разные классы живут в совершенно разных мирах. Значит, где-то разгуливает и мой жирный заносчивый пастух. «Тик-так. Тик-так», – стучит в голове таймер. А ведь я своими руками завел его! Проклятое вино. Как же хочется винить не себя, а кого-то еще! Отца, Тома, тех безликих господ, пусть даже и вино. Но только я был причиной всего того, что происходило со мной тем летом.

Скоро я уснул и видел странный сон. Он подкрался как неслышная тень и целиком захватил меня, прекрасный, но тревожный. Мне снилась дочь Арктура. Иона. Словно я спешил за ней по какой-то горной тропе, уходившей ввысь, к снежным шапкам, а она оглядывалась и смеялась так задорно и заливисто, что ей подпевали птицы, выпрыгивали из ручья рыбы, качали ветками сосны. Это напоминало театральный мюзикл.

А я все не мог за ней угнаться, запинался о корявые корни, раздирал колени о лапистый можжевельник, падал, катился кубарем по шишкам, а она все смеялась и смеялась – нежно так, напевно. А потом расправила свои огромные ангельские крылья и воспарила над перевалом, и очень скоро смех ее скрылся за подушками облаков.