Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
В 2003 г. читатели британских газет были ошарашены неожиданной рекламой: на занимавшей целую газетную полосу фотографии красовалась мужская фигура, весьма напоминающая микеланджеловского Давида с его маленькими гениталиями. Небольшой текст внизу пояснял, что фотографии размещены экологической организацией «Гринпис» в связи с публикацией доклада о воздействии синтетических химикатов на человека и природу (Greenpeace 2003). Эта сопроводительная информация заставляла предположить, что люди будут обеспокоены из-за угрозы, которую репродуктивным способностям мужчин несут оказавшиеся в естественной среде синтетические гормоноподобные вещества (об одном из первых сообщений на эту тему см. Cadbury 1998). Как утверждалось в докладе, химикаты, используемые в пластификаторах для полимерных и строительных материалов, могут «феминизировать» окружающую среду и привести к снижению фертильности мужчин и самцов диких животных.
Эту рекламу можно считать показательной для стратегии «Гринпис». Внимание общественности привлекалось к возможной угрозе, исходящей от нового непредвиденного типа загрязнения окружающей среды. В то же время в этом было что-то намеренно вводившее читателя в заблуждение: едва ли химикаты влияют на размеры мужских гениталий, как можно было бы истолковать идею публикации, на самом деле они могут представлять опасность для качества спермы. В этой рекламе была в концентрированном виде показана главная проблема, с которой сталкиваются неправительственные экологические организации в общественной коммуникации: необходимость сочетать сильный, вызывающий образ с требованиями точности.
Оппоненты «Гринпис» часто критиковали эту и другие экологические организации за то, что те предпочитают яркий образ точности сообщения, но эта критика, сама по себе интересная и важная, подспудно свидетельствует о более фундаментальной проблеме. Она состоит в том, что именно по этой причине заявления активистов-экологов могут быть поставлены под сомнение: убедительны они лишь до тех пор, пока считается, что в основе их лежат точные факты, а не просто мнения. Защитникам окружающей среды больше, чем любым другим активистам, приходится убеждать общество, что ситуация действительно именно такова, как они утверждают (см. Yearly 1992), даже в тех случаях, когда их утверждения, по крайней мере на первый взгляд, кажутся противоречащими простой интуиции и даже невероятными: например, что пластик может сделать вас (и рыб) бесплодными, что сжигание угля, газа и нефти может вывести из равновесия всю глобальную климатическую систему.
Так, ведя экологические публичные дискуссии, защитники окружающей среды очень хотели бы утверждать, что климат в самом деле меняется и что причиной тому вызванные деятельностью человека изменения состава атмосферы. Когда дело касается изменений климата, цена научных данных столь велика, что писатель и экологический активист Марк Линас однажды объявил о полной перемене своих взглядов на генетически модифицированные сельскохозяйственные культуры. В 2013 г. он заявил, что всегда относился к науке с пиететом, а причина, толкнувшая его к перемене точки зрения, была очень проста:
Я изучал науку в надежде, что это поможет мне лучше защищать природу. Написав две книги о науке, объясняющей глобальное потепление, я пришел к пониманию, что защита науки о климате не может сочетаться с нападками на другую науку — биотехнологию (Lynas 2013).
Главное здесь в том, что для Линаса поддержка утверждений научного сообщества об изменении климата была настолько важна, что заставила его переоценить собственные взгляды на сельскохозяйственные биотехнологии.
Говоря вкратце, в этой главе я исхожу из того, что есть некая связь между экологическими организациями и утверждениями ученых, различающаяся в разных группах влияния. Поэтому проблемы научной коммуникации становятся областью первостепенного интереса для экологических организаций, а они сами — важными участниками этого процесса (1).
Экологические организации внесли весомый вклад в копилку фактов о проблемах окружающей среды и в информирование о них общества. Не пытаясь охватить все, в этой главе я предпочел сосредоточиться на одном, самом известном примере, чтобы выделить в нем ряд принципиальных моментов и рассмотреть возможность распространения результатов моего анализа, проверив их на ситуации противоположного характера. Вначале рассмотрим проблему изменений климата.
Уже более столетия ученым известно, что климат претерпевает значительные изменения и человечество не может вечно полагаться на стабильность климатических условий. По мере уточнения данных о климате планеты (отчасти благодаря увеличению производительности компьютеров в 1970–1980-х гг.), мнение большинства склонилось к ранее выдвинутому предположению, что усиливающееся потепление, вызванное накоплением двуокиси углерода в атмосфере, в краткосрочной или среднесрочной перспективе составит проблему для человечества. Экологические группы вначале с осторожностью отнеслись к организации кампаний, посвященных этой проблеме (Pierce 1991). Дело казалось рискованным, а ставки были высоки. На повестке дня были кислотные дожди, причем многие правительства не желали признавать научные доказательства даже в этом вполне очевидном случае. В 1980-х гг. публично заявлять, что выбросы углекислого газа могут вывести из равновесия всю систему глобального климата, было очень рискованно. Еще хуже, с точки зрения организаторов протестных кампаний, было то, что как раз тогда, когда экологи стремились к конкретным успехам, пришлось бы переключиться на проблему, словно специально созданную для того, чтобы вызывать постоянные споры. Количество данных о зафиксированных на Земле температурах оставляло желать лучшего, нельзя было исключить возможность того, что отмечаемый рост температур в черте городов — всего лишь артефакт: возможно, с ростом размеров города просто становились теплее. Некоторые специалисты выражали сомнение, что интенсивные выбросы углекислого газа ведут к его накоплению в атмосфере, поскольку основная масса углерода содержится в почвах, растениях и океане, а значит, моря и растения просто поглотят больше углерода. И даже если научное сообщество не ошибается и углекислый газ накапливается в атмосфере, было бы невероятно трудно выяснить, к каким последствиям это приведет и как, и исходя из этого строить кампанию, которая имела бы местный резонанс.
Харт и Виктор проследили, как взаимодействовали климатологи и политики США по вопросам климата с 1950-х до середины 1970-х гг. (Hart and Victor 1993). Именно тогда выбросы парниковых газов стали воспринимать как «проблему загрязнения» (там же: 668), а климат, «как обнаружили ведущие ученые, стало возможно представлять в качестве природного ресурса, который нуждался в защите от натиска промышленности» (там же: 667). Последующая раскрутка темы до политического звучания сопровождалась дополнительными фактами (Bodansky 1994). Например, обнаружение в 1987 г. озоновой дыры подкрепило доверие к идее, что атмосфера Земли уязвима из-за деградации окружающей среды и люди могут ненамеренно нанести вред на глобальном уровне. Также важным оказалось, что в 1988 г. слушания в сенате по проблеме потепления пришлись на засушливое и жаркое лето. Тем не менее в 1980-е гг. большинство политиков на все предупреждения экологических активистов реагировали лишь призывом провести дальнейшие исследования.
Одним из важных результатов этой поддержки научных исследований стало учреждение в 1988 г. научной организации нового типа — Межправительственной группы экспертов по изменениям климата (IPCC), образованной под эгидой Всемирной метеорологической организации и Программы ООН по окружающей среде. Задачей IPCC было объединить ведущих экспертов по разным аспектам климатических изменений и, основываясь на их авторитете, установить природу и масштаб проблемы, чтобы можно было выработать политическую реакцию. Эта инициатива обрела значительное политическое влияние и во многих важных вопросах отличалась новизной. В числе новаций было включение в анализ наряду с метеорологическими социальных и экономических параметров, участие правительственных чиновников в согласовании и выработке итоговых докладов. Словом, «хотя ученые впервые выступали в роли советников на международном уровне, опыт IPCC стал самым масштабным и влиятельным начинанием такого рода» (Boehmer-Christiansen 1994: 195).
Как хорошо известно, деятельность IPCC и климатологические исследования вызвали определенную критику. Ряд ученых и умеренных критиков беспокоило, что принятые IPCC процедуры слабо учитывают мнения несогласных, что конкретные политические предложения (такие, как Киотский протокол), возможно, не столь уж мудры и экономически эффективны, как полагают их сторонники (см., например, Prins and Rayner 2007). Кроме того, огромное количество консультантов, связанных с топливно-добывающей отраслью, ставили под сомнение данные о климатических изменениях (предложение начать дискуссии о социальном конструировании «непроблем» см. в Freudenburg 2000). Авторы подобных заявлений образовали альянс с политиками и аналитиками правого толка, чтобы противостоять мерам регулирования (McCright and Dunlap 2000; 2003; см. также главу Нисбета в этом пособии). Чтобы скептически настроенные ученые могли высказывать свои взгляды, были созданы неформальные сети, часто в интернете (2), открытые для любых авторов — от прямых критиков Киотского протокола до не слишком близких союзников вроде противников ветроэнергетических электростанций или сторонников теории заговора, полагающих, что все разговоры об изменении климата — это махинации атомной индустрии.
В эту дискуссию вступил писатель Майкл Крайтон, опубликовав в 2004 г. роман «Государство страха» (State of Fear), снабженный научным приложением и статьей, в которой автор прямо сообщает об ошибках климатологов. Крайтон даже предложил собственную оценку повышения глобальной температуры в ближайшие сто лет (0,812436 ºС) (Crichton 2004: 677). Крайтон и другие критики концентрируются не столько на научных заключениях (и своих расхождениях с ними), сколько на постоянно обнаруживающихся в официальной науке ошибках. Между тем мейнстримные экологические организации заявляли, что в вопросе реальности изменений климата ученым следует просто верить на слово. Во время протестов против расширения лондонского аэропорта Хитроу в 2007 г. экоактивисты вывесили в своем лагере знаменитый транспарант: «Наше оружие — только проверенные научные данные» (Bowman 2010: 177).
Риторические трудности, возникающие при выступлениях в поддержку общепринятых научных взглядов, уже предчувствовались двумя десятилетиями раньше в стратегии «Друзей Земли» (Friends of the Earth) в Лондоне, когда активисты этой международной сети экологических организаций, занимавшиеся проблемой климатических изменений, в 1990 г. были встревожены очередным выпуском научно-популярной программы 4-го канала Би-би-си «Равноденствие» (Equinox), ставившего под сомнение научные доказательства глобального потепления. Программа даже давала понять, что ученые могут быть заинтересованы в том, чтобы выступать с сенсационными заявлениями о насущности проблемы, повышая таким образом шансы на финансирование исследований. Издаваемый «Друзьями Земли» журнал Earth Matters раскритиковал программу, противопоставив высказанным в ней скептическим взглядам выводы IPCC, с научным анализом которой «Друзья Земли» обычно были согласны. В опубликованной статье указывалось, что научный вес более 300 ученых, готовивших доклад для IPCC, несопоставим с весом дюжины выступивших в программе специалистов (1990: 4) (3). Когда явно высококвалифицированные специалисты оказываются в стане несогласных, кажется разумной альтернативой ссылка на авторитет большинства. Но, конечно, и сами экологи зачастую считали свою позицию соответствующей фактам, пребывая при этом в меньшинстве. В марте 2007 г. 4-й канал выпустил передачу, недвусмысленно названную «Глобальное потепление: большая афера». Ответ неправительственных организаций и «зеленых» был, по существу, тем же: мы должны доверять суждению подавляющего большинства высококвалифицированных специалистов, признающих, что климат меняется. Экологические группы стремились обнаружить у критиков личную заинтересованность, чтобы как-то объяснить продолжающийся скептицизм создателей и участников программы.
Во взаимоотношениях между IPCC (а фактически между всем сообществом стремящихся как-то регулировать процесс климатических изменений) и ее критиками под ударом оказывается не только сама наука, но и различные способы ее легитимизации (Lahsen 2005). Критики сразу указывают, что это сообщество действует в своих интересах. Доступ к деньгам прямо зависит от серьезности угроз, о которых предупреждают ученые и экологи, следовательно, утверждают критики, у членов сообщества неизбежно возникает искушение преувеличивать опасность. Поскольку эксперты работают на пересечении многих дисциплин, а ставки, связанные с их политическими предложениями, очень высоки, IPCC стремится раскинуть свою экспертную сеть как можно шире, включив в нее все имеющие отношение к проблеме научные авторитеты и не допустив, что важно, преобладания метеорологов и специалистов по химии атмосферы. Но это порождает проблемы с предварительной экспертизой и объективностью — экспертов, которые не были бы уже так или иначе включены в IPCC, в этой области практически не осталось (Edwards and Schneider 2001). Обычно предварительная экспертиза держится на том, что на малое число авторов приходится множество более или менее незаинтересованных экспертов. IPCC эту ситуацию во многих отношениях перевернула. Такое развитие событий поставило под вопрос и лозунг экологов «Наше оружие — только проверенные научные данные» (Bowman 2010: 177), поскольку указывало на потенциальные ограничения для самой экспертизы.
Легитимность оценок IPCC держалась на научной объективности и беспристрастности ее членов. Но критики писали, что IPCC сама отбирает тех, кто может быть включен в сообщество квалифицированных экспертов, а потому рискует превратиться в бессменный элитарный клуб. Именно эту опасность уловил Крайтон. Его главный аргумент в том, что в такой ситуации необходима независимая экспертиза утверждений об изменениях климата и гарантия доступа к неангажированной информации. Однако, как бы приятно ни звучало это требование, оно совершенно нереально, поскольку в этой сфере не осталось специалистов, которые могли бы утверждать, что совершенно беспристрастны. Нет никакой архимедовой точки опоры, которую можно было бы использовать, и экологи могут резонно утверждать, что подобные требования не более чем повод, чтобы отказаться от действий. Крайтон попросту мутил воду, предлагая собственную оценку вероятности климатических изменений с точностью до шести знаков после запятой. Хотя столь смехотворная точность заставляет предположить, что сделано это шутки ради, сама идея, что даже Крайтон (в прошлом врач, ставший писателем) способен дать прогноз изменения температуры, подразумевает, что есть множество людей, способных судить об этом самостоятельно. Напротив, людей, которым доверено выносить такие суждения, сравнительно немного, и для участников экологического движения главная проблема научной коммуникации — это определить, чьи комментарии заслуживают доверия, а чьи нет.
Хотя активисты-экологи обнаружили, что участие в научных дискуссиях, где пришлось бы выступать в непривычной (для них) позиции, отстаивая правильность утверждений официальной науки, дается им нелегко, им удалось найти другие варианты действий. Например, в США, помимо поддержки аргументов климатологов и попыток отбить нападки критиков они активно искали новые способы давления на правительство с тем, чтобы оно изменило позицию по проблеме климата. В 2006 г. Центр биоразнообразия, Совет защиты природных ресурсов и «Гринпис», ссылаясь на Акт об охраняемых видах, выиграли иск к правительству США о защите белых медведей и мест их обитания в Арктике. В ходе кампании Центр биоразнообразия утверждал, что разработка нефтяных месторождений на Крайнем Севере уничтожит территории охоты белых медведей, и, кроме того, экологи предположили, что таяние льда вследствие глобального потепления нанесет по медведям дополнительный удар, потому что для успешной охоты весной им необходимы обширные пространства крепкого льда (4). Теоретически с помощью Акта об охраняемых видах можно было бы заставить власти проверять, какое влияние на белых медведей оказывает почти любая деятельность на всей территории США (включая энергетическую политику), а не только в местах обитания этих зверей.
Дилемма неправительственных экологических организаций как раз и состоит в том, что их точка зрения на глобальную экологическую проблему полностью поддерживается официальной наукой. В самом деле, в январе 2004 г. главный научный советник правительства США Дэвид Кинг заявил, что изменения климата представляют более серьезную угрозу, чем терроризм (5). Теперь главные усилия экологов были согласованы и направлены на подтверждение и раскрутку официальных данных, поиски новых методов пропаганды и опровержение утверждений скептиков, сомневавшихся в существовании парникового эффекта. Дилемма возникла из-за того, что заявления в поддержку объективности взглядов научного истеблишмента вели к тому, что неправительственным организациям трудно было отмежеваться от официальной точки зрения в других случаях, не вызывая упреков в субъективном и тенденциозном подходе.
Социальные и технологические перемены, произошедшие за минувшие десять лет, еще более осложнили для экологов проблемы научной коммуникации, связанные с изменениями климата. В некотором смысле в начале XXI в. споры относительно климатических изменений и возможных политических мер казались достаточно ясными. Помимо тех стран, что не желали действовать в соответствии с международными соглашениями, все остальные признавали, что главной целью является отказ от обычного ископаемого топлива. Вопрос был только в том, как быстро можно это сделать и какими средствами. Основной стратегией в отношении изменений климата был поиск способов сократить выбросы, перейдя на иные виды топлива, и здесь защитники окружающей среды столкнулись со сложностями из-за проблемы атомных и ветряных электростанций. Атомные электростанции получали мощную поддержку как низкоуглеродный и мощный энергетический источник, хотя авария на АЭС «Фукусима-1» в 2011 г., когда цунами у восточного побережья Японии разрушило электростанцию, вновь вызвала опасения перед ядерной энергетикой. Воздействие этой катастрофы сказалось далеко за пределами Японии: например, правительство Германии предпочло отказаться от атомной энергетики, пусть и под давлением Швеции и Великобритании. Экологи же не смогли достичь согласия: одни считали, что снижение выбросов углекислого газа — приоритетная задача по сравнению с ядерной безопасностью, другие придерживались противоположного мнения.
Ветер — еще один важный источник энергии, о котором надо упомянуть в этом контексте. Ветроэнергетика занимала существенное место в Дании на протяжении 30 лет, в последние десять лет значительно увеличила использование энергии ветра и Германия, где на ее долю приходится 10% выработки электричества, — все это в рамках широко известного Energiewende, энергетического поворота. В этом секторе хорошо представлены также китайские и американские компании. Споры вызывает не столько безопасность технологии, сколько приемлемость ее с точки зрения эстетики, воздействия на ландшафт и дикую природу. В Британии возникло широкое и хорошо организованное сопротивление ветроэлектростанциям. Аргументы их противников варьировали от споров о принципах выбора места для установки до утверждений об ущербе, который может быть нанесен при строительстве, — вплоть до излишних выбросов углекислого газа. Реакция жителей чаще всего возникала на этапе строительства и начала работы ветряков. Наконец, утверждали, что лопасти ВЭС опасны для птиц и даже летучих мышей (Aitken 2010).
Вынос установок в море снял ряд возражений о вреде для ландшафта, но тут же был поставлен вопрос о ценности морских видов и об угрозе гнездящимся на побережье птицам. Часто противники ветроэнергетики и климатические скептики выступали совместно, с пасторальным консерватизмом интерпретируя ветроэнергетику как навязывание сельской округе сомнительного современного дискурса.
Защитникам окружающей среды оказалось сложно выработать свое отношение к энергии атома и ветра, и многие «зеленые» заняли противоположные позиции. Но возникшие проблемы по крайней мере можно было предвидеть. Однако со времени разработки Киотского протокола на видное место вышли три другие проблемы, еще более осложнившие для экологов задачи научной коммуникации. Первая связана с экономическим успехом развивающихся стран, среди которых лидирует Китай. Киотский протокол не накладывал на них никаких ограничений, но за годы после его принятия промышленный рост сделал эти государства крупнейшими загрязнителями. Китай уже превзошел США по масштабам выбросов двуокиси углерода. Конечно, трудно защищать политику, которая оставляет за скобками главный источник проблем. Дело осложняется тем, что Китай так быстро развивается отчасти потому, что перехватывает часть промышленных производств, прежде размещавшихся в Европе, Северной Америке и Японии, и это причина масштабных выбросов двуокиси углерода. В итоге получилось, что Европа позволила Китаю производить сколько угодно товаров и парниковых газов. Улучшение экологической обстановки в Британии, Германии и Нидерландах произошло отчасти потому, что Китай превзошел их по масштабам выбросов, а европейцы при этом продолжают импортировать товары китайского производства (Helm 2012). Защитники окружающей среды не преуспели в обсуждении экономической стороны изменения климата, их приоритетами всегда были климатология и некоторые проблемы, связанные с правами человека, утверждает Хелм. В итоге они молчаливо согласились с не отвечающей экономическим реалиям интерпретацией углеродной проблемы.
Серьезное влияние на текущую энергетическую политику оказывают новации в добыче ископаемого топлива. В Северной Америке огромные его запасы обнаружены в виде нефтеносных песков и сланцев. Эти источники быстро осваиваются, что не только снижает зависимость США от мирового рынка нефти и газа и способствует снижению внутренних цен на энергию, но одновременно и вносит некоторый вклад в решение углеводородной проблемы, поскольку извлекаемый из песков и сланцев газ, заменяя уголь, резко снижает выбросы. США надеются, что гидравлический разрыв пласта (известный под неблагозвучным названием «фрекинг»), новейшая разработка в области добычи нетрадиционного ископаемого топлива, изменит энергетику страны. Хотя несколько видных политических игроков высказались в пользу перехода на «фрекинговый газ», «зеленые», как обычно, воспротивились этим шагам и выступили и против нефти, извлекаемой из нефтеносных песков, и в особенности против фрекинга. Добыча нефти из нефтеносных песков требует куда бóльших затрат энергии, чем обычные нефтяные скважины, соответственно, углеродный след становится куда больше. Поскольку технология фрекинга основана на разрыве мягких пород закачиваемой под высоким давлением водой, что приводит к выбросу газа, возникли опасения относительно загрязненной в ходе этого процесса воды. Многих тревожила возможность просадки грунта и даже небольших землетрясений. Экологи оказались перед трудной ситуацией: с одной стороны, и хотелось бы, чтобы газ оставался в земле, с другой — этот газ потенциально мог бы заменить уголь, оказывающий куда более сильное влияние на процесс изменения климата.
Еще одна коммуникационная проблема — осложнение отношений между экологами и учеными и инженерами, предлагающими различные технические решения, чтобы как-то остановить глобальное потепление или смягчить его последствия. Так называемая геоинженерия подразумевает активное вмешательство в климатические процессы — посредством, например, снижения количества углекислого газа в атмосфере или уменьшения достигающего поверхности Земли потока солнечной радиации. Некоторые из предлагаемых стратегий довольно просты и осуществимы: например, можно окрасить в белый цвет крыши и другие поверхности. Конечно, такие небольшие шаги позволяют достичь весьма скромных результатов, но на другом конце шкалы — идеи глобального характера вроде размещения на орбите гигантских зеркал, которые отражали бы излишек солнечного излучения, или запыления верхних слоев атмосферы, имитирующего эффект мощных вулканических извержений, вызывавших похолодания в далеком прошлом (Hamilton 2013).
Ученые и инженеры стремятся узнать, можно ли непосредственно противостоять изменению климата. И Россия, и США хотели бы изучать эти возможности. Однако защитники окружающей среды оказались в данном случае в трудном положении. С одной стороны, как и приверженцы геоинженерии, они хотят подчеркнуть, что проблема изменений климата требует срочных действий. Вместе с тем они хотели бы, чтобы их никак не связывали с геоинженерным подходом к проблеме, и даже не потому, что не уверены в успехе подобных решений, а в первую очередь из-за опасений, что успех геоинженерии похоронит все их усилия по сокращению выбросов и «декарбонизации» экономики. Поэтому «зеленые» противятся исследованиям перспективности геоинженерных решений, а в Британии выступают против проекта по изучению эффекта выпуска в стратосферу мелкодисперсных частиц (SPICE, Stratospheric Particle Injection for Climate Engineering). Ученые не смогли организовать обсуждение этой идеи с участием всех заинтересованных сторон, и проект был остановлен, хотя чисто технические его аспекты продолжают изучать в лабораторных условиях.
Очевидно, что «зеленые», разделяя мнение ученых о реальности климатических изменений, все же очень хотели бы сохранить независимую позицию по отношению к фрекингу и геоинженерии. Они не хотят подписываться под любым возможным практическим или политическим решением. Как метко заметил Майк Халм (Hulme 2009) в The Guardian, у активистов из лагеря борцов с глобальным потеплением есть нечто большее, чем заключения экспертов, — свои собственные этические и политические аргументы, которые порой ведут к расхождению с взглядами, общепринятыми в научном сообществе.
Проблема ГМО — генетически модифицированных (или генно-инженерных) организмов — полная противоположность проблеме изменения климата. Здесь экологические группы, по крайней мере первоначально, противостояли мнению научного истеблишмента. Соответственно, и научная коммуникация происходила совершенно иначе. В данном случае главными вопросами были безопасность и проверка безопасности. Новый продукт — будь то зерновая культура, животное или бактерия — необходимо было оценить с точки зрения воздействия на потребителя и естественную среду. В ведущих индустриальных странах существуют процедуры проверки новых пищевых продуктов, но главный вопрос в данном случае — насколько новым можно считать генетически модифицированный продукт и каким поэтому он должен подвергаться проверкам. Некоторые полагают, что потенциальная возможность воспроизводства генетически модифицированных организмов и вероятность их непредсказуемого смешения с родственными видами — это беспрецедентное новшество, требующее исключительной осторожности и жесткого регулирования. С другой стороны, представители промышленности, ряд ученых и авторов не видят в этих организмах ничего беспрецедентного. Люди тысячелетиями вносили разные новшества в сельское хозяйство, скрещивая животных и растения. В практике обычной гибридизации применяют изощренные физические и химические процедуры, добиваясь полезных изменений. С этой точки зрения надзорные службы вполне готовы контролировать вновь выведенные сорта и разновидности живых организмов (Jasanoff 2005).
Однако экологические активисты утверждают, что система контроля недостаточно требовательна, а последствия применения новых технологий плохо изучены. Они предполагают, что власти, ради экономического роста поддерживающие агробизнес и сельское хозяйство, не слишком задумываются о потребителях и последствиях для окружающей среды. От прошлых экологических конфликтов протесты против ГМО отличают две существенные черты: в них соединились тревога о состоянии естественной среды и опасения, не нанесет ли новая технология вред здоровью. Публичные дискуссии о ГМО, развернувшиеся в конце 1990-х гг., возникли после относительно долгого периода сотрудничества экологических организаций с официальными структурами, когда они вместе работали над проектами, направленными на так называемое устойчивое развитие.
Работы в области генетической инженерии ведутся уже более трех десятилетий, и «зеленые» готовили свои аргументы задолго до того, как в 1990-х гг. на рынок вышла основная линейка ГМО-продуктов. В США они относительно быстро прошли проверки на пищевую и экологическую безопасность. Экологические активисты столкнулись с проблемой — как посеять сомнения в целесообразности новой технологии. Ее противников беспокоили конкретные вещи — вероятность неблагоприятного влияния на окружающую среду и безопасность пищевых продуктов, но они также опасались, что новая технология, по крайней мере потенциально, делает возможным прямое вмешательство в природу.
Тогда противников ГМО больше всего заботило влияние генно-модифицированных растений на насекомых, проблемы производителей органических продуктов, боявшихся «загрязнения» своих растений ГМ-сортами, возможная опасность ГМ-продуктов для аллергиков (вызывающие аллергию свойства ГМ-сортов могли случайно переходить в продукты, прежде считавшиеся безопасными), а также спорное утверждение, что ГМ-сорта могут оказаться менее питательными, чем обычные. Активисты, однако, понимали, что рискуют всей кампанией, выдвигая против новой технологии возражения частного характера: ведь если эти проблемы будут успешно решены, им нечего будет возразить и сопротивление зачахнет. Активисты опасались, что любой компромисс с новой технологией выпустит в мир генетическую инженерию. Кроме того, их беспокоило, что ГМО-технологии — это путь по наклонной к совершенно новым отношениям с природой: ведь даже если основанное на ГМО-технологии сельское хозяйство окажется менее вредным для окружающей среды, чем современная интенсивная агроиндустрия, остановить смешивание ГМ-сортов с обычными будет невозможно. Вернуть все, как было, не удастся (Stirling and Mayer 1999).
Чтобы воспрепятствовать распространению ГМО в Европе, активисты соединяли научную коммуникацию с другими стратегиями, порой весьма сомнительным образом (Priest 2001). Возникла широкая коалиция — от радикальных групп, уничтожавших экспериментальные ГМО-урожаи, до ученых, проводивших тщательные исследования (изучавших, к примеру, на какое расстояние может переноситься ГМ-пыльца с полей). К активистам-экологам присоединились антиглобалисты, а также — в основном во Франции — группы, защищающие хозяйство и уклад жизни мелких земледельцев от натиска крупных поставщиков семян и химических удобрений.
Более профессиональные организации, участвовавшие в кампании, сосредоточились на освещении и анализе опасности ГМО-технологий для окружающей среды. Научные свидетельства побочного влияния ГМО на здоровье выглядели сомнительно, и выстроить на их основе кампанию было нелегко, однако по поводу того, каким образом ГМ-растениеводство может повредить окружающей среде, согласия было больше. В Британии акцент на этой стороне проблемы позже усилился, став неожиданным следствием политики правительства. Правительство организовало и на протяжении нескольких лет вело полномасштабные полевые исследования того, как сельскохозяйственные ГМО-технологии влияют на дикорастущие растения, птиц, насекомых и т.д. Эта стратегия уводила дискуссию в сторону от обсуждения воздействия ГМО на потребителя, главным становился вопрос о воздействии новой технологии на сельскую среду. Официальные ведомства по охране сельских ландшафтов и более консервативные природоохранные группы тоже были заинтересованы в проведении таких исследований. С учетом того, что сегодня выращивание ГМ-культур означает либо вымирание насекомых-вредителей, либо сведение на нет сорняков, всегда есть вероятность — даже если ГМ-культуры ведут себя в точности как предполагается, — что дикой природе будет нанесен ущерб. Меньше сорняков — значит, меньше семян и насекомых, и птицам уже не хватает еды. Конечно, трудно представить себе, что потребители, размышляющие, покупать или не покупать ГМ-продукты, будут всерьез волноваться из-за сокращения количества сорняков на полях, но акцент на этом создавал основу для утверждений, что ГМ-культуры могут негативно сказаться на сельской местности, и тем самым придавал легитимность позициям противников ГМ-растений.
Европейские публичные дискуссии о генетически модифицированных организмах охватывали широкий спектр проблем, но с юридической точки зрения в Евросоюзе фундаментальным при оценке ГМ-культур и продуктов оказался вопрос о риске: представляют ли эти новые культуры бóльшую опасность, чем уже существующие? Такой подход к проблеме преобладал и в Северной Америке. Обеспокоенные тем, что протестующим удалось вызвать в обществе настороженное отношение к ГМ-продуктам, американские компании в союзе с политиками, пытаясь противодействовать европейцам, сопротивлявшимся импорту ГМ-продуктов, обратились к ВТО. В 2003 г. был внесен формальный протест. США надеялись, что с помощью ВТО они заставят Европу допустить на свои рынки американские семена и продукты. Активисты предполагали (и не ошиблись), что ВТО вынесет решение в пользу Соединенных Штатов, и хотя из-за широкого сопротивления потребителей это не слишком скажется на Европе, в остальном мире все, кто стремится к ограничению ГМ-культур, будут обескуражены (Winickoffetal, 2005). В самой ВТО так широко проблему не рассматривали, считая, что решение должно основываться на оценке риска. Ученые и активисты-экологи не смогли организовать публичные дискуссии по этой проблеме и убедить ВТО в недостатках такого подхода.
Последняя решающая возможность для научной коммуникации по проблеме ГМО появилась во время консультаций, проходивших в нескольких странах ЕС и ряде других государств (например, в Новой Зеландии). Это была попытка узаконить государственную политику в отношении ГМО или хотя бы определить ее направление (Hansen 2005). Публичные дискуссии в Британии, названные «Генно-модифицированная нация?» (Horlick-Jones et al. 2007), были проведены отчасти ради того, чтобы сделать что-то, не принимая окончательного решения в пользу или против генно-инженерных технологий в сельском хозяйстве. Экологические организации попытались вовлечь людей в эти дискуссии, хотя понимали: общественность будет разочарована, узнав, что итоги дискуссий будут всего лишь учитываться при выработке государственной политики, но не определять ее.
Возможности участия общественности в экологической политике в последние годы выросли колоссально. Причины этого зависят от местного контекста — от желания дать гражданам слово в демократическом процессе принятия решений до предположения, что сами жители могут знать о своей местности то, чего не знают ученые (Kasemir et al. 2003; Yearley 1999). В этой главе рассматривается реакция экологических организаций на открывшиеся возможности широкого волеизъявления.
Можно было бы ожидать, что экологические организации поддержат такую активность людей. Общественные движения в демократических обществах сегодня процветают и распространяют принципы демократии. В большинстве случаев они призывают власти исполнить волю народа, например в отношении ГМ-продуктов в Великобритании. В то же время активисты знают, что далеко не все природоохранные начинания становятся популярными, равно как и популярная политика не всегда экологически безопасна. Когда в 2007 г. в Британии правительство Тони Блэра дало гражданам возможность подавать петиции через официальный сайт Даунинг-стрит, рекордное количество людей, много более миллиона, тут же выразили протест против введения дорожного налога. Личное потребление оказалось популярнее экологических приоритетов.
Поэтому экологические организации неохотно уступают контроль над политической повесткой общественных слушаний, отчасти опасаясь, что общественностью могут манипулировать власти или бизнес, но больше из-за того, что люди могут не поддержать оптимальные с точки зрения экологии меры. Во многих отношениях экологические организации так же не склонны вверять экологическую политику широкой публике, как и правительство, хотя и рады похвалить мудрость общества, если тому вдруг случается поддержать цели экологов. В итоге граждане проявили мудрость относительно ГМ-продуктов, куда менее ответственно подходят к ветроэнергетике, а уж когда дело доходит до их личных автомобилей, и вовсе теряют разум...
Обычно вопросы участия общественности и консультаций выходят на первый план в открытых, плюралистичных обществах. В Китае, имеющем огромное значение для мировой политики в области охраны окружающей среды, повестка иная. Считается, что в 2006 г. Китай вышел на первое место в мире по выбросам углекислого газа, опередив США (7). Китай также проявляет большой интерес к сельскохозяйственным ГМ-культурам и планирует распространение генно-модифицированного риса, что сделает рацион китайцев одним из самых насыщенных ГМ-продуктами в мире. Хотя в Китае создана сильная и обеспеченная ресурсами служба по охране окружающей среды, деятельность экологических активистов не приветствуется. Что касается неправительственных организаций, в Китае работают лишь несколько международных НКО наряду с «организованными правительством неправительственными организациями» (government organised non-governmental organisations; Yang 2005). Хотя ряд экологических организаций занят просветительством и привлечением новых членов, некоторые активисты предпочитают альтернативные методы распространения информации о своей деятельности. Авторы нескольких аналитических обзоров отмечают роль онлайновой коммуникации в Китае, Восточной и Юго-Восточной Азии (Yang 2003).
Экологическим неправительственным организациям интернет удобен тем, что позволяет справиться с недостатком ресурсов и преодолеть некоторые политические ограничения. Если ограничительные меры мешают зарегистрировать организацию, она может существовать в интернете (Yang 2005: 59).
Роль интернета в Китае и Вьетнаме в распространении и обеспечении доступа к информации, получить которую иным путем невозможно, отмечают и другие исследователи (Mol 2006).
Роль интернета как дискуссионной площадки и средства распространения технической информации изучается и в развитых индустриальных странах Запада. «Друзья Земли» в Великобритании опередили правительственное Агентство по охране окружающей среды и разработали онлайновую карту химических загрязнений в стране. На ней можно было отыскать возможные источники опасности, вбив в окно поиска почтовый индекс. Посрамив таким образом правительственное агентство, «Друзья Земли» удалили свой сайт. Все чаще для создания распределенной сети экологического мониторинга используются мобильные приложения, а для сбора информации об окружающей среде — краудсорсинг.
Главная идея этой главы состоит в том, что защитникам окружающей среды чаще, чем большинству других политических движений, приходится обращать внимание общественности на научно-техническую сторону проблем и рассказывать о роли науки. Научные, эмпирические данные о состоянии окружающей среды — главное в коммуникации экологов с широкой аудиторией. Часто им приходится распространять информацию и отстаивать свое мнение вопреки позиции научного и технического истеблишмента, и они создали инструменты, помогающие выполнить эту работу. Применительно к проблеме изменения климата они выработали новую стратегию, позволившую вначале поддержать IPCC и мейнстримную науку, а позже найти способ дистанцироваться от господствующих в научном сообществе мнений (относительно фрекинга и геоинженерии), не сыграв при этом на руку тем, кто скептически воспринимает данные климатологов. Важным подспорьем в этой коммуникации стал интернет, позволяющий предоставить детальную информацию, которую пользователь может персонализировать, введя данные о своем местоположении (например, почтовый индекс). Если активисты сталкиваются с ограничениями на их деятельность, интернет становится особенно важным средством коммуникации.
Aitken, M. (2010) ‘Why we still don’t understand the social aspects of wind power: a critique of key assumptions within the literature’, Energy Policy, 38, 4: 1834–1841.
Bodansky, D. (1994) ‘Prologue to the Climate Change Convention’, in I. M. Minter and J. A. Leonard (eds) Negotiating Climate Change: The Inside Story of the Rio Convention, Cambridge: Cambridge University Press, 45–74.
Boehmer-Christiansen, S. (1994) ‘Global climate protection policy: the limits of scientific advice. Part 2’, Global Environmental Change, 4, 2: 185–200.
Bowman, A. (2010) ‘Are we armed only with peer-reviewed science? The scientization of politics in the radical environmental movement’, in S. Skrimshire (ed.), Future Ethics: Climate Change and Apocalyptic Imagination, London: Continuum, 173–196.
Cadbury, D. (1998) The Feminization of Nature, Harmondsworth: Penguin.
Crichton, M. (2004) State of Fear, London: HarperCollins.
Edwards, P. N. and Schneider, S. H. (2001) ‘Self-governance and peer review in science-for-policy: the case of the IPCC Second Assessment Report’, in C. A. Miller and P. N. Edwards (eds) Changing the Atmosphere: Expert Knowledge and Environmental Governance, Cambridge, MA: MIT Press, 219–246.
Freudenburg, W. R. (2000) ‘Social constructions and social constrictions: toward analyzing the social construction of “the naturalized” as well as “the natural”’, in G. Spaargaren, A. P. J. Mol and F. H. Buttel (eds) Environment and Global Modernity, London: Sage, 103–119.
Greenpeace UK (2003) Human Impacts of Man-Made Chemicals, London: Greenpeace.
Hamilton, C. (2013) Earthmasters: The Dawn of the Age of Climate Engineering, New Haven, CT: Yale University Press.
Hansen, J. (2005) Framing the Public: Three Case Studies in Public Participation in the Governance of Agricultural Biotechnology, PhD thesis, European University Institute, Florence.
Hart, D. M. and Victor, D. G. (1993) ‘Scientific elites and the making of US policy for climate change research’, Social Studies of Science, 23, 4: 643–680.
Helm, D. (2012) The Carbon Crunch, New Haven, CT: Yale University Press.
Horlick-Jones, T., Walls, J., Rowe, G., Pidgeon, N. F., Poortinga, W., Murdock, G. and O’Riordan, T. (2007) The GM Debate: Risk, Politics and Public Engagement, London: Routledge.
Jasanoff, S. (2005) Designs on Nature, Princeton, NJ: Princeton University Press.
Kasemir, B., Jäger, J., Jaeger, C. C. and Gardner, M. T. (eds) (2003) Public Participation in Sustainability Science: A Handbook, Cambridge: Cambridge University Press.
Lahsen, M. (2005) ‘Technocracy, democracy and US climate politics: the need for demarcations’, Science, Technology and Human Values, 30, 1: 137–169.
Lynas, M. (2013) Lecture to Oxford Farming Conference, 3 January; www.marklynas.org / 2013 / 01 / lecture-to-oxford-farming-conference-3-january-2013 / and (Farmers’ Weekly) www.fwi.co.uk / articles / 11 / 01 / 2013 / 137081 / mark-lynas-why-i-became-pro-gm.htm.
McCright, A. M. and Dunlap, R. E. (2000) ‘Challenging global warming as a social problem: an analysis of the conservative movement’s counter-claims’, Social Problems, 47, 4: 499–522.
McCright, A. M. and Dunlap, R. E. (2003) ‘Defeating Kyoto: the conservative movement’s impact on US climate change policy’, Social Problems 50, 3: 348–73.
Mol, A. P. J. (2006) ‘Environmental governance in the Information Age: the emergence of informational governance’, Environment and Planning, C, 24, 4: 497–514.
Pearce, F. (1991) Green Warriors: The People and the Politics Behind the Environmental Revolution, London: Bodley Head.
Priest, S. H. (2001) A Grain of Truth: The Media, the Public, and Biotechnology, Lanham, MD: Rowman and Littlefield.
Prins, G. and Rayner, S. (2007) The Wrong Trousers: Radically Rethinking Climate Policy, Oxford and London: James Martin Institute for Science and Civilization, University of Oxford and MacKinder Centre for the Study of Long-Wave Events, London School of Economics and Political Science.
Stirling, A. and Mayer, S. (1999) Re-Thinking Risk: A Pilot Multi-Criteria Mapping of a Genetically Modified Crop in Agricultural Systems in the UK, Brighton, UK: Science Policy Research Unit.
Winickoff, D., Jasanoff, S., Busch, L., Grove-White, R. and Wynne, B. (2005) ‘Adjudicating the GM food wars: science, risk and democracy in world trade law’, Yale Journal of International Law, 30, 1: 81–123.
Yang, G. (2003) ‘The co-evolution of the Internet and civil society in China’, Asian Survey, 43, 3: 405–422.
Yang, G. (2005) ‘Environmental NGOs and institutional dynamics in China’, The China Quarterly, 181, (March): 46–66.
Yearley, S. (1992) ‘Green ambivalence about science: legal-rational authority and the scientific legitimation of a social movement’, British Journal of Sociology, 43, 4: 511–532.
Yearley, S. (1999) ‘Computer models and the public’s understanding of science: a case-study analysis’, Social Studies of Science, 29, 6: 845–866.
Yearley, S. (2005) Making Sense of Science: Science Studies and Social Theory, London: Sage.
Yearley, S. (2008) ‘Environmental groups and other NGOs as communicators of science’, in M. Bucchi and B. Trench (eds) Handbook of Public Communication of Science and Technology, London and New York: Routledge, 159–172.
Войти с помощью соц. сетей: