Вишняков сел за макбук и принялся работать над романом «Дьявол в сердце ангела» – над его вторым вариантом, который называл про себя «Дьявол торжествующий».

Писатель был абсолютно спокоен. Все прежние страхи покинули его. В конце концов, не будет никаких «казней египетских», если даже он и сделает дьявола положительным героем. Что плохого случилось с самим Вишняковым за время их общения? Да только хорошее, если разобраться. Вся Денисова рефлексия, все его дикие поступки были только на его, Денисовой, совести. Дьявол не толкал писателя ни на поджоги, ни на убийства, ни на воровство, ни даже на хулу Господа. Просто обращал внимание на то, что несправедливо обходятся с ним самим. Ну так что же, имеет полное право. С Сатаной действительно обходились паршиво, приписывая ему все мировое зло, все мерзости, которые, если копнуть глубже, творили сами люди. Но с этим укоренившимся благостным самообманом нужно покончить раз и навсегда.

Да и потом… все-таки надо пересмотреть и взгляд на некоторые поистине жизненные вещи. Многие из них ханжески порицались, хотя имели место быть. И про это Денис тоже написал. Зачем лгать самим себе? В человеке заложено многое. Агрессия. Бисексуальность. Садизм и мазохизм. Желание подчинять и стадный инстинкт. Почему-то некоторые инстинкты, которые именно заложены природой, принято порицать. А принято кем? Общественным мнением, социумом. А социуму не всегда можно и нужно доверять. Сколько загублено жизней по велению догм социума, сосчитать невозможно. Догмы – вот что губительно на самом-то деле, а вовсе не «тлетворное влияние» Сатаны. Да если даже вспомнить ту дурацкую «черную мессу» под Миланом. Была попытка воспроизвести красивый мрачноватый обряд. Ну, петуху голову снесли. Подумаешь, петух. Резвились как дети… Агрессию же надо из себя куда-то девать? Да на футбольных матчах во сто крат хуже бывает. Там людей убивают обезумевшие фанатики. Из-за чего?! Подумать страшно – из-за игры в мяч… А тут – женщина, некогда бывшая красивой, но вышедшая в тираж – у нее, поди, и радостей-то в жизни осталось, что изобразить жрицу любви на темном алтаре. И вот это порицать? Не смешите меня…

…Уже через три дня Вишнякову позвонили из издательства ИСТРА. Оказывается, с Разуменко внезапно связались партнеры из Дании и предложили начать производство комиксов, посвященных Олафу… Это было невероятно удачное стечение обстоятельств. Никакая Варенцова им теперь помехой не была с ее амбициями и болезнями, неважно, настоящими или вымышленными. Новый проект напрямую обращался к автору приключений про неистового скандинава. Он, Денис, был востребован, собственной персоной, а не как довесок к «приме». Из коротких штанишек вырастал взрослый состоявшийся писатель, и это его собственная заслуга.

В связи с новым проектом штат художников решено было увеличить, и Денис мгновенно подтянул к делу Марию. Та в это время перебивалась милыми открытками, которые продавала через соцсети. Благодаря тому, что у нее сохранилась куча эскизов и наработок к несостоявшемуся совместному проекту с Варенцовой, а датским партнерам весьма приглянулась идея Вишнякова «омолодить» аудиторию и делать комиксы про героев-подростков, Марию взяли, и сразу в штат, что было почти беспрецедентным случаем. Все-таки она была замечательным художником, а не просто знакомой писателя…

Дела снова пошли в гору.

«Ну и что же получается? – думал Денис. – Кому я обязан всем этим? Кто пришел ко мне, пусть с диковинными видениями, которые я теперь могу расценить просто как шалости, не более? Господь? Нет, не Он. Его антагонист. Только мне, дураку, больше не надо бить себя в грудь и что-то доказывать жене, отстаивая свои позиции. Все равно не поверит. И не нужно… Вера. Вот она, вера. И ее результат – то, что я теперь с семьей. И еще другой результат, выраженный в дензнаках. И мне их на блюдечке принес – кто?.. В общем-то, я сам. Но моральная поддержка оказана кем? А-а, то-то…»

Мария неожиданно сдружилась с женой Дениса. Подсознательно Денис всегда этого хотел, как только сам познакомился с художницей ближе. Женщины были чем-то неуловимо похожи. Только Мира – его любимая и желанная жена, а Мария – словно сестра… Они обе несли умиротворяющий Дениса свет. Безотносительно религиозной темы. Как здорово, что Мария больше не произносила ни слова про храмы и прочее. Религия религией, но нормальное человеческое общение лучше ею не приправлять, это не перец…

Обе женщины быстро нашли общий язык и очень сблизились. Мирослава стала приглашать художницу поработать к ним домой. Вишняков совершенно не возражал. Он даже радовался, что подружки, уединившись для щебетания и забрав детей, частенько уходили или гулять, или просто в другие комнаты, а он мог спокойно заниматься своими делами.

Просто потрясающе. Об этом можно было только мечтать. А мечты воплотились сразу, как только Вишняков начал писать роман. Он просто снова стал работать. То, о чем ему упорно твердил Сатана. «Пиши, пиши, пиши…» Что плохого в этом требовании? Денис стал писать – и все принесли ему на блюдечке с золотой каемочкой. Семейное счастье, любовь, дружба, покой, достаток. Только с дружбой вот пока не сложилось, но Денис уже решил, что он наберется душевных сил и попросит у Мишки прощения.

«Неужели дьявол был прав? – мучительно размышлял Денис. – Почему он всегда прав?..»

Ведь от визита в храм мало что изменилось – разве что Марию встретил. Но ведь это просто знакомая, и она не могла повлиять ни на карьеру Вишнякова, ни на работоспособность. А после короткого небрежного разговора с «другом» откуда ни возьмись появились новые перспективы, вернулась жена… Вот это действительно было чудом, и чудо вот уже в который раз явилось не со стороны небес.

Работа над романом активно продолжалась, и дьявол был там уже стопроцентно положительным героем. Мирославу Денис в свою работу пока решил не посвящать. Это было самым разумным решением, и странно, что Вишняков не принял его раньше. В конце концов, кто в их семье писатель? И почему непременно нужно свою неоконченную работу обсуждать с кем-то? Разве он пишет эту книгу только для жены? По ее указаниям? Под ее неусыпной цензурой? Этого еще не хватало.

Но здесь Денис свалял дурака.

Макбук остался включенным, а распечатки неубранными. Да и работал Вишняков не в своем кабинете, а в гостиной. Поэтому он даже не смог бы упрекнуть жену, что она «сует нос не в свои дела». Ведь он никогда ничего не прятал от нее… ну, кроме своих любовных похождений, которые, впрочем, были далеко позади.

Вернувшись домой из магазина, куда выскакивал за хлебом, Денис застал Мирославу рыдающей.

– Малыш, что случилось?! – не на шутку перепугался писатель.

– Случилось… что могло случиться, кроме краха всего того, что мне дорого?! Случился опять твой прекрасный дьявол! – воскликнула она. – Гадость какая! Ты… ты совсем с ума сошел, чтобы писать такое! Это ведь люди читать будут! Ты… ты зачем… Нет, я не могу больше!

Мирослава вдруг вскочила и выбежала из комнаты, Денис даже опомниться не успел.

Денис, конечно, знал, что его жена довольно эмоциональна, помнил ее болезненную, но сдержанную первую реакцию на изменение романа, но такого всплеска не ожидал. Ему стало не по себе. Он поднял один из листочков, разлетевшихся веером, и прочел: «Женщины странно воспринимают пресловутые «походы на сторону». Они считают, что измена – это разрушение жизни. А разве разрушит жизнь простое прикосновение, мурашки по спине, взгляд в полумраке, мгновенная вспышка, острая сладость? Это простое гурманство, где обе стороны, закончив пиршество, спокойно расходятся по домам… Ведь если есть между двумя эта пресловутая любовь, то такие шалости не разрушат ее, а лишь укрепят – об этом говорят не только народные поговорки, но и дипломированные психологи. И «дьявольские козни» здесь совершенно ни при чем… А если в порыве страсти женщина шепчет мужчине: «Ты мой дьявол», разве она именно это имеет в виду? Нет, она говорит лишь об остроте ощущений, которая им почему-то утрачена с той, которая порицает и отрицает…»

Мирослава прочла именно это?.. И приняла на свой счет? То есть на счет того, что все эти образы имеют непосредственное отношение к их собственным отношениям? Да если даже и имеют. Впрочем, многие мужчины пожали бы плечами и сказали, что женщинам свойственно обострять то, что не стоит внимания, ведь это простая физиология…

– …Как у мартышки, – раздалось совсем рядом.

Денис выпустил листочек из рук, и тот бесшумно спланировал на ковер.

Вишняков даже не услышал, как рядом с диваном, на котором он сидел, кто-то остановился. Среагировал только на эти слова и последующее хлопанье в ладошки.

– Привет! – серьезно глядя на него, сказала Мария. – Извини, ты так ушел в себя, что мне пришлось отвлечь тебя аплодисментами. И ты снова думаешь вслух.

– Привет, – удивленно поднял он на нее глаза.

– У вас дверь настежь, – пояснила Мария. – Я сейчас в подъезде столкнулась с Мирой, она плакала. Я хотела ее остановить, поговорить, но куда там – она сразу поймала такси и уехала. Наверное, к родителям – Ванюша и Катя ведь у них сейчас, да?

– Да… – глухо сказал Денис.

– Ну что такое с вами, что случилось? – мягко спросила Мария. – Поссорились? Из-за чего?

От неподдельного участия в ее голосе Денис сам чуть не разрыдался.

– Вот из-за этого! – воскликнул он, чуть не плача. – На вот, прочти!

И он сунул ей листок. Мария взяла его двумя пальцами, внимательно пробежала глазами текст и молча перевела взгляд на Вишнякова.

– Что, ты тоже будешь меня осуждать? – с усталым вызовом спросил он.

Она помолчала и покусала губу.

Потом положила листок на кровать и достала из кармана плаща сложенную вчетверо бумажку. Не торопясь, развернула ее, разгладила на коленке, подняла к глазам, прочла, не торопясь:

– «Андрей, ты просто удивительный. Я даже не подозревала, что во мне осталось столько страсти, ведь я уже не девочка. Я помню прикосновение твоих пальцев к моим ключицам. Меня колотит крупная дрожь, когда я вспоминаю это ощущение, коленки подгибаются, и кружится голова. Словно выпила бокал шампанского. Твои руки такие горячие, будто под кожей не кровь, а огонь. Темный огонь. Он вспыхивает в глубине твоих глаз, которые мне теперь не забыть. Ты – мой дьявол. Почему, ну почему мой муж не может, не умеет быть таким? Впрочем, зачем ему быть таким. Такой у меня ты. И мы просто будем погружаться в море наслаждения, как и тогда, в первый раз. Ведь это просто игра, правда? Мне так нравится с тобой играть. Твоя Мирослава».

– Что?!

В лицо Дениса точно плеснули кипятком.

– Не может этого быть, она не могла… Дай сюда! – зарычал Денис и вырвал из рук Марии смятую бумажку.

Таблица какая-то… «Вишнякова М. И. Туфли на каблуках. Набойки…»

– Что это такое? – не понимая, спросил Денис растерянно и увидел, как испытующе смотрит на него Мария.

– Это квитанция, – спокойно ответила та. – Мы с Мирославой ходили чинить ее туфли. И плюс это мое воображение. Там, в том листочке из твоего романа, который ты мне вручил, было твое воображение. Или это реальность?

Писатель растерянно молчал.

– Почему тебя удивила реакция Миры на то, что она там прочла? – мягко спросила художница, присаживаясь на подлокотник дивана. – Ведь у тебя только что случилась точно такая же, только на мужской манер. Вот скажи честно, что ты ощутил, когда это прочел?

– Грязь, – не задумываясь, ответил Денис. – И предательство. Я почувствовал себя оплеванным.

– Ты подумал, что у Миры любовник, да? – спросила Мария.

– А что я должен был подумать?! – вспыхнул писатель.

– А что Мирослава должна была подумать, когда прочла, что ее любимый муж пропагандирует, как ты сам выразился, грязь? – пожала плечами Мария.

Вишняков не сразу нашелся с ответом:

– Но ведь это… Это ведь просто книга!

– А это просто квитанция, – пожала плечами Мария. – И потом, «просто» книг не бывает, тебе ли не знать этого. И «просто» фильмов, и «просто» картин тоже. Все, что мы называем «культурой», «искусством», – это отражение нашего внутреннего мира. Зачем мы творим? Чтобы что-то привнести в этот мир. Ты сам говорил, что Олаф – единственный друг, который у тебя остался…

– Я это говорил? – удивился Денис.

– Говорил, – кивнула Мира. – Денис, ты же не студент литфака, подрабатывающий литературным негром! У тебя дар. Талант. Значит, написанное идет именно из глубин души. И что же Мирослава увидела в твоей душе? Готовность предать. И совет остальным мужчинам, как лучше предавать. Нет, точнее, подсказка мужчинам, что это как бы и не предательство вовсе. А простая физиология. Как у мартышки.

Вишняков молчал. Когда молчать стало уже совсем неприлично, он рассказал про свой роман о дьяволе.

– Даже так… – тихо проговорила Мария, глядя ему в глаза. – Тема, конечно, вечная… Тема спорная. Сколько люди живут, столько они и будут думать на тему высших и низших сил. И спорить. Хорошая тема. Но трудная.

– Настолько трудная, что я его буду писать вечно, этот роман, – сердито буркнул Денис. – И никогда не завершу.

– Никогда не говори «никогда», – мягко возразила художница, присаживаясь на корточки и собирая рассыпавшиеся по полу листки.

Писатель присоединился к ней, и несколько минут они молча всматривались в номера страниц и раскладывали текст по порядку.

– Денис, а почему ты говоришь, что будешь писать его вечно? – полюбопытствовала художница. – Ведь тема действительно настолько интересна… Мне кажется, она должна привлечь многих читателей, и книга на прилавках не залежится. И я уже вижу, как это можно нарисовать…

– Понимаешь, Мария, – глядя куда-то в сторону, ответил Вишняков. – Мира, может быть, говорила тебе… а может быть, и нет, не знаю, как далеко вы, женщины, в откровенностях заходите… Ведь вариантов романа два.

– Я… знаю, – помолчав, ответила Мария. – И в первоначальном варианте дьявол оказывается поверженным.

– Вот именно, – подхватил Денис. – Но это штамп, стандарт. Чем плох другой финал? Почему не повернуть мысли людей в другое русло? Заставить задуматься?

– Задуматься о чем? – Мария подняла на него взгляд, заглянув прямо в глаза Дениса. Этот простой вопрос поставил его в тупик. Он словно мимоходом взглянул в зеркало и увидел там… собственный затылок.

– Денис, а ты сам-то уверен в том, что говоришь? – понизив голос и странно, будто изучая, глядя на него, спросила художница. – Я понимаю, что любому художнику, что бы он ни делал – писал ли картины, романы, ваял скульптуры, – хочется быть оригинальным. Но, видишь ли… именно в этой теме нужно проявлять особую осторожность.

– В смысле? – спросил Денис.

– Ну, ты же сам произнес только что: «повернуть мысли людей в другое русло», – сказала она. – Это же самая настоящая пропаганда получается. Но пропаганда чего? Зла? Хаоса? Разрушения? Насилия? Грязи? Предательства? Представь себе, что твою книгу прочитают. Писатель – это словно маяк, словно путеводная звезда, люди всегда следуют за ним. Но встречаются такие таланты, которых лучше бы не было. Адольф Шикльгрубер был неплохим художником и гениальным оратором. Он мог рисовать, но ему интереснее показалось разглагольствовать. В результате каждый пятый житель нашей страны безвременно погиб, равно как и каждый пятый немец. Хотел ли он этого? Может, иногда стоит как-то сдерживать свой гений, чтобы он не натворил… такого? Разве ты хотел бы, чтобы зло вырвалось со страниц твоей книги на улицы?

Денис молчал. Мария вновь разбудила в нем сомнения, которые то дремали, то вновь поднимали голову.

– Мирочка мне рассказала, как ужасно вы поссорились как раз из-за этого второго варианта, где дьявол торжествует. Мне не забыть ее слова: «Это представляется мне концом света. И как жаль, что зачинателем армагеддона оказывается твой собственный любимый муж… Мне кажется, что его кто-то заморочил».

– «Заморочил»… – шепотом повторил Вишняков.

