Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
В СМИ часто можно встретить экспертов, рассуждающих о текущей ситуации в экономике и сохранении здоровья, предупреждающих о глобальном потеплении или комментирующих новые технологии и связанные с ними возможности и риски. Эти эксперты связаны с государственными структурами, частными компаниями, клиниками, неправительственными организациями, университетами и научно-исследовательскими учреждениями. В этой главе мы рассмотрим, как ученые исполняют роль общественных экспертов — роль, которую они принимают на себя, когда не только рассказывают широкой аудитории о своей работе, но и используют профессиональные знания, помогая общественности сориентироваться относительно каких-либо частных или политических проблем (1). Ученым роль экспертов дается непросто, поскольку большинство из них в первую очередь заняты производством знаний, а не их применением, а научное знание — как правило, недостаточная основа для практических рекомендаций. Кроме того, чтобы стать источником информации для журналистов, блогеров или авторов веб-сайта, мнения ученого должны быть понятны и доступны широкой аудитории. Наконец, поскольку советы экспертов имеют практические последствия, ученые часто оказываются вовлечены в борьбу политических или коммерческих интересов — ситуация, которая радует не всех из них.
Важно отличать роль ученых как общественных экспертов от других ролей, которые они могут играть в обществе. Помимо передачи научного опыта, то есть использования научных знаний при публичном обсуждении ненаучных проблем, есть еще два типа научной коммуникации, в которой участвуют ученые: это популяризация исследований как реконструкция для общественности проектов, открытий, теорий и достижений с научной точки зрения; и метадискурсы, касающиеся отношений науки и общества, такие как обсуждение финансирования науки и научной политики, ценностные конфликты науки и общества, например в случае экспериментов над животными или со стволовыми клетками человеческих эмбрионов. Популяризируя свои исследования, ученый выступает в роли учителя; в метадискурсах он занимает позицию посредника. Разумеется, в реальной коммуникации эти роли четко не разграничиваются и смешиваются.
Взгляд на ученых как на общественных экспертов объединяет два интересных аспекта, уже всесторонне изучавшихся: ученый как (политический) советник (Jasanoff 1990; Maasen and Weingart 2005) и ученый как коммуникатор, устанавливающий связи с обществом (например, Friedman et al. 1986; Peters 2013). Обе эти роли не совпадают с нормами, принятыми в научном сообществе, и представляют собой дилемму для ученых (Sarkki et al. 2013). Передача научного опыта обществу часто влечет за собой политические последствия, и, реагируя на них, политические организации и группы активистов пытаются влиять на ход и применение научной экспертизы (Stehr 2005). Эта практическая сторона привлекает к теме научной экспертизы внимание журналистов. СМИ часто освещают подобные вопросы — в том числе и за пределами научных рубрик. Опросы показывают, что примерно треть устного общения между журналистами и специалистами в области естественных наук связана с научной экспертизой, для представителей гуманитарных и общественных наук эта доля существенно выше (Peters 2013).
Проведенные в нескольких странах исследования показали, что точка зрения ученых широко воспроизводится в СМИ, когда речь идет о глобальных изменениях климата (Bell 1994; Wilkins 1993; Peters and Heinrichs 2005). Такая же картина обнаруживается в сюжетах о биотехнологиях (Kohring and Matthes 2002; Bauer et al. 2001). Пищевые биотехнологии, эксперименты со стволовыми клетками, птичий грипп, ядерная безопасность — вот лишь часть вопросов, обсуждая которые, ученые активно участвуют в конструировании социальной реальности средствами общественной коммуникации. Поскольку эта реальность носит общественный характер, политики не могут ее игнорировать. Так, через общественную сферу научный подход, пусть и трансформированный логикой массмедиа, входит в область политического (Petersen et al. 2010).
Науковеды четко различают научное знание как таковое и научную экспертизу (например, Horlick-Jones and De Marchi 1995). Собственно научное знание, по существу, занимается установлением причинно-следственных связей. Его концепции и теории стремятся к обобщению, абстрагируясь, насколько возможно, от конкретных ситуаций, наблюдений и экспериментов. Экспертное знание, напротив, связано с анализом и решением практических проблем в конкретных ситуациях, с рекомендациями и четкими советами лицам, принимающим решения. Конечно, для успеха любого действия необходимо предвидеть его последствия, и в этом смысле знание причинно-следственных связей — необходимая составляющая экспертного знания. Однако экспертиза выходит за пределы понимания с точки зрения науки; ее задача — объяснение практических проблем и предоставление совета клиентам, отвечающим за решение этих проблем. Следует отметить, однако, что наука не единственный источник экспертных мнений и что одного только научного знания, даже если оно имеет отношение к делу, для экспертизы недостаточно (Collins and Evans 2002). Два аспекта научной экспертизы как научно обоснованного совета лицам, принимающим решения, представляются особенно важными: ее связь с процессом принятия решений и ее положение внутри общественных отношений между клиентом и экспертом.
По определению экспертиза осуществляется, когда принятие решений сопряжено с проблемами; если говорить конкретно, это проблемы ориентирования, формирования мнений и последующих действий. При этом принятие решений может носить как индивидуальный характер (например, при постановке диагноза и выборе лечения), так и политический (регулирование биотехнологий или защита побережий при угрозе повышения уровня моря). В нормативных моделях различают возможные решения (и предполагаемые последствия) и предпочтительные. В таких случаях эксперт как советник лиц, принимающих решения, выполняет три функции (сравните Jungermann and Fischer 2005): делает неявные предпочтения клиента явными, разрабатывает возможные варианты решения, определяет и оценивает последствия с учетом предпочтений клиента. Определение предпочтений, однако, остается привилегией и зоной ответственности лиц, принимающих решения.
Применительно к политике нормативная модель принятия решений напоминает веберовскую концепцию (Weber 1919) отношений между гражданской службой и политикой, согласно которой гражданские служащие, включая ученых-экспертов, отвечают за свои советы и выполнение политических решений, а политики — за определение целей и принятие этих решений. Хабермас (Habermas 1971) назвал эту модель «децизионистской» в отличие от «технократической» (там же: 63), при которой de facto решения принимают ученые, а политики соглашаются с ними, и «прагматической» (там же: 66), предполагающей не просто жесткое разделение функций науки и политики, а их критическое взаимодействие.
Ученые в основном согласны с тем, что децизионистская модель, описывая взаимосвязь науки и политики, не слишком точно соответствует эмпирической реальности. Но, похоже, эта модель наилучшим образом соответствует мейнстримному представлению ученых о самих себе и их отношениях с политикой. Эмпирический анализ научной экспертизы в спорных и политически острых вопросах ясно показывает, что экспертиза, осуществляемая учеными, не является ценностно-нейтральной (value-free) (Mazur 1985). Ученые-эксперты не только предоставляют знания или комментируют претензии на обладание ими, но также оценивают возможности, решения и политические действия, требуя, чтобы индивидуальные или политические стратегии деятельности основывались на их собственных ценностях (Nowotny 1980).
Помимо проблем с системой ценностей, ученый в роли эксперта сталкивается и с другим вызовом: как справиться с неопределенностью? В принципе, неопределенность и даже противоречия не представляют для науки проблемы. Научный поиск продолжается, пока все неопределенности не будут устранены — вплоть до достижения консенсуса. Это может продолжаться довольно долго, но в итоге — и в этом ученые твердо убеждены — процесс поисков приведет к точному знанию. Однако, если речь идет об экспертизе, решения должны приниматься быстро, их нельзя отложить до тех пор, когда больше не останется неопределенностей, и такая стрессовая ситуация может оказаться скорее правилом, чем исключением.
Фунтович и Равец выделяют в научной сфере несколько областей, различающихся по степени неопределенности (Funtowicz and Ravetz 1991). Они развивают концепцию постнормальной науки, в которой «факты являются неопределенными, ценности спорными, ставки высокими, а решения безотлагательными» (там же: 137). С их точки зрения, главная задача экспертов в этой области — работа с неопределенностями, а не поиск бесспорной ясности. Некоторые исследователи (Böschen and Wehling 2004) указывают, что способы работы с неведением — важная черта научных эпистемических культур. Таким образом, центральные элементы научной экспертизы — явные и рациональные способы работы в условиях неопределенности.
Массмедиа различными способами явно или неявно конструируют определенность или неопределенность экспертного знания: упоминая или не упоминая замечания о неопределенности, подвергая экспертное знание сомнению с позиций ненаучных (например, с позиций здравого смысла) или цитируя экспертов, опровергающих или подтверждающих друг друга. Типичный журналистский прием при обнаружении неопределенности — подать ее в СМИ как столкновение позиций экспертов (Boykoff and Boykoff 2004; Ren et al. 2012).
В психологических исследованиях экспертом признается тот, кто обладает особо высокой компетентностью в определенной области. Противоположность эксперту — обычный человек, неспециалист или новичок. Однако, с точки зрения социолога, роль эксперта определяется не только владением специальным знанием, то есть таким, которого не ждешь от каждого человека, но и функцией дающего советы клиенту (иными словами, это сервис, основанный на знании) (Peters 1994). Таким образом, в социальном смысле клиент оказывается необходимым дополнением к эксперту; иначе говоря, без клиента нет эксперта. В случае, когда в роли публичного эксперта выступает ученый, отношения с клиентом обычно подразумеваются. Конечно, иногда ученые, которых цитируют СМИ, возможно, и намереваются дать совет политикам, гражданам, пациентам или потребителям, однако чаще, иногда к удивлению самих ученых, журналисты возлагают на них роль экспертов, привязывая их знания к политическим или частным проблемам.
Задача экспертов не в том, чтобы донести до людей общие знания и оставить их самостоятельно извлекать из полученной информации какую-то пользу, но в том, чтобы дать лучший возможный и конструктивный совет, найти разумное решение. Примером того, чего люди ждут от экспертов и как понимают их ответственность, стало трагическое землетрясение в Италии 6 апреля 2009 г., разрушившее город Л’Акуила и унесшее жизни 309 человек. За шесть дней до землетрясения семь членов Национальной комиссии по прогнозированию и предотвращению крупных рисков провели совещание, и председатель выпустил от имени всех участников официальное успокаивающее сообщение. Произошедшая катастрофа опровергла его, и семи членам комиссии было предъявлено обвинение. Их судили и приговорили к шести годам заключения за убийство (Hall 2011; Nosengo 2012; Cartlidge 2013). В вердикте судья отметил, что многие жертвы вернулись в свои дома из-за успокоительного заявления комиссии, хотя серия небольших толчков, предшествовавших основному землетрясению, могла заставить людей принять меры к спасению.
Судья признал, что предсказать землетрясение невозможно, однако счел членов комиссии ответственными за «полную неспособность к верному анализу и объяснению угрозы» (Cartlidge 2013). Были процитированы слова местного жителя, потерявшего жену и дочь: «В том ли проблема, что они (эксперты) чего-то не знают, или в том, что не знают, как сообщить о том, что они знают» (Hall 2011: 266). Это сложный случай, и прямая ответственность ученых до сих пор вызывает споры (сравните Nosengo 2012). На судебные решения и приговоры были поданы апелляции. Однако нас интересует не справедливость приговора, но тот факт, что у общества — и закона — есть нормативные представления об экспертах, обнародующих свои оценки и советы.
Ученые, представляющие себя в качестве публичных экспертов, отвечают, во-первых, за сбор и применение всех доступных знаний, относящихся к проблеме; во-вторых, за систематическую и всестороннюю их оценку; в-третьих, за сообщение этой информации таким способом, который способствовал бы принятию решений представителями общественности. В случае угрозы, как правило, недостаточно обнародования общих научных сведений, например, о причинах и последствиях землетрясений. Вдобавок к общим научным сведениям и знанию конкретных особенностей — геологии местности, технических характеристик зданий, психологии жителей — необходимо также умение общаться с аудиторией и рассудительность. Конечно, катастрофа в Л’Акуиле — это крайний случай, и обычно ученые, беседуя с журналистами, не занимают формально позицию экспертов, которая сделала бы их ответственными в юридическом смысле, как это случилось с членами комиссии в Л’Акуиле. Но вопрос экспертной ответственности всегда присутствует, когда ученый предоставляет информацию, которая может повлиять на решения и поступки людей и привести к серьезным последствиям.
Тернер утверждает, что государство принимает авторитет науки и экспертизы, «требуя, чтобы правила основывались на научных данных или научном консенсусе» (Turner 2001: 124). Более того, опросы общественного мнения в Европе и в США показывают, что научные организации остаются в числе тех, что пользуются в обществе наибольшим доверием, а степень доверия к ученым, по сравнению с представителями других профессий, очень высока (European Commission 2005; National Science Board 2004). Проведенный нами контент-анализ публикаций СМИ об изменениях климата показал, что научные источники в среднем оцениваются более позитивно, чем ненаучные (Peters and Heinrichs 2005).
Некоторые авторы, однако, отмечают кризис доверия к научной экспертизе (Horlick-Jones and De Marchi 2005). Общее высокое доверие к научной экспертизе оказывается под вопросом в тех случаях, когда ученых воспринимают как группу интересов или апологетов технологии (Peters 1999) или когда эксперты публично выражают несогласие друг с другом (Rothman 1990). Исследования реакции общественности показывают, что аудитория медиасюжетов критически воспринимает высказывания экспертов, если те выражают мнения, противоречащие прежним ее воззрениям (Peters 2000). Доверие не привязано к науке и ученым безусловно, скорее оно зависит от контекста высказывания экспертного мнения, например от организационных связей (науки и промышленности) и взаимной поддержки ученых.
Гидденс подчеркивает повсеместность доверия к экспертным системам и к экспертам, которые управляют ими (Giddens 1991). Доверие к науке и научной экспертизе все еще подразумевается по умолчанию, но лишь до тех пор, пока ее авторитет — в некоторых областях — не будет целенаправленно развенчан атмосферой недоверия и проведением контрэкспертиз. Например, в качестве стратегии против рискованной технократии Бек предлагает бросить вызов монополии экспертов в области технологических рисков (Beck 1988) в полемике по вопросам безопасности. Авторитет науки столь силен, что обычно может быть нейтрализован только контрэкспертизой. Критикам официальной научной экспертизы приходится обращаться к науке, чтобы обосновать свои претензии. В США, например, противники дарвиновской теории эволюции, чьи позиции мотивированы в основном религиозными убеждениями, для большей убедительности подают свои идеи под маской научных теорий (Park 2001).
Многие противоречия современного общества связаны с наукой и техникой, и ученые могут поддерживать любую сторону в споре (Mazur 1981; Frankena 1992; Nelkin 1992). Вовлечение в полемику по вопросам науки и техники ученых возможно разными способами: противоречивое отношение могут вызвать собственно научные исследования или наукоемкие технологии (например, атомная энергетика или генная инженерия), кроме того, от научной экспертизы может зависеть постановка проблемы или оценка плюсов и минусов, учитываемых при выборе, который будут делать политики. В обоих случаях контроль над определением (кто является легитимным экспертом?) и содержанием публичной экспертизы (какие эксперты готовы свидетельствовать в СМИ?) является определяющим при возникновении и разрешении разногласий. Новотны и его коллеги обнаружили, что готовность ученого выступить в качестве публичного эксперта зависит в том числе и от того, какую позицию он занимает в спорном вопросе (Nowotny 1980). Эксперты, бросающие вызов истеблишменту, обычно охотнее участвуют в публичных дискуссиях, чем те, кто выступает в качестве защитника политики властей или технологий. Поэтому эксперты — важный ресурс влияния для неправительственных организаций. В качестве легитимного источника информации для СМИ эксперты способствуют ее доступу в публичную сферу, подкрепляют рациональность оценок научным авторитетом, участвуют в конструировании социальной реальности. Чтобы сделать содержание экспертизы более доступным и лучше его контролировать, неправительственные организации создали сеть симпатизирующих им экспертов, обеспечивающих критическую экспертизу или контрэкспертизу, а также инфраструктуру научно-исследовательских институтов.
Общая проблема всех форм научной коммуникации состоит в ее соответствии структуре аудитории, то есть в том, чтобы дать общественности вескую причину услышать предлагаемое сообщение. Закрытый для непосвященных характер современной науки, ее необъятность и оторванность от повседневной культуры делают задачу соединения научного знания с повседневными дискурсами и здравым смыслом особенно сложной. Стереотипный образ «безумного ученого» (Haynes 2003), научные «чудеса» и применение науки на практике (Fahnestock 1986) — примеры семантических структур, используемых современной журналистикой для выстраивания связей между наукой и жизнью. Научная экспертиза, обращающаяся к хорошо известным и актуальным проблемам, особенно тесно связана с повседневной жизнью.
Относительно простое решение проблемы востребованности сообщений о научной экспертизе публикой делает их привлекательными для СМИ. Кроме того, в отличие от научно-популярных, материалы о научной экспертизе адресованы не только тем, кто интересуется наукой, но и более широкой аудитории, которую занимают практические вопросы — здоровье, окружающая среда, риски, которые связаны с новыми технологиями. По этой причине сюжеты о научной экспертизе не ограничиваются рамками отделов науки в печатных СМИ и научных телепередач, часто они попадают в общую ленту новостей.
По определению научная экспертиза — это научное знание, применяемое для понимания и решения практических проблем. Иногда эти проблемы известны только благодаря науке. Без науки, например, мы никогда бы не узнали об озоновой дыре или глобальном изменении климата. Чаще, однако, проблемы очевидны или хорошо известны из практического опыта, и более или менее успешные способы справиться с ними уже применяются. Когда ученые предлагают свои экспертные суждения, их познания часто сталкиваются с конкурирующими источниками знаний: житейским опытом, специальным знанием, добытым из практики, традиционным знанием, основанным, например, на религии, народной мудрости или аборигенной культуре.
Конкуренция научного знания с другими типами знания порождает два вида проблем. Во-первых, изначальное знание о предмете может стать помехой при понимании и восприятии нового знания, что ведет к проблемам объяснения. Эту когнитивную проблему, возникающую при получении неспециалистами научного знания, исследовала Роуэн (Rowan 1990). В качестве объяснительной стратегии, позволяющей эту проблему преодолеть, она предложила вывести на поверхность противоречия между житейским и научным знанием. Во-вторых, возникает вопрос, какая из конкурирующих форм знания — например, житейское или научное — более приемлема и пригодна для решения проблемы. Многие сомневаются, что научное знание per se превосходит любое локальное знание, основанное на практическом опыте (Wynne 1996).
Очевидно, что для решения практических задач требуются знания нескольких видов. Даже при наличии обоснованных и соответствующих проблеме научных теорий необходимо знать обстоятельства и ограничения конкретной ситуации, чтобы рассчитать условия и последствия вмешательства. Необходимы глубокие знания о доступных ресурсах, юридических, политических и психологических ограничениях, а также препятствиях, возникающих в ходе решения задачи, чтобы разработать эффективную стратегию действий. Климатологу, который в интервью порекомендует сократить в ближайшие десять лет энергопотребление на 50%, немедленно будет задан вопрос: «Каким образом?»
Если проблема сложна, нельзя ожидать, что единственный эксперт окажется компетентен во всех ее аспектах. Очевидно, что для решения практической проблемы необходимо использовать и сочетать разные источники знания. Потребность в интегрированной экспертизе сказывается как на менеджменте знаний, в том числе на стратегиях журналистского расследования, так и на производстве знаний. В текущих дискуссиях об исследовательских стратегиях применительно, к примеру, к экологическим проблемам звучит почти повсеместный призыв к междисциплинарным или трансдисциплинарным исследованиям, то есть исследованиям, выходящим за традиционные границы научных дисциплин и даже классические рамки самой науки (Somerville and Rapport 2003). Гиббонс (Gibbons et al. 1994) говорит о возникновении нового, второго типа производства знания (mode 2), в котором участвует широкий круг акторов, в том числе практики и пользователи знаний. Это производство знаний осуществляется за пределами научных учреждений и ведет к более согласованному и социально обоснованному (socially robust) знанию (Nowotny et al. 2001). Обсуждается даже возможность транссубъективной нормативной рекомендации (normative advice) как части научной экспертизы (Grunewald 2003).
Каналов, посредством которых общество узнает о научной экспертизе, множество. Например, ученые могут вести публичную беседу об изменениях климата или болезни Альцгеймера, участвовать в выставках или других публичных мероприятиях, в центре которых находятся эти сюжеты. Но в условиях медийного общества СМИ и другие медиа — телевидение, газеты (бумажные и онлайновые), сайты и блоги — становятся формирующими элементами публичной сферы. К тому же ученые могут заводить свои сайты и блоги или сотрудничать с информационными ресурсами университетов, государственных ведомств, неправительственных организаций. Профессиональные площадки для коммуникации по проблемам здоровья, предоставляемые исследовательскими учреждениями, правительственными структурами или фармацевтическими компаниями, играют важную роль как средство распространения экспертной медицинской информации среди пациентов и тех, кто о них заботится, влияя на взаимоотношения врачей и пациентов. YouTube и другие онлайновые видеосервисы полны видеосюжетов с экспертными суждениями о самых разных проблемах — от климатических изменений до инфаркта миокарда, — высказываемых как учеными-экспертами, так и теми, кто претендует на роль эксперта. Онлайновые источники используют люди, которые активно ищут конкретную информацию — с помощью поисковиков или переходя по ссылкам из социальных сетей.
Несмотря на растущее значение прямого общения с учеными, научными учреждениями и научными СМИ, журналистика все еще остается важным посредником между научной экспертизой и обществом. Большое внимание уделяется тому, как СМИ сообщают о науке и научной экспертизе. Помимо собственно освещения в СМИ, изучается роль ученых как источников информации для журналистов. В специальной работе, посвященной дискуссиям вокруг марихуаны, выяснилось, что СМИ в первую очередь предоставляют слово не самым опытным и компетентным специалистам, а чиновникам от здравоохранения и широко известным ученым, независимо от сферы их деятельности (Shepherd 1981). С точки зрения журналистов, чтобы выступать в качестве хорошего публичного эксперта, одних только высококлассных научных работ мало, требуются еще и иные качества. СМИ считают, что практики и умудренные опытом ученые с широкими познаниями могут соотнести научные данные с требующей решения проблемой, объединить знания из различных источников и обеспечить своевременную и актуальную экспертизу куда лучше, чем изучающие тему специалисты. Изучение нескольких случаев противоречий между экспертами показало, что журналисты пристрастны в выборе экспертов: как правило, при освещении проблемы излишне широко представлены маргинальные точки зрения (Rothman 1990). Кроме того, СМИ склонны выбирать тех экспертов, чьи мнения соответствуют редакционной политике (Kepplinger et al. 1991). Гуделл приходит к выводу, что СМИ концентрируют внимание на немногих известных ученых и выбирают источники в мире науки «не по значимости открытий, не по качеству популяризации и не по значению в научном сообществе, а по активности в бурном мире политики и спорных проблем» (Goodell 1977: 4).
Для журналистов отбор экспертных источников — сложный процесс, в котором научная продуктивность и репутация — далеко не единственные факторы. Главный журналистский критерий при выборе источников — поможет ли это сделать хороший материал или улучшить имеющийся. Чтó именно делает материал хорошим, однако, зависит от СМИ, программы, отдела и конкретной темы. Актуальность — один из значимых факторов, влияющих на вероятность появления ученого в СМИ: источник должен быть способен прокомментировать нечто актуальное для аудитории. В некоторых случаях актуальность вполне очевидна: например, когда дело касается медицины, проблем окружающей среды или решений, принимаемых властями. Концепция значимости новостей (Badenschier and Wormer 2012) описывает также другие критерии, которые используют журналисты, чтобы добиться актуальности, под которой понимаются в том числе наглядность, доступность и соответствие критериям СМИ.
Журналисты замечают ученых, когда те вторгаются в события и дискуссии вне научной сферы (например, в качестве членов политических советов или привлеченных властями экспертов). Более заметны те ученые, что публикуются в известных научных журналах или участвуют в конференциях, за которыми следят СМИ (это могут быть журналы Science или Nature или ежегодное собрание Американской ассоциации содействия науке). Кроме того, на известность ученых сильно влияет деятельность научных учреждений, журналов, ассоциаций и конференций по связям с общественностью. Наконец, с каждым новым упоминанием в СМИ ученый становится еще известнее. Таким образом, внимание СМИ, формирующее известность ученого, работает по принципу обратной связи (Goodell 1977).
Недостаток ресурсов и времени — обычная рабочая ситуация для журналиста. Журналист оценивает количество усилий, необходимых для общения с ученым, и потому важным критерием отбора становится доступность. Журналисты предпочитают ученых, которые умеют и стремятся говорить ясно и кратко, отвечать на поставленные вопросы, объяснять сложные проблемы с помощью сравнений и метафор и делать смелые выводы. Кроме того, журналисты предпочитают общаться с признанными учеными, занимающими высокое административное положение и с этой точки зрения приемлемыми для СМИ.
Есть несколько причин ожидать, что взаимоотношения между журналистами и учеными окажутся напряженными, а взаимодействие — трудным. Отношение ученых к СМИ и контактам с прессой изучалось не раз (Dunwoody and Ryan 1985; Hansen and Dickinson 1992; Peters et al. 1998; Bentley and Kyvik 2011; Kreimer et al. 2011). В двух исследованиях, в которых ученым и журналистам задавали сходные вопросы, обнаружилось несколько систематических отличий в их взаимных ожиданиях (Peters 1995; Peters and Heinrichs 2005). Они касаются норм общения, модели журналистики и контроля коммуникации.
Ученые склонны переносить нормы научного общения на общение с аудиторией. Они любят сосредотачиваться на знаниях в своей специальной области и предпочитают серьезный, сухой, осторожный и поучительный по сравнению с журналистским стиль общения. Взаимодействующие с ними журналисты предпочитают общий взгляд, ясное мнение, оценочные суждения и легкий стиль.
Ученые предпочитают сервисную модель журналистики, ожидая, что журналисты будут помогать продвижению интересов и целей науки. Журналисты, основываясь на своих профессиональных нормах, настаивают, по крайней мере на словах, на дистанцировании от предмета, о котором рассказывают, своей независимости и обязанности представлять критическую точку зрения. Очевидное несогласие существует в отношении проблемы контроля: кто должен контролировать общение с аудиторией и содержание статьи или передачи?
Исследования, проводившиеся в Великобритании (Gunter et al. 1999) и на Тайване (Chen 2011), подтвердили эти наблюдения. Журналисты воспринимают ученых как источник информации, а себя — как ответственных за материал авторов. В соответствии со своими профессиональными нормами журналисты относятся к источникам честно, то есть корректно передают их высказывания, но не более. В частности, они критически относятся к тем требованиям источников, которые воспринимают как цензуру. Ученые же подлинными авторами материала считают себя и хотели бы контролировать весь процесс коммуникации, поскольку именно от них исходит сообщение, которое должно быть передано аудитории. В соответствии с сервисной моделью журналистики они склонны видеть в журналистах только передатчиков информации.
Несмотря на расхождение в некоторых аспектах, два немецких исследования (Peters 1995; Peters and Heinrichs 2005) приходят к одному выводу: ученые-эксперты и журналисты на удивление сильно ориентированы друг на друга. Ожидания обеих групп во многих отношениях совпадают, а в большинстве других аспектов имеются лишь умеренные расхождения. Явные разногласия вызывает только вопрос о контроле над коммуникацией. Похоже, ученые и журналисты владеют эффективными приемами, позволяющими преодолевать проблемы, возникающие из-за несовпадения ожиданий. Более того, исследования показывают, что ученые не только принимают журналистское отношение к науке, но и в значительной мере предвосхищают его в своих высказываниях. Проведенные в нескольких странах исследования показали удивительно высокую удовлетворенность ученых своими контактами со СМИ (Peters et al. 2008; Peters 2013).
Применительно к науке общественную коммуникацию нельзя понимать как перевод. Перевод требовал бы структурной эквивалентности исходного и целевого языков, общих представлений о реальности, основываясь на которых, можно было бы извлечь смысл из информации. Однако между обычным языком и языком науки нет ни эквивалентности, ни общей реальности. Миры современной науки закрыты и почти непроницаемы для обыденного мышления.
Ученым и журналистам приходится конструировать доступные для понимания широкой аудиторией образы понятных лишь посвященным научных миров и происходящих там событий с помощью понятий, метафор, сравнений и концепций, взятых из повседневной жизни.
Применительно к общественной экспертизе это значит, что, хотя мнение эксперта может быть выражено простым языком и касаться будничных предметов и событий, научное обоснование этого мнения часто может оказаться недоступным для понимания. Поэтому правильность научного экспертного мнения нельзя доказать клиенту, его можно лишь подать как правдоподобное. В итоге клиенты должны доверять своим экспертам. Для формирования доверия, однако, критически важен социальный контекст экспертизы (интересы, нейтральность, независимость), он и становится полем для журналистского расследования и репортажа (Kohring 2004).
Анализ того, как СМИ конструируют научную экспертизу, — это область крайне необходимого исследования. Однако уже сейчас можно отметить некоторые общие черты публичного конструкта науки и научной экспертизы. Пренебрежение научными деталями и точностью, отмеченное многими исследователями (Singer 1990; Bell 1994), — не признак некомпетентности журналиста, а, напротив, следствие высокого профессионализма. Журналисты не используют принятые в науке критерии качества, такие как точность, а следуют своим собственным (Salomone et al. 1990). Научные ошибки и неточности — всего лишь малая часть массы расхождений между представлениями ученых и широкой аудитории о науке.
Данвуди и др. используют концепцию сюжетных рамок, чтобы объяснить, какого рода информацию журналисты включают в материал, а какую — нет (Dunwoody 1992). Эти рамки определяют не только изложение материала, но и то, как журналист его изучает. При проведении опроса экспертов-климатологов и журналистов (Peters and Heinrichs 2005) две трети журналистов сообщили, что, когда они встречались с ученым, у них уже имелся план материала, а треть ученых рассказала, что у них сложилось впечатление, что журналисты хотели услышать от них нечто определенное. Ожидания журналистов часто были связаны не только с комментарием по интересующей их теме, но и с позицией, которую занимали их источники.
При сравнении написанных журналистами и учеными научно-популярных материалов об одних и тех же исследованиях (Fahnestock 1986) обнаружилось несколько систематических отличий, иллюстрирующих то, как журналисты выстраивают публичный образ науки. Так, журналисты куда чаще ученых уделяют внимание целям исследования и любят сосредотачиваться на практическом значении работы. В отличие от ученых, журналисты не слишком сосредотачиваются на научных результатах исследования — скорее, на их последствиях, позволяющих оценить работу и действовать дальше. При анализе использования журналистами сведений, которые эксперты-климатологи предоставили в своих интервью, выяснилось, что журналисты ожидали получить не голые научные данные, но знания, уже истолкованные учеными и направленные на решение проблем (Peters and Heinrichs 2005). Журналисты соотносят полученную от ученых информацию с конкретными событиями или проблемами. Более того, журналисты пренебрегают оговорками, и потому в их изложении выводы ученых выглядят более определенными и обобщенными (Fahnestock 1986). Научную неопределенность журналисты воспринимают как проблему, прежде всего в освещении вопросов, связанных с рисками (Friedman et al. 1999; Singer and Endreny 1993).
Во многих случаях журналистика не только предъявляет научную экспертизу обществу и подчеркивает экспертный характер исследования, но активно участвует в публичной экспертизе. Журналисты задают своим источникам в научном мире вопросы, касающиеся конкретных явлений и ситуаций (например, погодных аномалий), требуя объяснить их, и настаивают на комментариях по политическим вопросам. Контекстуализация научного знания и такое дополнение его вненаучными формами знания могут быть важной задачей (научной) журналистики. Обсуждая две формы рациональности и их относительные выгоды и невыгоды при решении проблем, Спиннер называет журналистов «агентами окказионального разума» (agents of occasional reason), которые противопоставляют научно-технической рациональности «окказиональную рациональность» (occasional rationality) (Spinner 1988), то есть ориентацию на конкретные, «здесь и сейчас», аспекты событий и ситуаций.
Ученые проявляют все большую готовность соответствовать этим ожиданиям и применять свои знания к вопросам, лежащим вне науки. Например, многие климатологи принимают на себя политическую роль и в общественной коммуникации выходят за пределы своей компетенции, чтобы подтолкнуть власти к проведению политики, смягчающей последствия изменений климата (Peters and Heinrichs 2005). Явная политизированность многих климатологов может сказаться на доверии к исследованиям климата. Герменевтический анализ освещения журналистами проблем эпидемиологии показал, что журналисты часто ставят под вопрос доверие к науке, изображая ее тесно связанной с политикой и экономикой (Jung 2012).
По сравнению с чисто научным знанием экспертиза отличается связью с социальными проблемами, принятием решений и действиями. Предполагается, что в качестве публичных экспертов ученые применяют свои знания для объяснения и решения вненаучных проблем. С одной стороны, проведение экспертизы для ученого — дело благодарное, поскольку экспертиза довольно легко соединяет его с тем, что СМИ и их аудитория считают актуальным. С другой стороны, быть экспертом — значит выйти за пределы науки, включиться в жизнь общества в качестве актора, открытого для критики изнутри и извне научного сообщества. У ученых-экспертов нет монополии на актуальное знание; в игру вовлекаются ценности и интересы, могут возникать публичные споры, а доверие к науке может оказаться под вопросом.
Одни ученые готовы включиться в политические проблемы или вопросы здравоохранения, другие с неохотой вступают «в бурный мир политики и дискуссий» (Goodell 1977: 4). Журналисты, однако, стремятся сфокусироваться на связи научного знания с ненаучным миром и в ходе интервью часто подталкивают ученых к пределу (или даже за него) того, что они готовы рассказать о практическом применении своих знаний и последствиях этого. Таким образом, журналистика выполняет важную функцию не только в информировании общества о научной экспертизе, но и в ее создании.
Badenschier, F. and Wormer, H. (2012) ‘Issue selection in science journalism: towards a special theory of news values for science news?’, in S. Rödder, M. Franzen and P. Weingart (eds) The Sciences’ Media Connection — Public Communication and its Repercussions, Dordrecht: Springer, 59–85.
Bauer, M., Kohring, M., Allansdottir, A. and Gutteling, J. (2001) ‘The dramatisation of biotechnology in elite mass media’, in G. Gaskell and M. W. Bauer (eds) Biotechnology 1996–2000: The Years of Controversy, London: Science Museum, 35–52.
Beck, U. (1988) Gegengifte. Die organisierte Unverantwortlichkeit, Frankfurt am Main: Suhrkamp.
Bell, A. (1994) ‘Media (mis)communication on the science of climate change’, Public Understanding of Science, 3, 3: 259–275.
Bentley, P. and Kyvik, S. (2011) ‘Academic staff and public communication: a survey of popular science publishing across 13 countries’, Public Understanding of Science, 20, 1: 48–63.
Böschen, S. and Wehling, P. (2004) Wissenschaft zwischen Folgenverantwortung und Nichtwissen, Wiesbaden: Verlag für Sozialwissenschaften.
Boykoff, M. T. and Boykoff, J. M. (2004) ‘Balance as bias: global warming and the US prestige press’, Global Environmental Change — Human and Policy Dimensions, 14, 2: 125–136.
Cartlidge, E. (2013) ‘Judge in L’Aquila earthquake trial explains his verdict’, Science News, 21 January; http://news.sciencemag.org / earth / 2013 / 01 / judge-laquila-earthquake-trial-explains-his-verdict.
Chen, Y.-N. K. (2011) ‘An explorative study on the differences of the two professions’ perceptions of science news’, Chinese Journal of Communication Research, 19: 147–187.
Collins, H. M. and Evans, R. (2002) ‘The third wave of science studies: studies of expertise and experience’, Social Studies of Science, 32, 2: 235–296.
Dunwoody, S. (1992) ‘The media and public perceptions of risk: how journalists frame risk stories’, in D. W. Bromley and K. Segerson (eds) The Social Response to Environmental Risk, Boston: Kluwer, 75–100.
Dunwoody, S. and Ryan, M. (1985) ‘Scientific barriers to the popularization of science in the mass media’, Journal of Communication, 35, 1: 26–42.
European Commission (2005) Social Values, Science and Technology: Eurobarometer 2005, Brussels: European Commission.
Fahnestock, J. (1986) ‘Accommodating science: the rhetorical life of scientific facts’, Written Communication, 3, 3: 275–296.
Frankena, F. (1992) Strategies of Expertise in Technical Controversies: A Study of Wood Energy Development, Bethlehem, PA: Lehigh University Press.
Friedman, S. M., Dunwoody, S. and Rogers, C. L. (eds) (1986) Scientists and Journalists: Reporting Science as News, New York and London: The Free Press and Macmillan.
Friedman, S. M., Dunwoody, S. and Rogers, C. L. (eds.) (1999) Communicating Uncertainty, Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum.
Funtowicz, S. O. and Ravetz, J. R. (1991) ‘A new scientific methodology for global environmental issues’, in R. Costanza (ed.) Ecological Economics: The Science and Management of Sustainability, New York: Columbia University Press, 137–152.
Gibbons, M., Limoges, C., Nowotny, H., Schwartzman, S., Scott P. and Trow, M. (1994) The New Production of Knowledge, London: Sage.
Giddens, A. (1991) The Consequences of Modernity, Cambridge: Polity Press.
Goodell, R. (1977) The Visible Scientists, Boston: Little, Brown and Company.
Grunwald, A. (2003) ‘Methodological reconstruction of ethical advices’ in G. Bechmann and I. Hronszky (eds) Expertise and Its Interfaces: The Tense Relationship of Science and Politics, Berlin: edition sigma, 103–124.
Gunter, B., Kinderlerer, J. and Beyleveld, D. (1999) ‘The media and public understanding of biotechnology: a survey of scientists and journalists’, Science Communication, 20, 4: 373–394.
Habermas, J. (1971) ‘The scientization of politics and public opinion’, in J. Habermas, Toward a Rational Society, London: Heinemann, 60–80.
Hall, S. S. (2011) ‘Scientists on trial: at fault?’, Nature, 477: 264–269.
Hansen, A. and Dickinson, R. (1992) ‘Science coverage in the British mass media: media output and source input’, Communications, 17, 3: 365–377.
Haynes, R. (2003) ‘From alchemy to artificial intelligence: stereotypes of the scientist in Western literature’, Public Understanding of Science 12, 3: 243–253.
Horlick-Jones, T. and De Marchi, B. (1995) ‘The crisis of scientific expertise in fin de siècle Europe’, Science and Public Policy, 22, 3: 139–145.
Jasanoff, S. (1990) The Fifth Branch: Science Advisors as Policymakers, Cambridge, MA: Harvard University Press.
Jung, A. (2012) ‘Medialization and credibility: paradoxical effect or (re)-stabilization of boundaries? Epidemiology and stem cell research in the press’, in S. Rödder, M. Franzen and P. Weingart (eds) The Sciences’ Media Connection: Public Communication and its Repercussions, Dordrecht: Springer, 107–130.
Jungermann, H. and Fischer, K. (2005) ‘Using expertise and experience for giving and taking advice’, in T. Betsch and S. Haberstroh (eds) The Routines of Decision Making, Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum, 157–173.
Kepplinger, H. M., Brosius, H.-B. and Staab, J. F. (1991) ‘Instrumental actualization: a theory of mediated conflicts’, European Journal of Communication, 6, 3: 263–290.
Kohring, M. (2004) Vertrauen in Journalismus. Theorie und Empirie, Konstanz: UVK.
Kohring, M. and Matthes, J. (2002) ‘The face(t)s of biotech in the nineties: how the German press framed modern biotechnology’, Public Understanding of Science, 11, 2: 143–154.
Kreimer, P., Levin, L. and Jensen, P. (2011) ‘Popularization by Argentine researchers: the activities and motivations of CONICET scientists’, Public Understanding of Science, 20, 1: 37–47.
Maasen, S. and Weingart, P. (eds) (2005) Democratization of Expertise? Exploring Novel Forms of Scientific Advice in Political Decision-Making, Dordrecht: Springer.
Mazur, A. (1981) The Dynamics of Technical Controversy, Washington, DC: Communications Press.
Mazur, A. (1985) ‘Bias in risk-benefit analysis’, Technology in Society, 7, 1: 25–30.
National Science Board (2004) Science and Engineering Indicators 2004, Arlington, VA: National Science Foundation.
Nelkin, D. (ed.) (1992) Controversy: Politics of Technical Decisions, third edition, Newbury Park, CA: Sage.
Nosengo, N. (2012) ‘Wiretap revelation could aid Italian seismologists’ defence’, Nature News Blog, 25 January; http://blogs.nature.com / news / 2012 / 01 / wiretap-revelation-could-aid-italianseismologists-defence.html.
Nowotny, H. (1980) ‘Experten in einem Partizipationsversuch. Die Österreichische Kernenergiedebatte’, Soziale Welt, 31, 4: 442–458.
Nowotny, H., Scott, P. and Gibbons, M. (2001) Re-Thinking Science: Knowledge and the Public in an Age of Uncertainty, Cambridge: Polity Press.
Park, H.-J. (2001) ‘The creation — evolution debate: carving creationism in the public mind’, Public Understanding of Science, 10, 2: 173–186.
Peters, H. P. (1994) ‘Wissenschaftliche Experten in der öffentlichen Kommunikation über Technik, Umwelt und Risiken’, in F. Neidhardt (ed.) Öffentlichkeit, öffentliche Meinung, soziale Bewegungen, Opladen: Westdeutscher Verlag, 163–190.
Peters, H. P. (1995) ‘The interaction of journalists and scientific experts: co-operation and conflict between two professional cultures’, Media, Culture & Society, 17, 1: 31–48.
Peters, H. P. (1999) ‘Das Bedürfnis nach Kontrolle der Gentechnik und das Vertrauen in wissenschaftliche Experten’, in J. Hampel and O. Renn (eds) Gentechnik in der Öffentlichkeit, Frankfurt am Main: Campus, 225–245.
Peters, H. P. (2000) ‘The committed are hard to persuade: recipients’ thoughts during exposure to newspaper and TV stories on genetic engineering and their effect on attitudes’, New Genetics & Society, 19, 3: 367–383.
Peters, H. P. (2013) ‘Gap between science and media revisited: scientists as public communicators’, Proceedings of the National Academy of Sciences, 110, Supplement 3: 14102–14109.
Peters, H. P. and Heinrichs, H. (2005) Öffentliche Kommunikation über Klimawandel und Sturmflutrisiken. Bedeutungskonstruktion durch Experten, Journalisten und Bürger, Jülich: Forschungszentrum.
Peters, H. P., Brossard, D., de Cheveigné, S., Dunwoody, S., Kallfass, M., Miller S. and Tsuchida, S. (2008) ‘Science communication: interactions with the mass media’, Science, 321, 5886: 204–205.
Petersen, I., Heinrichs, H. and Peters, H. P. (2010) ‘Mass-mediated expertise as informal policy advice’, Science, Technology & Human Values, 35, 6: 865–887.
Ren, J., Peters, H. P., Allgaier, J. and Lo, Y.-Y. (2012) ‘Similar challenges but different responses: media coverage of measles vaccination in the UK and China’, Public Understanding of Science, published online before print 10 May; doi:10.1177 / 0963662512445012.
Rothman, S. (1990) ‘Journalists, broadcasters, scientific experts and public opinion’, Minerva, 28, 2: 117–133.
Rowan, K. E. (1999) ‘Effective explanation of uncertain and complex science’, in S. M. Friedman, S. Dunwoody and C. L. Rogers (eds.) Communicating Uncertainty, Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum, 201–223.
Salomone, K. L., Greenberg, M. R., Sandman, P. M. and Sachsman, D. B. (1990) ‘A question of quality: how journalists and news sources evaluate coverage of environmental risk’, Journal of Communication, 40, 4: 117–131.
Sarkki, S., Niemela, J., Tinch, R., van den Hove, S., Watt, A. and Young, J. (2013) ‘Balancing credibility, relevance and legitimacy: a critical assessment of trade-offs in science-policy interfaces’, Science and Public Policy, published online 28 August; doi: 10.1093 / scipol / sct046.
Shepherd, R. G. (1981) ‘Selectivity of sources: reporting the marijuana controversy’, Journal of Communication, 31, 2: 129–137.
Singer, E. (1990) ‘A question of accuracy: how journalists and scientists report research on hazards’, Journal of Communication 40, 4: 102–116.
Singer, E. and Endreny, P. M. (1993) Reporting on Risk: How the Mass Media Portray Accidents, Diseases, Disasters, and Other Hazards, New York: Russell Sage Foundation.
Somerville, M. A. and Rapport, D. J. (2003) Transdisciplinarity: Recreating Integrated Knowledge, Oxford: EOLSS.
Spinner, H. F. (1988) ‘Wissensorientierter Journalismus. Der Journalist als Agent der Gelegenheitsvernunft’, in L. Erbring (ed.) Medien ohne Moral?, Berlin: Argon, 238–266.
Stehr, N. (2005) Knowledge Politics: Governing the Consequences of Science and Technology, Boulder, CO: Paradigm.
Turner, S. (2001) ‘What is the problem with experts?’, Social Studies of Science, 31, 1: 123–149.
Weber, M. (1919) Politik als Beruf, München: Duncker & Humblot.
Wilkins, L. (1993) ‘Between facts and values: print media coverage of the greenhouse effect, 1987–1990’, Public Understanding of Science, 2, 1: 71–84.
Wynne, B. (1996) ‘May the sheep safely graze? A reflexive view of the expert-lay knowledge divide’, in S. Lash, B. Szerszynski and B. Wynne (eds) Risk, Environment and Modernity: Towards a New Ecology, London: Sage, 44–83.
Войти с помощью соц. сетей: