Наутро Денис проснулся совершенно подавленным. У него из головы не выходило вчерашнее происшествие. Казалось бы, вот ерунда какая, кровь из носа. Но дело было не совсем в этом. В сердце Дениса внезапно проснулось то, что он считал почти несущественным – сострадание, милосердие… То, что он с недавних пор сам стал называть розовыми соплями. Одинокий старик, у которого проблемы со здоровьем. Который не нужен никому. Который в страхе считает оставшиеся ему дни. Но так воспитан, чтобы не подчеркивать ни свое полуголодное существование, ни несправедливую задвинутость в угол…

Конечно, Денис понимал, что никакие это не розовые сопли. Но Вишнякова очень смущало одно несоответствие. Казалось бы, забота о ближнем никак не противоречила поступкам дьявола. Вот она, во плоти, его забота – достаток, ремонт, возможность отдыхать на дальних морях… Но забота эта странным образом оборачивалась полной своей противоположностью.

Вишнякова издают – и у него появляется любовница. Он получает известность – и теряет лучшего друга. Устраивает семейству вояж на море, делает королевский ремонт – и лишается семьи… Не укладывались у него в голове эти причинно-следственные связи. Да и возникший так вовремя в его жизни профессор демонологии вызывал противоречивые чувства. Что-то было не так. Возможно, недоверие возникло в ожидании нового неведомого подвоха?

Денис не солгал насчет творческого застоя. Но «застоялся» он только в отношении романа «Дьявол в сердце ангела». «Олаф» писался вовсю. И с каждой написанной строкой Денис невольно обращался в мыслях к Мирославе. Как бы она отнеслась вот к этому повороту? К этой сцене? Что бы посоветовала по поводу ввода в сюжет третьестепенного героя, который на время становится фигурой столь значимой, что почти затмевает самого Олафа?.. И что бы она сказала, узнав, что этот герой – не что иное, как альтер эго героя, которое неожиданно воссоединяется со своей тенью в единое целое?..

Вишняков привык вести с женой воображаемые диалоги. Это единственное, что оставалось ему теперь. По привычке он иногда набирал ее номер. Шли гудки, но Мирослава не брала трубку. Как ни странно, этот процесс умиротворял. Словно эти гудки были живым существом, которое приникало щекой к трубке, молчало и ждало чего-то. Гудки – это значит, что она жива, телефон не выключила. А еще это значит, что есть надежда на встречу. Это просто… недоразумение. И временное. Все еще образуется.

«Мира, неужели ты в самом деле где-то там вышла замуж?.. Да если даже так… Даже если и так, я желаю тебе счастья. Совершенно искренне. Я просто потерялся без тебя. Словно лишился очень важной своей части. Мы с тобой всегда были единым целым, и моя половинка все еще стремится к тебе, несмотря ни на что, вопреки всему. Пусть у тебя там, где бы ты ни была, с кем бы ты ни была, все будет хорошо. И пусть наши дети будут здоровы».

Это походило на молитву. Не по канонам, но исходило из самого сердца. Молитва…

В одно прекрасное утро Вишняков совершенно неожиданно поехал в тот самый храм, около которого когда-то по дороге в клинику остановился трамвай, и они с Мирославой поставили свечку за ее здравие, а потом… Потом он обратился за помощью к дьяволу. Вспоминать об этом сейчас почему-то было страшно и стыдно. Кроме того, если бы Мирослава узнала, кому на самом деле обязана чудесным исцелением, она бы никогда Дениса не простила. Она была слишком чиста душой и принципиальна. Храм назывался Всех Скорбящих Радости, в честь иконы, и Денис еще тогда запомнил это название.

А этим утром его одолели непреодолимые сомнения – какая именно просьба помогла? «Друг» уверял, что именно он, а не Бог помог Мирославе… Тогда, находясь в смятении и панике, Денис поверил. И с тех пор духовная жизнь его по серпантину виток за витком спускалась все ниже. Пока не дошла до нуля. Писателю необходимо было с кем-нибудь посоветоваться или хотя бы поговорить. Он внезапно понял, что у него практически никого не осталось.

Историк, с которым он так сдружился? Денис опекал старика сам, от сострадания к его явной физической немощи. Но доверия к нему не испытывал. Родители? Они всегда были тихими, любящими, но посоветовать что-либо, кроме как одеться потеплее или следить за здоровьем, никогда не могли. Друзья? У него был только один друг, которому Денис мог открыть душу. И сам захлопнул ее перед Мишкой. Жена? Он растоптал ее доверие. Напугал. Предал. Оставил одну…

Денис поставил свечу перед распятием и долго стоял, опустив голову. Он не умел молиться, просто стоял и думал, как сильно запутался. Он вспоминал, как светло когда-то было ему с Мирославой. Дни их студенчества. Надежды. Даже годы, проведенные практически в нищете, казались ему лучшими годами жизни…

«Всех Скорбящих Радости». Скорби было предостаточно. А будет ли еще радость?..

Внезапно Вишняков пожелал: пусть радость будет у всех, кого он когда-либо уязвил тем или иным образом. Господи, он же не злой человек! Никогда сознательно не причинял кому-либо зла. Даже в помыслах. Все его горести от его же слабоволия. Прости мне, Господи, это слабоволие. Я сам постараюсь расхлебать эту кашу. А если каша окажется так горька, что ее невозможно будет проглотить… то все равно нужно как-то жить дальше. У него есть его профессия. И она позволяет ему обращаться к людям. Не один ведь Денис попал в такой переплет. Возможно, если он когда-то напишет такую книгу, они поймут, что надо делать? Он не понимает, а люди поймут. Невозможно жить и не совершать ошибок. Но есть ошибки, которые исправить невозможно. Если бы он тогда довел до конца то, что хотел… Петля, которую Вишняков хотел приладить к крюку для люстры… Ну и дураком же он был. Нахлестаться виски, расклеиться, как подросток, скорбя о собственной никчемной жизни, и оборвать эту жизнь, вместо того чтобы попытаться сделать ее достойной взрослого мужчины… какие бы там его ни обуревали эмоции. Мужчина под влиянием эмоций – что может быть глупее. И что может быть преступнее, чем лишение жизни? И кого-либо, и себя самого…

Необратимость наших поступков – вот что должно занимать помыслы человека. Всегда нужно делать что-либо, осознавая, что ты творишь. Жизнь ведь – это величайшая ценность. Загадка. Кто нам ее подарил, для чего? На разгадку этой тайны у людей уходят века, а он эту тысячелетнюю загадку чуть не смял и не выбросил за ненадобностью. Вот ведь молодец какой…

Ответ на вопрос порой кроется в самом вопросе. Вишняков неоднократно спрашивал в пустоту: «Что мне делать?» Но очевидный ответ пришел именно сейчас. Писатель стоял в храме перед распятием. Дениса никто сюда не тянул, он пришел сам. И чувствовал, как душа его очищается. Словно кто-то по весне начал отмывать замутившиеся зимой окна, и сквозь сияющие стекла проступил ясный и светлый мир. Расставаться с этим миром не хотелось ни в прямом, ни в переносном смысле.

Пусть решения его проблем не существует. Пусть не будет никакой помощи. Ему не надо помощи. И никаких благ. Ему нужно одно – прощение. Без прощения не бывает покоя. Пусть даже дьявол окажется настоящим чудовищем (краем глаза Денис видел икону святого Никиты Бесогона и понял, что имел в виду «друг»)… Пусть этот «друг» окажется чудовищем и раздерет его больную душу, низвергнув в ад, – лишь бы его простили все те, кому он причинил боль. Побитая некогда китаянка. Тесть с тещей. Родители. Мишка. Мира. Ванюша с Катенькой.

И Бог?

Уже почти собираясь уходить и повернувшись к двери, Вишняков вдруг зацепился взглядом за чье-то смутно знакомое лицо. Зеленовато-карие глаза… Какая странная внешность, умиротворяюще светлая… И вдруг Денис узнал ее. Это была та самая незнакомка, которая спасла его, оттащив с проезжей части.