Не в силах усидеть на месте, Денис встал и заходил по комнате. Можно подумать, он сам себе этого не говорил! Что его заморочили… Но, собственно, в этой заморочке столько логики, что опровергнуть будет довольно трудно. Логики! А не эмоций. Эмоции подчас могут разрушить все. Именно эмоции… Но…

– А теперь постарайся отвлечься и подумать, с чего бы тебе вдруг пришла эта маниакальная идея издать такой роман? – продолжала Мария спокойно, безо всяких, кстати, лишних эмоций. – Может быть, кто-нибудь решил это за тебя?

Тон Марии был такой, что у Вишнякова похолодела спина. Словно его рассекретили. Или ей вправду что-то известно о его встречах с дьяволом?

Теперь уже он испытующе взглянул ей в глаза, но она спокойно выдержала взгляд.

– Я понимаю, в чем ошибка, – кивнула она. – В эту ошибку, уверяю тебя, впадают многие. Ты просто пишешь о дьяволе как о человеке. Ты сам настолько человечен, что тебе трудно представлять его как-то иначе. Но, пойми, дьявол не человек.

Денис остановился, словно наткнувшись на невидимую стенку, которая вдруг оказалась перед его носом, и посмотрел на художницу. Это как-то не приходило ему в голову…

Она кивнула:

– Представь себе, что за одним столом с тобой сидит чудовище. Чужой Ридли Скотта. Но даже чужой не так чужд нам, как Сатана. Он не друг, не сосед, даже не политик, президент или король, которого можно… ну, я не знаю, перевоспитать или переубедить. У него века опыта и века горделивой спеси, в которой он всех считает ниже своего достоинства. Если он снизойдет до того, чтобы говорить с кем-то, – в душе он будет ненавидеть того, перед кем, возможно, станет заискивать или даже раболепствовать. Ненавидеть потому, что вынужден общаться с кем-то низшим. Потому с дьяволом нельзя договориться, как нельзя договориться, например, с пожаром, чтобы он пощадил твой дом. Или, к примеру, издательство…

Денис неожиданно почувствовал приливший к щекам жар. Издательство… Это же просто слова, сказанные в сердцах! Но и не просто слова… Он был так зол тогда. И это случилось как раз из-за очередного разговора с шефом о романе «Дьявол в сердце ангела». Совпадение? Ну да, конечно… Эти слова были услышаны. Кем? Ясно кем… Денис был зол. Дьявол – это зло. И издательство сгорело. Логика… Да, кто-то мог кинуть окурок в сторону, не глядя, сквозняк мог потянуть искорку к углу, заваленному пачками, завернутыми в крафт… Но причина?! Его, Дениса, злое пожелание и возможности «друга с той стороны»… Которого не просили ничего сжигать, но кто радостно подхватил чужую мысль и отправил ее в сферу реальности.

Слова, как выразилась Мария, вырвались на улицу, и некто в царской диадеме подхватил их, превращая в пламя настоящего пожара! Пожара, в котором могли погибнуть люди, и не погибли по чистой случайности! Как же осторожны должны быть люди и в словах, и в помыслах! Ведь, получается, можно разрушить целый мир из-за неосторожного слова…

А слово писателя – это килослово, мегаслово – по аналогии с мощностью ядерного боеприпаса. Мегатонна – это миллион тонн тротила, а тонна тротила способна разнести городской квартал!

И такую мощь он готов был отдать… кому?

– Дьявол не может сам творить, потому единственное его желание – разрушать, – эхом подхватила Мария. – Он подарил людям оружие, научил их воевать – это достоверный факт. Библия называет его «человекоубийцей искони» – и это не простые слова – сама смерть пришла в мир только потому, что он пожелал, чтобы совершенное творение не могло быть совершенным вечно… Но враг страшен не только тем, что может разрушить нечто материальное, или даже убить. Главная его страсть – разрушать души. Но он никогда ничего не делает своими руками, у него нет такой власти. Он тростинку сам не переломит, но зато может одурманить настолько, что люди, как глупый кот из басни, сами начнут разрушать – в угоду ему! Там, где он пролезает в щель, очень скоро начинается нечто страшное – смерть, насилие, предательство – а он и ни при чем. Не он чиркал спичкой в «Аэгне». Пожар случился от окурка. Рассказать как?

– Как? – словно завороженный, спросил Денис. В словах Марии он внезапно почувствовал силу не меньшую, чем в тех, что произносил «друг с той стороны».

– Кто-то бросил окурок, – сказала Мария. – Неважно кто. Этот человек мог выйти на улицу и покурить. Мог вообще не курить, это только кажется, что бросить сложно… неважно. Важно то, что мысль покурить среди легковоспламеняющихся материалов (на складе хранилось некоторое количество химикатов) совершенно безопасна, а запреты – никому не нужные догмы.

Денис вздрогнул. А Мария продолжила:

– А ведь эти догмы написаны буквально пеплом и кровью, и религиозные отличаются от догм безопасности только тем, что там более сложные причинно-следственные связи. Прости за грубость, как в анекдоте про Вовочку и мопед. Не все лежит на поверхности, и иногда лучше просто делать как принято.

Потому что мы считаем дьявола человеком или инфернальным чудовищем, но он не таков. Он – дух, его существование не материально. Он – злой гений, он вдохновляет, да еще как, но только на самое худшее – разрушение, убийство, предательство, обман. И если о Боге говорят, что Он есть Свет и Любовь, то дьявол – это полная ему противоположность.

– Мария, – беспомощно произнес Денис, – но… но ведь он…

Вишняков осекся. Ни в коем случае нельзя ей признаваться. Никому нельзя признаваться в том, насколько глубоко Денис увяз в общении с другой силой и насколько она начала его поглощать. Зачем этой хрупкой женщине такие знания? Неужели он опустится до того, что спихнет на эту хрупкость задачу, непосильную даже для мужчины?! Нет. Он должен справиться сам. А вот справится ли? Что же ему делать?

Он опустил голову на руки, закрыл ладонями лицо.

– Во тьме ты не отыщешь света, ведь где есть свет, не будет тьмы, – мягко сказала Мария. – И это не очернение. Очернить можно лишь человека. Он же, повторяю, не человек, он, если хочешь, идея, концепция, воплощенное зло. Он многолик. Он может прикинуться человеком и напеть сладчайших песен. О, на это он мастер, не зря его назвали лукавым. Может, тебе не приходила в голову эта простая мысль, но лукавство – это не ложь, это много хуже. Это яд, завернутый в красивую обертку и поданный в виде изысканного лакомства. Его ложь может на сто процентов состоять из правды, но не будет правдой, поскольку в ней не хватает главного. Главное – это любовь. Если нет любви, то все слова превращаются в ложь, все чувства – в фальшивку, все поступки – в театральное позерство. И самое страшное – потерять любовь в самом себе. Именно этого и боится Мирослава…

– Ты так говоришь о нем, словно знаешь его лично, – не удержался Денис.

Мария смотрела на писателя, не говоря ни слова. Ее глаза странно лучились, и в них было… Денис внезапно вспомнил себя маленького. Он очень обидел маму, несправедливо обидел, из-за какой-то ерунды наговорил ей много злых слов. И она смотрела на него – вот так. Не с укором, не со скорбью, а… с какой-то вселенской любовью. И точно так же молчала. Вишняков первым отвел взгляд.

Сейчас ему мучительно хотелось выпить. И он прекрасно понимал, что делать этого ни в коем случае нельзя. И это к лучшему. Слишком долго он прятался в алкогольных глубинах от правды. От той простой правды, которую давно, еще в ту первую ссору, сказала ему Мирослава, а теперь повторила Мария. А он знал с самого начала.

В «Торжествующем дьяволе» не было любви. В «Олафе» она была – несмотря на то, что вещь, по сути, была проходняком, Денис любил эту сказку для взрослых. И первую версию «Дьявола в сердце ангела» он любил.

А перевернутую книгу так и не сумел полюбить.

– Тебе надо встряхнуться, – внезапно сказала Мария. – Например, сменить жилье. На время.

– Ага, точно, – невесело усмехнулся Вишняков.

– Но это правда помогает, – настаивала она. – Ты же сам знаешь. Перемена обстановки – лучший способ перебороть стресс. А то, что вы оба в стрессе, это очевидно.

– На Багамы смотаться? – невесело пошутил Вишняков, хотя ему было не до шуток. – Вот только на Багамы мне не хватало. Чтобы медузы искусали…

– Зачем же так далеко? – рассмеялась художница. – Есть прекрасный вариант – дача. Твоя тебе поднадоела, у Мирочки сейчас, понятное дело, лучше не показываться, а то наломаете оба дров… А ко мне тебе поехать в самый раз – у меня дача в Крылатском, недалеко.

Вот это был неожиданный поворот. Хотя… Почему нет?

– Я теперь там бываю редко, – продолжала Мария. – Да и тяжело на два дома жить. А дома – это не квартиры, им нужно присутствие живого человека, знаешь ли… Вот и поможем друг другу. Ты поможешь домику, а он поможет тебе. Да ты не переживай, дача хорошая, там даже все удобства есть. В сарай бы я тебя пригласить постеснялась…

– Не знал, что в Крылатском есть дачи, – сказал писатель. – Твоя собственная, или…?

– Отца, – коротко ответила Мария. – Но ты вряд ли его увидишь, у него слишком много дел, чтобы заниматься еще и дачей. Поэтому не бери в голову, просто расслабься.

– Тогда поехали, – решительно согласился Вишняков, вставая. – Незачем тянуть кота за хвост, ехать так ехать.

– Ну вот! – засмеялась Мария. – Слова не мальчика, но мужа. Собери то, без чего совсем не сможешь, и поехали. Машина на ходу?

– Конечно, это ж не старая моя развалюха… Сейчас, только возьму пару рубашек, полотенца какие-нибудь…

– Про полотенца не беспокойся, там все есть, – беспечно махнула рукой Мария. – Там вообще все есть, да и магазины под боком. А самое главное, там тишина и интернет. Возьми макбук и телефон.

– Мария, ты просто ангел, – поблагодарил Вишняков от души.

– Ты даже не представляешь, насколько ты в точку попал, – улыбнулась художница.

Денис молча показал большой палец, спешно побросал в сумку пару смен белья, носки, свитер и две новые рубашки в упаковках. Мужчины долго не собираются…

Доехали быстро, им повезло не торчать в пробках. Дом и в самом деле был удивительным. Создавалось впечатление, что строили его давно, наверно, еще в прошлом веке, но он абсолютно не обветшал, точно годы его пощадили. Несмотря на винтажный облик, внутри все было устроено под день сегодняшний: кухня оснащена по последнему слову техники, ванная…

Вишняков присвистнул:

– Это много круче, чем наша городская квартира…

– Тут тебе будет спокойно, – улыбнулась Мария. – А самое главное для человека вообще и писателя в особенности – это душевный покой.

Поездка на дачу Марии и в самом деле стала удачным решением. Там было тихо, несмотря на близость к городу, и удивительно спокойно и светло. Там хорошо работалось и спалось.

С появлением Марии в жизни Дениса туда вошли свет и надежда. Да, с Мирославой все снова перекосилось, но Денис всем сердцем верил, что все выправится. Мария, которая не переставала с ней общаться, была настоящей миротворицей. Она говорила Денису, что они помирятся, только нужно немного времени… и в том числе на размышления о странном романе.

Дениса вновь начало раскачивать, как на качелях. Он мучился и не знал, на что решиться. Два финала. Две позиции. И он, зависший между ними, словно «Арго» между Сциллой и Харибдой… И Мария, мечущаяся между ним и его женой, как почтовая голубка. Она приезжала и иногда привозила Денису то теплые носки (которые связала Мирослава), то Катюшкины рисунки (Катя вдруг увлеклась рисованием под влиянием самой Марии).

– Мария, зачем тебе нужно с нами возиться? – один раз напрямик спросил ее Денис, когда она в очередной раз привезла ему баночку малинового варенья, сваренного тещей.

Художница посмотрела на него так, словно он сморозил какую-то глупость.

– «Нужно» – в данном случае слово неудачнее некуда, – пожала плечами она. – Мне вон нужно ботинки зимние починить. А вас я просто люблю обоих, наверное. Нет, не просто обоих, всю вашу семью. Вот начну свою личную жизнь – сразу всех вас брошу и тебя, Денис, с дачи выгоню. Засиделся тут, как сыч в дупле, никуда не выезжаешь! Да знаю, знаю по себе – тут очень хорошо работается.

Она легко засмеялась, и Денис тоже вдруг почувствовал легкость, словно рядом была его сестра, которую он не видел с самого детства и очень соскучился. Только одна тень омрачала эту легкость сегодня.

– Ты, я вижу, в город собираешься? – спросила Мария после того, как они пообедали пакетным супом, который наспех соорудил Денис. – Подбросишь меня?

Писатель удивился. Он ничем своего намерения не выдавал, но действительно собирался, и Мария откуда-то об этом узнала. Он хотел наведаться к старичку-историку, Виктору Семеновичу. Они не виделись уже порядком, не звонили друг другу, и Денис с утра чувствовал какое-то смутное беспокойство. К обеду оно почему-то усилилось, писатель заторопился. Собрал для старика гостинцы – зефир и мармелад, которые тот любил, молочный улун (историк прикипел к этому напитку), и они тронулись в путь.

Машина, как назло, все время застревала в пробках в таких местах, где пробок отродясь не бывало. Денис сквозь зубы чертыхнулся, но Мария положила ладонь на его руку, молчаливо успокаивая.

– Хочешь, я с тобой схожу? – предложила она.

Денис почему-то испугался. Причем неизвестно чего. Словно Марии от этого визита могло бы стать не по себе, причем не старичку, а именно ей. Мысль об этом была странной, неприятной, давящей. Отчего-то зазвенело в ушах.

– Спасибо, – помедлив, ответил он. – Визиты к старикам дело такое… напряженное. Давай потом лучше сходим в кафе. Я тебе позвоню. И пожалуйста, позвони Мирославе.

– Да уж позвоню, – глядя на него непонятно, отозвалась она. – Смотри, будь осторожен. Береги себя.

От ее слов холодок пробежал вдоль позвоночника.

– Куда тебя подбросить? – сменил тему Денис.

– А вот тут книжный, у метро… Останови, пожалуйста, здесь, хорошо?

Отъезжая, Денис оглянулся через плечо. Фигура Марии в светлом плаще стояла неподвижно. Женщина проводила взглядом его машину, подняла руку в прощальном жесте, слегка помахала. Ему почему-то вновь стало не по себе.

Некоторое время он спокойно ехал по улице, но отвлекся от дороги и задумался, ушел в себя и… перестал узнавать город. Только что Вишняков прекрасно знал, куда повернуть, как срезать путь, как проехать через дворы… и вдруг какие-то неказистые дома, чахлые деревья по обочине.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Денис и постучал по навигатору. Навигатор барахлил, на дисплее заскакали пиксели. Внезапно поднявшийся ветер взвихрил серый песок с мусором, и в лоб машины полетели бумажки, застучали мелкие камушки, потом большой лист газеты совершенно облепил стекло, закрывая обзор. Хорошо хоть стекла были подняты. Вишняков выругался, резко вывернул руль от неожиданности, потом догадался включить дворники. Газетный лист смяло и смело в сторону. Погода резко испортилась, поднялся ветер – даже не ветер, а шквал. Странно, из МЧС обычно исправно приходили СМС-уведомления о подобных локальных катаклизмах…

Где он находится, Денис по-прежнему не понимал. Перед ним было шоссе совершенно без машин и людей, по обеим сторонам тянулась серая пустошь. По асфальту, подскакивая, катились пустые пластиковые стаканчики, бутылки, прочий легкий бытовой мусор. Город исчез, как не было. Вишняков начал подозревать, что дело нечисто, точнее дело в нечистом… Но как поступить в такой ситуации, он не знал. Нет, конечно, он мог бы, как обычно, сказать: «Помоги», и дьявол запросто возник бы рядом с ним на пассажирском сиденье, угостил швейцарским шоколадом, возможно, поставил бы рядом свежезаваренный кофе в бумажном стаканчике с крышкой…

Но Денис не торопился его звать. Он напряженно думал, что стало причиной сегодняшней фантасмагории. Вроде бы он ничего такого не делал… или делал? Писал роман… Поссорился с женой в очередной раз… Разговаривал о дьяволе с Марией…

Бац!

В лобовое стекло что-то сильно ударило – что-то тяжелое, мягкое, темное. По стеклу поползли алые струйки, ветер размазывал их по стеклу. Машина вновь вильнула, визгнули тормоза. Денис поспешно остановил машину, выскочил… На лобовом стекле распластала крылья разбившаяся о него ворона. Клюв ее был раскрыт, голова вывернута в сторону, черный остекленевший глаз смотрел прямо на писателя. Вишняков протянул руку с намерением отбросить птицу в сторону, как вдруг из горла ее раздалось хриплое карканье, а глаза заволокло синей пленкой. Писатель отшатнулся, ударился о машину локтем, зашипел от внезапной боли.

Небо потемнело, застлалось взявшимися откуда ни возьмись тучами, ветер набрал силу и швырнул Денису в лицо пригоршню сухой едкой пыли. Пыль набилась в ноздри, а когда он закашлялся, попала и в рот. Это было отвратительно, и Денис согнулся пополам, отплевываясь. Пыль попала еще и в глаза, и несколько секунд он протирал их, ничего не видя вокруг. Внезапно воздух наполнился шелестом, хлопаньем крыльев, что-то стукнуло писателя по плечу. Разлепив глаза, он увидел мчащуюся на него темную массу… Огромная стая птиц неслась на Вишнякова, словно в фильме Хичкока. В панике Денис дернул ручку двери, но ту, как назло, заклинило. По плечам и спине забарабанили мягкие глухие удары, а затем он ощутил резкую боль за ухом – чей-то клюв, похоже, добрался до него. Потом еще один, и еще. Денис в ужасе дергал ручку двери, которая совершенно не собиралась открываться, а затем, сдавшись, в панике бросился под днище машины. Там, внизу, было относительно спокойно, только слышалось обезумевшее карканье, сочные шлепки о металл мягкого и живого, и машина над ним стала ощутимо подрагивать.

«Господи, какой ужас! – обреченно подумал Денис. – И какая глупая могла бы быть смерть… Неизвестно где, заклеванный воронами…»

Он засмеялся и заплакал одновременно.

– В руки Твои, Господи, вручаю душу и тело мое… – вдруг вырвалось у него.

И тут же царящий снаружи хаос прекратился, сделалось тихо. Потом в эту тишину стали по капле просачиваться привычные городские звуки. Вот мирный треск мотора, вот далекая сирена «Скорой помощи», вот басовитый и резкий стрекот мотоцикла с оторванным глушителем.

Спустя несколько секунд Денис рискнул открыть глаза. Он лежал на асфальте под своей машиной и видел из-под днища идущие мимо ноги бесчисленных прохожих. Вот какие-то кроссовки остановились совсем рядом.

– Эй, помощь нужна? – раздалось сверху.

Вишняков, кряхтя, выкарабкался наружу, сознавая, сколь нелепо и дико он выглядит, и посмотрел на обладателя кроссовок, высокого парня. Тот присвистнул:

– Ого… Тебя что, куры клевали? Нет, правда, помочь?

– Вороны. Спасибо, я сам как-нибудь… спасибо, – услышал писатель свой голос словно со стороны.

– Кровь у тебя тут, – показал ему парень куда-то на шею, и Денис машинально коснулся рукой, почувствовав боль. На пальцах действительно осталась кровь.

– Аптечка у тебя есть? – деловито спросил парень; не получив ответа, молча открыл заднюю дверь и достал коробку с красным крестом.

– А у тебя, похоже, шок, – заметил он, колдуя над аптечкой и, кажется, что-то доставая оттуда. – Подожди-ка… перекись вижу, отлично.

Денис ощутил на шее прикосновение чего-то прохладного и влажного и невольно вздрогнул.

– Не дергайся, это не йод, – засмеялся парень. – Даже щипать не будет.

И действительно, не щипало. Перекись не щиплется, это Вишняков знал еще с глубокого детства…

Парень молча и быстро обработал невидимую для Дениса ранку, заклеил ее нашедшимся в той же аптечке бактерицидным пластырем. В это время писатель подозрительно осматривал свою машину, искал следы нападения ворон, но ничего не находил. Лобовое стекло оказалось чистым, а ведь об него разбилась довольно крупная птица… «Понятно. Вот такие у господина дьявола нынче развлечения», – с горечью подумал Денис. А ведь для «друга со стороны» это были так, семечки…

Парень между тем выбросил испачканные кровью и грязью марлевые тампоны в стоящую неподалеку урну.

– Наверное, за железку какую-то задел, когда под брюхом машины лазал, – туманно пояснил Денис.

– Ты брюхо своей машины консервным ножом, что ли, вскрывал? – усмехнулся нежданный помощник. – Железки… надо же…

– Ну… или поцарапался о камень, – еще более туманно предположил Вишняков, отводя взгляд.

– Что же с тобой все-таки произошло? – задумчиво глядя на него, спросил прохожий.

Вопрос прозвучал риторически, и писатель промолчал.

– Умыться бы тебе не помешало, – дружески заметил парень Денису. – И если это птица, на что чертовски похоже, сходи в поликлинику. Противостолбняк поставить надо в любом случае и сдать на бешенство. Я такие вещи видал, во вторую чеченскую. Но только в Москве вроде вóроны не водятся, а у ворóны клюв поменьше.

– Спасибо, – неожиданно для себя сказал Денис. – Зайду обязательно.

– Ну и правильно, – кивнул парень. – И вообще… Береги себя.

От неожиданного совета Денис вздрогнул, но парень уже уходил и быстро слился с толпой. Это же говорила ему и Мария…

Он извел пачку влажных салфеток, пытаясь протереть руки и хоть как-то почистить одежду. После чего придирчиво рассмотрел себя в зеркало (объяснения с Виктором Семеновичем в его планы не входили; он совершенно иссяк и вряд ли смог бы сочинить о своем потрепанном виде более или менее удобоваримую байку) и наконец тронулся.

…Но байка не понадобилась.

На звонок в квартиру историка долго не реагировали. Но когда через несколько минут послышалось еле слышное шарканье и дверь тихонько заскрипела, приоткрываясь, Дениса взяла оторопь.

Виктор Семенович выглядел как собственная тень. Он исхудал, осунулся, постарел, казалось, лет на двадцать и взглядом напоминал затравленного зверька. Он, шаркая и не сводя глаз с писателя, отступал в глубь квартиры, точно безмолвно приглашая следовать за собой.

– Вы заболели, Виктор Семенович? – участливо спросил Денис, выкладывая на кухонный столик гостинцы и бросая на хозяина квартиры быстрые, но внимательные взгляды. Что-то с ним было не так… – Простите меня, что долго не давал о себе знать… Может быть, чем-то помочь или…

Тот молчал, а потом, как будто смирившись с происходящим, медленно кивнул.

– Спасибо вам, дорогой мой. Хорошо, что вы пришли, – надтреснутым и безразличным голосом сказал историк, глядя на писателя поблекшими, помутневшими глазами.

Трясущимися руками он вцепился в столешницу; перебирая по ней пальцами, дошел до стула, опустился на него.

– Я бы мог… сказать… что не стоило беспокоиться… стоило. Сегодня стоило.

Вишняков кинулся было к нему, но профессор слабо отмахнулся:

– Не из-за меня. Из-за себя самого… Вас словно привел… какой-то добрый ангел…

Внезапно за окном послышался далекий звук. Точно опрокинулся ящик с каменными шариками, и они разом раскатились.

– Гроза? – пробормотал Вишняков.

На улице ощутимо потемнело.

– Сейчас… начнется… – устало проговорил старик. – Вас не затруднит поставить чайник? И заварить чайку, разговор может быть долгим, насколько это возможно… Мне, стыдно сказать, и двигаться-то сейчас сложно…

– Сейчас-сейчас, – заторопился Вишняков. – Так, может быть, врача все-таки?

– Мне недолго осталось, Денис, голубчик, – произнес историк, глядя куда-то поверх головы писателя, и того поразило, насколько выцвели глаза несчастного и как дрожат руки. – А теперь-то уж и подавно… Мне даже сидеть сейчас трудно. Вы позволите мне… прилечь?..

– Да-да, – заторопился писатель, помогая старику дойти до его ветхого диванчика.

– Я уж поруковожу вами немного напоследок, хорошо? – попросил Золотарев. – Уважьте старика…

– Все, что угодно, Виктор Семенович, ну что вы, – отозвался Денис, не на шутку встревоженный.

– Хотя и не разговор это, а скорее исповедь, – добавил тот. – Но прежде чем мы начнем, возьмите, пожалуйста, со стола блокнот и спрячьте его в карман. Это то, что понадобится для вашего романа. Последний мой дар, итог всех моих трудов.

Пока Вишняков выполнял просьбу (на ум некстати пришли давным-давно сказанные слова Маргариты: «Прежде чем приказывать, научись повиноваться»), историк молчал, собираясь с мыслями и силами. Спрятав блокнот, обернутый, кажется, в газету, Вишняков засуетился, собирая на стол к чаю.

– А теперь сядьте и слушайте, – твердо сказал историк, и Денис повиновался, так неожиданно властно это прозвучало из уст совершенно обессилевшего старика. – Итак, наше знакомство началось довольно странно, не правда ли? – начал профессор наконец. – Нестандартно, по крайней мере. Я многое вам о себе рассказал, но не все. И теперь тороплюсь исправить ошибку. Говорят, исправить можно все, кроме смерти… Как вы думаете, сколько мне лет?

– Ну… – удивился Денис неожиданному вопросу и смутился – очень уж сдал старик. Но говорить с ним об этом было бы неловко. – Выглядите вы на семьдесят, плюс-минус. Только сейчас кажетесь усталым очень…

– Мне сто двадцать два года, – прервал историк.

Денис пораженно уставился на него, но быстро опомнился. Чего-то в этом роде он и ожидал. Какого-то подвоха…

– Он отнял то, что дал… Вот я и тороплюсь, – туманно продолжал Виктор Семенович. – Потому что в любой момент это может закончиться. Изношенный мотор из последних сил толкает сгущающуюся кровь. Итак, слушайте. Не буду пересказывать вам мою биографию, слишком долго получится. Теперь я могу назвать имя моего благодетеля, того, кто дал мне путевку в жизнь. Звали его Яков Блюмкин. Если вам незнакомо это имя, то уж Николая Рериха вы знаете наверняка. Я был в их группе, но в силу слабого здоровья – в двадцатых перенес туберкулез и тиф только чудом не помер тогда… Хранил меня он, от всего хранил, от плохого, но и от хорошего… Так вот, в силу слабого здоровья – я отвечал за архивную работу в обеих столицах. Потому меня и не чикнули в тридцать седьмом, когда остальных подчистили – кому нужна архивная крыса? А в архивах… – старик закашлялся, – в архивах хранится такое… Вот только никому неохота в старых бумажках копаться. Когда я случайно несколько лет назад услышал из уст одного из современных писателей о романе «Дьявол в сердце ангела», это заставило меня насторожиться. Дело в том, что это название уже всплывало в мировой истории литературы в разные эпохи, в творчестве разных писателей, но лишь эпизодически, поскольку книга так ни разу никем не была издана.

– Вот как! – воскликнул пораженный писатель.

– Да, – подтвердил историк. – И это далеко не все, но слушайте дальше. Меня чрезвычайно… заинтересовал… этот факт. Видите ли, после войны я был одним из тех, кто разбирал трофейные немецкие архивы. Для вас наверняка не секрет, кто стоял за спиной у Гитлера.

– Если верить желтой прессе, кто там только не стоял, – ответил Денис. Его поражало, что с началом «исповеди» силы словно вернулись к Золотареву. Наверно, ему действительно очень нужно было исповедаться.

– Скажем так, это были оккультные силы, – продолжил историк. – Аненербе, общество Врил. Не могли вы не слышать этих названий. Мне досталась на разборку часть архива, предположительно имеющая отношение к Аненербе. Нашли эти документы на затопленной подлодке у берега острова Рюген. Я быстро понял, что эти документы, хоть и были маркированы символикой Аненербе, куда более старинные. Там хранились манускрипты тамплиеров, тевтонцев, розенкрейцеров, множество оккультных трактатов, от одного вида которых любого западного дьяволопоклонника хватил бы удар. И среди этого добра оказалось пространное письмо Гете неизвестному, которого он именовал хорошо известным русскому читателю именем Воланд. В письме писатель отказывался от контракта и заявлял, что «больше никакая сила не заставит меня писать то, что Вы предлагаете». На первый взгляд вполне обычная переписка писателя с заказчиком – но что она делала в архивах Аненербе? Заинтересовавшись этим, я стал искать уже целенаправленно, и мои поиски увенчались успехом, будь он проклят, этот успех. У нас мало времени, потому скажу без обиняков: я узнал, что через определенный непостоянный промежуток времени, зависящий от взаимного расположения звезд, дьявол в человеческом обличье пытается заключить с кем-нибудь из смертных, имеющих литературный талант, договор на создание книги, которая бы перевернула все представления о роли Сатаны в религии и в мире…

За окном снова послышался грохот, теперь уже гораздо ближе и громче.

– Вроде бы не обещали сегодня грозы… – пробормотал Денис.

– Сомневаюсь, что это гроза, – прервал Золотарев. – Не обращайте внимания, дорогой мой, сейчас может быть еще и не то…

Денис вспомнил свое приключение с воронами и умолк. Он давно уже понял, что его так называемый «друг» способен, по крайней мере, на многое. Но вычислить, чем это все может для них обернуться, не представлялось возможным. Оставалось наблюдать, ждать… и думать.

– Не правда ли, все это вполне… литературно? – усмехнулся Виктор Семенович. – А теперь еще и кинематографично. Как говорится, со спецэффектами… Так вот, созданием этой книги занимались величайшие литераторы мира – как вы понимаете, из этого творения выросли и «Фауст», и «Мастер и Маргарита», и много чего другого, включая памятники античной и доантичной литературы. Но книга ни разу не была закончена. А теперь за ее написание взялись вы, мой друг…

Наступило непродолжительное молчание, а за окном вдруг разразился такой ливень, что струи его, казалось, вдавят внутрь оконные стекла. Комната погрузилась в сумрак, завывал ветер и гнулись верхушки деревьев.

– И был большой и сильный ветер, раздирающий скалы, сокрушающий горы, – еле слышно прошелестел старик, и молния, сверкнувшая за окном, внезапно осветила его иссохшее лицо синей жутковатой вспышкой, – но не в ветре Господь…

– Да… Действительно… – неуверенно произнес Вишняков. – Так, допустим, да, он меня выбрал… что с того?

– Что с того, спрашиваете вы? – прикрыл глаза историк. – Вы наивно полагаете, что сами придумали сюжет этой книги?

– Ну… конечно, сам, еще в институте, – пробормотал Вишняков.

Историк устало улыбнулся.

– Конечно. Как же иначе. Сам… – еле слышно проговорил он. – Не обольщайтесь, мой молодой друг. Впрочем… все обольщаются… Вас элементарно обманули. Как и меня, впрочем…

Вишняков подумал, что слова историка напоминают бред. Но не бредом ли в таком случае было все происходящее с самим Вишняковым, начиная с того приснопамятного вечера в кафе, когда к нему явился «друг с той стороны», и заканчивая его сегодняшней поездкой по «вороньей пустоши» в центре Москвы?..

– С недавнего времени я принялся активно следить… за вашей жизнью и заметил нечто странное, я говорил вам, – почти равнодушно продолжал историк. – Но отнюдь не вы были моей целью, уж простите великодушно. Следил я не столько ради того, чтобы понять, какие метаморфозы произойдут с вашей жизнью после вмешательства дьявола – а они обязательно должны были произойти, судя по историям других писателей в прошлом… Но в основном ради того, чтобы своими глазами увидеть дьявола в человеческом обличье.

И вновь молчание повисло в уютной, хоть и обветшавшей кухоньке ученого, и прерывала его только бесновавшаяся за окном непогода.

– И то, что я его наконец увидел, было тем открытием, к которому я шел всю жизнь. – Смех ученого казался подобен скрежету. – Кто-то ищет Грааль, кто-то следы инопланетных цивилизаций, а ваш покорный слуга всю жизнь изучал и искал дьявола. За годы и годы исследований его тень не раз мелькала впереди, но стоило форсировать поиски, как она исчезла… Но я и подумать не мог, сколь много его следов в нашем мире! Оказывается, чтобы заключить контракт с дьяволом, необязательно подписывать договор кровью – достаточно одних, казалось бы, совершенно безобидных поступков, чтобы этот договор возник сам собой. Это он сказал мне сам.

На улице грохнуло так, что на столе звякнули чашки, и писатель непроизвольно вздрогнул.

– Он пришел ко мне почти полвека назад в один из дней, и вот так вот, сидя на кухне за чаем… это был хороший чай, из самого Китая… сказал, что мне суждено увидеть исполнение Пророчества своими глазами, – тихим эхом грома произнес Золотарев. – Он сказал, что именно сегодня родился ребенок, который подходит для того, чтобы написать истинное Евангелие от Сатаны. Сказать вам, какое это было число, или вы уже догадались?

Денис, конечно, догадался, и от этой догадки душу словно стиснули костлявые ледяные пальцы. Но он спросил, и старик, наклонившись к его уху, прошептал ему дату.

Это была дата его рождения.

– Что до меня, то я был приговорен помочь вам написать эту книгу… Я попытался возражать: «Но ведь мне семьдесят, и сил у меня немного. Полвека мне, увы, не протянуть». – «Не сомневайся, – усмехнулся дьявол. – У Бога был его Захария, а у меня будешь ты. Я дам тебе силы, и я дам тебе сколько угодно времени. Можешь хоть сейчас пойти и прыгнуть с моста в реку, броситься под поезд – ничего с тобой не случится… Хотя нет, обманывать не стану: покалечить тебя может, но пока ты не встретишься с моим евангелистом, смерть станет обходить тебя стороной. У меня с ней договор, милый мой, она у меня в должниках, так что учти. И если у тебя не получится и книга не будет написана, я отниму у тебя то, что дал тебе, помни это. Внезапно постареть на полвека – приключение крайне неприятное, не думаю, что тебе придется по вкусу, старичок».

Потом он рассмеялся и исчез. И я старался помочь!

За окном вновь раздался громовой раскат, да такой, что тихо тренькнули не только стекла в рамах, но даже стоящая на столе посуда.

– Да! Я старался! – тонко и дребезжаще выкрикнул старик куда-то в сторону окна. – Но у меня не получилось… Я думал, что был убедительным, я приложил все силы! Разве я не пытался?! – гневно обратился он к Вишнякову.

– Пытались, – медленно кивнул тот, неотрывно глядя на старика. Кожу на затылке писателя покалывало, точно волосы его вставали дыбом. Может, так оно и было.

– Но ваша нерешительность все тормозила, а время шло, – откинулся на подушку Виктор Семенович.

Вид его был теперь до странности умиротворенным, и он изучающе смотрел на Дениса.

– Вы понимаете… важность того, что я сейчас сказал вам?! – настойчиво спросил историк. – Ведь этим ребенком были вы.

– Да, – наконец выдавил Вишняков. – Но я не понимаю, к чему вы клоните… Простите меня.

Историк вздохнул.

– Если вы не осознаете этого немедленно, ничто вам не поможет. И ничто не поможет предотвратить то, что уже начато. А у меня так мало осталось сил… Может быть, их осталось на несколько минут. Ведь это именно он подарил мне лишние годы жизни. Я купился на этот подкуп, да и кто бы не купился… Жить! Вот я сейчас разговариваю с вами, а сам чувствую, как истекают мои секундочки. Ведь книга не написана. И он отнял у меня все, что дал. Хоть я и не просил ничего сверх того, что он дал мне. Время – самый дорогостоящий ресурс. Не еда, не комфорт. Время…

И снова раздавшаяся снаружи канонада словно подтвердила слова Золотарева. Чашки на столе снова звякнули от грохота; дрогнул даже пол.

– После ветра было землетрясение, – сказал старик, – но не в землетрясении Господь.

Денис кивнул. Ему еще много предстояло осознать. Выходит, он с детства был на крючке у «друга», который поджидал, пока Вишняков вырастет, чтобы использовать. Как скотину, честное слово, как поросенка к Рождеству…

– Я всего лишь пешка в этой игре, – эхом к его мыслям горько произнес старик. – Как жаль, что я понял это столь поздно. Ведь именно дьявол вершил мою судьбу с самого начала, направляя меня именно по этому пути. А ведь в молодости я думал поступать в политехнический, я бредил техникой, ведь какое время-то было! Но непонятная череда случайностей… о, как это смешно звучит сейчас… привела меня именно туда, где я, будто бы по собственному почину, занялся изучением феномена дьявола. Это дьявол вел меня по жизни, а теперь привел к вам… Я два инфаркта перенес, уж тридцать лет назад должен был помереть, да тема такая захватывающая… А уж как я хотел, чтобы вы ею тоже прониклись… Все ведь свои силы приложил… чтобы убедить вас в необходимости этого романа… Разве я не стремился к этому? Вспомните, ну вспомните же! Я не хотел давить, это выглядело бы нехорошо, но…

Историк мучительно закашлялся, прижав к посиневшим губам какую-то тряпку. На тряпке остались красные брызги. Говорил он все тише и все больше задыхался, но на попытки Дениса остановить рассказ гневно махал рукой:

– Слушайте же! Ведь он что угодно может сделать. Помните, у меня кровь носом пошла?.. Не давление это… Точнее… это его… давление на меня… Чтобы я на вас тогда надавил… Почти получилось… А потом… по его выражению… вы снова сорвались с крючка…

– И? – все еще не понимая, спросил Вишняков.

– Остановите его, – еле слышно сказал историк. – Заклинаю. Остановите… пусть даже я испущу дух, как только за вами закроется дверь. Мне уже все равно, я слишком долго живу. Но пусть другие живут дольше… остановите его, умоляю! А меня пусть Господь покарает. Поделом мне…

– Но как его остановить? Как? – воскликнул Денис.

– Не пишите больше этот роман, неужели вы не понимаете, – прохрипел Золотарев. – Он ничего вам не сделает, этот роман вы должны написать не под принуждением… а принудить вас у него нет власти…

В стекло вдруг стукнуло так, что вылетела форточка и осколки усыпали подоконник и пол.

Вишняков вскочил. За окном, на стоянке, пылал автомобиль. Разыгравшийся ветер раздувал пламя, и оно на глазах Дениса охватило еще одну машину. Писатель едва успел пригнуться, когда раздался второй взрыв.

– Что за… – он едва сдержался, чтобы не помянуть черта, как обычно. После знакомства с Марией и возвращения Миры с детьми чертыхаться он почти перестал. – У нас что, война началась?!

– После землетрясения – огонь, но не в огне Господь. – Денис обернулся и увидел, что Золотарев, которого трясло, как в сильной лихорадке, приподнялся со своего ложа и попытался перекреститься. Со второй попытки ему это удалось… – Получилось. Видите ли, я трус. Я всегда был трусом. Но, познакомившись с вами, набрался смелости и… и зашел в храм Божий. Я молился – не за себя, я конченый человек, за вас. Наверно, Бог услышал меня. Я не сказал вам самое главное: раз уж вы ступили на этот путь, вам предстоит пройти долиной тени смертной… но не бойтесь зла, поскольку Он с вами.

На улице завыла и тут же заглохла пожарная сирена. Вишняков осторожно выглянул в окно – на стоянке, перегородив выезд, стояла автоцистерна, поливая огнем потухающие автомобили. Дождь также прекратился, словно в небе кто-то кран перекрыл. Лишь слабый ветерок в разбитое окно колыхал убогие стариковские занавесочки и приятно холодил шею Дениса.

– После огня было веянье тихого ветра… – тихо прошептал Золотарев.

Голова его запрокинулась, рот открылся. Пальцы вытянутой вперед руки сложились в горсть, словно историк вновь собирался перекреститься.

Это были его последние слова.

Писатель в ужасе увидел, что из ноздрей старика снова потекла густая, темная кровь, как закатываются глаза историка. «Он же сейчас умрет у меня на глазах, – мелькнуло в голове Вишнякова. – Или… Успею?!»

Он вызвал «Скорую».

– Пожилому человеку плохо, – выпалил Вишняков в трубку. – Кажется, давление… Аппарата нет… Непонятно, поднялось или упало… У него кровь носом, темная и густая.

– Сколько ему лет? – неприязненно раздалось в трубке.

– Э… – Вишняков чуть не брякнул «сто двадцать два», но подумал, что «Скорая» или не приедет, или приедет, когда помощь точно не понадобится. – Я не знаю, это мой сосед! Я к нему в паспорт не заглядывал! Пока мы бумажки заполнять будем, он умрет!

– Пока вы орете, – с раздражением ответила диспетчер, – я уже сбросила информацию бригаде. Не в девятнадцатом веке живем, и не в Аддис-Абебе, когда ж вы все поймете уже?

Денис неуверенно поблагодарил женщину и нажал отбой.

Время в ожидании «Скорой» тянулось мучительно. Денис то сидел, безотрывно глядя на Золотарева, чье дыхание практически затихло, то вскакивал с места и опасливо подходил к старику. Один раз даже рискнул поднести к его губам небольшое зеркальце. Зеркальце затуманилось. Виктор Семенович непостижимым образом был еще жив, хотя и явно находился без сознания.

Наконец в дверь раздался звонок.

Небритый парень хмуро оттеснил Дениса, входя в квартиру, покрутил носом, видимо, ожидая учуять столь характерный для всех стариковских нор запах лекарств; не почувствовал ничего. Взялся за пульс, отпустил руку Золотарева, уложил ее вдоль тела, достал мобильник: «Паша, Витя, давайте носилки. Третий этаж. Хорошо не десятый».

На том конце трубки явственно выругались забористым матерком.

«Так же вот и меня увезут когда-нибудь. Те, кому на меня будет совершенно наплевать», – вдруг подумал Вишняков, чувствуя в сердце непривычную опустошенность. Насколько, оказывается, ничтожна человеческая жизнь…

– Родственники у него есть? – спросил врач.

– Насколько я знаю, нет, – сказал Вишняков. – Мы виделись крайне редко, и сегодня я сюда заехал по чистой случайности…

– Ну, и куда мы его? – глядя в пространство, побарабанил тот пальцами по коленке.

– В больницу, не в морг же, – огрызнулся Денис.

– Кто вам сказал, что он доедет? – устало возразил небритый.

– Хоть бы укол какой-нибудь сделали! – почти с ненавистью произнес писатель, глядя на врача.

– Какой укол?! – уставился тот ему в глаза с не меньшей ненавистью. – Живой воды?!

– Я не знаю, вы врач, а не я, – жестко проговорил Вишняков.

– А не знаете, так лучше молчите, – парировал доктор. – У него сердечный ритм умирающего. Был бы он моложе, поставили бы адреналин, а так – только хуже будет. Стимуляция вызовет инфаркт, и амба…

– Я вижу, что он старый, – отрезал Денис, – и я понимаю, что родных у него нет, а я ему никто, но нельзя же так! Это не мусор, а человек!

– Только вот не надо мне мораль читать, – буркнул доктор. – Не вы на «Скорой» работаете, а я, и не нужно из меня монстра делать! У меня каждую неделю по два-три двухсотых приезжает, потому что меня зовут не Христос, и учили меня лечить, а не воскрешать. Да что я вам тут объясняю!

Денис молча сунул ему в карман чуть смятые бумажки, выуженные из бумажника.

– Здесь доллары и евро, – сухо сказал Вишняков. – Постарайтесь протянуть его дни как можно дольше. Пока он жив, вы просто обязаны…

– Да пошли вы со своими деньгами! – ответил врач зло, но тихо. – Как будто в них проблема! Есть нечто, что ни за какие деньги не купишь – время!

– Не возьмете? – удивился Денис.

– Возьму, – ответил доктор. – И тянуть его буду. Но не потому, что вы мне заплатили. Если бы все на деньгах замыкалось, я бы пошел в стоматологи. Но кому-то же и надо… надо…

Он отвернулся, наклонился к старику, щупая пульс. Денис машинально отметил сбитые костяшки на его ладонях и почему-то вспомнил паренька, помогавшего ему во время инцидента с птицами. Ему стало стыдно.

– Простите, – сказал он. Доктор не ответил – подошли санитары бригады. Денис помог им погрузить старика на носилки, и они вместе, толкаясь, вынесли его из квартиры. Затем Вишняков поспешно запер дверь ключами, которые торчали изнутри, позвонил в соседнюю квартиру, но ему не ответили. Писатель, чертыхаясь, обзвонил еще несколько дверей, но лишь в пятой, на первом этаже, ему открыла женщина, к ноге которой жался ребенок лет пяти.

– Соседа вашего с третьего этажа, Золотарева Виктора Семеновича, «Скорая» забрала, – пояснил писатель.

– А кто это? – равнодушно спросила женщина.

«Ах да, – понял Денис. – Ну кто сейчас своих соседей знает. Тем более таких нелюдимых, как Золотарев…»

Помедлив, он забрал ключи с собой.

У подъезда он застал врачей, которые как раз закрывали двери машины.

– Звоните, если что, – сказал Денис небритому врачу, протягивая ему визитку. Тот кивнул. – Сделайте все возможное, а лучше больше, – тихо попросил писатель.

Врач пожал плечами:

– Мы всегда делаем невозможное. А с такими вводными – как Бог даст.

«Как Бог даст», – шепотом повторил Вишняков. Эту фразу он повторял весь оставшийся вечер, когда давал показания полиции, которую он сам же и вызвал.

Потом вернулся на дачу к Марии. Ее не было, зато был остывший ужин. Поужинав, Денис решился заглянуть в блокнот Золотарева.

То, что показалось ему газетой, было типографским листом с отпечатанной на нем Псалтырью. Обложку украшал 90-й псалом. Денис не стал его читать, ему больше интересно было содержимое блокнота.

На первой странице размещался список авторов «Дьявола в сердце ангела». Довольно внушительный, причем начинался он римскими именами, а самый ранний из упомянутых авторов был, как подсказала Википедия, современником Вергилия. Денис сразу решил проверять информацию по Интернету, причем не через свой макбук, а с помощью старенького компьютера, стоявшего на даче. Что ж, информация, изложенная в блокноте, в основном подтверждалась.

Среди малоизвестных имен встречались имена мэтров – Томас Мор, Фрэнсис Бэкон, уже упомянутый Гете, Блейк, Бодлер, Даниил Андреев, Булгаков…

Вслед за списком авторов шел перечень тайных обществ, к действиям которых, ориентировочно, имел причастность «друг с той стороны». Список исторических персон, которые общались с ним, причем с отсылками на документы и фотографии из архивов. Некоторые из этих фотографий оказались в открытом доступе, и на них Денис без труда узнал «друга» – рядом с Гитлером и Черчиллем, Трумэном и Пиночетом, рядом с известными писателями, режиссерами, учеными, даже в зале суда во время процессов над знаменитыми преступниками.

На последней странице была структура некоей организации, с адресами ее представителей. В России организацию представлял некоммерческий фонд «Авада». Адрес офиса Денис на всякий случай запомнил.

Закончив чтение далеко за полночь, писатель открыл файл с первой версией своего романа. Роман был почти готов, так, по крайней мере, казалось Денису раньше. Но теперь он воочию видел все его недостатки. Словно в лихорадке, Денис начал работать над текстом, внося правки и то и дело сверяясь с блокнотом Золотарева. Но вскоре усталость взяла свое, и он заснул прямо за компьютером.

Разбудил его телефонный звонок. Звонил врач со «Скорой». Историк умер в больнице, не приходя в сознание.

Попрощавшись с доктором, Денис вернулся к работе. Точнее, удостоверился, что сумел вчера ее закончить. Рядом с компьютером обнаружился старый матричный принтер; Денис запустил файл на печать и скопировал его на плоскую флешку в виде кредитки. Флешку он положил в блокнот историка, а сам блокнот спрятал в гостиной, за потемневшей от времени иконой Спасителя.

Когда спустя два часа принтер закончил работу, Денис сложил распечатку в старую папку с завязочками, забросил ее в бардачок своей машины. После чего решительно удалил файл из облака, где тот до этого хранился, и из памяти машины Марии.

Денис баюкал в руках телефон, борясь с желанием позвонить и рассказать ей все – она, как никто другой, была близка к знанию о том, что происходило с Денисом. Мало того, она стала единственной после Виктора Семеновича, кто хоть как-то был посвящен в эту историю. А такую историю не просто трудно удерживать в себе – невыносимо. Как удерживать на цепи неимоверно сильное и опасное чудовище…

И этим чудовищем Вишняков ощущал себя.

Ближе к обеду Денис сидел в макбуке за текстом второго варианта романа, и пальцы его уже дрожали над кнопкой «delete». И тут зазвонил мобильный.

Денис взглянул на номер – это был Мишка. Его друг, которого он по глупости уже вычеркнул из своей жизни…

«Я же обещал», – практически наяву услышал Вишняков голос «друга с той стороны».

Вишняков неимоверно обрадовался звонку. Но мысль о том, что даже Мишку ему вернул именно дьявол, была почему-то невыносимой…

– Ну что, кто старое помянет, тому глаз вон, а кто забудет, тому оба, – не дав Денису опомниться, бодро заговорил тележурналист. – Так, некогда рассусоливать, все потом, а сейчас слушай сюда. Собирайся и приезжай в «Джуманджи» – знаешь такой ресторанчик? И машину не бери. Пить будем обстоятельно, хоть и не очень долго, у меня завтра съемка в администрации. Мне есть что тебе сказать. Вы вот не просите песен, а их есть у меня… В общем, кати сюда, я почти тут.