Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
В этой главе речь пойдет о музеях науки и научно-досуговых центрах, которые мы объединим аббревиатурой ЦМН — центры и музеи науки. И через весь этот разговор красной нитью проходят три главных вопроса: какие знания ЦМН передают посетителям, что главное в их взаимодействии с посетителями и как они представляют посетителям науку? (1)
ЦМН — это музеи, посвященные науке. Хотя такое определение явно отличает их от художественных и исторических музеев, следует ли отнести к ЦМН также и зоопарки, аквариумы, планетарии, обсерватории, оранжереи, ботанические сады, дендрарии, природные парки, выставочные центры, не говоря уже о космических центрах, музеях транспорта и железнодорожных музеях и т.д.? Все их объединяет общая цель — распространение научных и технических знаний. Точно так же возникает вопрос, следует ли включить в число ЦМН антропологические и этнологические музеи и музеи, посвященные каким-то социальным явлениям? Априори — нет, если мы придерживаемся традиционного разделения наук на естественные, гуманитарные и общественные. Однако, если мы примем во внимание недавнюю эволюцию ЦМН, которые все в большей мере представляют науку и технику применительно к их роли в обществе, обращаясь к дискурсу и методам социальных и гуманитарных наук, различие становится менее четким, тем более что антропологические, этнологические и социально-исторические музеи все чаще включают в свои экспозиции элементы науки и техники.
Таким образом, границу между ЦМН и, например, социально-культурным музеем ныне провести тем труднее, что экспозиции, посвященные науке, более не удовлетворяются рамками, отделяющими их от влияния, которые они оказывают на общество. Одна из причин заключается в том, что сложные отношения между наукой и обществом могут быть — возможно, упрощенно — представлены в виде возрастающей интеграции вплоть до момента, когда развитие современного общества не может быть осмыслено без развития науки и техники (Schiele 2011).
Вот почему музеи всех направлений всегда чувствительны к изменениям в обществе, отражая в экспозициях, программах и всей своей деятельности постоянную адаптацию общества к развитию науки и, сверх того, силу, с которой наука влияет на развитие общества. Они отражают тот факт, что «главный источник напряжения в отношениях между наукой и обществом возникает из возрастающего вторжения науки в проблемы, касающиеся ключевых человеческих ценностей и устойчивых убеждений» (Leshner 2007: 1326). Иными словами, если поиск знания может быть представлен как приключение, удовольствие или полезная деятельность, музеи больше не могут представлять науку вне ее взаимодействия с обществом, а пропагандируя и продвигая науку и технику, не могут воздерживаться от критического изложения их роли.
Держа в уме эти замечания, мы ограничимся музеями науки и техники и начнем наши размышления с определения, предложенного Олтинсом (Althins 1963) во времена, когда музейное сообщество искало выход из кризиса, в котором оказались музеи науки первого и второго поколений. По Олтинсу, музеи науки и техники «a) прежде всего охватывают всю науку и технику или какую-то их частную область; б) не всегда четко отличимы от музеев естественной истории, в особенности связанных с биологией, природными ресурсами и т.д.; в) подчеркивают последние достижения, представляя, однако, и историю в той мере, насколько это уместно; г) их предмет очень прочно связан с другими категориями музеев: историческими, региональными и специальными» (Althins 1963: 132).
До последнего времени, согласно Олтинсу, их главная миссия не менялась. Музеи знакомят широкую общественность с последними открытиями, демонстрируют, что достижения прикладных наук прямо связаны с прорывами в науке, отдают должное изобретателям и первооткрывателям, вносят вклад в естественнонаучное образование в соответствии со своей тематикой и посредством подготовки персонала, развивают критическое мышление и независимость ума, показывают, что улучшение условий жизни всегда зависит от науки и техники, и в целом способствуют тому, чтобы экспансия индустриального общества не угрожала культурным традициям и правам человека. Такой взгляд сохраняется, даже если ЦМН связаны с отношениями науки и общества.
Последующие определения не слишком много к этому добавили, однако акцентировали внимание на функциях ЦМН. Данилов дает следующее определение научно-досуговых центров:
В основном это современные, интерактивные, неформальные образовательные инструменты, а не исторические собрания артефактов, которые «руками не трогать». В отличие от многих музеев, где царит тишина и элитарность, научно-досуговые центры оживленны и доступны. Они стремятся продвинуть общественное понимание науки, просвещая и развлекая, и не требуют при этом от обычного посетителя какой-то особой заинтересованности или специальной подготовки (Danilov 1982: 2).
Открытые для всех, ЦМН ставили общеобразовательные задачи, стремясь представить развитие науки с самого начала до новейших открытий (с упором на последние), нести актуальную информацию о науке и технике, поднимать общий уровень знаний, пробуждать интерес общественности к науке и технике, рассматривать вклад науки и техники, подчеркивая их роль и значение для современного общества, демократизировать знание, то есть предлагать выставки, программы и занятия, предназначенные для всех, безотносительно к полученному образованию, ожиданиям и интересам.
Существенно, что число ЦМН постоянно растет и на рубеже XXI в. достигло 3300 (Beetlestone et al. 1998; Persson 2000). Движение это ширится: Китай, например, решил обзавестись обширной сетью ЦМН и поддержать их развитие (см. написанную Тренчем и соавторами главу этого пособия). Из этого следует, что в определенной степени знание научно-технической культуры сегодня востребовано обществом. ЦМН представляют эту потребность как законное, полезное стремление и как средство, обеспечивающее встраивание в современное общество и большую социальную мобильность.
Однако у музеев в целом, в том числе и у ЦМН, нет монополии на передачу знаний, даже несмотря на то, что они по определению представляют собой места, посвященные знанию, будь то научное знание в ЦМН, историческое — в исторических музеях, антропологическое или этнологическое — в музеях соответствующего профиля. Научно-популярные журналы, телепрограммы и документальное кино, научно-фантастические и футурологические фильмы, интернет-сайты, университеты и школы — все это места, где знания постоянно передаются слушателям, читателям, зрителям, студентам, исследователям и обычным людям. Согласно Хорхе Вагенсбергу, известному директору музея, основавшему в 2004 г. в Барселоне ЦМН CosmoCaixa:
Музей может добровольно обучать посетителей, обеспечивать их информацией, воспитывать, вести исследования, хранить наследие… Но всегда где-то еще есть институт, который делает это лучше музея: школы и университеты лучше учат, семья и социальная среда оказывают долгосрочное влияние на воспитание, интернет — кладезь информации обо всем, ученые лучше исследуют. Так чем же хорош музей?
<…> Музей науки — это пространство, предназначенное для того, чтобы пробуждать в любом человеке интерес к научному знанию, научному методу и научному мышлению, что достигается прежде всего с помощью реальности (реальных объектов и феноменов), вступающей в диалог с самой собой и с посетителями (Wagensberg 2006: 26–27).
Какого рода этот диалог? Согласно Макдональду, в духе Беннета (Bennett 1995) и Фуко (Foucault 1970; 1977) музеи науки «можно трактовать как культурные технологии, определяющие особые виды “знания” (и определенные знания как суммарное “знание” или “науку”) и особые виды аудитории» (Macdonald 2001: 5). Другими словами, в отличие от определений, предлагаемых Олтинсом и Даниловым, в случае ЦМН дело не только в стремлении покрыть всю область знания (область науки), не в приверженности некой форме и методу распространения знания (создании стимула для неформального распространения). Дело, скорее, в понимании того, как организации — ЦМН — представляют знание: «музеи, связанные с наукой, не просто выставляют науку на обозрение, они также создают для аудитории определенные виды науки и предоставляют им свою легитимизирующую санкцию» (Macdonald 2001: 2).
И это возвращает нас к первоначальным вопросам: с помощью каких средств науку можно успешно представить общественности? Какие типы медиации для них характерны? Как в итоге представлена наука?
Чтобы ответить на эти вопросы и попытаться предвидеть возникающие формы ЦМН, следует помнить, что и прежние, и новые стратегии работы центров и музеев науки, кажущиеся сегодня очевидными, существуют в широком контексте. Мировая музейная среда и культурное окружение конкретных ЦМН влияют на то, что показывают и рассказывают музеи, и на то, как они это делают.
Медиационные стратегии, воспринятые ЦМН, учитывают эволюцию отношений между наукой и обществом. Глубокие социальные и культурные перемены, пережитые Западом в 1960-е гг., затронули и музейную область. Это выразилось в запросе на демократизацию, которая в итоге радикально изменила отношения между музеем и его посетителями. Среди факторов, вызвавших эти перемены, — общее повышение образованности и уровня жизни, урбанизация современного общества, развитие средств связи, подъем массового туризма (Hobsbaum [1994] 2004), а также начиная с 1990-х гг. влияние неолиберального движения (Landry and Schiele 2013). Аналогичным образом, когда Специальный комитет палаты лордов по науке и технике объявил в своем докладе, что «отношения общества и науки вступили в критическую фазу» (2000: Chapter 1), упомянув поразивший все британское общество «кризис доверия», ЦМН не могли игнорировать это состояние умов, ежедневно вступая в отношения с посетителями. Музеи не существуют изолированно: когда общество меняется, они меняются тоже.
Хотя социальные ограничения в основном действуют косвенно и разлиты в атмосфере, в некоторых случаях они проявляются прямо. В 2012 г. в Канадском музее науки и техники (3) планировалась выставка «Секс без покровов» (Sexe: l’expo qui dit tout) (2). Перед этим она была представлена в Монреальском центре науки, не вызвав никаких возражений. Канадская ассоциация центров науки и Музейное общество Квебека даже признали ее лучшей выставкой 2011 г. Тем не менее посетивший выставку перед открытием министр канадского наследия Джеймс Мур, поддавшись давлению религиозных групп (4), счел экспозицию «оскорбляющей налогоплательщиков» (Mercier 2012). Канадский музей науки и техники, настаивая на своей независимости, все же отреагировал, подняв минимальный возраст посетителей выставки с 12 до 16 лет.
Точно так же выставка «Наука в жизни американцев», проходившая в 1995 г. в Национальном музее американской истории, вызвала гнев научного сообщества: Американское физическое общество требовало внести в экспозицию изменения — «совершенно беспрецедентная ситуация для музеев Смитсоновского института» (Molella 1997: 131), несмотря на то что Американское химическое общество играло ключевую роль в консультативном комитете на протяжении четырех лет подготовки выставки и дало свое одобрение. Согласно Молелле, главному куратору выставки, реакция физиков на экспозицию, «представлявшую современную науку в полном социальном облачении», объясняется акцентом на вызванные наукой изменения в обществе и системе ценностей, тогда как традиционные научные выставки (по крайней мере в США) разделяли науку и общество и представляли научный поиск как самодостаточное и независимое, социально неангажированное занятие. Молелла интерпретирует позицию научного сообщества как реакцию на утрату учеными престижа и влияния в современном обществе. Хотя его интерпретация открывает интересное направление для размышлений, можно вообразить и другие объяснения, такие как потеря легитимности музеями в контексте общих сомнений в роли властных фигур. В итоге Национальный музей американской истории внес изменения в экспозицию. Тем не менее опрос посетителей, проведенный независимой организацией «Служба институциональных исследований» (Office of the Institutional Studies), показал, что посетители сохраняли положительное отношение к науке вопреки опасениям ученых, встревоженных тем, что контекстуализация может запятнать образ науки (Molella 1997).
Молелла также связывает давление, оказанное на выставку, с запросом на частное финансирование, которое может привести только к большему вмешательству: «Насколько мы зависим от внешних ресурсов, настолько мы окажемся уязвимы перед внешним давлением, которое неизбежно усилится в напряженные времена» (Molella 1997: 135). Хадсон также предвидит, какое влияние окажет подобная ситуация на миссию музеев, отмечая, что «промышленные и торговые компании-спонсоры могут установить рамки столь же жесткие, что и установленные политическими догмами» (Hudson 1988: 112). Зная о необходимости контекста и о тех вызовах, которые это ставит перед ЦМН, он добавляет:
В современном мире музей науки и техники, который не подводит посетителей к тому, чтобы они задумались о последствиях новых открытий для человека и общества, работает совершенно безответственным и устаревшим образом. Бездумная служба Прогрессу, возможно, устраивает промышленников и рекламодателей, но едва ли отвечает высшим интересам человечества (Hudson 1988: 112).
Таким образом, глобальное окружение ощущается как комплекс сдерживающих факторов, действующих на ЦМН как диффузно — дух времени, — так и непосредственно. Сообразно их специфическому или соответствующему окружению ограничения, определяемые музейными организациями, ныне называются внутренними, поскольку присущи требованиям музейной отрасли.
Хотя цель ЦМН состоит в распространении научных знаний и они поддерживают связи с наукой, чтобы оставаться в курсе новейших открытий, ЦМН все же не могут считаться ни частью научного сообщества, ни даже его периферией. Однако они по праву могут претендовать на то, чтобы быть частью более широкого движения, несущего науку в самое сердце современного мира, и в этом смысле приносят пользу обществу (Godin and Gingras 2000). От ЦМН ожидают, что они будут переносить науку и технику в публичное пространство. Конечно, именно этим они и намерены заниматься, поскольку объявили это главной целью своей миссии. Но, хотя в своей деятельности они опираются на мир науки, они прежде и более всего связаны с музейной сферой, образуя в ней особую нишу, а проблемы музейной сферы отличаются от проблем научного мира. ЦМН подстраивают свою деятельность под запросы общества в соответствии с преобладающими в музейной сфере практиками, поскольку, как и другие музеи, сталкиваются с теми же лимитирующими факторами: посещаемость, финансирование, спонсорство, обновление экспозиций, подготовка программ и т.д.
Пора рассмотреть, как структурирующий эффект принадлежности к музейной сфере сказывается на миссии, целях и практической деятельности каждого музея. Это важно, поскольку ЦМН, как и все музеи, поддерживают друг с другом прямые связи и стремятся соотнести свою работу с тем, что делают другие. Можно сказать, что музеи находятся в динамическом равновесии друг с другом: взять, например, двойственную роль ассоциаций, интегрирующих и регулирующих предпочтения музеев (5). Этот общий для всей музейной сферы эффект объясняет, каким образом, начиная с неолиберального сдвига 1980-х гг., все музеи, включая ЦМН, почерпнули свои организационные принципы из мира бизнеса (Landry and Schiele 2013). Они поддержали идеалы и восприняли образ действий управленческой культуры корпораций (Paquette 2009). Таким образом ЦМН включились в пропагандистскую деятельность, направленную на широкую аудиторию (Jacobi 1997). На административном уровне это сопровождалось рационализацией человеческих и финансовых ресурсов ради успешного решения коммуникативных задач. В дальнейшем эта рационализация коснулась затрагиваемых тем, представленных в экспозиции объектов, а также предоставляемых ими знаний, которые ЦМН продуцируют и выпускают в обращение. Другими словами, императивное стремление к коммуникации и максимальному увеличению размера аудитории предшествует всем прочим соображениям, включая продвижение науки, хотя эта задача лежит в основе всех их дискурсов и тематик.
Движение по созданию центров науки началось в конце 1960-х гг. Хотя первыми назвали себя таковыми Центр науки в округе Пинеллас (1959) и Тихоокеанский центр науки в Сиэтле (1962), по-настоящему новый этап в развитии центров науки начался только в 1969 г., когда открылись Эксплораториум в Сан-Франциско и Центр науки Онтарио в Торонто. Они представляли собой такой разрыв с привычными научными музеями, что в 1973 г. была основана Ассоциация центров науки и техники (АЦНТ), сегодня объединяющая около 600 членов.
Чтобы понять, насколько решительной была перемена, вызванная появлением ЦМН, требуется небольшой исторический обзор. Вслед за Даниловым (Danilov 1982) и Хадсоном (Hudson 1988) мы разделяем эволюцию научно-музейного движения на четыре главных этапа. Первый характеризуется вниманием к истории техники, следующие два — акцентом на современную науку, а четвертый — особенным вниманием к взаимодействию науки и общества. Пятый этап сейчас формируется, и рассматривать его нужно отдельно. Хотя каждый этап представляет собой продвижение вперед, это не значит, что предыдущие этапы ушли безвозвратно. Напротив, каждый новый этап следует воспринимать как несущий новые возможности, которые успешно прививаются к арсеналу средств, доступных ЦМН. Например, хотя ЦМН отражают достижения современной науки прежде всего интерактивным образом, они не отказываются от проведения выставок, посвященных истории науки, таких как проходившая в парижском Городке науки и индустрии (Cité des Sciences et de l’Industrie) выставка «Леонардо да Винчи: Проекты, изобретения, машины». Равным образом научные музеи, располагающие серьезными собраниями, не отвергают использование интерактивных подходов, как это сделали в Галерее образов и моделей Лондонского музея науки, рассчитанной на 5–8-летних посетителей, которым там все разрешается трогать руками.
На схеме 4.1 представлен краткий обзор четырех этапов развития вплоть до настоящего времени.
Этот этап начинается с создания в 1857 г. Лондонского музея науки, основу собрания которого составили экспонаты Всемирной выставки в Лондоне в 1851 г. Подобно парижскому Национальному музею искусств и ремесел, основанному в 1794 г. и с 1799 г. и по сей день расположенному в монастыре Святого Мартина, Лондонский музей науки был «прежде всего образовательным учреждением, стремящимся преподать начала наук учителям и квалифицированным рабочим. Он представлял собой учебную организацию, и его коллекции формировались в основном с учетом этой цели» (Hudson 1988: 91). Следует отметить, что с тех пор образовательная роль музеев во Франции и Англии не подвергалась сомнению, и даже сегодня, несмотря на то что ее трактуют не так, как трактовали до 1970-х гг., ЦМН постоянно обращаются к ней, чтобы оправдать свою деятельность.
Самым важным в этот период считалось пополнение и выставление коллекций. Музеи выставляли коллекции, а публика приходила смотреть на них и восхищаться. Выставляя собрания удивительных предметов, музеи способствовали просвещению общества и обогащению ума. Однако музеи уделяли больше внимания технике и технологии, а не науке, хранителями истории которой до поры были просвещенные любители. Со временем история науки стала отдельной областью, исследованием которой занимались в университетах, академиях, музеях (преимущественно естественнонаучных). С точки зрения современных ЦМН эти музеи были обращены в прошлое: их собрания, как, например, коллекция приборов Музея искусств и ремесел, воссоздавали историю техники; они скорее демонстрировали историю развития лабораторного оборудования, а не духа самой науки. Лишь почти 75 лет спустя, с открытием в 1937 г. в Париже Дворца открытий (Palais de la Découverte), утвердилась идея о необходимости дать в музеях место чистой науке.
Стоит, однако, заметить, что, каким бы ни был наш взгляд на музеи XIX в., они способствовали тому, чтобы привнести в общество науку и технику в эпоху, когда роль науки стала очевидной, пусть даже, как пишет Хадсон о Лондонском музее науки, «его символическая роль, несомненно, превосходила его фактическое качество» (Hudson 1988: 92).
Если вкратце, то первым шагом к современности стало, с одной стороны, переключение ориентации музейного дела с прошлого на настоящее, с другой — провозглашение большей ценности чистой науки, чем истории техники. Жан Перрин, придумавший и создавший парижский Дворец открытий, писал: «Прежде всего мы хотели познакомить наших посетителей с фундаментальными исследованиями, которые и создают науку» (цит. по Rose 1967: 206). Цель Дворца открытий, таким образом, состояла в том, чтобы «понять решающую роль открытия в создании цивилизации» (Roussel 1979: 2). Чтобы достичь этой цели, для посетителей ежедневно воспроизводились великие эксперименты в области фундаментальных исследований. В период между созданием Лондонского музея науки и появлением Дворца открытий в обществе в представлении публики утвердилась идея постоянного присутствия науки и сопровождающего ее прогресса. Свидетельство тому — тема «Век прогресса», избранная Всемирной выставкой в Чикаго 1933–1934 гг., обозначившей взаимозависимость научных исследований и промышленности лозунгом «Наука находит, промышленность применяет, человек исполняет». В день открытия выставки было продемонстрировано, в какой мере наука становится силой, меняющей общество: энергия светового луча от звезды Арктур, уловленная фотоэлектрическим элементом, включила ночное освещение (Schroeder-Gudehus and Rasmussen 1992).
Войти с помощью соц. сетей: