Глава 26

Поезд, везущий Лале, движется по сельской местности. Прислонившись к стенке купе, Лале теребит два маленьких мешочка, привязанных изнутри к поясу брюк. В них драгоценные камни, которые он рискнул взять с собой. Куча камней осталась у него под тюфяком. Пусть достанутся тому, кто их найдет.

Вечером того же дня поезд, скрипя тормозами, останавливается. Как почти три года назад в Биркенау, эсэсовцы с винтовками приказывают всем выходить. Очередной концлагерь. Один мужчина из вагона Лале спрыгивает вместе с ним.

— Я знаю это место. Я был здесь прежде.

— Да? — говорит Лале.

— Маутхаузен, это в Австрии. Не такой ужасный, как Биркенау, но что-то вроде того.

— Я Лале.

— Йозеф, рад познакомиться.

Когда все мужчины высаживаются, эсэсовцы отпускают их, велев поискать себе место для ночлега. Лале входит в какой-то барак вслед за Йозефом. Здешние обитатели от голода похожи на покрытые кожей скелеты, и все же у них хватает сил для защиты своей территории.

— Проваливайте, здесь нет места!

По одному человеку на нарах, каждый держится за свое место и по виду готов его отстаивать. В двух других бараках та же история. Наконец они находят более свободный барак и забивают себе место. Когда вслед за ними приходят другие, они встречают новеньких все тем же приветствием:

— Проваливайте, нас тут полно!

На следующее утро Лале видит, как идет построение людей из ближайших бараков. Сейчас его подвергнут полному личному досмотру и спросят, кто он и откуда прибыл. Снова. Из мешочков с камнями он достает три самых больших бриллианта и засовывает их в рот. Пока остальные собираются, он бежит к задней части барака и разбрасывает там оставшиеся камни. Начинается досмотр заключенных. Лале видит, как конвойные широко открывают рты заключенных, и прячет бриллианты под язык. Упредив проверяющую команду, он открывает рот. Мельком взглянув на него, они идут дальше.

Несколько недель Лале и другие заключенные фактически сидят без дела. Ему остается лишь наблюдать, в особенности за эсэсовцами охраны, и он пытается понять, к кому можно обратиться, а кого лучше избегать. Время от времени он заводит разговор с одним из них. Эсэсовец удивлен беглым немецким Лале. Он слышал об Освенциме и Биркенау, не был там и хотел бы узнать о них из первых рук. Лале рисует картину, далекую от реальности. Он ничего не выиграет, если расскажет этому немцу всю правду об обращении с заключенными. Лале рассказывает, чем там занимался и что всегда предпочитал работу безделью. Несколько дней спустя этот эсэсовец спрашивает, не хочет ли он перебраться в относящийся к Маутхаузену лагерь Заурер-Верке в Вене. Подумав, что там не может быть хуже, чем здесь, и выслушав уверения охранника, что условия там чуть лучше и старому коменданту ни до чего нет дела, Лале принимает предложение. Эсэсовец подчеркивает, что этот лагерь не принимает евреев, так что Лале надо молчать о своем происхождении.

— Собери вещи, — на следующий день говорит он Лале. — Ты отбываешь.

Лале оглядывается по сторонам:

— Все собрано.

— Примерно через час едешь на грузовике. Встань в шеренгу у ворот. Твое имя в списке, — смеется он.

— Мое имя?

— Да. Постарайся не показывать руку с номером, хорошо?

— Я должен откликаться на имя?

— Да. Не забудь. Удачи.

— Погоди, я хочу дать тебе кое-что.

Охранник сбит с толку.

Лале достает изо рта бриллиант, вытирает о рубашку и вручает немцу:

— Теперь ты не сможешь сказать, что никогда ничего не получал от еврея.

Вена. Кто не хотел бы побывать в Вене? В молодые загульные годы для Лале это было пределом мечтаний. Само это слово звучит романтично, оно несет в себе стиль и большие возможности. Но теперь все совсем иначе.

По прибытии Лале и других заключенных охранники не проявляют к ним особого интереса. Прибывшие находят себе барак, и им говорят, где и когда получать еду. Мысли Лале заняты в основном Гитой и тем, как разыскать ее. Его гоняют из лагеря в лагерь, и это выводит Лале из себя.

Несколько дней он осматривается вокруг. Видит ковыляющего по лагерю старика-коменданта и удивляется, что тот еще дышит. Он заговаривает со сговорчивыми охранниками и пытается уяснить отношения заключенных. Обнаружив, что, вероятно, он единственный здесь словацкий узник, Лале решает держаться в стороне. Поляки, русские и несколько итальянцев рассиживаются целыми днями, беседуя со своими соотечественниками, а Лале остается сам по себе.

Однажды к нему робко подходят два парня.

— Говорят, ты был татуировщиком в Освенциме.

— Кто говорит?

— Кто-то сказал, что вроде бы знал тебя там и ты татуировал заключенных.

Лале хватает парня за руку и поднимает его рукав. Номера нет. Он поворачивается ко второму парню:

— А ты? Ты там был?

— Нет, но люди говорят правду?

— Я был татуировщиком, ну и что?

— Ничего. Просто спрашиваю.

Парни уходят. Лале возвращается к своим мечтам. Он не замечает приближающихся эсэсовцев, пока те рывком не поднимают его на ноги и, подталкивая в спину, не отводят в ближайшее здание. Лале оказывается перед дряхлым комендантом, и тот кивает одному из офицеров. Офицер закатывает рукав Лале, показывая его номер.

— Ты был в Освенциме? — спрашивает комендант.

— Да, герр.

— Ты работал там татуировщиком?

— Да, герр.

— Значит, ты еврей?

— Нет, герр, я католик.

— Да? — Комендант поднимает бровь. — Не знал, что в Освенциме были католики.

— Там были представители всех религий, герр, а также уголовники и политические.

— Ты уголовник?

— Нет, герр.

— И ты не еврей?

— Нет, герр. Я католик.

— Ты дважды ответил «нет». Спрошу тебя только один раз. Ты еврей?

— Нет, не еврей. Вот, разрешите мне это доказать.

С этими словами Лале развязывает бечевку на поясе штанов, и они падают на пол. Потом засовывает пальцы под верх трусов и начинает спускать их.

— Хватит. Мне необязательно это видеть. Ладно, можешь идти.

Натягивая штаны, Лале пытается сдержать дыхание, которое вот-вот выдаст его, и поспешно выходит из кабинета. В приемной он останавливается и плюхается на стул. Офицер, сидящий за ближайшим столом, смотрит на него:

— Что с тобой?

— Все хорошо, только немного кружится голова. Не знаете, какое сегодня число?

— Двадцать второе, нет, погоди, двадцать третье апреля. А что?

— Ничего. Спасибо. До свидания.

Снаружи на территории лагеря лениво сидят и бродят заключенные, у охранников еще более ленивый вид. Три года. Вы украли три года моей жизни. Не получите больше ни одного дня. Зайдя за бараки, Лале идет вдоль ограждения, трясет его, выискивая слабые места. Вскоре находит. На уровне земли ограждение отстает, и Лале удается оттянуть его на себя. Не удосужившись даже посмотреть, следит ли за ним кто-нибудь, он проползает под забором и спокойно уходит прочь.

Лес защищает его от фашистских патрулей. Углубляясь в заросли, он слышит звуки канонады и винтовочный огонь. Он не знает, идти ему навстречу или бежать в противоположную сторону. Во время короткого затишья он слышит журчание речки. Чтобы дойти до нее, ему надо приблизиться к зоне перестрелки, но у него всегда был хороший внутренний компас, и это направление кажется правильным. Если на той стороне речки русские или даже американцы, он с радостью сдастся им. По мере того как дневной свет меркнет и наступает вечер, Лале замечает в отдалении вспышки орудийного огня и пушки. Все-таки ему хочется дойти до воды в надежде, что там будет мост и дорога. Когда он добирается туда, то видит довольно широкую реку. Он всматривается в противоположный берег, прислушиваясь к орудийным залпам. Должно быть, это русские. Я иду к вам. Лале погружается в воду, а та оказывается ледяной. Он медленно плывет через реку, стараясь грести бесшумно и не обнаружить себя. На миг остановившись, он поднимает голову и прислушивается. Орудийные залпы приблизились.

— Черт! — бормочет он.

Лале замирает, предоставив течению вынести себя прямо под перекрестный огонь. Когда ему наконец удается благополучно миновать опасное место, он изо всех сил устремляется к дальнему берегу. Там он вылезает из воды и укрывается под деревьями. Дрожа от холода, он засыпает.