«Аудитории» и их участие в науке и технике

Меняющиеся роли, размытые границы

Эдна Айнзидель

Введение

Соотношение места и роли «аудиторий» и характер их вовлеченности в отношения науки и общества продолжают занимать ученых, политиков, заинтересованные организации и сами «аудитории». Понять это помогают исследования участия общественности в широком смысле слова во все более сложных сферах управления обществом. Вместе с тем в повседневной жизни «аудитории» активно взаимодействуют с наукой и техникой, выступая во множестве ролей — как граждане, потребители, пользователи и даже незаинтересованные свидетели.

В этой обзорной главе мы рассмотрим то внимание, которое повсеместно уделяется сегодня общественному участию в науке и технике (1), разнообразные значения и применения этого явления, а также различное понимание его практик и следствий. Мы полагаем, что поначалу участие общественности воспринималось сквозь дымку романтики и идеализма. Со временем ученые стали смотреть на вещи более критично — отчасти благодаря урокам предшествующих исследований, отчасти из-за растущего скептицизма по отношению к итогам существующих проектов и лежащим в их основе допущениям. В то же время участие общественности стало более динамичным и спорным — итог меняющихся норм, причем связанные с этим процессы в свою очередь влияют на формирование и трансформацию норм. В центре этой главы — идея изменчивой природы общественного участия как сферы взаимодействия науки и общества.

Конструирование «аудиторий»

Существует немало способов определения и осмысления понятия «аудитории»: дискуссия на эту тему между американскими философами Уолтером Липпманом и Джоном Дьюи воплощает борьбу между идеалом всезнающего и суверенного гражданина, которого Липпман сравнивал с «толстяком, который пытается танцевать в балете» (Lippmann 1922), и идеей расширившихся возможностей публичной сферы при демократическом устройстве, которое ценит «практическую мудрость» граждан (Dewey 1927). «Аудитории» также используются как аналитические категории и представляются (Michael 2009) элементами, меняющими конфигурацию науки и общества (Irwing and Michael 2003).

«Аудитории» выступают в роли или представляются как социальные категории — граждан, потребителей, пользователей или непользователей, конструктов, базирующихся на принадлежности или объявленной идентичности. Такие отдельные «аудитории» (Publics-in-Particular) отличаются от широкой общественности, аудитории в целом (Publics-in-General) (Michael 2009: 617). Они возникают из общих условий или общей судьбы или основываются на особом интересе к каким-либо научно-техническим проблемам. «Аудитории» могут существовать компактно в пространстве (например, когда их участников объединяет какая-то экологическая проблема местного значения) или распределенно (если люди объединены общими условиями или заботой о глобальных проблемах), но они становятся все более тесно связаны через интернет. Эксперты могут в своих интересах мобилизовать «аудитории» ради «публичности, финансовых ресурсов, в качестве добровольцев для исследований и для создания рынка» (Michael 2009: 623). «Аудитории», в свою очередь, и в собственных целях и интересах могут привлекать других участников, в том числе научно-технических экспертов. «Аудитории» все больше обретают черты экспертных организаций, становясь производителями и распространителями знаний (Epstein 2007; Einsiedel 2013).

Роли, исполняемые разными «аудиториями», допускают множество норм и смыслов — потребление (научно-технических) знаний, конструирование и демонстрация идентичности, соответствие особой гражданской позиции — «гражданского ученого» (Irwin 2001), «биогражданина» (Rose and Novas 2004), «гражданского эколога» (Dobson and Bell 2005). Границы между различными ролевыми идентичностями часто смазаны: например, становится все сложнее различать гражданские и потребительские практики (Michael 1998), поскольку гражданская позиция влияет на характер потребления, а привычки потребления все чаще используются в политических целях (Barnett et al. 2011)

Хотя мы используем термин «аудитории» (publics) как существительное, использование его как определения (публичная сфера, публичный интерес — the public sphere, public interest) также является средством демаркации, указывающим на подвижные границы между приватным и публичным, индивидуальным и коллективным, приемлемым и неприемлемым в профессиональных или политических сообществах.

Понимание участия

Обсуждение того, что представляют собой «аудитории», подводит нас к разговору о разных формах участия, подразумеваемых в термине «общественное участие» (public participation). Невозможно исчерпывающе описать все эти формы, но мы представим один способ категоризации, позволяющий определить подвижные границы. Цели общественного участия в науке и технике могут различаться: политическая деятельность, публичный диалог (широкая категория, захватываюшая образование, сферу развлечений, убеждение в различных формах диалога), а также производство знания (см. таблицу 10.1). Эти формы отражают основные задачи общественного участия и не являются взаимоисключающими. Например, общественное участие в политике может осуществляться в форме дискуссии или диалога, а производство знания может оказаться непредвиденным следствием политической деятельности. Также общественное участие связывают со всем спектром производства знания, разделяя его по различным степеням поддержки или спонтанности (Bucchi and Neresini 2008).

Упоминание принятия решений в ходе переговоров в таблице 10.1 относится к распространенному в США процессу урегулирования, когда федеральное ведомство учреждает комиссию советников «в целях достижения консенсуса при рассмотрении и обсуждении предложенной нормы». Обычно в такие комиссии входят представители ведомства и заинтересованных групп общественности, «чьи интересы могут быть значительно затронуты вводимой нормой» (2). Результаты такой практики продолжают вызывать споры, и в США группы интересов все еще полагаются на суды для продвижения нормативных изменений.

Некоторые исследователи разделяют участие и коммуникацию, рассматривая первое как продвижение взглядов и вовлечение в активный диалог, а последнее — как «передачу информации».

Общественное участие можно в широком смысле определить как практику консультирования и вовлечения общественности в формирование повестки дня, принятие решений и работу по формированию политики организаций или институтов, ответственных за такие функции (Rowe et al. 2004).

Международная Ассоциация за общественное участие (IAP2) в своем определении пытается обозначить этим термином ряд видов деятельности:

Общественное участие означает вовлечение в принятие решения всех, кого это решение затрагивает. Оно способствует обоснованности решений, предоставляя участникам всю необходимую информацию и сообщая, как их вклад повлияет на решение. На практике участие общественности может включать собрания общественности, опросы, дни открытых дверей, семинары, голосования, деятельность консультативных комиссий и другие формы прямого участия граждан (3).

Хотя подобные толкования общественного участия обычно предполагают вертикальный подход, типичный при принятии политических решений, нужно признать, что политические решения и институциональные перемены могут также исходить снизу, как показывает опыт групп пациентов, экологических организаций и отдельных граждан (4).

В основе дифференциации по степени (и качеству) участия лежит система ценностей, в которой «истинное участие» подразумевает разделение власти при принятии решений, а классической метафорой является «лестница участия» (Arnstein 1969). Мы предпочитаем более гибкое описание, отраженное в таблице 10.1, где степени участия представлены в различных контекстах, для разных целей и задач и не требуют «подлинного участия», которое возникает только при определенном влиянии на выработку политических решений. И хотя дефицитная модель с пользой для дела поставила под вопрос допущения, лежащие в основе понятий общественного понимания и экспертизы (Wynne 1993), мы признаем, что участие может быть как плодом свободы воли и выбора или предпочтений (Mejlgaard and Stares 2013), так и результатом структурных возможностей и ограничений.

Заинтересованность части общественности в выработке политических решений и управлении понятна, и это вызвало появление обширной литературы об общественном участии в этих процессах. В то же время мероприятия, которые ранее считались обменом информацией или просто односторонней коммуникацией (Rowe and Frewer 2000; OECD 2001), порой также предлагают считать диалогом (Davies et al. 2009) и относить к сфере общественного участия.

Вовлечение общественности в область выработки политики, как и включение в качестве респондентов в опросы общественного мнения (все еще широко используемые политиками), выросло из приобретающего все больше сторонников совещательного подхода. Как правило, в центре дискуссий оказываются проблемы технологического характера — от конкретных политических вопросов, таких как определение мест хранения ядерных отходов в Британии (Chilvers 2007), до более широких, например отношения к новым технологиям. Последнее называют «участием в оценке технологий», и оно получило широкое распространение в Европе под эгидой организаций, занимающихся технологической оценкой. Фактически это стало признанием того, что наука и техника ставят перед обществом «проклятые проблемы» (wicked problems), решение которых требует более широких, социально распределенных форм экспертизы (Funtowicz and Ravetz 1993).

Совещательные формы участия и выработка политики

За так называемым поворотом к участию (the participatory turn) в принятии политических решений стоят несколько теоретических императивов. Один из побудительных импульсов исходил от теоретиков совещательной демократии, видевших ограниченность представительной демократии и либерального индивидуализма или экономического понимания демократии (Chambers 2003). Авторы этого направления подчеркивали, что совещательное общественное участие является важнейшей основой демократии, обеспечивающей легитимность, прозрачность и ответственность при принятии решений, это средство выработки политики, которую сочтут честной и справедливой (Habermas 1989; Guttman and Thompson 1996). Теоретики этого лагеря полагают, что «в соответствующих условиях совещательный характер откроет более широкие перспективы, будет способствовать толерантности и пониманию между группами и в целом поддержит интересы общественности» (Chambers 2003: 318). Одновременно были подвергнуты эмпирической проверке предположения об ограниченности совещательных контекстов (Mutz 2006; 2008). С точки зрения теоретиков демократии, непредвиденные факторы, проявившиеся в совещательной практике, стали важными уроками, способствовавшими более ясному пониманию самого смысла подобной деятельности (Thompson 2008).

Кроме того, теоретикам пришлось осмыслить сферу политики и управления, в которой росла неудовлетворенность «преобладающими технократическими эмпирическими моделями». Эти модели плохо подходили для «политических решений, в которых технические знания соединяются с запутанными и часто трудноуловимыми социальными реалиями». Все это привело к несколько сумбурным переменам в стратегии и политике (Fisher 2003: 17–18). Не раз дискуссии возникали вокруг политических вопросов, связанных с технологиями, и появление возможности участвовать в оценке технологий вовлекло более широкий круг заинтересованных лиц и групп общественности в обсуждение социально-технологических проблем.

Наблюдения за меняющимися контекстами науки и техники и связанными с этим переменами в процессах производства знаний, включая более широкое распространение в обществе этих процессов и практик (Gibbons et al. 1994; Nowotny et al. 2001) и тот факт, что многие связанные с наукой политические вопросы оказались «проклятыми проблемами», привели к предположению о необходимости более широкой и разнообразной основы для экспертизы и разработке подходов, более соответствующих тем вызовам, справиться с которыми обычной науке не под силу (Funtowicz and Ravetz 1993).

В последние три десятилетия объем литературы об общественном участии вообще и совещательных формах в частности вырос колоссально. Программы по вовлечению общественности в обсуждение вопросов экологической политики возникали и в 1980–1990 гг., проявляясь в форме общественных слушаний и практике принятия решений по итогам переговоров, особенно заметной в США (Fiorino 1990). На международном уровне проблемой, породившей ряд таких инициатив, включая совещания с общественностью, стала биотехнология. Вот иллюстрация, демонстрирующая применение совещательного подхода к этой проблеме: в 18 странах состоялись 40 широких, с участием общественности, совещаний по проблемам биотехнологий. Большинство их было посвящено такому спорному вопросу, как генно-модифицированные продукты, меньшая часть — использованию биотехнологий в медицине (Einsiedel 2012). Многие из этих программ проводились по модели консенсусных конференций. Эта модель, а также гражданские жюри и учебные кружки считались инновациями из-за образовательного характера, обеспечения возможности дискуссий и совещаний и привлечения опыта всех заинтересованных сторон (Konisky and Beierle 2001).

Хотя большая часть совещательных консультаций прошла в европейских странах и лишь несколько в Канаде и США, аналогичные начинания были предприняты в Японии (Hirakawa 2001), Южной Корее (Korean National Commission for UNESCO 1998), Тайване (Chen and Lin 2006) и Индии (Wakeford et al. 2008). В ряде случаев процесс был адаптирован к местным условиям: например, задача достижения согласия заменялась представлением всего спектра мнений по проблеме (van Est et al. 2002; Skorupinski et al. 2007). В других случаях изучение вопросов, связанных с проектом, помогало оценить его эффективность (Pellegrini 2009; Hamlett 2002).

Первые полтора десятилетия можно считать периодом социального экспериментирования и обучения, а также движением к институционализации, особенно заметным в Европе с развитием институтов технологической оценки или переформулированием задач существующих организаций. Если в 1980-х гг. в Европе было всего три института технологической оценки, то ныне их 18 (Sclove 2010). Германия и Франция, в которых действовали традиционные институты технологической оценки, расширили их полномочия таким образом, чтобы включить в процесс оценки общественность. Изменялась не только форма: попытки институционализации общественного участия включали меры по социальному обучению — от специфических политических инициатив (например, Jones and Einsiedel 2011) до широкой рефлексивной экспертизы, наподобие той, что проводилась в Британии и стала лучшим примером долгосрочных процессов рефлексии, экспериментов и переосмысления понятий общественности и участия (Chilvers 2012).

Вторую фазу можно рассматривать как критическую оценку и применение усвоенных уроков к возникающим технологиям, таким как нанотехнология (Godman and Hansson 2009; Rogers-Hayden and Pidgeon 2008) и синтетическая биология (Royal Academy of Engeneering 2009). В этих случаях общественное участие с самого начала стремились вывести на более высокий уровень (Wilsdon and Willis 2004). В дальнейшем осмыслялись различия в степени влияния на политические группы и организации (Hennen 2012; Jones and Einsiedel 2011) и понимание разных контекстов и культур принятия политических решений, которые порождали разные подходы и степень общественного участия (5) (Griessler 2012; Degelsegger and Torgersen 2011; Dryzek and Tucker 2008). Признание существенного временнóго разрыва между появлением инноваций и их меняющимися контекстами и принятием решений способствовало работе на перспективу и подчеркнуло важность непрерывной рефлексии и адаптации. Такого рода инициативы были названы ответственными инновациями (Owen et al. 2012) или предварительным управлением (Karinen and Guston 2010).

Различные культуры управления также способствовали классификации форм общественного участия. Исследование стран Евросоюза выделило шесть типов управления в этих государствах, в том числе дискреционный (предполагающий спорадическое взаимодействие с общественностью), корпоратистский (переговоры заинтересованных сторон), образовательный (основанный на дефицитной модели), рыночный (основанный на принципах спроса и предложения), агонистический (управление в контексте конфликта и конфронтации) и совещательный, признающий важность открытых дискуссий (Hagendijk and Irwin 2006). Каждая из этих моделей указывает на разные подходы к общественному участию и требованию совещательности (Howlett and Migone 2010). Важно отметить, что в одной и той же стране в разное время могут действовать разные модели.

Возрастающее значение глобальных проблем способствовало экспериментам в области международного сотрудничества, связанного с общественным участием и позволило исследовать вызовы, с которыми принятие управленческих решений сталкивается за пределами конкретного государства. Под эгидой Датского технического бюро состоялся уникальный проект, в ходе которого на однодневное совещание в Копенгагене собрались 100 граждан из 44 стран мира с тем, чтобы внести вклад общественности в политическую дискуссию Рамочной конференции ООН по проблемам изменения климата (см. подборку статей об этой инициативе: Worthington et al. 2011). Позже более 30 групп из 25 стран приняли участие в проекте, связанном с дискуссиями ООН по Конвенции о биологическом разнообразии (6). Хотя совещания с участием представителей общественности из разных стран проходили в Европе, впервые в их программе участвовали страны северного и южного полушарий.

Общественный диалог как цель

В этой части мы коснемся процессов коммуникационного обмена, который может варьировать от простой передачи информации до информационного обмена или критического диалога. Группы общественности могут выступать в роли получателей информации с какой-либо инструментальной целью (например, собирая сведения о болезни), для обучения или развлечения либо быть активной стороной в таком информационном обмене. Эта активность может происходить на организованных площадках, таких как музеи или образовательные центры, или везде, где можно найти соответствующую аудиторию — от стоянок грузовиков в Кении до кофеен Буэнос-Айреса. Некоторые видят эти процессы как возможность критического осмысления науки и техники, как способы говорить о науке, с наукой и науке (Dallas 2006). В качестве примера можно привести научные кафе, где в неформальной атмосфере могут проходить научные дискуссии или семинары и где ученые могут узнать о ценностях, тревогах и предпочтениях общественности и найти альтернативные способы передачи знаний. Давний европейский опыт научных кафе получил распространение в Северной Америке, Латинской Америке, Азии и Африке.

В Африке научные кафе дали возможность обсудить важные социальные вопросы — от ВИЧ до профилактики рака шейки матки в Уганде (Nakkazi 2012) и проблемы паразитов в Кении (Mutheu and Wanjala 2009). В аргентинских кафе возникли программы по поддержке интереса к научно-техническим специальностям и их продвижению в проекте индустриализации страны (7). В Бразилии научное кафе помогло наладить сотрудничество между учеными и танцорами самбы, вылившееся в презентацию на научные темы во время карнавала (Dallas 2006).

Такие мероприятия, проходящие в непринужденной обстановке, с недавнего времени рассматривают как коррекцию информационного дефицита, присущего не только общественности, но и ученым, если говорить о понимании ими общественности и подходах к осуществлению научной коммуникации. Японские ученые, которых спрашивали о впечатлении от встреч в научных кафе, говорили, что вначале считали их пустой тратой времени и лишней заботой, поскольку такое общение никак не было связано с их работой или обязанностями, порождало нежелательное ощущение, что они непременно должны представить науку в хорошем свете, и опасения, что они не смогут увлечь аудиторию. Однако, как правило, чувство радости от общения и положительная реакция аудитории помогали преодолеть эти тревоги (Mizumachi et al. 2011). Научные кафе также могут быть местами, где определяются политика и программы исследований (Higashijima et al. 2012). Разнообразие задач и форматов — уместное напоминание о культурных взаимосвязях науки и общества.

Искусство также создает поле для диалога между учеными, художниками и обществом. Образы, возникающие в ходе научных исследований, становятся для ученых возможностью взглянуть на свою работу с иной точки зрения или «войти в контакт со своим внутренним художником» (Gewin 2013: 537) и поделиться с публикой прекрасными образами — будь то структура клетки, движение молекул или кибернетические системы. Научный инструментарий часто используют художники в качестве «тактического средства» для критики науки и техники (Rogers 2011: 102), «как гуманистическое противоядие возникающим формам технократического сциентизма» (Garcia and Lovink 1997, цит. по Rogers 2011: 101). Недавний компендиум множества артистических работ со всего мира, включающий музыку, танец и компьютерно контролируемые видеоперформансы, основанные на достижениях науки и техники, иллюстрирует попытки соединить две культуры отчасти с помощью цифровой среды и открытого кода (open-source), позволяющего преодолевать границы (Wilson 2010). В некоторых случаях, когда речь идет об обучении, художественное выражение может работать и в диалоговом режиме (Lafreniere and Cox 2012).

Такая деятельность может проходить на разных площадках и включать другие неформальные практики, например научные фестивали. Все чаще проводятся форумы, где представители общественности могут взаимодействовать с наукой. Обычно с такими площадками связаны учебные, развлекательные, кадровые и инновационные мероприятия (Bultitude et al. 2011; Jormanainen and Korhonen 2010).

Общественное участие и производство знания

Центральным в производстве знания в современную эпоху становится предприятие по производству научного знания. Хотя такое предприятие и связанные с ним практики обычно заглушались в интересах согласия со «звучащими по-научному практиками» — теми, что Гиббонс и его коллеги назвали «наукой первого типа» (Mode I science) (Gibbons 1994), знание второго типа (Mode 2 knowledge) меньше ограничено междисциплинарно, более подотчетно обществу и более рефлексивно. В то же время оно стало более сложным из-за множества мест производства знания, более широкого набора инструментов и их возросшей сложности, задач, которые требуют навыков междисциплинарной работы и множества участников. Эта сложность способствовала открытию в науке и технике пространств и практик, одновременно ставящих вопрос о том, что следует считать знанием и чье знание считать вызовом примату научного знания.

В качестве индикаторов таких перемен мы можем привести примеры гражданской науки (сitizen science), иллюстрирующие возможность производства научного знания посредством одной из форм общественного участия. Гражданскую науку обычно описывают как «форму сотрудничества, вовлекающую представителей общественности в научно-исследовательские проекты, направленные на проблемы реального мира» (Wiggins and Crowston 2011: 1). Такое гражданское участие обычно представляет собой целый спектр действий — начиная с помощи в сборе информации для так называемых совокупных проектов, которые начаты учеными и в которых граждане выполняют функцию «дронов, собирающих данные» (Hemment et al. 2011: 63), и заканчивая более широким участием. Последнее получило название «наука в сотрудничестве с гражданами» (collaborative citizen science), когда участники проекта могут просто анализировать и интерпретировать данные, а могут и выступать в качестве соавторов на всех этапах исследования, начиная с постановки задачи (8). Ранние формы гражданской науки относились преимущественно к первому варианту и возникли из необходимости сбора большого количества данных и мониторинга. На начальном этапе развитию гражданской науки способствовало растущее в среде профессиональных ученых понимание, что «общество представляет собой бесплатный источник рабочей силы, навыков, вычислительных мощностей и даже денег» (Silvertown 2009: 467). Разнообразие проектов с участием гражданской науки росло с начала 1990-х гг. (Catlin-Groves 2012) и нашло широкое распространение в самых разных областях — от экологии и охраны природы до астрономии, наук о Земле, палеонтологии, микробиологии и молекулярной биологии (Wiggins and Crowston 2011; Catlin-Groves 2012).

Участие в решении проблем переднего края науки можно проиллюстрировать проектом Foldit — изучением того, как линейные цепочки аминокислот сворачиваются в трехмерные формы, минимизирующие внутренние напряжения и деформации (Hand 2010), — одной из главных проблем структурной биологии (Dill and MacCallum 2012) (9). Понимание того, как сворачиваются белковые молекулы и почему это происходит так быстро, — один из важных шагов к ускорению разработки новых лекарств. Разработав компьютерную игру, основанную на свертывании белков и привлекшую к решению проблемы поклонников видеоигр, ученые обнаружили, что лучшие игроки «лучше компьютера находили варианты сворачивания молекул, подходя к проблеме с совершенно новой стратегией» (Hand 2010: 685).

Помимо участия в производстве знания, участники проектов гражданской науки, наряду с учеными, играют роль в трансляции знаний, что позволяет охватить более широкий круг проблем (Couvet et al. 2008). Есть примеры, когда основанные на гражданской науке проекты играли роль в разработке научной политики (Crabbe 2012).

Исследование значения партнерства и сотрудничества и их социально-политических результатов выявило их в общественных исследовательских партнерствах (community-based research partnerships, CBRP) и в международной исследовательской деятельности (Fals-Borda and Rahman 1991; Whyte 1991). Как правило, сотрудничают заинтересованные представители общественности и группы ученых, явно выражающие стремление к партнерству в процессе производстве знаний и к социальным переменам. Исраэль и коллеги описывают такое исследование с участием общественности (CBRP) как

сотрудничество, в котором все участники на равных вовлечены в процесс исследования и каждый вносит уникальный вклад. CBRP начинается с общественно важной темы, чтобы соединить знания и деятельность, направленную на социальные перемены, ради оздоровления сообщества и устранения неравенства в области охраны здоровья (Israel et al. 1988: 177).

Другие формы партнерства нашли выражение в виде «научных магазинов» (science shops), с помощью которых общественность может обратиться к научным организациям, например университетам, за помощью в исследовании волнующих людей проблем — от загрязнения источников воды до оценки качества работы центров для престарелых или инвалидов (Leydesdorf and Ward 2005).

Наконец, новые возможности для гражданской науки возникли с появлением удобных способов коммуникации, от мобильной связи до социальных сетей, и развитием информационно емких наук (оперирующих данными, охватывающими обширные пространства или большие временны́е промежутки или поступающими в большом объеме из разных источников) (Young et al. 2013; Haklay 2013). В научных журналах появлялось все больше материалов о гражданской науке, посвященных преимуществам и недостаткам такого рода сотрудничества с точки зрения ученых (Whyte and Prior 2011). В числе преимуществ отмечался рост эффективности исследований, развитие новых исследовательских возможностей (включая возможность ставить новые вопросы и по-новому оценивать данные), а также более широкие возможности для обмена знаниями (там же). В то же время высказывались опасения относительно качества и достоверности данных (Flanagin and Metzger 2008; Catlin-Groves 2012).

С точки зрения участвовавших в проектах граждан, эффект заключался в расширении знаний, лучшем понимании того, как работает наука, и более активном участии в политических инициативах и решении затрагиваемых проектами проблем (Bonney et al. 2009; Catlin-Groves 2012). Такое участие рассматривалось и как «способствующее сомнению, а не слепому восприятию фактов» (Paulos 2009). Оставались вопросы о том, насколько открытыми могут быть результаты исследований, и о справедливом разделе права собственности на них (Delfanti 2010). В целом эти возможности и проблемы лучше отражают текущие междисциплинарные исследования, обмен и обсуждение опыта, возникающего в процессе производства знания.

Альтернативный путь производства знания сопровождается растущим интересом и все большим признанием традиционного или аборигенного знания, в отличие от 1950–1960-х гг., когда такие знания считались недостаточными, ничтожными и «ненаучными». Ныне такие знания все чаще находят место в самых разных связанных с наукой областях: экологии, почвоведении, ботанике, зоологии, агрономии, агроэкономике, ветеринарии вплоть до лесоводства, медицины, теории управления, социологии сельских общин, рыболовства, ухода за пастбищами, управления водными ресурсами и заповедниками и даже математики и информатики (Warren et al. 1991). Совсем недавно эти знания обрели легитимность в рамках Конвенции ООН о биологическом разнообразии, утвердившей ценность и право на охрану таких знаний (10).

Подобным же образом внесли вклад в трансформацию производства знаний и пациентские организации. После основополагающей работы Эпстайна об организациях больных СПИДом в США (Epstein 2007) появились исследования, выполненные на основе взаимности и в сотрудничестве с группами пациентов, страдающих другими заболеваниями (disease groups). Эволюция модели партнерства между Французской организацией больных мышечной дистрофией, учеными и медработниками привела к перестройке отношений между этими группами (Rabeharisoa 2003; Callon and Rabeharisoa 2003). Этому способствовало участие в принятии стратегических решений и определении курса исследований по изучению динамики болезни. Ранние модели сотрудничества в области редких заболеваний продемонстрировал опыт таких организаций, как Генетический альянс (Genetic Alliance), деятельность которого включала создание репозиториев тканей, влияние на выбор направлений исследований с помощью финансирования, заключение соглашений об интеллектуальной собственности, в том числе через получение собственных патентов на гены заболеваний, переустройство организационных структур с помощью союзов малых групп, а также учреждение журналов для распространения знаний (Einsiedel 2013).

Это примеры вторжения в мир выработки решений. Такой опыт показывает, что пациенты не «просто обращаются к науке» (Nowotny et al. 2001: 199), но также вносят вклад в сложные обсуждения норм и политики и сотрудничают в производстве знания (Crompton 2007). В более широком контексте вклад в производство знания, начавшийся с междисциплинарных работ (Wuchty et al. 2007) и затем захвативший заинтересованные организации и группы общественности, заставил переосмыслить то, как знание генерируется, оценивается и распространяется (Stodden 2010). Эти примеры сотрудничества, сравнимые с подходами к открытым инновациям в других сферах (Stodden 2010), иллюстрируют роль ученых-экспертов и расширенной экспертизы, предлагаемой адептами постнормальной науки (Funtowicz and Ravetz 1993).

Развитие изучения совместного производства знаний связано с несколькими теоретическими вопросами: на каких уровнях социальной агрегации (лаборатории, сообщества, культуры, нация, государство, человечество) и на каких организационных площадках или пространствах имеет смысл искать это совместное производство (Jasanoff 2013: 5)? Добавим к этому еще ряд вопросов: в каких формах и форматах, в каких условиях и какими способами осуществляется эта деятельность? Рассматривая эти вопросы с точки зрения гражданских ученых, сообществ традиционного знания или заинтересованных групп, работающих рядом с учеными и бросающих вызов установившимся способам производства знания, мы фактически пытаемся понять культурные практики науки и техники в смысле конструирования знания, форм их легитимации, практик стандартизации (или их изменения), практик, соединяющих науку и общество, и размытость границ между ними.

Пространства и спонсоры общественного участия

Хотя главными организаторами диалога и практики совещаний были и, возможно, еще какое-то время будут оставаться правительства, эту роль все чаще берут на себя другие государственные и негосударственные структуры. В Британии на фоне все большего количества разногласий, связанных с наукой и техникой, такими спонсорами становятся советы по научным исследованиям и профессиональные научные общества, заинтересованные в изучении спорных проблем, но опасающиеся, что это встретит неоднозначное отношение в обществе. Такие группы спонсируют общественное участие в исследованиях, связанных с нанотехнологиями, синтетической биологией, геоинженерией. Подобная деятельность ширится и в постиндустриальных странах, и в тех, что переживают промышленный рост (11). Заинтересованные организации (см. Fowler and Allison 2008) и профессиональные советы по этике (например, Институт Наффилда) также обратились к программам по привлечению общественности, участвуя в них, сотрудничая, консультируя, распространяя информацию и сотрудничая с ними.

Теперь обсуждения и публичные дискуссии проходят не на закрытых от широкой общественности заседаниях, а в пабах, музеях, на фестивальных площадках, в парках и просто на улицах — везде, где наука и общество могут предложить друг другу идеи и обсудить их. Заинтересованную общественность можно найти и в уединении квартир и домов, людей со смартфонами, планшетами и компьютерами объединяют какие-то общие интересы и проблемы. Интернет предоставляет все больше возможностей для идентификации и самоопределения групп общественности, выбора форм участия и характера этого участия, будь то политический процесс, досуг или производство нового знания.

Рост онлайновой сферы сказался и на социальном оформлении общественного участия, общественность же, в свою очередь, использовала пространство интернета для изменения форм участия. Как это часто бывает с новыми технологиями, поначалу их реальные возможности мало соответствовали потенциалу. Касаясь общественного участия в городском планировании, Эванс-Коули и Холландер отмечали:

Сегодня технология открывает целое новое поколение форм и практик общественного участия, которые обещают поднять общественные обсуждения на беспрецедентно высокий уровень, сделав возможным принятие решений в интерактивной сетевой среде. При этом группы общественности несинхронно взаимодействуют друг с другом по самым разным вопросам, связанным с планированием, что делает процесс планирования более демократичным, а общественное участие — более осмысленным (Evans-Cowley and Hollander 2009: 399).

Одновременно с многообещающими ожиданиями новые технологии предрекали исчезновение привычных форм:

Эпоха публичной сферы, когда люди общались лицом к лицу, со всей очевидностью завершилась, поэтому демократии следует принять во внимание новые формы общения через электронные медиа (Poster 1997: 209).

Другие не были столь оптимистичны, полагая, что интернет просто подкрепляет ранее существовавшие социальные отношения (Tyler 2002) как между государством и обществом, так и между разными группами в обществе. Но и они отмечали возникшую сложную комбинацию свободы и контроля.

Невзирая на эти противоречивые прогнозы, онлайновая среда повторила, расширила и видоизменила традиционные формы общественного участия, одновременно породив новые экспериментальные формы и следствия. Явно увеличились возможности совместного производства знания — от краудсорсинга для финансирования научных исследований и сбора материалов до расширения хранилищ данных и их анализа с помощью различных инструментов — интернета, социальных медиа, GPS, смартфонов, сенсорных сетей и облачных вычислений. Подобные инструменты расширили возможности анализа и решения задач и позволили обратиться к проблемам самого разного масштаба — от микроуровня (генетика) до глобальных и даже касающихся всей Вселенной.

Эмпирические работы о совещательном онлайновом участии содержали более сдержанные оценки, отмечая некоторые достижения в обмене мнениями, понимании основных аргументов за и против, стремлении вовлечь оппонентов (Price 2006). В числе недостатков был вопрос о более широком понимании способов коммуникации, включавших символические ресурсы как часть чьего-либо сообщества.

Проблема интернета и его эффективности как платформы и набора технологий для общественного участия напоминает ранние стадии дискуссии об общественном участии. Использование интернета знаменует период экспериментов и продолжающегося социального обучения, а также исследования его возможностей и недостатков. Многие нынешние практики, которые можно было бы отнести к общественному участию, еще только нарождаются и исследуются.

Заключительные замечания

В центре этого обзора общественного участия — тема размытых границ. Общественное участие рассмотрено в широком смысле, включая формальные и неформальные площадки, форматы, виды спонсорства и поддержки, пересечения с информационными и коммуникационными технологиями, а также с учетом растущей многонаправленности. Исходя из этого, отметим, что социальные практики общественного участия связаны с местом и временем своего возникновения, но также отражают характер суждений о науке и обществе.

Картина общественного участия, очерченная в этой главе, отражает идущее переустройство отношений науки и общества, «продолжение научных дискуссий другими средствами» (Bucchi 2008: 61), производство знаний, выросшее из новых и разнообразных примеров сотрудничества, включающих научные и другие сообщества, а также области производства знаний, лежащие за пределами и иногда сотрудничающие с этими сообществами. На этом общественном пространстве идет бурная деятельность, в которой участвуют, пересекаясь друг с другом, самые разные группы и сообщества, и к чему она приведет, часто невозможно предсказать, тем более что «само это пространство постоянно смещается, так же как присутствующие в нем (многочисленные и разнообразные) взаимосвязи» (Nowotny et al. 2001: 210).

Ключевые вопросы

• Как и почему развивались методы сотрудничества между наукой и обществом?
• Какие социальные факторы влияют на формы общественного участия?
• Какие возможности и ограничения возникают при совместном производстве знания учеными и общественностью?
• Насколько эффективен интернет как посредник между общественностью и новыми областями науки и техники?

Примечания

1. Ранняя редакция этой главы была посвящена в основном совещательным подходам (Einsiedel 2008).
2. См.: www.archives.gov / federal-register / laws / negotiated-rulemaking / 562.html (доступ 31 марта 2013 г.).
3. www iap2 org (доступ 20 апреля 2013 г.).
4. Роль организации «Матери против пьяного вождения» в политических, культурных и институциональных изменениях, а также роль ее основательницы детально рассмотрели Фелл и Воас (Fell and Voas 2006). Организация основывалась на научном исследовании связи потребления алкоголя и концентрации алкоголя в крови, а также связи употребления алкоголя с автокатастрофами, одновременно обращаясь к матерям, скорбящим по погибшим из-за пьяного вождения детям.
5. Всестороннее исследование практики участия общественности и политических культур в отношении только одной темы — ксенотрансплантологии — см. в специальном выпуске журнала Science and Public Policy, 38, 8 (2011).
6. См.: www.wwviews.org (доступ 21 ноября 2013 г.).
7. www.acercandonaciones.com / en / cultura / cafe-cultura-vuelve-a-bariloche-para-presentar-cafe-de-las-ciencias.html (доступ 21 ноября 2013 г.).
8. Эти категории взяты из доклада Центра развития неформального научного образования (Bonney et al. 2009).
9. Белки — одни из важнейших элементов биохимии живых организмов — «на молекулярном уровне демонстрируют великолепную взаимосвязь между структурой и функцией» (Dill and MacCallumn 2012: 1042).
10. См. Нагойский протокол о регулировании доступа к генетическим ресурсам и совместном использовании выгод от их применения: www.cbd.int / abs (доступ 21 ноября 2013 г.).
11. См., например, Yearbook of Nanotechnology in Society, где рассматриваются вопросы справедливости, равенства и развития (Cozzens and Wetmore 2011), или конвергенцию разных научных областей, социальные последствия которой рассмотрены выше (Ramachandran et al. 2011).

Литература

Arnstein, S. R. (1969) ‘A ladder of citizen participation’, Journal of the American Institute of Planners, 35, 4: 216–224.

Barnett, C., Cloke, P., Clarke, N. and Malpass, A. (2011) Globalizing Responsibility: The Political Rationalities of Ethical Consumption, New York: John Wiley.

Bucchi, M. (2008) ‘Of deficits, deviations and dialogues — Theories of public communication of science’, in M. Bucchi and B. Trench (eds) Handbook of Public Communication of Science and Technology, London and New York: Routledge, 57–76.

Bucchi, M. and Neresini, F. (2008) ‘Science and public participation’, in E. Hackett, O. Amsterdamska, M. Lynch and J. Wajcman (eds) Handbook of Science and Technology Studies, Cambridge, MA: MIT Press, 449–472.

Bonney, R., Ballard, H., Jordan, R., McCallie, E., Phillips, T., Shirk, J. and Wildermann, C. (2009) Public Participation in Scientific Research: Defining the Field and Assessing Its Potential for Informal Science Education. A CAISE Inquiry Group Report, Washington DC: CAISE.

Bultitude, K., McDonald, D. and Custead, S. (2011) ‘The rise and rise of science festivals: an international review of organized events to celebrate science’, International Journal of Science Education, Part B, 1, 2: 165–188.

Callon, M. and Rabeharisoa, V. (2003) ‘Research “in the wild” and the shaping of new social identities’, Technology in Society, 25, 2: 193–204.

Catlin-Groves, C. L. (2012) ‘The citizen science landscape: from volunteers to citizen sensors and beyond’, International Journal of Zoology, 2012; accessed 21 November 2013.

Chambers, S. (2003) ‘Deliberative democratic theory’, Annual Review of Political Science, 6: 307–326.

Chen, D. S. and Lin, K. (2006) ‘The prospects of deliberative democracy in Taiwan’, in M. H. Huang (ed.), Asian New Democracies: The Philippines, South Korea, and Taiwan Compared, Taipei: Center for Asia-Pacific Area Studies, RCHSS, Academia Sinica, 289–304.

Chilvers, J. (2007) ‘Towards analytic-deliberative forms of risk governance in the UK? Reflections on learning in radioactive waste’, Journal of Risk Research, 10, 2: 197–222.

Chilvers, J. (2012) ‘Reflexive engagement? Actors, learning and reflexivity in public dialogue on science and technology’, Science Communication, 35, 3: 283–310.

Cozzens, S. E. and Wetmore, J. (eds) (2011) Nanotechnology and the challenges of equity, equality and development, Heidelberg: Springer.

Couvet, D., Jiguet, F., Julliard, R., Levrel, H. and Teyssedre, A. (2008) ‘Enhancing citizen contributions to biodiversity science and public policy’, Interdisciplinary Science Reviews, 33, 1: 95–103.

Crabbe, M. J. C. (2012) ‘From citizen science to policy development on the coral reefs of Jamaica’, International Journal of Zoology, 2012; http://dx.doi.org / 10.1155 / 2012 / 102350; accessed 21 November 2013.

Crompton, H. (2007) ‘Mode 2 knowledge production: evidence from orphan drug networks’, Science and Public Policy, 34, 3: 199–211.

Dallas, D. (2006) ‘Café scientifique — déjà vu’, Cell, 126, 2: 227–229.

Davies, S., McCallie, E., Simonsson, E., Lehr, J. L. and Duensing, S. (2009) ‘Discussing dialogue: perspectives on the value of science dialogue events that do not inform policy’, Public Understanding of Science, 18, 3: 338–353.

Degelsegger, A. and Torgersen, H. (2011) ‘Participatory paternalism: citizens’ conferences in Austrian technology governance’, Science and Public Policy, 38, 5: 391–401.

Delfanti, A. (2010) ‘Editorial: open science, a complex movement’, JCOM — Journal of Science Communication, 9, 3: http://jcom.sissa.it / archive / 09 / 03 / Jcom0903 (2010) E / Jcom0903 (2010) E.pdf.

Dewey, J. (1927) The Public and Its Problems, New York: Holt.

Dill, K. A. and MacCallum, J. L. (2012) ‘The protein-folding problem, 50 years on’, Science, 338, 6110: 1042–1046.

Dobson, A. and Bell, D. (eds) (2005) Environmental Citizenship, Cambridge, MA: The MIT Press.

Dryzek, J. and Tucker, A. (2008) ‘Deliberative innovation to different effect: consensus conferences in Denmark, France and the US’, Public Administration Review, 68, 5: 864–876.

Einsiedel, E. F. (2008) ‘Public participation and dialogue’, in M. Bucchi and B. Trench (eds) Handbook of Public Communication of Science and Technology, London and New York: Routledge, 173–184.

Einsiedel, E. F. (2012) ‘The landscape of public participation on biotechnology’, in M. Weitze, M., Puhler, A., Heckl, W. M., Muller-Rober, B. and Renn, O. (eds) Biotechnologie-Kommunikation: Kontroversen, analysen, aktivitäten, Berlin: Springer-Verlag, 379–412.

Einsiedel, E. F. (2013) ‘Rethinking “publics” and “participation” in new governance contexts: stakeholder publics and extended forms of participation’, in K. O’Doherty and E. F. Einsiedel (eds) Public Engagement and Emerging Technologies, Vancouver: UBC Press, 279–292.

Epstein, S. (2007) Inclusion: The Politics of Difference in Medical Research, Chicago: University of Chicago Press.

Evans-Cowley, J. and Hollander, J. (2010) ‘The new generation of public participation: internet-based participation tools’, Planning Practice and Research, 25, 3: 397–408.

Fals-Borda, O. and Rahman, M. A. (1991) Action and Knowledge: Breaking the Monopoly with Participatory Action Research, New York: Intermed Technology / Apex.

Fell, J. C. and Voas, R. B. (2006) ‘Mothers Against Drunk Driving (MADD): the first 25 years’, Traffic Injury Prevention, 7, 3: 196–212.

Fiorino, D. (1990) ‘Citizen participation and environmental risk’, Science, Technology and Human Values, 15, 2: 226–43.

Fischer, F. (2003) Reframing Public Policy: Discursive Politics and Deliberative Practices, Oxford: Oxford University Press.

Flanagin, A. and Metzger, M. (2008) ‘The credibility of volunteered geographic information’, GeoJournal, 72, 3–4: 137–48.

Fowler, G. and Allison, K. (2008) ‘Technology and citizenry: a model for public consultation in science policy formation’, Journal of Evolution and Technology, 18, 1: 56–69.

Funtowicz, S. and Ravetz, J. (1993) ‘Science for the post-normal age’, Futures, 25, 7: 739–55.

Gewin, V. (2013) ‘Artistic merit’, Nature, 496, 7448: 537–539.

Gibbons, M., Limoges, C., Nowotny, H., Schwartzman, S., Scott, P. and Trow, M. (1994) The New Production of Knowledge: The Dynamics of Science and Research in Contemporary Societies, London: Sage.

Godman, M. and Hansson, S. O. (2009) ‘European public advice on nanotechnology: four convergence seminars’, Nanoethics, 3, 1: 43–59.

Griessler, E. (2012) ‘One size fits all? On the institutionalization of participatory technology assessment and its interconnection with national ways of policy-making: the cases of Switzerland and Austria’, Poiesis and Praxis, 9, 1–2: 61–80.

Gutmann, A. and Thompson, D. (1996) Democracy and Disagreement, Cambridge, MA: Harvard University Press.

Habermas, J. (1989) The Structural Transformation of the Public Sphere, Cambridge, MA: The MIT Press.

Hagendijk, R. and Irwin, A. (2006) ‘Public deliberation and governance: engaging with science and technology in contemporary Europe’, Minerva, 44, 2: 167–84.

Haklay, M. (2013) ‘Citizen science and volunteered geographic information: overview and typology of information’, in D. Sui, S. Elwood and M. Goodchild (eds) Crowdsourcing Geographic Knowledge, Heidelberg: Springer, 105–122.

Hamlett, P. (2002) ‘Adapting the Internet to citizen deliberations: lessons learned’, in Proceedings: Social Implications of Information and Communication Technology, IEEE International Symposium on Technology and Society, Raleigh, NC: Institute of Electrical and Electronics Engineers, 213–218.

Hand, E. (2010) ‘Citizen science: people power’, Nature, 466, 7307: 685–87.

Hemment, D., Ellis, R. and Wynne, B. (2011) ‘Participatory mass observation and citizen science’, Leonardo, 44, 1: 62–63.

Hennen, L. (2012) ‘Why do we still need participatory technology assessment?’ Poiesis and Praxis, 9, 1–2: 27–41.

Higashijima, J., Miura, Y., Nakagawa, C., Yamanouchi, Y., Takahishi, K. and Nakamura, M. (2012) ‘Public opinions regarding the relationship between autism spectrum disorders and society: social agenda construction via science café and public dialogue using questionnaires’, Journal of Science Communication, 11, 4; http://jcom.sissa.it / archive / 11 / 04 / Jcom1104%282012%29A03 / ; accessed 21 November 2013.

Hirakawa, H. (2001) Provisional Report on the GM Crops Consensus Conference in Japan, presented to CNADS — National Council for the Environment and Sustainability Development; http://hideyukihirakawa.com / GMO / cc_report_lisbon.html; accessed 18 May 2012.

Howlett, M. and Migone, A. (2010) ‘Explaining local variation in agri-food biotechnology policies: “green” genomics regulation in comparative perspective’, Science and Public Policy, 37, 10: 781–795.

Irwin, A. (2001) ‘Constructing the scientific citizen: Science and democracy in the biosciences’, Public Understanding of Science, 10, 1: 1–18.

Irwin, A. and Michael, M. (2003) Science, Social Theory and Public Knowledge, London: Open University Press.

Israel, B. A., Schulz, A., Parker, E. and Becker, A. (1998) ‘Review of community-based research: assessing partnership approaches to improve public health’, Annual Review of Public Health, 19: 173–202.

Jasanoff, S. (2013) States of Knowledge: The Co-Production of Science and the Social Order, London: Routledge.

Jones, M. and Einsiedel, E. F. (2011) ‘Institutional policy learning and public consultation: the Canadian xenotransplantation experience’, Social Science and Medicine, 73, 5: 655–662.

Jormanainen, I. and Korhonen, P. (2010) Science festivals on computer science recruitment, Proceedings of the 10th Koli Calling International Conference on Computing Education Research, 72.

Karinen, R. and Guston, D. (2010) ‘Towards anticipatory governance: the experience with nanotechnology’, in M. Kaiser and M. Kurath (eds) Nanotechnology and the Rise of an Assessment Regime, Dordrecht: Springer, 217–232.

Konisky, D. M. and Beierle, T. (2001) ‘Innovations in public participation and environmental decision-making: examples from the Great Lakes region’, Society and Natural Resources, 14, 9: 815–826.

Korean National Commission for UNESCO (1998) Korean Consensus Conference on the Safety and Ethics of Genetically Modified Food — Citizens’ Panel Report, Seoul: Korean National Commission for UNESCO.

Lafreniere, D. and Cox, S. M. (2012) ‘Means of knowledge dissemination: are the café scientifique and the artistic performance equally effective?’, Sociology Mind, 2, 2: 191–199.

Leydesdorff, L. and Ward, J. (2005) ‘Science shops: a kaleidoscope of science-society collaborations in Europe’, Public Understanding of Science, 14, 4: 353–372.

Lippman, W. (1922) Public opinion, New Jersey: Harcourt Brace and Co.

Mejlgaard, N. and Stares, S. (2013) ‘Performed and preferred participation in science and technology across Europe: exploring an alternative idea of “democratic deficit”’, Public Understanding of Science, 22, 6: 660–673.

Michael, M. (1998) ‘Between citizen and consumer: multiplying the meanings of the “public understanding of science”’, Public Understanding of Science, 7, 4: 313–327.

Michael, M. (2009) ‘Publics performing publics: of PiGs, PiPs and politics’, Public Understanding of Science, 18, 5: 617–631.

Mizumachi, E., Matsuda, K., Kano, K., Kawakami, M. and Kato, K. (2011) ‘Scientists’ attitudes toward a dialogue with the public: a study using science cafés’, Journal of Science Communication, 10, 4; http://jcom.sissa.it / archive / 10 / 04 / Jcom1004 (2011) A02; accessed 21 November 2013.

Mutheu, J. and Wanjala, R. (2009) ‘The public, parasites and coffee: the Kenyan Science Café concept’, Trends in Parasitology, 25, 6: 245.

Mutz, D. (2006) Hearing the Other Side: Deliberative Versus Participatory Democracy, Cambridge: Cambridge University Press.

Mutz, D. (2008) ‘Is deliberative theory a falsifiable theory?’, Annual Review of Political Science, 11: 521–538.

Nakkazi, E. (2012) ‘Drinking up science in African cafés’, Scidev.net, 3 September; www.scidev.net / global / disease / feature / drinking-up-science-in-african-caf-s-1.html.

Nowotny, H., Scott, P. and Gibbons, M. (2001) Rethinking Science: Knowledge and the Public in an Age of Uncertainty, Cambridge: Polity Press.

OECD (2001) Citizens as Partners: Information, Consultation, and Public Participation in Policy Making, Paris: OECD.

Owen, R., Macnaghten, P. and Stilgoe, J. (2012) ‘Responsible research and innovation: from science in society to science for society, with society’, Science and Public Policy, 39, 6: 751–760.

Paulos, E. (2009) ‘Designing for doubt: Citizen science and the challenges of change’, in Engaging Data: First International Forum on the Application and Management of Personal Electronic Information, Cambridge, MA: MIT; www.cs.berkeley.edu//%7EPaulos / papers / 2009 / Designing_for_doubt.pdf; accessed 24 November 2013.

Pellegrini, G. (2009) ‘Biotechnologies and communication: participation for democratic processes’, Comparative Sociology, 8, 4: 517–540.

Poster, M. (1997) ‘Cyberdemocracy: Internet and the public sphere’, in D. Poert (ed.) Internet Culture, London: Routledge, 202–214.

Price, V. (2006) ‘Citizens deliberating online: theory and some evidence’, in T. Davies and B. Simone Noveck (eds) Online Deliberation: Design, Research, and Practice, Stanford, Calif: CSLI Publications, 37–58.

Rabeharisoa, V. (2003) ‘The struggle against neuromuscular diseases in France and the emergence of the “partnership model” of patient organization’, Social Science and Medicine, 57, 11: 2127–2136.

Ramachandran, G., Wolf, S. M., Paradise, J., Kuzma, J., Hall, R., Kokkoli, E., Fatehi, L. (2011) ‘Recommendations for oversight of nanobiotechnology: dynamic oversight for complex and convergent technology’, Journal of Nanoparticle Research, 13, 4: 1345–1371.

Rogers, H. (2011) ‘Amateur knowledge: public art and citizen science’, Configurations, 19, 1: 101–115.

Rogers-Hayden, T. and Pidgeon, N. (2008) ‘Developments in nanotechnology public engagement in the UK: “upstream” towards sustainability?’, Journal of Cleaner Production, 16, 8–9: 1010–1013.

Rose, N. and Novas, C. (2004) ‘Biological citizenship’, in A. Ong and S. Collier (eds) Global Assemblages: Technology, Politics and Ethics as Anthropological Probelms, Oxford: Blackwell, 439–463.

Rowe, G. and Frewer, L. (2000) ‘Public participation methods: a framework for evaluation’ Science, Technology and Human Values, 25, 1: 3–29.

Rowe, G., Marsh, R. and Frewer, L. (2004) ‘Evaluation of a deliberative conference’, Science, Technology and Human Values, 29, 1: 88–121.

Royal Academy of Engineering (2009) Synthetic Biology: Public Dialogue on Synthetic Biology, London: Royal Academy of Engineering.

Sclove, R. (2010) Issues in Science and Technology, New York: National Academy of Sciences.

Silvertown, J. (2009). ‘A new dawn for citizen science’, Trends in Ecology and Evolution, 24, 9: 467–471.

Skorupinski, B., Baranzke, H., Ingenslep, H. W. and Meinhardt, M. (2007) ‘Consensus Conferences — A Case Study: Publiforum in Switzerland with Special Respect to the Role of Lay Persons and Ethics’, Journal of Agricultural and Environmental Ethics, 20, 1: 37–52.

Stodden, V. (2010) ‘Open science: policy implications for the evolving phenomenon of user-led scientific innovation’, Journal of Science Communication, 9, 1; http://jcom.sissa.it / archive / 09 / 01 / Jcom0901 (2010) A05; accessed 21 November 2013.

Thompson, D. F. (2008) ‘Deliberative democratic theory and empirical political science’, Annual Review of Political Science, 11: 497–520.

Tyler, T. (2002) ‘Is the internet changing social life? It seems the more things change, the more they stay the same’, Journal of Social Issues, 58, 1: 195–205.

Van Est, R., van Eijndhoven, J. C. M., Aarts, W. and Loeber, A. (2002) ‘The Netherlands: seeking to involve wider publics in technology assessment’, in S. Joss and S. Bellucci (eds) Participatory Technology Assessment: European Perspectives, London: Centre for the Study of Democracy, 108–125.

Wakeford, T., Murtuja, B. and Bryant, P. (2008) ‘Four brief analyses of citizens’ juries and similar participatory processes’, Participatory Learning and Action, 58, 1: 48–55.

Warren, D. M, Slikkerveer, J. and Brokensha, D. (1991) Indigenous Knowledge Systems: The Cultural Dimensions of Development, London: Kegan Paul International.

Whyte, W. F. (1991) Participatory Action Research, Newbury Park, CA: Sage.

Whyte, A. and Pryor, G. (2011) ‘Open science in practice: researcher perspectives and participation’, International Journal of Digital Curation, 6, 1: 200–213.

Wiggins, A. and Crowston, K. (2011) ‘From conservation to crowdsourcing: a typology of citizen science’, in Proceedings of the 44th Hawaii International Conference on System Sciences, Institute of Electrical and Electronics Engineers.

Wilsdon, J. and Willis, R. (2004) See-Through Science: Why Public Engagement Needs to Move Upstream, London: DEMOS.

Wilson, S. (2010) Art + Science Now: How Scientific Research and Technological Innovation are Becoming Key to 21st Century Aesthetics, London: Thames and Hudson.

Worthington, R., Rask, M. and Lammi, M. (2011) Citizen Participation in Global Environmental Governance, London: Earthscan.

Wuchty, S., Jones, B. F. and Uzzi, B. (2007) ‘The increasing dominance of teams in production of knowledge’, Science, 316, 5827: 1036–1039.

Wynne, B. (1993) ‘Public uptake of science: a case for institutional reflexivity’, Public Understanding of Science, 2, 4: 321–337.

Young, J. C., Wald, D., Earle, P. and Shanley, L. (2013) Transforming Earthquake Detection and Science Through Citizen Seismology, Washington, DC: Woodrow Wilson Center; www.wilsoncenter.org / sites / default / files / CitizenSeismology_FINAL.pdf; accessed 21 November 2013.

Отправить