– Здравствуйте, – негромко поздоровался он. – Вы меня узнаете?

Она улыбнулась:

– Удивительное совпадение. Я ведь сюда не часто захожу… Узнала. Надо же, где привелось встретиться. Давайте тогда уж и познакомимся на всякий случай? Меня зовут Мария.

Он осторожно пожал ее руку.

– Я Денис. Денис Вишняков. Я писатель…

Она вдруг тихонько засмеялась. Это было так неожиданно, но так заразительно, что он не смог не засмеяться вместе с ней.

– Мы сумасшедшие, – шепнула она. – Устроили в храме беспорядок… Это просто неприлично! Пойдемте скорее.

Они поспешно вышли, провожаемые неодобрительными взглядами пары старушек-богомолок.

– Утащила я вас, да? – прыснула она снова. – Простите, я не со зла. Помешала?

– Нет-нет, – поспешно заверил ее Денис. – Я уже уходил. Это я вам, наверное, помешал?

– Тоже нет, – отмахнулась она. – И смеюсь-то я вот почему – вы сказали, что писатель, а я в издательстве работала. Забавное совпадение.

Сердце Вишнякова тревожно стукнуло – ведь его знакомство с Маргаритой и впоследствии с сатаной тоже началось с такой вот… случайности.

– А в храм я зашла… – продолжала беспечно собеседница, – попросить Боженьку, чтобы у меня собеседование прошло нормально. Это, конечно, вы скажете, мелочно – отвлекать Бога от важных дел такой ерундой. Говорят, у Бога надо просить не деньги и вещи, а мудрость и мужество. Но мне кажется, у Него нет важных и неважных дел. Они для Него все важные. Потому что мы все для него важные. Он нас всех любит – плохих, хороших, ленивых и работящих, талантливых и не очень, глупеньких и очень умных, – нараспев закончила она.

Вишняков смотрел на нее удивленно, рассеянно улыбаясь.

– Знаете, – выговорил он с трудом, – я сейчас вам вещь такую скажу… вы только не обижайтесь. Я все время думал, что все, кто ходят в храм, – зануды.

Теперь удивленно посмотрела она:

– Нет, я не обиделась. А почему зануды?

– Просто, ну как бы вам объяснить-то, – замялся Вишняков. – Все их разговоры сводятся к одному – Господа славить. И вот стукаются и стукаются головой об пол, как будто дел других нет. А светские дела словно и не существуют, и даже вовсе порицаемы. И для меня разговоры о Боге стали… ну, я не знаю…

– …Розовыми соплями, – с веселой усмешкой понимающе подхватила она, и Вишняков снова вздрогнул, вспомнив разговор с женой и удивившись проницательности незнакомки. – Есть такое заблуждение. И есть люди, которые заблуждаются.

Мария легко подхватила его за руку, и они неторопливо пошли по улице, прогуливаясь.

– Это вам просто попались люди, которые своей дорогой выбрали служение Господу и, находясь в самом начале пути, относятся к этому чересчур серьезно, только и всего, – пожала она плечами. – Вы наверняка мало общались с пожилыми священниками. Чем дольше человек служит Богу, тем меньше в нем строгости и тем больше он проникается, пропитывается радостью.

– Радостью? – удивился Денис.

– Именно ею, – кивнула Мария. – Ведь общение с Богом – это не вериги, не власяница и не разбивание лба… Хотя чаще бывает наоборот. Общение с Богом… похоже на общение ребенка с любящим отцом. Когда видит его – бросается к нему и буквально повисает на нем. Вам же это знакомо?

Денис вспомнил, как когда-то, вернувшись с дачи, повис на нем Ванюшка. Как они искали синие и красные пятна в онкологической клинике…

– …И даже в самом мрачном месте Бог, как любящий отец, находит повод порадовать своих детей, – словно читая его мысли, продолжила Мария. – Христианство, православие – это не религия скорби и служения. Богу наше служение ни к чему, Он столь велик, что ни в чем не нуждается. Это все для нас. Наши иконы – это детские рисунки, подаренные Отцу на день рождения. Наши молитвы – это просто просьбы детей обратить на них внимание (как будто мы хоть на минуту можем забыть о своих детях!). Вы ведь знаете, как начинается главная христианская молитва?

– Отче наш, – машинально ответил Денис.

– Отче, – повторила Мария. – Он прежде всего наш Отец. Не господин, не владыка, хотя мы Его и так называем – из любви к Нему. Он наш Отец.

– Так вот просто? – ошалело переспросил Денис, поражаясь очевидности ее слов.

– Так вот просто, – снова засмеялась она. – Мы для Бога что дети малые. Хороший отец любит всех детей – и шелковых-послушных, и шкодливых, и тугодумов, и трусоватых, и плакс… Для него «плохих» просто нет, он мудрый и сильный. А среди людей есть, конечно, и родители, совершенно не любящие своих детей, что ужасно. И среди воспитателей найдутся такие, что к детям более чем равнодушны, что еще хуже, на мой взгляд… Потому мы, христиане, счастливы. Нам не надо искать счастье, гоняться за ним. Оно всегда внутри нас, мы счастливы даже в самых стесненных обстоятельствах…

«Как Мира была счастлива в нашей скромной квартирке с минимумом средств», – понял Вишняков.

– …Потому что мы знаем, что нас любят, – продолжила Мария. – Любят даже тогда, когда мы плохие. Когда делаем ужасные вещи.

– А разве это правильно? – удивился Денис, вспомнив тех четверых, которые избивали в камере несчастного санитара. – Разве правильно любить преступников? Тех, кто творит зло…

– А если вы сами творите зло, вы хотите, чтобы вас любили? – спросила Мария. – Богу очень грустно видеть нас такими, какие мы есть. Он даже на Крест взошел, чтобы мы хоть немного изменились. Он не просто готов умереть за нас, Он уже это сделал. Сделал больше, чем любой другой Отец. И, конечно, Он нас прощает.

– Но ведь Бог карает грешников… – озадаченно сказал Денис.

– Нет, – улыбнулась Мария. – Не карает. Грешник сам себя карает, отвергая Его помощь. Как правило, из гордыни: дескать, сам справлюсь. Или «я недостоин Твоей помощи». Конечно, не достоин, но ведь помогают не тем, кто достоин, а тем, кому надо помочь.

– Бог не карает… – Денис вспомнил, как уехала Мира. Он ведь мог броситься вдогонку – что же его остановило? Почему он ни разу не попытался приехать к жене? Почему не попытался помириться – не по телефону, лично, глядя в глаза?

Может, и с Богом так же? Он вспомнил, как заказывал тогда молебен. «Неплохо бы на службу прийти, – сказала ему вслед старушка, – когда ваш молебен читать будут». Но ему оказалось не до этого. Имелись дела поважнее.

Поважнее, чем спасение Миры?

– Единственное наказание – это разлука с Богом, – тихо сказала Мария. – Но это не Бог нам дает, мы сами его выбираем. Сами нисходим в ад. И неважно, что вокруг все благополучно. Ад у нас в душе, и от него не сбежать. Душа – она такая, в ней или ад, или рай.

Вишняков смотрел на Марию во все глаза. В нескольких простых и даже детских словах она обрисовала ему всю суть веры в Бога. И так напомнила ему Мирославу, что у писателя защемило сердце.

– Да что вы на меня так смотрите, словно я чудо-юдо, – снова заразительно засмеялась Мария. – Сейчас вы еще подумаете, что я дурочка какая-то и вообще неприлично себя веду. Слишком общительная. Смеюсь все время как ненормальная.

– Э… да нет, наоборот, – засмеялся и Денис. – Всем бы такими ненормальными быть. С вами легко очень. И даже о храме я сейчас не думаю как о чем-то тягостном… Вы так все хорошо мне объяснили.

– Ну, не все так просто на самом деле, – посерьезнела она. – Есть ведь люди, для которых мои хихоньки просто оскорбительны. Для тех, кто к Богу действительно за спасением пришел, для которых другой выбор смертелен, так их по жизни припекло… Знаете, как тяжело делать эти шаги, зная, сколько и чего ты сотворил? Бог милосерден, но есть другой Судья, и Судья этот очень взыскательный.

– Дьявол, что ли? – прищурился Денис. Мария отрицательно покачала головой:

– Мы сами, наша совесть. Себя-то не обманешь, свою вину всегда знаешь. Вот и приходят такие несчастные в храм, а сами провалиться сквозь землю готовы. Что ж их занудами-то считать, им надо посочувствовать, тихо, про себя, по-доброму, чтобы не обидеть… Согласна, что общаться с ними тяжко. Это потому, что им самим непросто. Сердце за них болит. А то, что они туда, где им самим легче, других волоком тянут, так это не вина их, а беда. Больны они, а разве на больных обижаются? Им ведь просто помогать надо, лечить, любить.

И снова у Дениса по телу пробежали мурашки. Неужели все так действительно просто и легко? Нет, в этом есть какая-то загадка!

– Предлагаю посидеть в кафешке, – совершенно просто объявила Мария. – Если у вас, конечно время есть. А то примете мое предложение за нахальный отрыв от вашего писательского труда!

– Да какое там, – отмахнулся Денис. – Я давно в кафе не был, а писательский труд… от любого труда должен быть отдых.

– И то верно, – согласилась Мария.

Кафе было светлым, милым и простым, как и сама Мария, и называлось без затей – «Вкусняшка».

– Вот ведь, – поразился Вишняков, – вроде и живу не очень далеко, а не видел это кафе ни разу…

– Да кафе-то сейчас прямо как грибов в лесу! – снова рассмеялась Мария. – То вырастут вдруг откуда ни возьмись, а то глядишь, было – и срезали… А «Вкусняшка» вполне себе милое заведение. Ну, что будем пить?

– А разве здесь наливают? – снова опешил Денис. – Если что, то я виски, пожалуй.

Мария расхохоталась в голос.

– Извините, – махнула она рукой. – И не обижайтесь, я часто глотаю смешинку… Какие у вас ассоциации интересные со словом «пить»! Чуть что, сразу виски. Вы алкоголик, что ли?.. Ой, опять извините! Тут просто морсы очень вкусные, они их сами делают…

Совсем юная официантка, волосы которой были заплетены в забавные разноцветные косички – не дреды, аккуратненькие такие, принесла им меню и поздоровалась с Марией, как с доброй знакомой. Они пощебетали несколько секунд о том, что лучше попробовать сегодня и что кому вкуснее. Мария выбрала вишневый морс со льдом и вишневый же штрудель. Денис, чуть поколебавшись, заказал то же самое. Ему было приятно приобщиться к миру Марии, точнее, к ее внутреннему свету, хотя бы за счет совместного поедания вкусняшек. Это было странное чувство, к которому не примешивалось ничего противоречащего социальным приличиям, если можно так выразиться. Ну, то есть так бы выразился какой-нибудь помешанный на законе канцелярист. А обычный человек с поэтическими наклонностями выразился бы так: «Мне светло в обществе этого человека».

Голова Вишнякова шла кругом. Ему казалось, что глыба, лежащая на его плечах и состоящая из отчаяния, горя, тоски, вины, тает, как грязный лед под весенними лучами. А весна – это она, Мария. Просто стихийное явление. Как весенний ручеек, она подхватила Дениса-соломинку, нет, бумажный кораблик, и повлекла за собой в дальние неизведанные страны. И страны эти оказались солнечными и радостными, потому что ручеек был звонкий и такой настоящий. Таким настоящим Денис помнил себя только в детстве и юности. В студенчестве. Мария возвращала ему ту радость и легкость, каких он так давно не чувствовал!

Он залюбовался. Он совершенно не помнил ее лица. Только смутно – что оно какое-то светлое, лучащееся. И вот теперь разглядел во всех подробностях. Глаза зеленовато-карие, волосы русые, забраны в простой хвост, несколько чуть волнистых прядей выбились из-под платка. Что на ней было тогда, зимой, когда она вытащила его из-под колес? Нет, не вспомнить. Платок на ней был еще в храме, и там на всех женщинах платки. В его представлении как-то всегда связывались – женщина, храм, платок. Денису это напоминало униформу. А сейчас он присмотрелся – нет, совсем не униформа. Одри Хепберн тоже ведь носила платок… Да! Мария чем-то напомнила ему, нет, не Одри Хепберн, но какую-то винтажную актрису не то шестидесятых, не то семидесятых. Такая же… неземная. Глазищи. Задорный носик. Губы, всегда готовые улыбнуться. Такая… женщина-ребенок. Которая и в пятьдесят будет женщиной-ребенком. Не инфантильной куклой, нет, просто неземным, светлым созданием. Светоносным. Такими людьми любуешься, как звездным небом или облаками летним днем, как покрытым цветами лугом или веселыми переливами лесной речушки. Как дивной птичкой с радужным опереньем или пушистой белочкой в парке…

– Вами хочется любоваться, как произведением искусства, – невольно вырвалось у Дениса.

– Спасибо, – без тени кокетства отозвалась она. – Вы говорите как художник, а не как писатель… А вот я как раз художник. И вас бы, кстати, нарисовала с удовольствием. У вас лицо очень интересное, правда. А что вы пишете?

– А я пишу фэнтези, – Денису было чуть-чуть обидно, что человек, работающий в издательстве, может его не знать. Впрочем, не Стивен Кинг же он, чтобы его все читали и на улице узнавали… – Про Олафа-варвара.

– Ой, а ведь что-то такое я слышала, – радостно подхватила Мария. – Вы извините, пожалуйста, я знаю, как авторы щепетильны по поводу своих работ. Я не читала про Олафа, хотя правда-правда слышала о вас. Так вот вы какой, оказывается!

– Какой? – невольно улыбнулся Вишняков.

– Хороший, – просто ответила она. – И тема у вас хорошая, наверняка приключения, да?

– Именно приключения, – подхватил Денис, мельком подумав, что все его перипетии никак не изменили характера Олафа. Сейчас это почему-то обрадовало писателя. Олаф, наверно, оставался все это время последним его другом. – Я сам подростком очень любил читать такое… Историческими лубками кто-то когда-то назвал. Удивительно верно! Дюма был мастером исторических лубков. Я, конечно, себя с ним не равняю, сейчас таких, как я, писак пруд пруди… Это не самоуничижение, это просто так и есть. Просто писать надо о том, что чувствуешь хорошо, то, к чему душа лежит. А в душе-то я совсем пацан, оказывается!

– Вы так это говорите, словно извиняетесь, – заметила Мария. – Знаете, как это ценно – сохранить в себе такую детскость? Я сейчас не про инфантилизм говорю, и а именно про детскость восприятия. Это не одно и то же совсем. Дети, они ведь как мир воспринимают? Чисто, радостно, незамутненно. Без всяких социальных наслоений, без всего наносного, что придумали взрослые, кажется, лишь для того, чтобы усложнить жизнь себе и окружающим. И добро, и зло воспринимают прямолинейно и любят открыто, не пряча чувств, не вуалируя их под что-то еще. Это правильно, мне кажется.

– А взросление, значит, неправильно? – резюмировал Денис.

– Иногда я сомневаюсь, что оно вообще существует, это взросление, – сказала Мария, чуть поджав губы – довольно комично. – Взрослые… Они как магниты, на которых налипло нужное и ненужное. Мы называем это жизненным опытом, но пользоваться им не умеем, как магнитик не может использовать то, что к нему притянулось.

– Именно, – подхватил Денис, чувствуя, что Мария говорит сейчас именно про него и его ситуацию. Он нахватал так много ненужного, а отсеивать не умел, потому что просто не понимал отчетливо, что нужно, а что нет. Оказывается, это очень трудно понять… И не в возрасте тут дело…

– Точно, не в возрасте, – согласилась Мария, и Денис поразился:

– Я что, вслух это сейчас сказал?! – изумился Денис. Он так привык быть «прозрачным» для «друга», что, кажется, начал проговаривать вслух свои мысли.

Мария улыбнулась, не ответив.

– Ой, – попытался объяснить Денис. – Я, знаете, стал замечать за собой, что как ненормальный говорю вслух то, о чем думаю… То есть неосознанно говорю, понимаете? Это вас не шокирует?

Ему очень не хотелось, чтобы Мария сочла его психом. Психов боятся, от них стараются держаться подальше. А Денису не хотелось, чтобы Мария держалась от него подальше.

У него не было к ней сексуального влечения; умом он понимал, что Мария привлекательна, даже более чем – но в роли любовницы не видел ее совершенно. Ее можно было представить кем угодно – сестрой, матерью, только не невестой. Его влекло к Марии что-то другое. Словно от нее, как от ультрафиолетовой лампы, исходило тепло, которое согревало скованную льдом душу Дениса.

Душу… или сердце? Может, он получил в сердце осколок волшебного зеркала дьявола (Денис знал, что в первых версиях «Снежной королевы» зеркало принадлежало именно этому, хорошо ему знакомому персонажу), а теперь этот осколок готов растаять и вытечь слезами.

– Эй, ну и чего вы так расстроились? – улыбнулась она. – Даже глаза заблестели, словно вот-вот заплачете. Никакой вы не ненормальный. Наоборот… просто вы много думающий. Знаете выражение: «Много мудрости суть много печали»?

– Екклезиаст, – кивнул Денис. Последнее время выдержками из этой книги его закормили по самое не могу.

– Екклезиаст, – подтвердила Мария. – Это псевдоним царя Соломона. Очень депрессивная книга, но и света в ней немало. Царь написал ее после того, как его возлюбленную Суламифь убили завистники. А до этого написал Песнь Песней – тоже для нее, но еще живой. Почему в мудрости печаль? Потому что мысли часто заводят нас на неверный путь. Это не значит, что не надо думать, наоборот. Просто не надо «вариться в собственном соку» своей мудрости. Надо сделать лицо проще, голос тише, движения медленнее – и душа сама по себе успокоится. А если чувствуешь, что путь, по которому идешь, начинает скользить под ногами, если по сторонам сгущаются тревожные тени, а потолок опускается все ниже, – не грех и помощи попросить…

– У кого? – спросил Денис.

– У того, кто ближе, – ответила Мария. – У родителей, семьи, друзей, у Бога…

«Сейчас будет затаскивать в храм», – напрягся Денис.

– И всегда помнить добро, которое сделали тебе, – закончила Мария. – А сделанное тобой забывать. Вот и будет в душе покой.

«Странно, – подумал Денис, – о необходимости ходить в церковь не сказала. Ну, может, еще скажет?» Он подсознательно все ждал проповеди, но Мария беспечно смотрела в окно и никуда его затаскивать не собиралась, по-видимому, просто пила морс. Денис расслабился.

– А что вы рисуете? – полюбопытствовал он наконец.

– А я рисую как раз для детей, – улыбнулась она. – Для них очень приятно рисовать, они так открыто показывают радость и удовольствие! Да и потом, детские впечатления от увиденных в книжках картинок помнятся потом всю жизнь. Например, Сутеев – знаете такого?

– Кто же его не знает, – подхватил Денис, улыбаясь. – Я в детстве мультики его очень любил. А потом, когда в институте учился уже, узнал, что он и сценарист, и мультипликатор, и иллюстратор… Это сверх программы, я тогда столько всего прочел-посмотрел, как только времени на все хватало. Словно впереди целая вечность.

– А впереди и правда целая вечность, – на этот раз без тени улыбки произнесла Мария.

– Вы всерьез так думаете? – спросил Денис, по позвоночнику которого снова промчался легкий ветерок, но этот раз не тревожно, а… предвкушающе. Словно приоткрылась дверца в неизведанный мир и появилась надежда в этот мир попасть.

– Я это знаю, – кивнула художница. – Логика простая и в чем-то даже детская, но опять-таки не инфантильная. Мы же не знаем, когда умрем, да? Значит, пока мы живы и чего-то хотим и делаем, значит, впереди вечность. Правда, свой «вечный» ресурс тоже надо с умом использовать.

– Да откуда же вы такая мудрая-то! – снова с удовольствием рассмеялся писатель.

– Откуда и все, – развела она руками.

– Я не так выразился, – сказал Денис. – Ну, то есть так, но спросить хотел о другом… Так, совсем запутался! Вы сказали, что когда-то работали в издательстве. Художником, да? А в каком?

– Было такое небольшое детское издательство «Слоненок», – пояснила Мария. – А теперь оно тихо прогорело, к сожалению. Они же сейчас, как те же кафешки, то появляются, то прогорают, а мы между ними шмыг да шмыг… Ну вот. Помните, я вам сказала, что в храм пришла попросить, чтобы собеседование хорошо прошло. Так вот, послезавтра я в другое издательство иду, «Аэгну»…

– Что? – не сдержался Денис. – Шутите?

– Почему шучу-то? – удивилась художница. – Что название такое? Забавное название, как остров в Эстонии. Может, эстонцы хозяева?

– Не эстонцы, – машинально сказал Денис. – Учредителю просто слово понравилось, похоже на название какого-то греческого курорта.

– Откуда вы знаете? – удивленно спросила Мария.

– Просто я сам как раз издаюсь в «Аэгне»! – довольно улыбаясь, сообщил Денис.

После секундной паузы они дружно рассмеялись. Денис даже не понял, что такого смешного в том, что он сказал. Да и плевать, но ему было по-настоящему весело. И очень легко…

– Нет, за это определенно нужно выпить! – воскликнул Вишняков, салютуя уже опустошенным стаканом. – Мою фамилию мы, можно сказать, «обмыли» вишневым морсом… Что там у нас еще в меню?

И они заказали кофе, мороженое и еще по чизкейку.

– Пропадай моя неземная фигура, – легко вздохнула Мария. – Сейчас я покажусь вам занудой, но… Вы знаете ведь, пути Господни неисповедимы, и не зря мы с вами встретились именно сегодня и именно здесь.

– Случайностей не бывает! – назидательно поднял палец Денис. – Я это давно понял.

На миг промелькнуло воспоминание, какой ценой далось ему это понимание… Промелькнуло – и тут же растаяло, словно пугающий силуэт в темном коридоре, на поверку оказавшийся висящим на уголке двери полотенцем.

– Это да, – кивнула художница, не заметив эту быстро ушедшую перемену настроения писателя. – Тогда, наверное, неслучайно и то, что на одной из книжных ярмарок, давненько уже, познакомилась с Варенцовой. Это неудивительно, одна индустрия же, все мы в ней варимся и знакомимся случайно-неслучайно. Так вот, несколько дней назад она мне позвонила. Я хоть и детский художник, но у меня и другие работы есть, я их Варенцовой показывала в свое время, и она, видимо, запомнила стиль. То есть он ей понравился. Дальше совсем просто. Ей зарубежные знакомые предложили написать подростковый роман, а лучше серию о приключениях группы ребят, закинутых в прошлое, в Скандинавию. Спонсором выступает крупная фирма, занимающаяся товарами для фитнеса. В связи с этим намечаются поездки, выступления, презентации…

– С ума сойти, Варенцова что-то об этом говорила недавно, но я не то чтобы мимо ушей пропустил, а просто не ко времени была эта информация, – вставил Денис.

– Ну и вот, – заключила Мария. – Она меня пригласила эту серию проиллюстрировать.

– Чистой воды везение, – засмеялся Денис. – Мы с моим варваром словно в догонялки играем. То я его догоняю, то он меня… И сейчас он догнал меня в храме! Может, это ответ на все мои вопросы?..

Настроение Вишнякова поднялось в гору.

