Я проснулся на рассвете, когда розоватый бутон зари уже начал распускаться кроваво-красным восходом. Широкий зевок растянул мой рот, а легкие остудил свежий бриз, проникавший в спальню через открытое настежь окно. Глаза утомленно моргали, и я видел комнату, как в серии фотокадров, быстро сменяющихся под мелькание ресниц. Пропитанные потом жиденькие простыни липли к телу. Ночью меня бросало в жар от ярких активных снов и непроизвольных подергиваний рук и ног, а теперь они сменились дрожью из-за сравнительной прохлады.

Я поднялся и, стараясь не шуметь, прошел по коридору в комнату для мытья. Душа и ванны у нас не было, только обычный кран для горячей воды. Лилась она с перерывами, по мере нагревания в дровяном бойлере, растопкой которого по утрам занимался тот из нас, кто вставал первым. Полного бака хватало для того, чтобы три человека могли худо-бедно ополоснуться над тазиком и каменным полом: подмышки и пах, шея, лицо и уши, а напоследок торс и ноги вплоть до ступней.

В клубах пара я пригоршнями плескал перегретую воду на свое потное тело, периодически оглаживая его куском мыла. Кожа на ладонях покраснела и сморщилась, но я продолжал процедуру, пока не довел ее до конца. Потом обтерся насухо маленьким квадратным полотенцем и надел чистую, со складками, одежду.

Выйдя в коридор, я уловил кисловатый запах тушенной в молоке сельди. Наш завтрак дополнили белый хлеб с маслом и свежий апельсиновый сок — бонус от молочника.

В семь часов мы услышали звук подъезжающего «вольво» Юарта Ройса. Под колесами прошуршал гравий, скрипнул ручной тормоз. Открылись и потом захлопнулись две двери. Из прихожей донесся стук. Кэти пошла открывать.

— Транспорт к вашим услугам, — сказал Юарт.

Лицо его осунулось, постарело и стало более жестким. Нервное напряжение сказывается на людях по-разному. Наши тревоги были сфокусированы на одной и той же проблеме, но каждый видел ее под своим углом и в другом свете.

Марта ждала у машины и, заметив наши сумки и собак, предупредительно открыла багажную дверь универсала. Папа устроился впереди, Марта села за его спиной, Юарт был за рулем, Кэти — справа на заднем сиденье, а я оказался в центре, между своей сестрой и миссис Ройс.

Мы поневоле толкались плечами, когда машина катила по ухабистому спуску с холма; да и позднее, на местных дорогах, стало не намного лучше. Зимние морозы и кислотные дожди способствовали возникновению бесчисленных выбоин. В самых проблемных местах между ямками ползли трещины, которые постепенно заполнялись грязью и утрамбовывались колесами, а потом в них прорастали сорняки, окончательно взламывая корнями старый асфальт. Так что потряхивало нас изрядно.

Мы почти не разговаривали. Марта иногда подсказывала Юарту маршрут, а Юарт разок уточнил время. В остальном все молчали. Кэти смотрела наружу, прижавшись носом к замызганному стеклу. Папа глубоко дышал, все время глядя только вперед. Его шея сзади покрылась пленкой испарины, которая блестела, как иней на стекле в морозный день.

Я же вертел головой туда-сюда, разглядывал своих спутников, которые интересовали меня гораздо больше, чем окружающий мир. Примерно на десятой минуте поездки Марта дотянулась до моей левой руки и крепко ее сжала. У нее была горячая ладонь. Я ощущал биение пульса под ее большим пальцем и теплое золотое колечко на безымянном. Ее твердые ногти были покрыты лаком.

До ипподрома мы добрались за сорок пять минут. Перед оградой свернули, направляясь в объезд к какому-то месту в лесу. Слева и справа мелькали деревья, большей частью ясени и дубы, как у нас на холме. Под колесами хрустели сухие ветки. Объездная дорога была слишком узкой, да еще и заросла по краям черемшой и папоротником, задевавшими бока машины.

Вскоре мы достигли развилки. В одну сторону путь был накатан легковушками, фургонами и джипами. Второй путь остался нетронутым и до странности ровным, как будто его — и только его во всем лесу — затопило водой, которая потом впиталась в землю или испарилась, оставив после себя темную гладкую корочку типа шоколадной глазури.

Мы двинулись в правильном направлении, а я повернул голову, оглядываясь на заброшенный проезд. Хотя его и проездом назвать было нельзя — скорее просто полоса больной, засоленной почвы. Далее в створе виднелась поляна, где под лучами солнца из-под твердой корки все же сумела пробиться трава.

Наконец развилка исчезла из виду, заслоненная ветвями развесистого дуба. Я снова сел прямо, и первое, что увидел, был холодный пот на папиной шее.

После еще одного поворота мы выехали на открытый участок размером с футбольное поле. Здесь недавние ливни и футболисты оставили после себя сплошное грязевое месиво. По краю участка полукругом стояли машины, большинство с открытыми багажниками, несмотря на моросящий дождь. У багажников толпились в основном мужчины, хотя попадались также подростки обоих полов при почти полном отсутствии взрослых женщин. Эта спонтанно возникшая ярмарка для некоторых была, видимо, даже важнее предстоящего боя. Среди прочего здесь продавались щенки с родословной и редкие породы разноцветных кур. В одном углу поля особняком стоял крупный «лендровер», а рядом маячили бритоголовые парни в кожанках. Большинство людей держались от них подальше. Возможно, левые стволы. А то и бомбы. Или жесткое порно.

— Кэти, Дэнни, вылезайте первыми, — сказал Папа. — Найдите место поспокойнее и стойте там.

Вслед за Кэти я выбрался из машины и погрузил ноги в слякоть. Чавкая с каждым шагом, побрели вдоль края поля. Тут и там стояли люди, покачиваясь, как деревья под ветром. Они болтали, курили, демонстрировали своих животных, инструменты, оружие. Кто-то развел огонь в железной бочке, чтобы поджарить на большой сковороде сосиски и нарезанный кольцами лук. Мы с Кэти изменили траекторию, привлеченные аппетитным дымком и потрескиванием горячего жира, но получили отказ после того, как сознались в отсутствии денег.

— Тут что, по-вашему, забегаловка для нищебродов? А ну брысь отсюда!

Мы переместились к задней стороне черного фургона, заставленного бочками с живой рыбой. Карпы, сомы, сазаны, окуни. Ценники на бочках с указанием примерного возраста рыб. Рыбалка в этих краях была поставлена на широкую ногу.

Кулачные бои, рыбная ловля и домашние животные — вот куда вкладывали свои деньги эти люди.

Я воспользовался случаем и залез в фургон, чтобы поближе разглядеть его содержимое. Вот они, на дне бочки. Рыбы длиной с мое предплечье ходили кругами, стараясь по максимуму использовать выделенное им пространство. Насос закачивал воздух в нижнюю часть бочки, и всплывающие пузырьки цеплялись за жабры и чешую рыб, которые без этой подпитки давно бы уже задохнулись.

— Эй, там, вылезай! — раздался резкий окрик позади меня.

Крикуном был тощий рыжий парнишка на голову ниже Кэти, с лицом, сплошь покрытым веснушками и угрями. Остатки недожеванного тоста между передними зубами. Спортивный костюм и белые кроссовки.

— Нечего здесь шастать, если не готовы что-то купить. А вы двое ни хрена не покупатели.

— Да кто вообще станет покупать здесь живую рыбу? — сказала Кэти. — Если кто-то приехал посмотреть бой, на фига ему твои карпы?

— А тебя кто спросил, тупая сучка?

В другой день Кэти могла бы ему врезать. Она сплюнула сквозь зубы, по щекам растекся румянец.

Ее щеки легко краснели, как и мои. Нас обоих это раздражало. Как бы я хотел оставаться леденисто-бледным даже в минуты гнева или волнения!

Кэти развернулась и быстро пошла прочь.

Я поспешил за ней, проигнорировав смачный плевок, который секундой ранее шлепнулся в грязь у моих ног.

Она шла прямиком через поляну к тому месту, где люди занимались по-настоящему серьезными делами, — там Прайс как раз беседовал с Папой. Наверняка обсуждали условия поединка, уточняли правила и все такое. Рядом стояли другие серьезные люди: у всех руки засунуты в карманы охотничьих курток или сжимают поводки свирепого вида псов.

— Во время боя собак надо будет убрать в машины, — услышал я чей-то голос и тотчас представил себе, как Джесс и Бекки защищают своих хозяев в драке с парочкой этих зверюг.

