Книга: ДНК. История генетической революции
Назад: Глава 14 Рак: война без конца?
Дальше: Благодарности

Эпилог
Наши гены и перспективы на будущее

Предисловие Перси Биши Шелли к роману его жены, Мэри Шелли, «Франкенштейн» начинается так: «Событие, на котором основана эта повесть, по мнению доктора Дарвина и некоторых немецких писателей-физиологов, не может считаться абсолютно невозможным». Этот сюжет сегодня известен гораздо лучше, чем любые произведения самого поэта. Вероятно, с момента публикации «Франкенштейна» ни одна другая история так не живописала пугающую сторону науки, связанной с открытием тайны жизни. Вероятно, никто более глубоко не исследовал социальные последствия обретения человеком полубожественных способностей.
Идея оживления неживой материи и совершенствования живых существ, возникших на Земле естественным образом, не давала человеку покоя задолго до публикации книги Мэри Шелли в 1818 году. Существует греческий миф о скульпторе Пигмалионе, которому удалось уговорить богиню любви Афродиту вдохнуть жизнь в статую красавицы, вырезанную им из слоновой кости. Однако именно в ходе бурного научного прогресса, последовавшего за эпохой Просвещения, ученые впервые поняли, что человек вполне может овладеть секретом жизни. Доктор Дарвин, о котором говорится в предисловии, – это не всем известный Чарльз, а его дед Эразм, чьи эксперименты с использованием электричества для «оживления» мертвых конечностей занимали Шелли (знакомого с Эразмом). В ретроспективе понятно, что исследование так называемого гальванизма, которым занимался доктор Дарвин, было тупиковым; секрет жизни оставался не раскрытым вплоть до 1953 года. Только после открытия двойной спирали и с началом генетической революции появились основания полагать, что когда-нибудь мы можем обрести способности, всегда считавшиеся уделом богов. Как мы теперь знаем, жизнь – это, в сущности, огромная совокупность согласованных химических реакций. «Секрет» этой согласованности заключен в невероятно сложном наборе инструкций, закодированных опять-таки химически в нашей ДНК.
Однако нам еще предстоит очень долгий путь, прежде чем мы сможем понять, как работает ДНК. Например, изучение человеческого сознанияпока остается на такой зачаточной стадии, что сохраняются аргументы, апеллирующие к витализму, несмотря на то что они уже решительно опровергнуты. Тем не менее наше понимание жизни и доказанная способность манипулировать ею – это факты нашей культуры. Поэтому неудивительно, что у Мэри Шелли нашлось много заправских последователей: художники и ученые очень заинтересовались возможными плодами обретенных нами генетических знаний.
Многие художественные произведения на эту тему примитивны и выдают невежество автора по поводу того, что осуществимо или неосуществимо с биологической точки зрения. Однако среди них есть работа, в которой, на мой взгляд, стильно и убедительно раскрываются важные вопросы. В фильме Эндрю Никкола 1997 года под названием «Гаттака» изображено общество, одержимое генетическим совершенством. В мире будущего существует два типа людей – генетически улучшенный правящий класс и низший класс, представители которого генетически несовершенны, как мы с вами. Высокоточные анализы ДНК гарантируют, что вся лучшая работа достается генетической элите, а «второсортные» недолюди на каждом шагу подвергаются дискриминации. Герой фильма «Гаттака», «второсортный» Винсент (Итан Хоук), был зачат при случайной связи (на заднем сиденье автомобиля). Младший брат Винсента, Антон, был как следует спроектирован в лаборатории и наделен первоклассными генетическими свойствами. По мере взросления братьев Винсент вспоминает о своей неполноценности каждый раз, когда безуспешно пытается обогнать младшего при заплыве. Из-за генетической дискриминации Винсент в конечном итоге вынужден взяться за грязную работу в качестве носильщика в Корпорации Гаттака.
В Гаттаке Винсент лелеет несбыточную мечту: полететь в космос. Однако для того чтобы войти в состав пилотируемой миссии на Титан, он должен скрыть свой «второсортный» статус. Поэтому он выдает себя за представителя генетической элиты Джерома (Джуд Лоу), бывшего спортсмена, который попал в аварию и теперь нуждается в помощи Винсента. Винсент покупает образцы волос и мочи Джерома и использует их для незаконного участия в программе подготовки пилотов. Кажется, что все идет хорошо, он встречает красавицу Айрин и влюбляется в нее. Однако за неделю до назначенного полета случается катастрофа – убивают руководителя миссии, а в ходе полицейского расследования на месте преступления обнаруживается волосок «второсортного». Потерянная Винсентом ресница не только ставит под угрозу исполнение мечты, но и может послужить ДНК-доказательством, достаточным, чтобы его несправедливо обвинили в убийстве. Разоблачение Винсента кажется неминуемым, однако ему удается ускользать из кошмарной генетической ловушки до тех пор, пока не находят настоящего убийцу – другого топ-менеджера Гаттаки. Финал фильма благополучен лишь наполовину: Винсент улетает в космос, но без Айрин, у которой обнаруживаются определенные генетические дефекты, несовместимые с длительными космическими миссиями.
Немногие из нас хотели бы, чтобы наши потомки жили в условиях генетической тирании, показанной в фильме «Гаттака». Оставив в стороне вопрос технологической осуществимости представленного в кино сценария, мы должны рассмотреть центральную проблему, поднятую в этом произведении: ведет ли изучение ДНК к неизбежному делению общества на генетические касты? Будет ли общество расколото на сверхчеловеков и недочеловеков? Самые пессимистичные критики предвидят еще более мрачный сценарий: возможно ли, что однажды мы дойдем до того, что создадим породу клонов, обреченных на рабскую жизнь, навязанную их ДНК? Будем ли мы вместо поддержки слабых стремиться к тому, чтобы сделать потомков сильных еще более сильными? Самое важное – следует ли вообще манипулировать человеческими генами? Ответы на эти вопросы во многом зависят от наших представлений о человеческой природе.
Сегодня всеобщая паранойя по поводу опасности манипуляций с человеческим геномом в основном объясняется вполне понятным опасением, связанным с присущим нам эгоизмом. Эгоизм жестко запрограммирован эволюцией для обеспечения выживания индивида – при необходимости за счет других. Критики описывают мир, где генетические знания будут использоваться исключительно для расширения пропасти между избранными (теми, кто поставит генетику себе на службу) и второсортными (теми, кого с помощью генетики можно подвергнуть еще более серьезному угнетению). Однако это односторонний взгляд на человеческую природу.
Если я и трактую результаты развития генетических знаний и технологий существенно иначе, то в том числе потому, что также признаю и другую сторону медали. Несмотря на нашу склонность к конкуренции, мы чрезвычайно отзывчивы. Помощь нуждающимся или страждущим – такой же генетический элемент нашей природы, как и склонность улыбаться, когда нам радостно. Даже если некоторые современные моралисты готовы приписать наши альтруистические порывы эгоистическим соображениям, когда доброта к ближнему проявляется с целью получения все той же выгоды, факт остается фактом: мы являемся представителями уникального социального вида. С тех пор как наши предки впервые объединились для совместной охоты на мамонта, сотрудничество между людьми – это основа человеческой истории успеха. Учитывая мощное эволюционное преимущество, обусловленное взаимопомощью, естественный отбор, вероятно, наделил каждого из нас стремлением добиваться блага (а не зла) для других людей и, следовательно, для всего общества.
Даже те, кто считает, что стремление улучшить других членов социума – часть человеческой природы, не могут прийти к согласию относительно того, как это следует делать. Это вечный предмет социальныхи политических дискуссий. Господствующее мнение таково: оптимальный способ помощи согражданам – это решение проблем с воспитанием. Недокормленные, недолюбленные и необразованные люди имеют меньше шансов для полноценной жизни. Однако, как мы видели, воспитание при всей его важности все-таки не всесильно, что наиболее ярко проявляется при серьезных генетических нарушениях. Даже при тщательно выверенном питании и качественном обучении мальчики с синдромом фрагильной X-хромосомы все равно никогда не смогут сами позаботиться о себе. Аналогично никакие дополнительные занятия никогда не сделают тугодумов лучшими учениками в классе. Таким образом, если мы серьезно настроены на совершенствование образования, мы не можем надеяться на воспитание как на панацею. Тем не менее я подозреваю, что образовательная политика слишком часто разрабатывается людьми, которым лозунг «Ни одного отстающего ребенка» нравится именно потому, что он не вызывает никаких возражений. Однако дети будут отставать, если мы продолжим настаивать на том, чтобы каждый из них обладает одинаковым потенциалом для обучения.
Мы пока не понимаем, почему некоторые дети учатся быстрее, чем другие, и я не знаю, когда мы достигнем этого понимания. Но если мы посмотрим, сколько открытий в области биологии, о которых нельзя было помыслить пятьдесят лет назад, получили распространение благодаря генетической революции, этот вопрос теряет смысл. Скорее, проблема заключается в том, готовы ли мы использовать, безусловно, огромный потенциал генетики для улучшения как отдельного человека, так и общества в целом? Захотим ли мы руководствоваться генетической информацией при разработке программ обучения, наиболее подходящих для индивидуальных потребностей наших детей? Не понадобится ли нам со временем таблетка, позволяющая мальчикам с синдромом фрагильной X-хромосомы ходить в школу вместе с другими детьми, или такая, которая позволит детям, от природы медленнее усваивающим информацию, не отставать от их быстро обучающихся одноклассников? А как насчет еще более отдаленной перспективы генной терапии клеток зародышевой линии? Идентифицировав соответствующие гены, захотим ли мы использовать будущую власть для преобразования медленно обучающихся людей в быстро обучающихся еще до их рождения? Это не научная фантастика: ведь мы уже можем улучшить память мышей. Есть ли причина, по которой мы не можем задаться целью сделать то же самое для людей?
Интересно, какой была бы наша естественная реакция на такие возможности, если бы история человечества не знала темных времен движения последователей евгеники? Содрогались бы мы тогда при словах «генетическое улучшение»? Реальность такова, что идея улучшения генов, полученных от природы, страшит людей. При обсуждении своих генов мы, похоже, готовы совершать так называемую «натуралистическую ошибку», полагая, что естественное является благоприятным. Отапливая свои дома и принимая антибиотики, чтобы справиться с инфекцией, мы не допускаем этой ошибки в нашей повседневной жизни, однако упоминания о генетическом улучшении заставляют нас заявлять, что «природа знает, как лучше». Думаю, именно по этой причине идея генетического улучшения, скорее всего, будет принята именно благодаря усилиям по профилактике заболеваний.
Генная терапия с использованием стволовых клеток потенциально может сделать людей устойчивыми к разрушительным последствиям ВИЧ. Технологии рекомбинантных ДНК, позволившие специалистам по молекулярной генетике растений вырастить устойчивый к вирусам картофель, также могут сделать людей устойчивыми к СПИДу. Однако следует ли нам прибегать к таким методам? Есть те, кто считает, что вместо изменения человеческих генов нам следует сосредоточить усилия на лечении заболевших и на донесении до остальных людей информации об опасностях беспорядочных половых связей. Однако я нахожу такую моралистическую точку зрения абсолютно безнравственной. Образование оказалось мощным, но явно недостаточным оружием в нашей войне. На протяжении нескольких десятилетий этот вирус сбивал с толку лучших ученых благодаря своей удивительной способности ускользать от попыток его контролировать. Хотя в развитых странах распространение болезни удается сдерживать, огромные регионы планеты напоминают демографические бомбы замедленного действия. Я с ужасом думаю о будущем этих стран, населенных в основном малоимущими людьми, которые недостаточно богаты и образованны для того, чтобы эффективно ответить на этот вызов. Остается только надеяться, что производство мощных противовирусных препаратов или эффективных вакцин против ВИЧ станет достаточно бюджетным для того, чтобы их могли получить все нуждающиеся. Однако с учетом современной истории терапевтических разработок – без поддержки со стороны фармацевтических компаний, берущихся за борьбу с серьезнейшими известными болезнями по премиум-ценам, – очень велика вероятность того, что никакого серьезного прогресса в этой сфере ждать не следует. Тем, кто ратует за генетическую модификацию стволовых клеток для борьбы со СПИДом, придется подождать, пока привычные надежды не будут исчерпаны – и пока не произойдет глобальная катастрофа, – и только тогда ученым будет позволено продолжать свою работу.
В настоящее время во всем мире ученым запрещено вносить ДНК в зародышевые клетки человека. Эти запреты пользуются поддержкой различных слоев электората. Значительная доля этого общественного мракобесия связана с религиозными группами, считающими, что «возиться с человеческой зародышевой линией все равно, что “играть в Бога” или становитьсяему подобным». В свою очередь, светские критики опасаются кошмарной социальной трансформации вроде той, которая показана в фильме «Гаттака», когда естественное человеческое неравенство фантасмагорически возрастет, а от эгалитарного общества не остается и следа. Несмотря на то что такая возможность хороша в качестве киносценария, мне она кажется не менее фантастичной, чем представление о том, что генетика может привести нас к утопическому обществу.
Даже если мы предположим, что генетическое совершенствование, как и любая мощная современная технология, может быть использовано во зло, то нам тем более следует развивать эту технологию. Учитывая, что сдержать технологический прогресс практически невозможно, а также тот факт, что большая часть того, что сейчас запрещено, вот-вот найдет практическое применение, станем ли мы тормозить собственные исследования и решимся ли отвечать за то, что нас опередит культура, не разделяющая наших ценностей? С того момента, как наш предок впервые сделал из палки копье, исход конфликтов на протяжении всей истории диктовался развитием технологий. Мы не должны забывать, как отчаянно форсировал Гитлер разработку ядерного оружия в Третьем рейхе, наседая на физиков. Вероятно, однажды успех в борьбе против нового Гитлера будет зависеть от нашего мастерства в области генетических технологий.
Я вижу только один по-настоящему рациональный аргумент в пользу сдерживания технологии генетического улучшения человека. Большинство ученых задается вопросом: возможно ли будет когда-нибудь обеспечить безопасную генетическую терапию с использованием стволовых клеток? Смерть Джесси Джелсинджера в 1999 году обоснованно и всерьез компрометировала генетическую терапию в течение почти десяти лет. Тем не менее стоит отметить, что, в принципе, организовать безопасную генетическую терапию с применением стволовых клеток должно быть проще, чем с использованием соматических клеток. В последнем случае мы вводим гены в миллиарды клеток, и всегда остается вероятность того, что, как в случае нескольких пациентов с синдромом тяжелого комбинированного иммунодефицита (SCID), один или несколько важных генов в одной из этих клеток будут повреждены и наступит кошмарный побочный эффект – рак. Напротив, при генетической терапии с применением стволовых клеток мы внедряем ДНК в единственную клетку и весь процесс гораздо легче контролировать. Однако при генетической терапии с применением стволовых клеток ставки гораздо выше: неудачный эксперимент может привести к немыслимой катастрофе – рождению человека с врожденными уродствами, которые возникнут из-за манипуляций с его генами. Последствия могут быть трагическими. Пострадала бы не только семья – все человечество понесло бы невосполнимую потерю из-за того, что наука была бы отброшена назад в своем развитии.
Из-за неудачного эксперимента по генетической терапии, проводимого на мышах, мухах или рыбах данио-рерио, ничья карьера не рухнет и финансирование не иссякнет. В то же время, если применение технологии генетического совершенствования приведет к рождению детей, менее приспособленных к жизни, нежели нормальные дети, использование ДНК-технологий наверняка будет отложено на долгие годы, если не на десятилетия. К экспериментам на людях следует переходить только после разработки совершенных методов введения функциональных генов в клетки наших ближайших родичей, приматов. Однако даже после разработки безопасных методов генетического совершенствования макак и шимпанзе (еще более близкого к нам вида) потребуется мужество, чтобы приступить к экспериментам над человеком; потенциальные выгоды возможны только при помощи экспериментов, сопряженных с определенным риском для жизни. Как бы то ни было, и для обычных медицинских процедур, особенно новых, требуется подобная смелость: хирургическая операция на мозге тоже может пойти не по плану, но все же пациенты соглашаются на нее, если потенциальные положительные результаты перевешивают возможную опасность.
До недавнего времени обсуждение темы генной терапии с использованием стволовых клеток можно было проигнорировать просто из-за огромных технических сложностей. Однако эти возражения стали неактуальны с появлением технологии CRISPR, которая, как мы видели в главе 12, произвела революцию в практике редактирования генов. Теперь такая работа стала не сложнее, чем реакция ПЦР или секвенирование ДНК. Ведущие молодые ученые, работающие в этом направлении, в том числе Дженнифер Дудна, Эммануэль Шарпантье и Фэн Чжан, уже были награждены поощрительными и денежными научными премиями, и я не удивлюсь, если в будущем они станут лауреатами Нобелевской премии.
В 2015 году, спустя сорок лет после проведения Асиломарской конференции по рекомбинантной ДНК, Национальная академия наук в Вашингтоне, округ Колумбия, провела встречу, на которой обсуждались быстрый прогресс и этические следствия редактирования клеток человеческой зародышевой линии с использованием технологии CRISPR. Главным организатором был нобелевский лауреат Дейвид Балтимор, который участвовал в Асиломарской конференции сорока годами ранее. Причиной для проведения данного симпозиума послужил доклад, опубликованный в апреле 2015 года в независимом журнале. Там рассказывалось о независимой группе китайских исследователей, впервые применивших технологию CRISPR к (нежизнеспособным) человеческим эмбрионам. Результаты были невпечатляющими, однако суть в другом: гораздо большую озабоченность, особенно у представителей научного истеблишмента, вызывает переход через некую этическую грань.
Главным противником редактирования стволовых клеток является директор Национальных институтов здравоохранения Фрэнсис Коллинз, который утверждает, что это своеобразная красная черта, которую пока нельзя пересекать. Фрэнсис Коллинз не видит никакой медицинской необходимости вмешиваться в ход эволюции, длящейся уже 3,5 миллиарда лет, даже используя абсолютно безопасную технологию. «Дизайнерские дети хороши для голливудских фильмов. Однако они представляют собой пример очень плохой науки и, по-моему, по-настоящему плохой этики», – сказал он. По мнению Фрэнсиса Коллинза, проблема безопасности, которую некоторые называют «риском необратимости», по-прежнему широко распространена, равно как и отсутствие абсолютной медицинской необходимости, когда другие технологии, например преимплантационная генетическая диагностика, оставляют родителям определенный выбор без необратимого вмешательства в ДНК будущих поколений.
Противоположную позицию отстаивает генетик Джордж Черч из Гарвардской медицинской школы, основавший вместе с Чжаном и Дудной компанию Editas Medicine. Он предвидит множество прикладных вариантов этой технологии, включая устранение патологических генов и совершенствование других признаков. Что касается безопасности, то, по словам Черча, несмотря на то что CRISPR иногда задевает и другие последовательности, эти непредвиденные эффекты значительно менее опасны по сравнению со спонтанными мутациями, случающимися при делении клеток.
Выражая мнение многих, Эрик Ландер сказал, что мы по-прежнему слишком многого не знаем о геноме. Устранение генов, которые на первый взгляд попадают «в очередь на ликвидацию», вполне может привести к непредвиденным последствиям. Например, мутация в рецепторе CCR5 лишает ВИЧ способности инфицировать клетки, но при этом повышает риск развития лихорадки Западного Нила. Эрик Ландер предложил пару гипотетических сценариев, связанных с модификацией клеток зародышевой линии, например создание гена APOE для удаления варианта E4, связанного с повышенным риском развития болезни Альцгеймера, или удаление гена PCSK9 для снижения уровня ЛПНП («плохого холестерина»). Однако и он настоятельно призывает к осторожности. «Если эта идея так хороша, мне хочется спросить, почему эволюция не попыталась это сделать ранее и применить по всей популяции?» – сказал он. Комиссия Национальной академии наук повторила эту мысль, сделав вывод об отсутствии достаточной причины для разрешения экспериментов над эмбрионами человека с использованием технологии CRISPR. Однако эта же комиссия не рекомендовала вводить мораторий на исследования с использованием такой технологии. Потенциал технологии CRISPR слишком велик, слишком интересен, чтобы кто-то смог преградить ей путь и столкнуть с дороги.
Я считаю, что, несмотря на риски, мы должны серьезно рассмотреть вопрос генетической терапии с применением стволовых клеток. Только я надеюсь, что многие биологи, которые разделяют мое мнение, будут отстаивать его в предстоящих дебатах и не испугаются неизбежной критики со стороны общественных деятелей. Некоторые из нас уже знают, каково подвергаться нападкам, которые раньше испытали на себе те, кто пытался занимался евгеникой. В конечном счете, это весьма небольшая цена за восстановление генетической справедливости. Если такая работа будет называться евгеникой, то я первым объявляю себя евгенистом.
Всю свою карьеру с момента открытия двойной спирали я восхищался величием того, что создала эволюция в каждой нашей клетке, и это чувство по силе сравнимо только с болью из-за жестокой неизбирательности, с которой генетические болезни поражают людей, особенно детей. В прошлом за устранение этих вредных генетических мутаций отвечал естественный отбор – процесс, который одновременно является изумительно эффективным и ужасно жестоким. Сегодня естественный отбор все еще действует: ребенок, рожденный с болезнью Тея – Сакса, который может прожить всего несколько лет, с бесстрастной биологической точки зрения является жертвой отбора, действующего против мутации Тея – Сакса. Но теперь, идентифицировав многие из этих мутаций, вызывавших столько страданий на протяжении многих лет, мы можем обойти действие естественного отбора. Разумеется, при возможности заблаговременной диагностики любой человек может дважды подумать, прежде чем заводить ребенка с такой болезнью. Рожденному с такой болезнью ребенку светит три или четыре долгих года сплошных страданий, после которых смерть покажется милосердным избавлением. Поэтому если и есть какая-то первостепенная этическая проблема, связанная с обширным новым генетическим знанием, полученным в ходе реализации проекта «Геном человека», то, на мой взгляд, она заключается в слишком медленном темпе внедрения на практике наработок, которые помогли бы уменьшить или облегчить человеческие страдания. Абстрагируясь от неопределенностей, связанных с генетической терапией, я считаю, что откладывать внедрение достижений, даже самых однозначных, совершенно бессовестно. То, что в нашем обществе развитой медицины практически ни одна женщина не проходит скрининг на выявление мутации, связанной с синдромом ломкой Х-хромосомы, спустя уже два десятилетия после того, как открыта эта мутация, свидетельствует только о невежестве или бескомпромиссности. Любая читательница этой книги должна понять, что одна из важнейших задач, которые она может выполнить в качестве потенциального или фактического родителя, заключается в сборе информации о генетических опасностях, с которыми могут столкнуться ее еще не рожденные дети. Она должна узнать, какие генетические дефекты были у нее в семейном анамнезе, исследоватьродословную своего партнера или сам зародыш зачатого ребенка. Пусть никто не говорит, что женщина не имеет права получить доступ к такой информации. Она имеет право и на это, и на то, чтобы принимать решения о сохранении беременности на основе этих данных, поскольку именно ей придется иметь дело с прямыми последствиями принятого или, наоборот, непринятого решения.
Благодаря нашей новообретенной способности удивительно эффективно (и дешево) секвенировать ДНК мы теперь можем изучать влияние мутаций на наш вид. Секвенирование геномов семейных трио – родителей и их ребенка – показало, что каждый новорожденный человек несет в своем геноме от 60 до 100 новых мутаций. Интересен тот факт, что их точное число отчасти зависит от возраста родителей, при этом чем старше родитель, тем больше мутаций он передает. Многие из этих мутаций могут оказаться несущественными, появившись в части генома, маловажной с функциональной точки зрения, однако другие могут значительно влиять на работу нашего тела и разума. В конце концов, мы – сложные биохимические машины, зависящие от триллионов взаимосвязанных частей, поэтому случайное изменение информации, лежащей в основе работы этой системы, скорее всего, приведет к сбоям. Возможно, в будущем использование какой-нибудь технологии вроде CRISPR позволит нам вмешаться, исправить ошибки, связанные с мутациями, и избавиться от неприятностей, к которым они неизбежно приводят.
Несколько лет тому назад, вскоре после завершения проекта «Геном человека», мои взгляды по этому вопросу были очень холодно восприняты в Германии. Мое эссе Ethical Implications of the Human Genome Project («Этические последствия проекта “Геном человека”»), опубликованное в авторитетной газете Frankfurter Allgemeine Zeitung (FAZ), вызвало бурю критики. Возможно, именно таково было намерение редакторов: без моего ведома, не говоря уже о согласии, мое эссе появилось в газете под другим названием, придуманным переводчиком: The Ethic of the Genome – Why We Should Not Leave the Future of the Human Race to God («Этика генома: Почему нам не следует доверять будущее человеческой расы Богу»). Несмотря на то что я не исповедую никакой религии и не скрываю своих атеистических взглядов, я никогда бы не высказал свою позицию в такой провокационной форме. На удивление враждебная реакция последовала от ученого, президента Федеральной врачебной палаты Германии, который обвинил меня в «следовании логике нацистов, делящих людей на тех, кто достоин жизни, и тех, кто ее не достоин». На следующий день в той же газете, где было опубликовано мое эссе, появилась статья редактора под названием Unethical Offer («Неэтичное предложение»). Ее автор Хеннинг Риттер с самодовольной убежденностью утверждал, что в Германии решение о прекращении жизни генетически дефектных эмбрионов никогда не станет частным делом. Однако его громкое заявление продемонстрировало простое незнание национальных законов; в настоящее время в Германии лишь сама беременная женщина после получения медицинской консультации вправе решать, донашивать ребенка или нет.
Более благородно поступали критики, которые ввязывались в открытый спор исходя из личных убеждений, без отсылки к ужасающим призракам немецкого прошлого. Уважаемый президент Германии Йоханнес Рау возразил мне, заявив, что «ценность и смысл не основаны исключительно на знании». Будучи убежденным протестантом, он находит истину в религиозном откровении, в то время как я, будучи ученым, полагаюсь исключительно на наблюдения и эксперименты. Таким образом, я должен оценивать действия, основываясь на своей моральной интуиции. Я вижу, насколько бессмысленно причинять женщине вред, лишая ее доступа к пренатальной диагностике до тех пор, пока не появятся лекарства для исправления соответствующих дефектов. Выражаясь менее сдержанно, протестантский богослов Дитмар Мит назвал мое эссе «Этикой ужаса», усомнившись в моем утверждении, что более полные знания помогут людям лучшим образом разрешать этические дилеммы. Однако существование дилеммы подразумевает выбор, который необходимо сделать, и, на мой взгляд, наличие выбора всегда лучше, чем его отсутствие. Женщина, узнавшая, что ее будущий ребенок поражен болезнью Тея – Сакса, теперь должна решать, что ей делать, однако, по крайней мере, у нее есть выбор, которого раньше не было. Хотя я уверен, что множество немецких ученых со мной согласны, слишком многие из них, похоже, запуганы политическим прошлым и религиозным настоящим, кроме моего давнего дорогого друга Бенно Мюллера-Хилла, чья смелая книга о нацистской евгенике Tӧdliche Wissenschaft («Смертельная наука») по-прежнему не дает покоя немецкому академическому истеблишменту. В результате всей этой полемики ни один немецкий ученый не встал на мою защиту.
Я не оспариваю право людей использовать религию в качестве личного морального ориентира, но возражаю против разделяемого слишком многими религиозными людьми предположения, что атеисты существуют в моральном вакууме. Те из нас, кто не нуждается в моральном кодексе, записанном в древней книге, на мой взгляд, обращаются к врожденной моральной интуиции, давно сформированной естественным отбором для обеспечения социальной сплоченности в группах наших предков.
Разрыв между традицией и секуляризмом, возникший с наступлением эпохи Просвещения, определял место биологии в обществе в его более или менее нынешней форме, начиная с викторианского периода. Есть те, кто будет продолжать верить, что люди созданы Богом, чью волю мы должны исполнять, и есть те, кто будет по-прежнему использовать эмпирические данные, свидетельствующие о том, что люди появились в результате эволюционного развития, растянувшегося на много миллионов поколений. Джон Скоупс, школьный учитель из штата Теннесси, осужденный в 1925 году за преподавание теории эволюции, образно говоря, остается на скамье подсудимых и в XXI веке; религиозные фундаменталисты, высказывая свое мнение при разработке учебных программ для государственных школ, продолжают требовать, чтобы религиозная история преподавалась в качестве серьезной альтернативы дарвинизму. Поскольку теория эволюции прямо противоречит религиозной версии сотворения мира, эта теория – прямое вторжение науки в религиозную сферу, поэтому креационисты вынуждены от нее защищаться. Может случиться, что с расширением генетических знаний в будущем, когда все больше людей начнут понимать, что каждый из нас родился в результате случайной комбинации генетических «игральных костей» – произвольной комбинации родительских генов и нескольких столь же случайных мутаций, – священным станет новое знание, которое на самом деле гораздо древнее, чем современные религии. Наша ДНК, книга о сотворении человека, вполне может соперничать с религиозным текстом в качестве носителя истины.
Я могу не быть религиозным человеком, но это не мешает мне находить много истинного в Священном Писании. Например, в первом послании к Коринфянам Павел пишет: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто».
Я считаю, что апостол Павел очень верно выразил суть гуманизма. Любовь – тот импульс, который заставляет нас заботиться друг о друге, вот что позволило нам выжить и добиться процветания на этой планете. Я считаю, что именно этот импульс защитит нас в будущем, когда мы отправимся в путь по генетической terra incognita. Я уверен, что способность любить закодирована в нашей ДНК. Учитывая, насколько фундаментальна любовь для человеческой природы, светский апостол Павел сказал бы, что любовь – это величайший дар человечеству от наших генов. Если когда-нибудь наука позволит усилить именно эти гены, чтобы победить ненависть и насилие, что человечество от этого потеряет?
Помимо обманчиво мрачной картины будущего, выписанной в фильме «Гаттака», его авторы придумали слоган, нацеленный на самые глубинные предубеждения в отношении генетического знания: «Нет гена человеческой души». Тот факт, что огромное количество людей желают, чтобы это оказалось правдой, говорит о существовании в нашем обществе опасного слепого пятна. Если бы истина, открытая в результате изучения ДНК, была воспринята без страха, нам не пришлось бы беспокоиться за наших потомков.
Назад: Глава 14 Рак: война без конца?
Дальше: Благодарности

doreMon
Вас посетила просто блестящая мысль --- Должен Вам сказать Вас ввели в заблуждение. скачать fifa, скачать фифа и еа спорт скачать фифа
nginx client_max_body_size
Definitely believe that which you said. Your favorite justification appeared to be on the internet the easiest thing to be aware of. I say to you, I definitely get irked while people think about worries that they plainly don't know about. You managed to hit the nail upon the top and defined out the whole thing without having side effect , people could take a signal. Will probably be back to get more. Thanks nginx client_max_body_size titema.se/beauty-and-health/utslag-i-pannan.php