Они чокнулись чашечками кофе, отмечая будущую совместную работу, поболтали еще, обменялись координатами, а потом разошлись по своим делам…

Вишняков вернулся в опустевшее семейное гнездо и особенно остро ощутил свое одиночество. После сегодняшней встречи с художницей это одиночество перестало быть волком, выгрызающим внутренности. Нет, сердечная рана не могла зарасти так быстро, она вообще не могла зарасти, но о суициде Денис уже не помышлял. Все его помыслы были направлены на то, чтобы помириться с семьей.

Но это оказалось не так просто. Он уже давно пытался, пользуясь разными каналами, навести справки о таинственном женихе Мирославы, но натыкался на глухую стену. Сама Мирослава и ее родители не брали трубку. Почему он не приезжал?

Хороший вопрос. Он боялся. В неведении всегда есть две стороны – тревожащая и успокаивающая. Вишняков успокаивал себя самообманом. В его мыслях Мирослава была его Мирославой. Он боялся, что на звонок в дверь ему откроет другой мужчина. Денис мог бы с порога убить соперника, даже не поняв, что делает, на чистом адреналине. Ну, или просто ударить. Потому что, поехав, нахлестался бы для храбрости до беспамятства и уж тогда бы точно ударил…

Денис скривился, словно поглядев в невидимое зеркало. Какое там убить. Смелым Денис был только в собственном воображении. Как его столько лет терпела Мирослава? Он же… тряпка! «Соберись, тряпка…» Он даже Мишке не звонил, чтобы попросить прощения.

Через несколько дней он собрался и позвонил… Марии. Оказалось, что Мария и Валентиныч уже хотели звонить ему, Денису, – проект с Варенцовой был запущен. Они вчетвером собрались у Валентиныча в кабинете и до тонкостей все обговорили. Шеф достал коньячок, но… пили только сам хозяин кабинета и Варенцова. Денис сослался на то, что он «в завязке», а у Марии была аллергия на алкоголь.

– Могу посоветовать хорошего аллерголога, – сглаживая ситуацию («прима» Варенцова была явно недовольна), пошутил главред.

Потом Денис с Марией отправились «догуливать» в полюбившуюся ему «Вкусняшку». «Хорошо бы когда-нибудь привести сюда Мирославу с детишками», – думал Вишняков…

Мария оказалась удивительно приятной собеседницей и настоящим другом. Они перешли на «ты» и, несмотря на то, что засиживались в издательстве допоздна, обсуждая эскизы, ни у кого из них не возникла тяга «углубить отношения». Это было для Дениса настоящим спасением.

Позже, когда они снова разговорились «за жизнь», Вишнякова потянуло поплакаться в жилетку. Он выложил Марии все, что касалось его отношений с семьей. Само собой, Денис не стал рассказывать о своих похождениях налево и мистической стороне своей жизни, ограничился покаянием в пьянстве и нерешительности.

– Думаешь, что ты единственный на весь свет вот такой нерешительный мужчина? – вздохнула Мария. – Да полно тебе. Если честно, твоя проблема не оригинальна, современные мужчины вообще храбростью на любовном фронте не отличаются… да-да. Нечего так на меня смотреть обиженно. А те, что напоминают поручика Ржевского, больше от страха гусарят. Мне вот как раз больше по душе те, кто сплеча не рубит.

– Вот ведь, – смущенно сказал Денис, – я думал, ты мне сейчас что-то строго выговоришь.

– Я не из тех, кто любит поковыряться в чужих ранах, – пояснила художница. – Даже с благими намерениями. Я не хирург, я терапевт.

– И что же вы мне посоветуете, очаровательный терапевт? – спросил Денис.

– Знаешь, ты не торопись, ведь ломать – не строить, – серьезно произнесла Мария. – Но и не сдавайся ни в коем случае. Вообще, ты, как ни странно, все правильно делаешь. Ты о ней думаешь, твое намерение жену вернуть от тебя не уходит, пусть ты на первый взгляд на месте шагаешь.

– А если пока я «шагаю на месте», Мира и в самом деле выйдет замуж? – глядя в сторону, спросил Денис.

– Замуж? – засмеялась Мария. – Насколько я знаю, в России двоемужество пока не разрешали. Ты ведь с ней не в разводе?

– Нет, – наморщил лоб Денис. А ведь и правда, как же она выйдет замуж, не разводясь с ним? – Ладно, пусть не замуж, но отношения-то она вполне могла завести.

– Не думаю, – покачала головой Мария. – Не все так просто. Ты ведь знаешь свою жену? И наверняка чувствуешь, что уж кто-кто, а она бы так не сделала. Кроме того, кто тебе сказал про эту свадьбу? Она сама?

– Нет, теща, – признался Вишняков.

– Ну вот, – кивнула Мария. – Тебе ли не знать, как иногда мамы, опекая дочек и желая им «только добра», ломают семьи… Тихо-тихо, ты куда вскочил, с тещей драться? Не торопись. Подумай: насколько я знаю, твоя Мирослава не внушаемая дурочка, она, судя по всему, крепкий орешек, с ясной головой и вполне решительным характером. Не верю я, что она могла пойти на поводу у мамы.

– Ты меня утешаешь? – подозрительно спросил Денис.

– Если ты в смысле того, что я увожу разговор в сторону, лишь бы как-то приободрить тебя, то нет, – возразила Мария. – Я просто пытаюсь мыслить логически. А логика говорит о том, что не все так мрачно, как тебе сейчас кажется. Конечно, ты дров наломал, не без этого. А Мирослава твоя, похоже, предпочтет… ну, не в монастырь, конечно, уйти, а просто уйти в себя, в заботу о детях, в какое-нибудь дело, это может быть, но замуж? Извини, не верю.

Денис облегченно выдохнул. Мария произнесла то, на что он просто надеялся. В конце концов, Вишняков действительно знал характер Мирославы. Как для всякого мужчины, ему была невыносима мысль о появлении соперника, но в глубине души он тоже не верил в такой исход.

– В конце концов, – подытожила Мария, – пока никакой свадьбы точно не состоялось, значит, трагедии нет, и все это вымыслы, домыслы, сказки и опасения. И на самом деле нет ничего, что невозможно было бы вернуть, имелось бы желание.

– Ты думаешь? – с надеждой спросил Денис. Слова Марии казались бальзамом для истерзанной души… На мгновение Денис услышал ехидный голос «друга»: «И кто ж ее тебе истерзал, я, что ли?» – но отмахнулся от галлюцинации. – Я просто как подросток какой-то – закомплексованный и неуверенный в себе.

– В чем-то я тебе даже завидую, – неожиданно сказала Мария с тоской. – У тебя такой незамутненный взгляд на вещи, что просто вся жизнь впереди! Поэтому и не тушуйся. Вероятно, это покажется тебе банальностью, но вера, надежда и любовь – только это может спасти мир, и попытка не пытка…

Но Денис просто-напросто боялся растравлять старую рану. У него уже не оставалось сил на эти «попытки-пытки», ему было спокойнее в состоянии устоявшегося одиночества. Вероятно, прав «друг с той стороны», и ему просто нравились страдания русского интеллигента…

Состоялось подписание контракта. Правда, имя Дениса в этом проекте не стояло на обложке (взыграло самолюбие Варенцовой), но гонорары за его соавторство намечались приличные. Вчерне уже был набросан и план первого романа серии, но… действительно, неисповедимы пути Господни.

– Денис, – раздался как-то утром в трубке голос Марии, и тон его не предвещал ничего хорошего. – Кажется, у нас проблемы.

– Что случилось? – обеспокоился Вишняков.

– Приезжай в издательство, есть что обсудить, – ответила Мария.

После такого безобидного на первый взгляд предложения Денис всполошился еще больше и примчался буквально галопом.

Обнаружилось следующее. Неожиданно обострилась давняя болезнь Варенцовой. Слухи о ней просачивались в интернет, это было что-то аутоимунное и нестабильное. И в данный момент Варенцова находилась в таком состоянии, что контракт… пришлось разорвать. Это и в реалиях нашей страны явление не особо приятное, но с зарубежными партнерами оказалось гораздо хуже, потому что в проект были вложены серьезные деньги.

– И я не уверен… Отнюдь не уверен, что ее болезнь – это действительно болезнь! – в сердцах шваркнул об стол шеф тяжелую бронзовую пепельницу.

– А что? – простодушно поинтересовался Вишняков и схлопотал тяжелый взгляд начальства:

– Понты, интриги и выпендреж! – грубо и прямо отрезал главред. – Что я, варенцовских методов не знаю?! Объявила юристам форс-мажор, обстоятельства непреодолимой силы, и слилась! А нам так не сделать, у нас одно с другим связано… Да что я вам тут объясняю! А эта дамочка… та еще штучка! Была никем, а как стала всем, ведет себя как последняя…

– Тише-тише, Валентин Валентинович, – мило урезонила Мария. – Я ведь как-никак тоже дама. А вы меня пугаете своим убийственным темпераментом.

Шеф присмирел, но только до поры. То есть пока Вишняков снова не вывел его из себя новым своим предложением:

– Валентин Валентинович, а что, если этот сериал про приключения подростков я начну писать сам?

– Ох, Вишняков ты, Вишняков, со своей наивностью! – в сердцах воскликнул шеф, и в горле у него что-то хрипнуло. – Зарубежные партнеры, милый мой, настроены, увы, на писательницу, которая у них знаменита, и не захотят видеть в качестве автора никому не известную фамилию. Ты раскручен только в пределах России, а рекламная кампания слишком дорога для продвижения незнакомого имени за рубежом! Тем более что пиар был проплачен в расчете именно на имя Варенцовой… Твое горюшко, как ни обидно, просто частный случай. Это, дорогой мой, катастрофа для всего издательства, неужели трудно сообразить?! У меня там юристы как в муравейнике, в который палку сунули… А ты знаешь, как мне пришлось им гонорар за работу взвинтить?! Когда задницу спасаешь, еще и не то сделаешь, а как?! Откуда? От верблюда?!

Он вскочил, отшвырнув стул, и заходил по кабинету зигзагами. Мария расстроенно устроилась на подоконнике, аки Аленушка Васнецова на камне, хоть картину пиши…

Да, это был настоящий форс-мажор, при котором издательство терпело столь колоссальные убытки, что ему, увы, нужно было готовиться объявить о своем банкротстве.

– Неужели все так серьезно? – пробормотал Денис.

– Более чем, – отрезал главред, продолжая наматывать километры по кабинету.

Мария тихонько соскользнула с подоконника.

– Ну, думаю, пока я вам не нужна, – сказала она. – Буду рада помочь, если что. Звоните.

И выскользнула за дверь. Это было неожиданно, но вполне разумно со стороны художницы. А что она еще могла сделать в сложившейся ситуации? Сидеть и охать? Какой в этом смысл…

Дальнейшее покатилось снежным комом. Черт, как говорится, дернул Дениса заикнуться о давнем обещании шефа издать «Дьявола в сердце ангела».

– Вдруг этот роман позволит поправить дела издательства, – начал Вишняков, и это явилось катализатором дельнейшей сцены.

Шеф просто озверел:

– Вот до этого ли сейчас, а?! Достал ты меня с дьяволом своим! Если помнишь, я всегда шел тебе навстречу и не жалел сил и средств, чтобы раскрутить твое имя на всю страну. Между прочим, никто из авторов не получает здесь таких гонораров, как у тебя!

– Да вы себе даже не представляете, через что я прошел, создавая этот роман! – вспылил, в свою очередь, Денис. – Я потерял все: семью, дружбу… Вы хоть раз стояли с петлей в руках, готовый послать весь мир к чертям?

– Нет, дорогой мой, никогда! – отрезал Валентин Валентинович. – Я слишком люблю эту жизнь, привык верить в лучшее и бороться с трудностями, а не пасовать перед ними.

– Ну и гори оно синим пламенем, издательство ваше! – бросил Денис и, выходя из кабинета главного редактора, громко хлопнул дверью.

…А в утренних новостях передали немыслимое.

– С вами Елена Мосягина, отдел происшествий, – ворвался в сонное утро Дениса странно бодрый голос, стоило ему включить новостной канал. – Главное событие на сегодняшнее утро – пожар в здании издательства «Аэгна»…

– Что?!

Сон Вишнякова сняло как рукой, и он сделал звук погромче.

– Наш корреспондент Виталий Барабанов выехал на место происшествия, и вот что он рассказывает!

Камера взяла крупный план щуплого перепуганного юноши в очках, позади которого суетились пожарные, волоча за собой длинные брезентовые рукава.

– Ликвидация очагов возгорания, – бубнил корреспондент, – произведена была в кратчайшие сроки. Причины пожара пока выясняются…

Камера наехала на окна издательства, из которых валил густой черный дым, затем взяла несколько общих планов – толпящиеся зеваки, пожарные и полицейские машины, «Скорая помощь».

– По мнению классика, «рукописи не горят», – деловито продолжала телеведущая, и камера вновь перебралась в студию, – однако, увы, печатная продукция горит, и довольно быстро. Ситуация на данный момент такова – обстановка стабилизирована, пожар потушен, жертв нет. Но сгорела не только «Аэгна», но и все выпущенные тиражи и то, что хранилось на складе издательства.

Вишняков присвистнул.

– Дым над крышами склада все еще виден, но опасности ситуация уже не представляет, – продолжала Елена Мосягина. – Разве что в финансовом плане. Вероятно, остатки тиражей ранее выпущенных «Аэгной» книг сохранились на других складах, но они вряд ли покроют расходы, и…

Вишняков выключил телевизор.

– М-да, – пробормотал писатель. – После этого Валентинычу придется таки бороться с трудностями и верить в лучшее…

Денис устало посмотрел в зеркало. По традиции в последнее время «друг с той стороны» появлялся именно оттуда. А с пожаром-то дело нечисто… или, может, точнее сказать, «дело нечистого»?

– Появись, – негромко позвал он.

«Друг», конечно, не замедлил. Элегантный, в галстуке-бабочке, смокинге, белоснежной рубашке и брюках со стрелками, о которые можно порезаться.

– В Венской опере дают «Аиду», – пояснил он. – Я услышал твой зов и не мог не явиться… Как Каменный гость – «Я на зов явился!». А что случилось?

– Роль угодливого слуги тебе не идет, – хмуро ответил Денис. – Пожар в типографии твоя работа?

– Как тебе сказать… – уклончиво начал дьявол. – Спичкой я, конечно, не чиркал, но ведь всему голова – намерение, так что можно сказать, что работа эта скорее твоя… Но не скрою, кое-какие процессы и средства и я запустил. Но зачем я тебе всю механику буду рассказывать, кухню свою раскрывать. А ты чем-то недоволен?

– Могли пострадать люди, – сухо сказал Вишняков.

– Ты сам-то в это веришь? – скривился дьявол. – Зачем мне человеческие жертвы, я ж не изверг какой. И это не пародия на «черную мессу»… Так что как аргумент не засчитывается. Далее?

– Я лишился работы, – подытожил Денис.

– Уже ближе к истине, – благожелательно кивнул сатана. – Люблю, когда не юлят и не лукавят. Конечно, неприятно лишиться работы, кто спорит… Ты ипотеку, случайно, не брал?..

– Не смешно! – отрезал писатель. – И раз ты это все устроил, то получается, что работы я лишился по твоей вине, уж извини. А ведь ты обещал мне помогать!

– Вот те раз, – развел руками гостюшка. – Между прочим, не я произнес эти сакральные слова про «гори синим огнем»… знаю, знаю, «это такой оборот речи»…

Он сложил руки на груди, картинно привалился к стене напротив:

– Так чего ж тебе не работалось-то, а?! У тебя же все путем было. Ну, вот просто все, о чем можно мечтать. Я даже сердит, право слово! Жена ему не такая, не понимает его тонкую организацию, да и шум от детей мешает, ладушки, жена ушла. И тут же: ой, как без жены плохо, у меня депрессия, пойду заложу за воротник. Хочу помочь, вернуть жену, почти получается – опять не то. Видите ли, я ею манипулирую. А как, по-твоему, такие дела делаются? Ну, ладно, спишем на то, что вы, люди, создания нервные, переменчивые, склонные к маете. Допустим. Но ты же писатель! И мы вроде бы даже поладили. И нашли общий язык и общее дело, и с романом пошло на лад, и вот даже историк литературы, нафталиновый этот старичок появился… и опять ты на попятную. Мало того, ты, как я знаю, вообще к врагу моему переметнулся… А за что? Ну вот что я тебе плохого сделал?! Я чувствую себя в роли беременной барышни, которую кавалер мурыжит обещаниями жениться! И у меня та-а-ак разыгралось мое беременное воображение! Не иначе как «Аида» на меня так подействовала… Держи-и-ись!

Внезапно грянула музыка, и Вишняков, к ужасу своему, оказался в бальной зале, окруженный мужчинами в смокингах и дамами в пышных юбках и с не менее пышными прическами. Он и сам был одет в смокинг и даже обнимал какую-то наряженную в шелка прелестную диву, чей стан подозрительно круглился. Они кружились в вальсе, и дива что-то шептала ему на ухо.

– Ты жестоко бросил меня, – услышал он. – Разве так поступает благородное сердце? А что скажет мой батюшка? Мне даже и подумать об этом страшно… Сейчас он в длительном отъезде, но когда вернется… А духовник мой и так прочит мне геенну огненную… Ах, это так неприятно!

Вишняков присмотрелся к своей спутнице и обомлел. Это была Маргарита!

– Шучу-шучу, – хохотала она. – Но, согласись, слился ты, милый, оставив меня одинокой, рыдающей в подушку. Что тебя тревожит? Твое прошлое? Я могу избавить тебя от этих воспоминаний, иногда я этим занимаюсь, так сказать, небольшая подработка…

– Нет! – воскликнул Денис, не на шутку испугавшись. Лишиться воспоминаний? Что за черт? Что у него есть, кроме этих, подчас мучительных, воспоминаний?!

Маргарита кружила его, подмигивала и хохотала – что еще делать прелестнице на балу, как не хохотать! – и сквозь ее черты то и дело проступал облик «друга с той стороны». Кружение становилось все быстрее и быстрее, и вот неистовый вихрь подхватил их обоих, музыка исказилась до неузнаваемости, хор инструментов слился в бешеную какофонию. Вишняков, запрокинув голову и чувствуя, что на него валится лепной потолок, закричал, а хохот девицы гремел над залой…

…Он обнаружил себя на собственной кровати. Попытался встать, но со стоном повалился обратно, его мутило, как после качки на корабле, а сатана все хохотал – дьявольски беззаботно.

– Да что ты такой мрачный! – воскликнул он, плюхаясь рядом с писателем, уже в своем привычном обличье. – Весело же! Я давно так не развлекался! Ну же, не изображай буку! Что произошло-то? Все живы остались, слышал ведь, жертв нет! А Валентинычу так и надо! Стоит вовремя пожарные проверки делать и не загромождать узкие проходы всякой макулатурой. И курить всем надо прекращать – во-первых, для здоровья вредно, а во-вторых, от окурков горят даже рукописи, про отпечатанную макулатуру молчу. Странно, что оно вообще вспыхнуло – в современной литературе столько воды! Прости, забываюсь. Работы он лишился, надо же. Писать-то ты не разучился? Сейчас тебя, как пострадавшего, опять начнут пиарить – знаешь, как журналисты на этом сенсацию раздуют! Почище пожара…

– Я не знаю, что мне делать, – отвернулся Денис, которого все еще продолжало мутить.

– Знаешь! – неожиданно непривычно жестко, даже зло, отрезал гость. – Дурочку-то не включай. Я тебе давно сказал: просто делай то, к чему у тебя склонность. Не люблю слово «талант», у меня с этим неприятные ассоциации. И не дар. Врожденная способность, даже специализация – да, но никто тебя этим не одаривал, и талант у тебя не от доброго Боженьки, а свой собственный, милый мой. Вот и пиши. Ты из-за чего Валентинычу так сказал, про «гори синим пламенем»? Думаешь, я не знаю? Я знаю все, даже будущее, неужели ты думаешь, что я не знаю, обо что твою душу колошматит, как драккар Олафа о скалы Согне-фьорда? Знаю, что наболело. Не можешь ты не писать этот роман. Ты же понимаешь, что «случайностей» не бывает? Не зря тебя идея эта еще на заре бурной молодости в армии зацепила. А семена всегда падают в благодатную почву. Так что… соберись, тряпка!

Сердце Дениса снова болезненно стукнуло.

– По Мишке скучаешь? – моментально отреагировал гость. – Понимаю. Недооцениваешь ты меня. Обидно… Ну так что тебе не хватает для счастья, а? Что доставить на блюдечке с голубой каемочкой?

– С каемочкой?! – невесело усмехнулся Денис, крепко сжав челюсти. – Ладно, тогда по полной программе!

Дьявол подскочил – сама любезность! – рядом появилось старинное бюро, на нем были стопка бумаги, чернильница, перо. На самом сатане появились черные нарукавники, как у заправского приказчика. Он обмакнул перо в чернила и застыл в ожидании:

– Приказывайте, сударь, я весь внимание и буду записывать каждое слово, клянусь.

Вишняков усмехнулся:

– Ну, даже и не знаю… Допустим, даже издам я свой пресловутый роман. Наш пресловутый роман. Он канет среди прочих, только и всего. Чего мне не хватает… то есть чего нам не хватает. Да той же популярности! Вот ее мне пока и не хватает. Не взяли в варенцовский проект именно ввиду ее отсутствия. Имя у меня есть только в узких кругах. Ты удивлялся моей скромности? Хорошо, я перестану изображать из себя гимназистку и скажу, о чем я мечтал уже давно. Да и кто не мечтает!

– Наконец-то! – воскликнул сатана и с энтузиазмом потер руки в ожидании: – Слова не мальчика, но мужа, или, как говорит молодежь, аффтар, жги!

– Отстал ты от жизни, товарищ дьявол, – отпарировал Денис. – Так уж лет пять не говорят. И жечь, как подсказывает сегодняшнее происшествие, это по твоей части. Любишь огонь? Хорошо. Итак! Известные люди мелькают на экранах главных каналов страны и за рубежом, их все вокруг знают в лицо, они имеют вход «в общество» и не сходят со страниц СМИ. А меня приглашают только на второсортные ток-шоу. Не говоря уже о таких вещах, как экранизации моих романов, – это вообще за гранью реальности. А ведь казалось бы. И зрелищно, и прибыльно. Люди любят смотреть всякие костюмные псевдоисторические лубки с любовью-кровью. И не только люди в нашей стране. И на родине Олафа не отказались бы посмотреть сериал про соотечественника. Разве нет?

– Согласен, – усмехнулся «друг». – Понято, принято… это все?

– Ну уж нет, так легко ты не отделаешься, – криво усмехался Денис. Как ни странно, дьявол сам натолкнул его на интересную идею, и эту идею он, что называется, оседлал. – Я обнищал, как ни смешно. Гонорар за четвертую книгу мне выплатили, идут отчисления с тиражей, но это мизер. Допечатки сгорели. Прежние тиражи сгорели – ты же смотрел новости. Издательство практически разорилось, теперь у них возня будет с юристами, и не до меня, а мне надо на что-то жить, – Денис невесело ухмыльнулся. – И желательно безбедно и комфортно.

– Да ты все-таки остаешься скромнягой, как я погляжу, – расхохотался дьявол. – Нет бы до кучи потребовал виллу, да не одну – на Майорке, в Каннах, особнячок на Рижском шоссе… счет в банке неиссякаемый… А ты… «Жить не на что»! Я тебя обожаю! Это таки все?

– Нет, не все, – продолжал улыбаться злорадной улыбкой Денис. Знал бы дьявол, как сейчас он стиснул зубы! – Это о хлебе насущном. Теперь о главном. Напоследок отодвигал… Мишку и жену ты мне вернуть не сможешь, а эрзац, как с тем телефонным звонком, мне не нужен.

– Не смогу? – взъерепенился «друг». – Я? Обижаешь… Ладно, согласен, я тогда сработал грубо, а ты ведь натура тонкая. Все я могу, и всех я тебе верну, не переживай. Я всегда делаю то, что обещал! Как там у классиков: «Ланнистеры всегда платят по счету».

– Мартин у нас уже классик? – удивился Денис.

– И ты будешь, – пообещал дьявол. – Когда издашь свой роман. Свой главный роман, я имею в виду. Все, мне пора назад. Я ко второму акту как раз успеваю, как профессор Преображенский… У меня там такая компания, целый президент маленькой, но гордой страны. Он, правда, уже накатил до синих чертиков, но какой типаж! Просто эталон незамутненности! А ты тут без меня много не пей! До встречи! Думаю, встреча со мной тебя не обрадует… Так что будет тебе… встреча не со мной.

И гостюшка нырнул обратно в зеркало как ни в чем не бывало.

Денис открыл было бар, и рука его уже привычно свинтила пробку с последней бутылки виски… но навернула ее обратно. Бутылка снова перекочевала в бар, а Вишняков пошел продышаться. И форточки открыл. Ему показалось, что дома попахивает серой…

Уже на следующий день раздался звонок телефона.

– Господин Вишняков? Денис Витальевич? – вкрадчиво раздалось в трубке. – С вами говорят по поручению господина Разуменко, главного редактора самого крупного издательства в стране, ИСТРА. Вам сейчас удобно разговаривать?

– Что? Э… Да, конечно, удобно! – пробормотал Денис, поспешно приглаживая волосы, словно представитель главреда мог его видеть.

– Вот и прекрасно, – проворковала трубка. – Мы, разумеется, в курсе дела и знаем, что «Аэгна» погибла. Думаю, ей уже не подняться, но бизнес это бизнес. Нам очень нужны перспективные писатели, и наши литагенты уже заключают контракты с авторами «Аэгны»… простите, с бывшими авторами. Сами понимаете, никому не выгодно, чтобы раскрученный маховик остановился, поэтому мы предлагаем вам заключить с нами контракт на долгосрочное сотрудничество…

А далее литагент ИСТРЫ обрисовал Вишнякову такие немыслимые перспективы, о которых Денис раньше и мечтать не мог. Переговоры должны были состояться через неделю в офисе издательства.

А на встрече Денис узнал, что как-то подозрительно быстро руководству ИСТРЫ удалось отсудить права на переиздание его четырех романов у сгоревшего издательства, и оно обещало платить за них неплохие авторские отчисления. Денис немедленно предположил, что Валентиныч, не будь дураком, перепродал ИСТРЕ права на книги по самой бросовой цене, деньги эти пошли на взятки юристам, которые разыграли форс-мажор с банкротством на самых щадящих условиях, и бывший шеф, вместо того чтобы пустить пулю в лоб, наверняка собирал чемодан, чтобы успокоить нервы где-нибудь на Майорке…

А дальше все покатилось по неплохой накатанной колее. Денис начал работу над пятой книгой про неистового варвара, «Последняя любовь Олафа». Иногда с сомнением открывал файл с романом про дьявола, вносил правки… и закрывал обратно.

А как-то субботним утром раздался звонок в дверь. На пороге… стояла Мирослава с детьми.

– Папка! – повис на его шее Ваня. – Папка, ты небритый!

«Общение с Богом похоже на общение ребенка с любящим отцом», – промелькнуло в памяти Дениса, но он был слишком занят, чтобы думать о Боге. Он задыхался. Но задыхался от счастья…

Катя стояла поодаль и смотрела в пол. Маленькие дети отвыкают быстро…

– Мира… – тихо, почти шепотом, сказал Денис, боясь отпустить сына, точно он мог растаять, как призрак, и во все глаза смотрел на жену. – Ты… ты вернулась или…

– Я и не уходила, – в тон ему, тихо ответила она. – Это, знаешь ли, мама придумала. Мамы, они иногда такое придумают… Ты меня на пороге будешь держать, Дениска?

Он засмеялся, ссадил Ваню на пол и обнял ее, все еще не до конца веря. Дьявол не солгал. Он вернул ее, вернул ему жену! И это абсолютно точно не фантом, это его Мира, ее тепло, ее запах…

– Никогда тебя больше не отпущу, – строго сказал он, словно шутя, но почувствовал уже не в первый раз, как потянуло в груди слева.

– Я смотрела эти новости, с пожаром, – шепнула мужу на ухо Мирослава, крутя пуговицу на его домашней рубашке. – Чуть с ума не сошла! Да, там сказали, что жертв нет, но это была последняя капля. Я вдруг поняла, что это такой бред, жить врозь… Я больше так не могу. Я больше так не хочу. Знаешь, какая у меня дома война была? Особенно с папой, конечно…

– Целуйтесь уже, – важно распорядился Ваня. – Мы с Катькой не будем подглядывать. Катька, пошли!

Происходящее показалось Вишнякову сказкой. Но почему же сказкой – вот она, его Мирослава. Живая, не марионеточный голос в трубке…

– А твой жених? – снова глухо спросил Вишняков.

– А жених-то как раз был! – внезапно рассмеялась Мира, а видя расширившиеся глаза мужа, расхохоталась еще пуще: – Это был просто супержених! Мамуля взяла дело в свои руки. Она так хорошо все придумала. Привела в гости сына своей старинной подруги, какого-то там бизнесмена и политика, и так радовалась, когда мы пошли в ресторан…

– Ты была с этим женихом в ресторане? – растерянно переспросил Денис.

– Ну, не бить же его с порога сковородкой или скалкой, – фыркнула Мирослава. – Так я только с тобой могу, а он-то мне кто? Короче говоря, слушай дальше. Я ему объяснила, что мы это с тобой решили вместе. Погрузить тебя в полный вакуум, для работы. И что у нас с тобой специальные сеансы связи, с молчанием в трубку. Что это наша с тобой игра, в которую ни в коем случае нельзя посвящать родителей.

– И он поверил? – упавшим голосом спросил Денис.

– Понимаешь, я сама в это поверила, – помолчав, серьезно сказала Мирослава. – Когда раздавались звонки, я всегда знала, что это звонишь ты. И я знала… знала, что мы с тобой все равно никогда не расстанемся.

– Я думал, что сдохну без тебя, – признался Денис, ощущая непривычную тяжесть в веках. Я даже хотел этого. Без тебя…

– Вот дурачок, – вздрогнула Мирослава.

Они ворковали, как много лет назад…

Все это было странно, но лишь на первый взгляд. И они оба мудро решили не углубляться в выяснения отношений, а просто радоваться тому, что они снова вместе… Потекли мирные семейные дни, словно и не было этого кошмара.

Но кошмар неожиданно вернулся.

Все та же петля. Жесткие щетинистые волокна царапали шею, и шатко было дощатое основание под ногами. Денис проснулся в холодном поту.

– Да что же это такое! – в сердцах воскликнул он и в испуге оглянулся – не разбудил ли жену. Но ее половина постели была пуста – скорее всего, Мира уже ушла гулять вместе с детьми, они ведь были ранними пташками… – Неужели… – пробормотал он в раздумье. – Неужели если я напишу то, что он хочет… это разрушит мир?

Писатель посмотрел на книжные полки. У него было несколько, на которых стояли исключительно приключения Олафа. Для подарков, для автографов. Целых несколько полок одного «Олафа». Денис же писатель, вот он и пишет…

Он засмеялся один в пустой квартире. Хохотал и хохотал, не в силах остановиться.

Все показалось ему не стоящим его нервов и страхов. «Дьявол в сердце ангела» – это просто книга. Просто очередная чертова книга!