Я подумал о силе полноценного собачьего укуса или скользящего удара когтями — насколько они могут отличаться от игривых покусываний и борьбы, когда возишься со своей собакой. Еще я представил себе кровь и плоть, смешанные с собачьей слюной, и заразу, какую можно подцепить в результате укуса, — как от пореза ржавой железкой где-нибудь на ферме, вдали от всякой медпомощи.

Папа расстегивал свою куртку, готовясь к бою. Только теперь я впервые увидел его противника и почувствовал жжение в горле, как будто глотнул кислоты.

Ростом он был за два метра. Далеко за два метра. Супертяжеловес. Он сидел на пороге открытой задней двери в фургоне Прайса, твердо упираясь ногами в землю. При этом его вес до предела напряг рессоры, так что днище фургона почти касалось поверхности грязи.

Он горбился, как дрессированный медведь, сидящий спиной к стене, и потирал костяшки кулаков, раздутые и загрубелые, совсем как у Папы.

Он перехватил мой взгляд, когда я вслед за Кэти проходил мимо, и растянул губы в подобие улыбки, обнажив два ряда золотых зубов. Я поспешил отвернуться. А Кэти продолжала двигаться к деревьям.

Я окликнул ее, как в те времена, когда мы вместе ходили в школу:

— Погоди! Эй, погоди!

Ускорившись, я дотянулся до ее плеча.

— Постой, — сказал я. — Куда ты собралась? Бой вот-вот начнется.

Кэти развернулась и поверх меня посмотрела в ту сторону, где серьезные люди начали неторопливо перемещаться ближе к центру поля. Толпа набухала, постепенно образуя круг, просветы в котором занимали вновь прибывающие зрители, подобно тому как голуби все плотнее рассаживаются на жердочках внутри голубятни. Их плечи смыкались. Общий шум голосов, до того времени нейтральный по интонации, теперь стал более грубым и хриплым, с особыми радостно-испуганными нотками.

— Я не хочу на это смотреть, с меня хватит, — сказала Кэти. — С меня хватит этого мерзкого шоу.

С этими словами она направилась в лес. Я следил за тем, как она петляет между деревьями, как их стволы и ветви все чаще скрывают ее от моего взора. И вот стена леса снова сомкнулась, а Кэти исчезла из виду.

Я чувствовал, как возбуждение толпы за моей спиной нарастает. Мне не хотелось туда возвращаться, но я знал, что иначе нельзя: я должен быть свидетелем того, что скоро произойдет.

Я отошел от леса и втиснулся в круг мужчин. Многих из нас потряхивало, и дрожь передавалась по цепочке.

В центре круга Медведь расхаживал туда-сюда, подпрыгивал и потягивался, разминая мышцы. Папа стоял неподвижно. Как волк перед броском. На холоде и при сумрачном свете его глаза казались еще более голубыми и какими-то стеклянистыми. Взгляд был сфокусирован на добыче.

Рефери встал между бойцами и каждому по очереди что-то сказал строгим голосом, после чего отступил в сторону.

Медведь принял стойку и начал двигаться короткими шагами вперед-назад. Папа стоял на месте с безучастным, почти скучающим видом. Он взглянул на меня впервые с момента нашего прибытия сюда и затем тоже поднял кулаки. При этом он слегка вращал ими перед собой на манер кулачных бойцов викторианских времен, изображенных на старых фото. Я вспомнил, что так его учили с самого начала. Он однажды нам это рассказывал. Его первым тренером был очень древний старик, который едва мог держаться на ногах и обычно давал наставления из кресла у камина.

Медведь пританцовывал в грязи. Папа раскачивался корпусом, не сходя с места. Мышцы его бедер напряглись, удерживая баланс.

Медведь нанес первый удар, Папа уклонился нырком. Теперь и он начал работать ногами, появилась легкость в движениях.

Оба ходили кругами на импровизированном ринге. Медведь сделал еще одну попытку. Начал прямым правой и сразу добавил левой. Папа ушел от первого удара и парировал второй, а затем нанес ответный левой, метя противнику в челюсть. Медведь отклонился назад, и Папа промазал. Раздалось несколько выкриков из толпы, затем вновь наступила тишина. Еще один промах Медведя и еще. Папа бить не спешил, берег силы.

Они поменялись позициями. И после еще пары промахов Медведь все же попал. Не в голову Папе, но в грудь. Половина толпы громко выдохнула, а другая радостно завопила. Этот удар, должно быть, сбил ему дыхание. Я тоже почувствовал, что задыхаюсь. Он подался назад, на секунду потеряв равновесие. А Медведь продолжил хуком справа. Папа нырнул под кулак, но тот все же задел его голову вскользь. Еще одно попадание.

Папа быстро пришел в себя. Наполнил легкие воздухом, распрямил спину. Медведь оскалил зубы — вспышка золота, — и Папа нацелился в них. Резкий джеб. Кровь. Второй джеб в то же место. Он нащупал слабину противника. Полный набор сверкающих золотых зубов взамен ранее выбитых означал, что десны у него ослаблены и он запросто может потерять зубы повторно. Но следующий папин удар был уже заблокирован, и противники, отдуваясь, взяли паузу.

На заднем сиденье чьей-то машины гавкнула собака, и ей сразу начали вторить остальные.

Внезапно жестким ударом, прилетевшим как будто из ниоткуда, Медведь угодил Папе в область левой скулы. Раздался тихий треск, как от расколотого бревна, и кровь потекла от брови по щеке на плечо и грудь, запачкала белую безрукавку. Из папиных ноздрей выдувались кровавые сгустки, словно пламя у огнедышащего дракона.

Этим глазом он уже ничего не видел. Распухшие веки сомкнулись наглухо.

Однако он держался.

Чавканье грязи под ботинками вокруг меня. Мужчины притопывали и растирали захолодевшие руки. Папа и Медведь, с кулаками наизготовку. Собачий лай. Летящие вниз плевки. Липкий ветер. Древние дубы, куполами крон прикрывающие эту сцену от посторонних взоров. Запах дизельного топлива. Бензин, грязь, пот, кровь, подгоревшее мясо, капли жира с обжаренного лука. Кольцо людей поверх колец грибницы, переплетающихся в почве, и колец известняковых пород под ними.

Медведь наседал, и Папа пятился, еле волоча ноги. Он явно устал. Он устал, ссутулился и опустил плечи.

Папа дышал так, будто воздух застревал у него в горле. Медведь нанес еще один удар. Казалось, у Папы не хватит сил увернуться, но все же ему это удалось. Почти. Удар пришелся в левое плечо, кулак в мышцы.

Но при этом Медведь раскрылся, и Папа мигом выдал ответный хук справа. Он вложился в этот удар всем телом. Он подключил к нему мышцы бедер. Он оттолкнулся ногами, привстал на цыпочки и чуть ли не оторвался от земли. Он вдруг снова стал свежим. Уловка? Похоже, его вялость перед тем была притворной. Его здоровый глаз отслеживал все четко. Он приложился кулаком к челюсти противника со всей точностью и всей силой, какими обладал на тот момент.

И вновь раздался треск, как от дерева, но теперь уже не расколотого топором, а расщепленного молнией и шквальным ветром в раскатах грома. Разбитого на сотни щепок. Густая струя золотого и красного. Кровь из расквашенных десен Медведя и его золотые зубы описали длинную плавную дугу, прежде чем кануть в слякотную землю.

Медведь пошатнулся. И я пошатнулся. Казалось, я сейчас потеряю сознание. Или отключусь, или обмочусь. О боже, нет, только не это! Ничего не может быть хуже. Я шире расставил ноги для большей устойчивости и поднял глаза к небу в надежде уловить прохладный, освежающий ветер. Пусть он вызовет слезы. Глаза вполне могут слезиться от ветра и холода. Боже, только не дай мне свалиться в обморок! Прошу Тебя, Господи! Теперь забурлили мои внутренности. Мои кишки. Боже упаси!

Колосс падал — медленно падал в грязь вслед за своими зубами. Его глаза закатились за орбиты. Чистый нокаут. И пока он падал, мое головокружение все усиливалось, как будто я был затянут внутрь его, испытывая те же чувства, словно падая вместе с ним.

Медведь наконец-то шмякнулся о землю. Когда его голова вошла в слякоть, вновь послышался треск. Люди вокруг меня двигались вперед, как и земля подо мной. Ноги меня уже не держали.

И вдруг я очутился в папиных объятиях. Я и не заметил, как он ко мне подошел. Он вырубил Медведя, он выиграл бой, и его первый же шаг после этого был направлен в мою сторону. Он оторвал меня от земли и поднял, словно я был его трофеем. Поднял меня высоко, к небу и холодному воздуху. Я ощущал слезы на глазах, но головокружения не было. Я глубоко дышал. Приступ слабости миновал.

Все наши люди столпились вокруг. И Питер, и Юарт. Затем появилась Марта с зеленой сумкой на молнии, извлекла оттуда бинты, флакон йода и пакет замороженного горошка.

Находясь на руках у Папы, я с этой высоты видел его поверженного противника и собравшихся вокруг него людей, которые больше глазели, чем пытались помочь. Лишь один человек принес ведро воды и кусок ткани для перевязки.

Но где же Кэти? Где Кэти?

Как только Папа спустил меня на землю, я стал осматривать опушку леса. Вернулась она или нет? Может, наблюдала из-за деревьев? Может, прислушивалась, угадывая ход поединка по крикам зрителей?

Марта суетилась, тянула Папу в сторону машины. Открыла заднюю дверь, постелила там полотенца. Джесс и Бекки встретили нас восторженно, с тявканьем прыгая на Папу. Теперь он уже не приволакивал ноги. Шагал широко и свободно. Когда он уселся в створе задней двери, Юарт приподнял его ноги и подставил под них упаковочный ящик. Потом развязал шнурки и стянул с него обувь. Носки оказались мокрыми и грязными, Юарт их также снял и обмотал босые ступни полотенцем.

Марта тем временем завернула в тряпочку пакет ледяного горошка, чтобы Папа приложил его к подбитому глазу. Потом обработала раны ватными тампонами, смоченными йодом. Папа морщился, когда она это делала. Иногда малая, но специфическая боль при оказании помощи переносится хуже, чем любая другая.

— Воды, — попросил Папа.

Я достал бутылку из переносного холодильника. Папа сделал глоток и отставил ее в сторону. Здоровым глазом выразительно посмотрел на Юарта, и тот выудил из внутреннего кармана пальто плоскую флягу. Папа отхлебнул из нее, прополоскал рот и сплюнул на землю. Следующую порцию он проглотил.

Марта отняла от его глаза ледяной пакет и осмотрела рану:

— Придется зашивать. Сейчас я ее очищу, а потом снова приложишь пакет.

На сей раз она воспользовалась не йодом, а более щадящим солевым раствором.

Я помог Папе снять окровавленную майку и надеть другую, чистую. Затем накинул ему на плечи махровый плед, а поверх него толстое одеяло. Папа сидел, не меняя позы, только прихлебывал из фляжки, смотрел на деревья по ту сторону поля и довольно улыбался.

Я вспомнил слова Вивьен о том, как действуют на Папу эти бои, как он в них нуждается, душой и телом. Сейчас он казался удовлетворенным. Жаль, что Вивьен не видела его в эти минуты. Все ее опасения насчет исхода боя не оправдались. Стало быть, зря она сомневалась в Папе.

Кэти все еще не объявилась, но меня это не очень беспокоило. Я был уверен, что с ней ничего не случится: она умела за себя постоять, и к тому же она ушла в лес, а в лесу мы с ней чувствовали себя как рыба в воде. Тем более в таком светлом, ясенево-дубовом, как у нас на холме.

— Кто-нибудь уже говорил с Прайсом? — спросил Папа.

— Пока нет. Первым делом мы хотели привести в порядок тебя. Это сейчас важнее, — сказала Марта.

— Как считаете, он человек слова? — спросил Папа.

Юарт поразмыслил:

— Он человек слова, когда это слово дано на публике. Если все обговорено в присутствии многих людей, он сдержит свое обещание. Тем более у него есть причины для радости. Сегодня он разжился кучей денег. Уделал этих русских. Ведь в ставках ты не был фаворитом. Такое случилось впервые за все времена, да? Так что Прайсу впору тебя благодарить.

Папа покачал головой:

— В этом я не уверен.

Он взглянул на меня:

— А ты что думаешь, Дэниел?

Никаких мыслей на этот счет у меня не было, зато была надежда.

— Я думаю, ты выиграл свой приз, — сказал я. — Думаю, мы вернемся домой и этот дом станет по-настоящему нашим.

Он кивнул, не столько соглашаясь с моими словами, сколько из желания в это верить.

Я принес ему сухие ботинки. Он обулся, встал и направился к отдельной группе машин, одна из которых только что отъехала, увозя Медведя. В центре поля какой-то человек выковыривал из грязи золотые зубы и складывал их в пластиковый пакетик. Прайс сидел на водительском месте в своем «лендровере», через окно разговаривая с двумя мужчинами. Я не смог прочесть выражение его лица.

Заметив приближающегося Папу, он жестом велел этим двоим отойти, но оставаться неподалеку.

— Ну вот, дело сделано, — сказал Прайс, имея в виду завершившийся бой и его результат.

Папа кивнул:

— Дело сделано.

Он ждал следующих слов Прайса. За ним был должок по соглашению. Но Прайс не торопился. Он хотел, чтобы Папа спросил об этом сам. В последней попытке унизить и подчинить его Прайс хотел услышать папину просьбу.

— Ну и как насчет остального? Как насчет земли? Теперь мы можем закрыть эту тему? Оформить все официально?

— Можем, — сказал Прайс. — Подписанные бумаги у Гэвина.

Он кивком подозвал одного из своих недавних собеседников, стоявших поодаль. Сей невзрачный субъект достал из портфеля черную папку-скоросшиватель, открепил в ней один файл-вкладыш и протянул его Папе.

По тому, как он медлил, прежде чем взять файл, стало ясно, что Папа не очень ориентируется в происходящем. Он не знал, что дальше делать с этим документом, но не хотел обращаться за разъяснениями к Прайсу. Он не имел понятия о том, как делаются такие вещи в большом мире, и был полным профаном во всем, что касалось деловых бумаг и законов.

Прайс ухмыльнулся:

— Здесь документы с моей подписью. По ним вам формально передается земля, на которой ты построил дом.

— Вместе с рощей на холме? — раздался въедливый голос Марты из-за наших спин. — И с подъездной дорогой — я о той, что перед домом?

Прайс ненадолго задумался. Так, с задержкой, он реагировал на все наши вопросы — типа «отвечу, когда сочту нужным».

— Да, можете посмотреть и убедиться, хотя, надеюсь, вы мне поверите как человеку слова. Там все правильно.

Марта забрала у Папы пластиковый файл, вытащила из него несколько скрепленных скобкой документов и начала их просматривать.

Прайс раздраженно забарабанил пальцами по рулю.

— Мы хотим знать, что получаем, Прайс, — произнесла Марта, не глядя на него. — Я прочту все от начала до конца, нравится тебе это или нет, и ты не сможешь уехать, пока я не закончу.

— Так уж прямо и не смогу?

Она продолжила чтение, порой возвращаясь к предыдущим страницам, чтобы уточнить какие-то детали.

Прайс оставался на месте и примерно через минуту выдал комментарий, обращаясь то ли к самому себе, то ли к своим людям, то ли все-таки к нам:

— Ну разве это не забавно? Устроить незаконный поединок для законного разрешения спора. Завершить свой день подписанием документов после спектакля, из-за которого все мы могли угодить за решетку.

Марта его проигнорировала, продолжая читать, но Папа взглянул на него с любопытством и подозрением. Юарт нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

Марта закончила проверку.

— Думаю, тебе следует это подписать, — сказала она Папе, — а я заверю подпись.

Так они и сделали тут же, на капоте машины Прайса. Сам он отбыл вскоре после того; «лендровер» неторопливо укатил прочь с характерным мягким и мощным урчанием. Выглянуло солнце, и влага начала испаряться с поля, образуя легкую слоистую дымку над кронами деревьев. Солнечные лучи прорывались сквозь тучи, расходясь в стороны, как широко разинутый клюв поющего дрозда.

Меж тем на поле деньги активно меняли хозяев. Кажется, там не было ни одного человека, который не сделал бы ставку. Купюры перетасовывались, наспех пересчитывались и исчезали во внутренних карманах курток. Ассистенты букмекеров делали пометки в блокнотах. От жаровни снова исходили шипение масла и запах лука, помешиваемого на сковороде деревянной ложкой. Со щелчком открывались пивные банки, откручивались пробки на горлышках бутылок.

Судя по всему, кровавое зрелище плавно перетекало в большую гулянку. Есть, пить, покупать и продавать. Это ж была ярмарка, в конце концов. Тайная, свободная от налогов, сборов и всякого контроля.

Люди подходили пожать руку Папе. Мужчина в твидовом пиджаке и матерчатом кепи всучил Папе пятидесятифунтовую купюру.

— Нынче я заработал на вас куда больше, будьте уверены, — заявил он и, протянув Папе бутылку пива, предложил тост за его здоровье.

Кто-то принес виски, кто-то другой — немаркированную бутыль водки собственного изготовления.

— Все честно и законно, имейте в виду, — говорил он, наливая водку в пластиковый стаканчик. — Этого добра еще полно в моей тачке.

Вторую фразу он произнес уже громче, чтобы его услышали все, кто находился поблизости:

— Я продаю ее по пять фунтов за бутылку, подходите вон туда, к синей «астре».

Помимо той купюры, Папе подносили и другие дары. Дань уважения. Блок сигарет, коробки спиртного, туша ягненка — освежеванная, упакованная, ждущая только разделки. Ящик овощей. Ящик копченой селедки. Сегодня многие сделали на Папе хорошие деньги. Я принимал дары и складывал их в багажник машины Ройсов. Мужчины хлопали меня по спине и ерошили мои волосы, как будто я был чем-то вроде счастливого талисмана. Они просили меня сделать глоток из их стаканов, прежде чем пить самим, видимо приравнивая это к выпивке лично с Папой. Были также объятия и жесткие мужские поцелуи в лоб.

Куда запропастилась Кэти?

Все тот же человек в твидовом пиджаке и кепи подошел ко мне со словами:

— Ты, я вижу, славный парнишка.

Подобно другим, он растрепал мои волосы и вдобавок слегка ущипнул за щеку.

— В самом деле? — пробормотал я.

— Да, без сомнения. Ты славный парнишка. И такой симпатяга. — Он окинул меня взглядом. — Только сложением не в отца пошел, да? — Он усмехнулся. — Тоже станешь боксером, когда вырастешь?

— Нет. Я никогда не боксировал. Папа меня этому не учил.

— Никогда не учил, вот как? Это странно для отца-боксера — не передать эстафету сыну. Такова традиция, знаешь ли.

Он задумчиво пожевал губу, переступил с ноги на ногу и снова хмыкнул.

Я пожал плечами:

— Папа не хочет, чтобы я боксировал.

— Неужели? — усомнился он. — Или дело в том, что ты просто слабак? Ручки тоненькие. Не знаю, в какую весовую категорию ты попадешь, но мышц-то у тебя все равно нет. Ты довольно высокий, но тощий. Наихудшая комплекция для бокса. Весь твой вес ушел в рост, а не в мышцы. Для боксера это никуда не годится.

— А меня вполне устраивает.

— Вот как? Тебя устраивает? Знаешь, я бы не хотел иметь сыновей, не способных дать сдачи, а насколько смазливыми будут их мордашки, это уж дело десятое. Конечно, не всем же быть такими, как твой отец, но я думал, что хотя бы его родной сын будет ему под стать.

Он ненадолго умолк.

— А впрочем, — сказал он, — ты и впрямь симпатяга.

Никогда я не считал себя симпатичным.

Однако где же Кэти?

Он хмыкнул еще раз, но я уже уходил. Папа по-прежнему был окружен дарителями и почитателями.

Я направился вглубь леса. Стволы и густая листва деревьев отгородили меня от шума ярмарки, и уже вскоре я слышал только звук собственных шагов, жужжание насекомых и пение птиц.

Я двигался по возможности прямо, стараясь держаться того направления, в котором ушла Кэти.

Так я преодолел от силы сотню метров. В лесу особо не разгонишься.

— Дэниел.

Она стояла позади меня, прижавшись спиной к стволу и обхватив себя руками. Я прошел совсем рядом, ее не заметив.

— Что ты здесь делаешь?

— Ничего.

Она избегала смотреть мне в глаза.

— Папа победил.

— Знаю.

— Ты видела бой?

— Нет.

— Все время была здесь?

— Да.

— А крики ты слышала?

— Нет.

— Как же тогда ты узнала?

— Я и не сомневалась в его победе. А ты?

— Ну да, конечно. В смысле, конечно не сомневался. Но я все-таки нервничал, как же без этого.

— А я нет.

— Ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов.

— Можно. В нем.

Она повернулась и пошла обратно, к месту поединка. Толпа на поле редела. Люди разъезжались по домам. Я следовал за ней. Бежал трусцой. Мои ноги теперь были почти такой же длины, как у нее, но поддерживать ее скорость ходьбы мне было все еще трудно. Я никогда не шел куда-либо и не делал что-либо так стремительно, как Кэти. Старшая сестра, младший брат. Как бы я хотел, чтоб она всегда была рядом, указывала мне путь, разъясняла что и как, приводила меня домой.