Над водой стелился дым. Тени походили на острые длинные зубы, а пятна света змеились полосками меж деревьев, среди стволов и кривых переплетенных ветвей. Свет превращал листву в пергамент. Он превращал в пыль утреннюю росу. Поверхность воды сияла ярче неба над моей головой, подсвечивая снизу плывущий дым, как яркая полная луна светит сквозь легкие облачка.

Язык еле ворочался в густой жиже. После каждой набегавшей волны мне в рот попадала вода, которая затем утекала, а принесенный ею ил оставался и подсыхал в ротовой полости. Мелкие волны плескались у моей левой щеки, вода заливала ноздри и проникала в горло. Я сглатывал жидкую грязь с металлическим привкусом крови.

У пожара было много составляющих. Там были газ, яркий свет и летящие искры, там были огненные всполохи, пульсация и воздушная тяга. Пожар поглощал сырой воздух и сухое дерево; он на время вырвал небольшую часть пространства из-под власти прохладной тьмы. Я бежал долго. Я добежал до этого места и остановился. Я склонился над водой — мне годилась любая вода, какую смогу найти. Я зачерпывал ее горстями и, трясясь, подносил ко рту, потом прилег передохнуть на берегу — лишь чуточку передохнуть — и, видимо, уснул, а когда проснулся, не сразу понял, где нахожусь.

Я все еще чувствовал запах пожара, хотя был уже далеко от него. На стенках горла осела смолистая гарь от сожженных стропил, перекрытий и ясеневых половиц. И вся эта картина — языки пламени, закручиваясь и раздваиваясь, лижут знакомые фигуры — также засела в голове, глубоко в сознании. Как и звуки, это сопровождавшие: шипение, треск и грохот, когда проседали и рушились балки. Мой череп буквально раскалывался от этих воспоминаний.

Дым над водой оказался не настоящим дымом, а утренним туманом, который парил над теплой поверхностью пруда. От этого пруда до нашей рощи было миль пять, а то и меньше, если считать по прямой через поля, живые изгороди и канавы. Вероятно, именно этим путем я сюда и прибыл. Я двигался прямо, как поезд по рельсам. Я не отклонялся ни в какую сторону, хотя ровным это движение, конечно же, назвать было нельзя: мне приходилось перепрыгивать препятствия, брести по заболоченным участкам, где каждую осень скапливалась зловонная, перегнивающая органика. Возможно, темнота усугублялась дымкой, а может, это затуманилось мое сознание, сводя реальные плотные объекты к неясным контурам, но все казалось мне незнакомым, хотя по этим тропам я гулял неоднократно. Правда, ночью местность выглядит иначе, и каждый человек воспринимает окружающий мир на свой лад, а я в ту ночь стал другим человеком и потому шел по этой земле и видел все вокруг по-новому.

Должно быть, я снова заснул: мои глаза были закрыты. И за время сна я нисколько не изменил позу — даже полностью взошедшее солнце не смогло меня пробудить. Я спал до тех пор, пока мои щеки не увлажнило нечто помимо воды из пруда. Нечто мокрое и шершавое скользнуло по лбу, коснулось век. К остаточным запахам пожара добавился новый. Запах мускуса. И губы. Это были губы. Шершавые, мясистые, довольно жесткие, но при этом не грубые и по-своему даже ласковые. Когда эти губы начали мусолить мои волосы, я почувствовал также прикосновение зубов. А чуть погодя язык — длинный и липкий — прошелся по моей шее и обхватил нижнюю челюсть.

Я открыл глаза. И увидел лошадиную морду. Два больших — размером с бильярдные шары — карих глаза вращались в орбитах, осматривая то мое лицо, то мир вокруг, то вновь мое лицо. Лошадь фыркнула и встряхнула темной челкой. Солнце еще не очень высоко поднялось над горизонтом, и гнедая лошадиная голова покачивалась на его фоне, время от времени становясь черным силуэтом в сияющем ореоле, — последний сменял обычную шелковистую гриву.

— Кто ты?

Этот вопрос был обращен к лошади. В моем полудремотном состоянии он вовсе не казался праздным.

Лошадь продолжила ворошить мои волосы. А сверху прозвучал голос наездницы:

— Это Вивьен, Дэниел. Это я, Вивьен.

Если бы чувство облегчения было хоть как-то совместимо с предельным ужасом, что заполняет тебя целиком и не находит выхода, как в запечатанном сосуде, то я наверняка испытал бы облегчение. Но в тот момент появление дружески настроенного человека почему-то лишь спровоцировало новый всплеск паники. Спешиваться Вивьен, похоже, не собиралась.

— Был пожар, — сказала она.

— Да.

— Горел ваш дом.

— Да. Я был там. И убежал.

— Я надеялась…

— Как вы меня нашли?

— Пришлось два часа провести в седле, — ответила она. — Ты выглядишь больным.

— Я здоров, — сказал я.

Вивьен шевельнула поводья затянутыми в перчатки руками. Перебирая копытами, лошадь стала ко мне боком, и Вивьен повернулась в седле, глядя на меня сверху вниз. Я уперся ладонями в грязь, приподнялся и затем встал во весь рост.

— Вы нашли еще кого-нибудь? — спросил я, хотя и был уверен, что никто, кроме меня, при пожаре не спасся.

— Я видела фигуру.

— Кого?

— Я заметила огонь на холме прошлой ночью, его было видно из моих окон. Сперва я приняла его за новый костер и удивилась, что меня никто не позвал на собрание. Но потом поняла, что пламя чересчур велико. Чересчур для любого, даже самого большого костра. Тогда я надела пальто и пошла по дороге. С той стороны дул ветер вместе с дымом. Прямо мне в лицо. На какое-то время пламя исчезло из виду — все затянул густой дым. Но потом я подобралась ближе, насколько могла терпеть этот жар, и увидела ваш дом. Он был весь в огне. И я увидела тебя — то есть я сразу подумала о тебе, заметив кого-то бегущего прочь по склону холма, бегущего во весь дух. Я бы последовала за тобой, но в ту минуту просто не смогла себя заставить. Стояла там и смотрела на пламя, смотрела на то, как рушится дом. Мне показалось, что внутри мелькают люди, но в этом я не уверена. Со зрением было неладно, — должно быть, дым разъел глаза. Я не знаю. Не знаю, как такое возможно. А когда пламя почти угасло, уже долгое время спустя, мне привиделась фигура, возникающая из пожара. Я понимаю, что этого быть не могло. Но перед моими глазами вдруг появилась тонкая фигура. Дело было уже на рассвете.

— Кто?

— Не имею понятия, — сказала она. — Я вообще не уверена, что это происходило в действительности.

— Это была моя сестра?

— Сказала же, не знаю. Я не знаю, что там увидела. Просто какой-то образ, а сейчас это лишь воспоминание о том образе.

— Но это могло быть и на самом деле.

— Не исключено. — Она внимательно смотрела на меня со своей высоты, но я не решался ответить на этот взгляд.

— Сам не пойму, почему я удрал.

— Тебе ничего не оставалось, кроме бегства.

— Но я их там бросил.

— Тебе больше ничего не оставалось, Дэниел.

— Перед тем Кэти велела мне бежать.

— И она была права.

Мне казалось, что пруд ритмично покачивается из стороны в сторону. Чтобы выйти из этого ритма, я вгляделся в умирающий ясень на противоположном берегу. Он стал уже слишком сухим и хрупким, чтобы сгибаться под ветром.

Помолчав, она сказала:

— Ты можешь перебраться ко мне.

На сей раз я поднял глаза на Вивьен. С ее стороны это был широкий жест.

— Спасибо, но у меня есть своя семья.

С минуту мы простояли неподвижно, все трое: Вивьен, ее лошадь и малахольный парнишка пятнадцати лет.

— В какую сторону она пошла?

— Дэниел, я не знаю. Та фигура, реальная или нет, вроде направилась к железной дороге. Вскоре после того я бегом вернулась домой, оседлала Дейзи и начала искать тебя. За подлинность того, что видела, ручаться не могу.

— Значит, к железной дороге?

— Вроде бы.

— А потом куда?

— Этого я не заметила.

Я кивнул. Огляделся, проверяя, не оставил ли я что-нибудь на земле. Там ничего не было, только небольшое углубление в том месте, где я спал. Я ничего не принес с собой. Мне нечего было отсюда уносить. Непонятно, с какой стати я вдруг начал затирать ботинком свои отпечатки на песке. Я не оставлю следов, никаких следов. Ни один охотник меня не выследит.

— Ну, тогда я пойду, — сказал я, обращаясь к Вивьен и отчасти к Дейзи.

Дейзи моргнула длиннющими ресницами. Вивьен взволнованно вздохнула:

— Не забудь о моем предложении, Дэниел.

Я пошел прочь от водоема, прочь от этой женщины и ее лошади, следуя примерно тем же путем, каким прибыл сюда прошлой ночью.

Нечего и говорить, что мысль о возвращении к нашему дому на холме вгоняла меня в дрожь. Я смотрел вниз на свои ноги — на то, как они делают шаг за шагом. Как они сгибаются в коленях, как шлепают ступнями по земле, как отталкиваются носками.

Я не оглядывался, хотя пару раз до меня донесся топот гарцующей на месте лошади: Вивьен все еще была там и смотрела мне в спину.

Примерно через полмили я добрался до деревянного мостика через канаву — всего-то четыре доски, скрепленные ржавыми скобами. После ливня канава была заполнена водой. В этих краях наводнения случались регулярно. Во время зимних оттепелей и после летних гроз бурные потоки устремлялись с холмов на равнину.

Только тут я вспомнил, что ночью был сильный дождь. Он продолжался все время, пока я шел, но я его почти не замечал. А между тем ливень был изрядный. И теперь мне вспомнились тугие, хлесткие струи, низвергавшиеся с небес, когда я перемещался по открытой местности. Летний потоп. Я бежал под дождем и потом уснул под дождем. Моя одежда все еще была мокрой. И уровень воды в пруду сильно поднялся. Настолько сильно, что утром волны начали подбираться к моему лицу, хотя лежал я довольно высоко на береговом откосе.

Я прибавил шагу. Потом перешел на бег. Вся местность была пропитана сыростью.

Та фигура, которую видела Вивьен. Это могла быть только Кэти, неким чудесным образом спасшаяся из огня и направившаяся к единственному ориентиру, какой смогла распознать в этой дымовой завесе, — к железной дороге.

Я бежал и бежал. Над холмом клубилось облако из смеси дыма, летящего пепла и густого пара. Оно заполняло собой пустоту, образовавшуюся на месте нашего дома. И я даже был этому рад, поскольку облако хотя бы на первое время скрыло от меня отсутствие того, что в течение одного счастливого года служило нам жилищем.

Подойдя ближе, я разглядел горелые остатки перекрытий и стропил среди голых зачерненных камней. Я разглядел тлеющие головешки повсюду вокруг дома, вплоть до опаленных деревьев на краю рощи. В жизни не видел такого количества углей в одном месте. Это была чернота нового для меня типа: сгустившаяся, уплотненная, непроницаемая.

Я двинулся дальше. У меня не было желания детально обследовать пожарище: даже думать не хотелось о том, что я могу там найти. Кроме того, я спешил к железной дороге — в ту сторону, куда могла уйти моя сестра. Когда я проходил мимо сгоревшего дома, мимо испепеленного курятника, мимо покрытых сажей овощных грядок, мимо ясеневой рощи, меня нещадно жалили искры — болезненное напоминание о том гибельном огненном аде. Они вились надо мной, как чайки над траулером во время лова. Для них это было последней попыткой, последним шансом отведать живой плоти, устроить прощальный ужин, прежде чем, как другие до них, угаснуть на сырой земле. Я шел вперед сквозь этот хоровод искр.

Наконец я добрался до железной дороги. Два пути. Четыре стальные полосы, прямые, как струи дождя, тянулись с севера на юг. Связующая нить между магнитными полюсами. Деревянные шпалы потемнели от влаги. Щебеночный балласт выглядел гладким и лоснящимся. Я вскарабкался на насыпь по скользкой траве и остановился над дренажной трубой. Посмотрел влево, посмотрел вправо. Нигде никого не увидел. Но если Кэти вправду выбралась из горящего дома и дошла до железной дороги, ей не было резона задерживаться здесь. К этому времени она уже могла уйти очень далеко. Я посмотрел влево и посмотрел вправо. На север, в Эдинбург, или на юг, в Лондон? Я сделал выбор и отправился в путь.