Книга: ДНК. История генетической революции
Назад: Глава 10 Путь из Африки: ДНК и человеческое прошлое
Дальше: Глава 12 Гены и болезни: поиски и лечение
Глава 11
Генетическая дактилоскопия. ДНК в суде
В 1998 году тридцатичетырехлетний Марвин Ламонт Андерсон был освобожден из государственной тюрьмы штата Виргиния. Там он провел пятнадцать лет, практически большую часть жизни после совершеннолетия, поскольку обвинялся в жутком преступлении: якобы в июле 1982 года он жестоко изнасиловал молодую женщину. Обвинение представило неопровержимые доказательства: жертва опознала Андерсона по фотографии; указала на него при предъявлении подозреваемых, а также узнала в суде. Андерсон был признан виновным по всем статьям и получил приговоры с последовательным отбытием наказания, суммарный срок по которым составил более двухсот лет.
Дело очевидное. Однако более опытный адвокат мог бы эффективнее парировать доводы стороны обвинения, явно предвзято игравшей против его подзащитного. Андерсона взяли исключительно на основании заявления жертвы (белокожей женщины) о том, что ее насильник (чернокожий мужчина) хвастался, что «имел сексуальную связь с белой женщиной». Насколько было известно местным властям, из всех афроамериканцев в округе лишь у Андерсона была белокожая подружка. Среди тюремных фото, предъявленных жертве, только снимок Андерсона был цветным. При этом из всех мужчин, чьи фотографии были показаны жертве, на линейке для опознания присутствовал только Андерсон. Более того, по имевшимся показаниям выяснилось, что всего за полчаса до нападения другой человек (Джон Отис Линкольн) украл велосипед, которым воспользовался насильник, но адвокат Андерсона не пригласил Линкольна в качестве свидетеля.
Спустя пять лет после суда над Андерсоном Линкольн под присягой сознался в преступлении, но судья первой инстанции счел его показания ложными и отказался что-либо предпринимать. Андерсон тем временем продолжал настаивать на своей невиновности и потребовал, чтобы вещественные доказательства, найденные на месте преступления, были подвергнуты анализу ДНК. Однако ему ответили, что, согласно действующемурегламенту, все эти улики уничтожены. Тогда Андерсон связался с адвокатами из организации «Проект Невиновность» (Innocence Project). Эта группа уже была известна в масштабах США своими убедительными проектами по установлению окончательных доказательств вины или невиновности по уголовному судопроизводству. Пока «Проект Невиновность» работал по запросу Андерсона, того выпустили на свободу в режиме условно-досрочного освобождения; срок условно-досрочного освобождения истекал в 2088 году, то есть при условии соблюдения выставленных условий Андерсон получил возможность спокойно прожить свой век вне стен тюрьмы.
В конечном итоге выяснилось, что Андерсона спасла небрежность лаборантки из криминологической лаборатории, которая не завершила надлежащим образом анализ группы крови с вещественных доказательств, взятых на месте преступления в 1982 году. Она совершила должностной просчет, забыв вернуть образцы в уполномоченный орган для регламентированного уничтожения, и, когда Андерсон затребовал перепроверки результатов, оказалось, что эти образцы не уничтожены, а все еще существуют. Однако директор Департамента уголовного правосудия штата Виргиния отклонил запрос, аргументировав отказ тем, что «таким образом можно создать неблагоприятный прецедент». Тем не менее на основании нового законодательства адвокаты «Проекта Невиновность» добились судебного ордера на проведение таких анализов (раз уж они были), и в декабре 2001 года анализ однозначно показал, что Андерсон не мог быть насильником. «Дактилоскопия» ДНК показала, что преступник – Линкольн. Линкольна осудили, а Андерсону принес извинения лично Марк Уорнер, губернатор штата Виргиния.
Алек Джеффрис, основатель генетической дактилоскопии
Генетическая дактилоскопия – технология, избавившая Марвина Андерсона от незаслуженного пожизненного заключения, – была совершенно случайно открыта в сентябре 1984 года британским генетиком Але-ком Джеффрисом. С первых дней революции, которая началась с применения рекомбинантной ДНК, Джеффрис интересовался межвидовыми генетическими различиями. В университете Лейчестера он занимался исследованиями, связанными преимущественно с геном миоглобина, продуцирующим белок, похожий на гемоглобин; этот белок встречается в основном в мышцах. Именно в ходе такого молекулярного препарирования Джеффрис обнаружил нечто очень интересное: короткий фрагмент ДНК многократно повторялся. Похожий феномен наблюдали в 1980 году Рэй Уайт и Арлин Уайман, изучавшие другой ген; они показали, что число таких повторов у разных индивидов различается. Джеффрис определил, что выявленные им повторы относятся к мусорной ДНК, не кодирующей никаких белков, но вскоре догадался, что и от этого «мусора» может быть толк.
Алек Джеффрис выяснил, что данный короткий повторяющийся фрагмент ДНК имеется не только в гене миоглобина, а рассеян по всему геному. Хотя эти повторяющиеся участки немного различались, во всех экземплярах была одна коротенькая, практически идентичная последовательность – всего пятнадцать нуклеотидов. Джеффрис решил воспользоваться ею в качестве «зонда»: взяв очищенный образец такой последовательности, помеченный радиоактивной молекулой, он мог «охотиться» за ней в масштабах всего генома. Если разложить всю ДНК из генома на специальном нейлоновом фильтре, то «зонд» приклеится к ней именно там, где найдется комплементарная ему пара оснований (этот хитроумный прием, разработанный английским молекулярным биологом Эдом Саузерном, известен под названием «Саузерн-блот»). Накладывая нейлон на отрезок рентгеновской пленки, Джеффрис затем мог срисовать узор пятен, полученных в результате облучения. Проявив пленку после того исторического опыта (в 9:05 утра в понедельник 10 сентября 1984 года), он был ошеломлен увиденным.
Зонд выявил множество схожих последовательностей в самых разных образцах ДНК. «Первая моя реакция была: “Господи, что за мешанина”», – вспоминал Джеффрис. Однако, когда он всматривался в повторяющиеся фрагменты на полосках рентгеновской пленки, похожие на генетический штрихкод, его осенило. По итогам опыта впору было воскликнуть «Эврика!». Различий между любыми двумя подобными образцами все равно оставалось так много, что по ним можно было идентифицировать даже членов одной семьи. В итоге в 1985 году Джеффрис опубликовал в журнале Nature статью, в которой отметил: «Полученный профиль уникально идентифицирует человека, как дактилоскопия на уровне ДНК».
Термин «генетическая дактилоскопия», использованный Джеффрисом, был достаточно произволен. Действительно, эта технология позволяла идентифицировать любого человека точно так же, как и традиционная дактилоскопия. Джеффрис с коллегами взяли образцы ДНК собственной крови и провели с ними точно такую же процедуру. Как и ожидалось, по рентгеновским снимкам можно было безошибочно определить любого человека. Джеффрис осознал потенциальную широту и диапазон применения этой технологии:
Теоретически мы знали, что метод применим для судебно-медицинской идентификации и для установления отцовства. Этим способом можно было определить, идентичны ли близнецы – эта информация важна при трансплантации органов. Технология применима для проверки приживаемости костномозговых трансплантатов. Также мы убедились, что эта техника [должна работать] на зверях и птицах. Можно было выявить, насколько те или иные организмы родственны друг другу – это основополагающая информация, если вы занимаетесь естественной историей биологических видов. Кроме того, мы понимали, как эта техника могла бы применяться в природоохранной биологии… Список кажется бесконечным.
Однако первая прикладная задача для этой процедуры была куда необычнее, чем Джеффрис мог даже вообразить. На самом деле, Джеффрис обязан своей жене тем, что генетическая дактилоскопия впервые была применена для решения иммиграционного спора.
Летом 1985 года Кристиана Сарбах столкнулась с серьезной проблемой. Двумя годами ранее ее сын Эндрю вернулся в Англию из Ганы, где гостил у отца. Но в аэропорту Хитроу британские сотрудники миграционной службы отказались пускать парня обратно в страну, хотя он родился в Великобритании и был британским подданным. Тем не менее чиновники отказывались признавать Сарбах матерью Эндрю и предполагали, что на самом деле он сын одной из ее сестер и пытается проникнуть в страну нелегально по поддельному паспорту. Адвокат, знавший об этом деле, прочел в газете репортаж о работе Джеффриса и обратился за помощью к генетикам. Позволит ли новый анализ ДНК доказать, что Эндрю – сын, а не племянник миссис Сарбах?
Анализ осложнялся еще и тем, что не было возможности взять образцы генетического материала ни у отца Эндрю, ни у сестер Сарбах. Джеффрис подготовил ДНК из образцов, взятых у матери и троих детей, чье кровное родство с нею не оспаривалось. Анализ показал, что у всех этих детей и у Эндрю один и тот же отец, а Сарбах – мать Эндрю. Вернее, оставалась вероятность менее одного шанса на шесть миллионов, что настоящая мать Эндрю – одна из сестер Сарбах. Миграционная служба не стала оспаривать выводов Джеффриса, но и не признала собственную ошибку, попросту замяв дело. Эндрю воссоединился с матерью. Затем Джеффрису довелось встретиться с ними, и он вспоминал: «У нее в глазах читалось попросту волшебное облегчение!»
Но сработает ли такой прием с образцами крови, семенной жидкости и волос, которые обычно находят на месте преступления? Вскоре Джеффрис доказал, что метод реально работает. Так генетическая дактилоскопия произвела революцию в криминалистике.
Однажды утром в среду, в ноябре 1983 года, на тропе Блэк Пэд на окраине деревни Нарборо близ Лейчестера нашли тело пятнадцатилетней школьницы Линды Манн. Девушку изнасиловали и убили. По прошествии трех лет преступление так и не было раскрыто. Затем эпизод повторился: в субботу в августе 1986 года на Тен-Паунд Лейн, другой тропе в Нарборо, нашли тело еще одной пятнадцатилетней девушки – Доны Эшуорт. Полиция не сомневалась, что оба убийства – дело рук одного и того же человека, и вскоре в них обвинили семнадцатилетнего кухонного рабочего. Однако подозреваемый, сознавшись в убийстве Доны Эшуорт, отрицал причастность к более раннему делу. Поэтому полиция обратилась к Джеффрису, чтобы тот помог доказать, что подозреваемый убил обеих девушек.
Первое применение ДНК-фингерпринтинга: рентгеновская пленка, используемая Алеком Джеффрисом для определения истинного происхождения Эндрю Сарбаха
Джеффрис выполнил генетическую дактилоскопию и сообщил властям две новости: хорошую и плохую. Сравнение образцов от двух жертв подтверждало, что оба убийства действительно совершил один и тот же человек, как и полагала полиция. К сожалению (для полицейских), анализ показал, что задержанный кухонный рабочий не убивал ни одну из жертв, этот результат подтвердили и другие эксперты, к которым обратилась полиция. Уже при первом применении генетической дактилоскопии в криминалистике подозреваемый был оправдан и выпущен на свободу.
Таким образом, единственная версия следствия не подтвердилась, а среди местных жителей тем временем нарастало беспокойство. Тогда полиция предприняла экстраординарный шаг. Не сомневаясь в том, чтогенетическая дактилоскопия не подведет, власти постановили взять образцы ДНК у всех взрослых мужчин из Нарборо и окрестностей. Развернули множество пунктов для сбора анализов крови и смогли отмести абсолютное большинство «кандидатов» при помощи традиционного (более дешевого) анализа на совместимость групп крови. Оставшиеся образцы отправили на генетическую дактилоскопию. Естественно, в хорошем голливудском сценарии по этой истории Джеффрис должен был найти настоящего убийцу. Так и произошло, но впереди ждал еще один крутой поворот сюжета, также достойный Фабрики грез. Оказалось, что преступник изначально ускользнул из генетической ловушки. Колин Пичфорк, узнав об обязательном анализе, под предлогом того, что страшно боится иголок, уговорил друга сдать анализ за него. Лишь впоследствии, когда этот друг случайно проболтался, Пичфорка задержали и он снискал сомнительную славу первого преступника, взятого по результатам генетической дактилоскопии.
Случай в Нарборо продемонстрировал правоохранительным органам всего мира, что за генетической дактилоскопией будущее уголовной криминалистики. Очень скоро доказательства такого рода были впервые применены и в американской судебной практике.
Вероятно, британская юридическая культура такова, что англичане больше доверяют властям и всему тому, что власти предпринимают для раскрытия преступлений, либо молекулярный шахер-махер оказался слишком мудреным для американцев, но был воспринят в штыки; вполне обоснованно, если учесть, что результаты первых опытов генетической дактилоскопии в США получились крайне противоречивыми.
Юриспруденция всегда с трудом воспринимала следствия (да и сам феномен) научных фактов. Даже самым интеллектуальным адвокатам, судьям и присяжным на первых порах это удавалось с трудом. В одной из первых известных криминальных судебных кинодрам анализ группы крови однозначно показывает, что персонаж, роль которого исполнил Чарли Чаплин, не может быть отцом ребенка. Из субтитров мы видим, что по сюжету мать ребенка подала иск об установлении отцовства. Итак, все говорит против отцовства Чарли Чаплина, тем не менее по сюжету фильма присяжные вынесли вердикт в пользу матери.
Для проверки приемлемости научных доказательств в американских судах в порядке стандартной практики применялся тест Фрайе. Этот законодательный акт был сформулирован на основе одного из первых процессов, где применялись криминалистические доказательства, и призван отмести ненадежные факты; в регламенте было указано, что научная основа таких криминалистических доказательств «должна быть официально признана научной общественностью в соответствующей дисциплине». Однако понятие «официально признана научной общественностью» весьма условно конкретизировано, поэтому тест оказался ненадежен при оценке «экспертных» заключений. Такая ситуация сохранялась вплоть до 1993 года, когда состоялся процесс «Добер против Меррелл Доу Фармасьютикалз»; в ходе этого процесса Верховный суд постановил, что должны применяться Федеральные правила о доказательствах; судья должен определять, надежны ли предоставленные доказательства, то есть можно ли считать их достоверными с научной точки зрения.
Колин Пичфорк – английский пекарь, в 1988 году обвиненный в убийстве двух девушек-подростков в британском Лейчестере. Процесс Пичфорка стал первым уголовным делом, в котором убийцу удалось выявить при помощи генетической дактилоскопии
Сегодня, когда первоклассный криминалистический анализ стал неотъемлемым элементом сюжета таких телесериалов, как «C.S.I.: Место преступления» и «Закон и порядок», порой уже сложно представить себе, с каким трудом американская юридическая система поначалу принимала генетические доказательства. Хотя с 1953 года, после нашего знакового открытия, ДНК уже была у всех на слуху, ее все равно окружал некий непроницаемый ореол научности. Действительно, генетическая наука того времени была достаточно загадочной, чему немало способствовали громогласные вести о каждом очередном ее прорыве, появлявшиеся в популярных средствах массовой информации. И хуже всего было то, что все обвинения, подкрепленные анализом ДНК, подавались не как неопровержимый факт, а как некоторая вероятность. Причем какая вероятность! Когда мы оперируем такими цифрами, как «1 из 50 миллиардов», рассуждая о виновности или невиновности подсудимого, следует ли удивляться, что многие готовы усомниться в компетентности адвокатов, судей, присяжных и дорогих судебных разбирательств, если дело вполне может разрешить генетик, располагающий научным авторитетом.
Как бы там ни было, большинство судебных процессов не сводятся к простому сопоставлению двух образцов ДНК. Тем временем новые методы приживались хоть и медленно, но неотвратимо. В некотором смысле теоретической и практической популяризации этих методов способствовали сами адвокаты, делавшие себе имя на тех самых делах, исход которых решался в зависимости от анализа ДНК. Подкованные юристы (в частности, Барри Шек и Питер Нойфельд) поднаторели в генетике не хуже экспертов, занимаясь перекрестной проверкой результатов, которые те получали. Шек (приземистый, неряшливого вида и весьма боевитый) и Нойфельд (высокий, аккуратный и тоже боевитый) приобрели известность, когда стали выискивать технические недоработки в делах, рассматривавшихся на заре применения генетической дактилоскопии. Они впервые встретились в 1977 году в Обществе юридической помощи в Бронксе – районном правозащитном центре для работы с малоимущими гражданами. Шек вырос в Нью-Йорке, в семье успешного импресарио, работавшего с такими звездами, как Конни Френсис. Шек обрел свое политическое призвание, когда, будучи студентом Йеля, участвовал в общенациональной студенческой забастовке, последовавшей в 1970 году за расстрелом в Кентском университете. Решительно не доверяя властям и осуждая злоупотребление полномочиями, он вызвался поучаствовать в защите Бобби Сила в ходе нью-хейвенского процесса над «Черными Пантерами». Нойфельд вырос на Лонг-Айленде, в пригороде Нью-Йорка, неподалеку от лаборатории Колд-Спринг-Харбор. Он не меньше товарища увлекался левацкими идеями, а в одиннадцатом классе получил выговор за организацию антивоенных протестов.
Следовало ли удивляться, что двое молодых прирожденных социальных активистов стали адвокатами, с фанатизмом вставшими на баррикады юридических услуг в Нью-Йорке именно в то время, когда город переживал лихие времена, уровень преступности постоянно рос и многим казалось, что идеал «правосудие для всех» пошатнулся ради стремления к всеобщей безопасности. Десять лет спустя Шек занял пост профессора в юридической школе Кардозо, а Нойфельд занялся частной юридической практикой.
Я познакомился с Шеком и Нойфельдом на конференции по генетической дактилоскопии, ставшей исторической, состоявшейся в лаборатории Колд-Спринг-Харбор. Споры бушевали отчасти потому, что криминалистическая технология применялась все шире, хотя все еще реализовывалась оригинальным (и довольно грубым) методом Джеффриса; в качестве названия этого таинственного анализа именовалась аббревиатура RFLP (Restriction fragment length polymorphism), в переводе – полиморфизм по длине рестрикционных фрагментов ДНК. Естественно, некоторые результаты плохо поддавались интерпретации, поэтому генетическую дактилоскопию критиковали как с научных, так и с юридических позиций. На той конференции в Колд-Спринг-Харборе специалисты по молекулярной генетике, в том числе Джеффрис, фактически впервые оказались лицом к лицу с криминалистами и адвокатами, оперировавшими результатами анализов ДНК в зале суда. Дискуссия кипела. Молекулярные биологии обвиняли криминалистов в небрежном подходе к лабораторной работе (попросту в том, что те недостаточно тщательно проводят анализы). Действительно, в те времена генетическая дактилоскопия в криминалистических лабораториях практически никак не регламентировалась и не инспектировалась. Не менее сомнительными казались и статистические погрешности, которые были нестандартизированы и применялись для расчета чисел различных порядков, подразумевавших что независимо от данных результаты анализов будут практически однозначны. Генетик Эрик Ландер выразил мнение целой плеяды озабоченных участников конференции, когда чистосердечно заявил: «Внедрение [генетической дактилоскопии] было слишком поспешным».
Практические проблемы, с которыми сталкивались криминалисты, оказались довольно типичными, в том числе для дела, которым Шек и Нойфельд занимались в Нью-Йорке. Джозефа Кастро обвинили в убийстве беременной женщины и ее двухлетней дочери. RFLP-анализ, выполненный частной компанией Lifecodes, показал, что биоматериал с пятен крови на наручных часах Кастро принадлежит убитой. Однако в ходе предварительных слушаний, которые состоялись после длительной проверки данных ДНК, обвинение и защита совместно уведомили судью, что, на их взгляд, анализ ДНК был выполнен некомпетентно. Судья забраковал улики, связанные с ДНК, как неприемлемые. Дело так и не дошло до суда, поскольку в конце 1989 года Кастро сам признался в этих убийствах.
Несмотря на отбраковку улик, связанных с ДНК, дело Кастро позволило сформулировать юридические стандарты генетической криминалистики. Именно эти стандарты были использованы в гораздо более известном деле, за которое взялись Шек и Нойфельд. Как раз после этого дела термин «генетическая дактилоскопия» стал в США общеупотребительным, по крайней мере в тех частях страны, где были телевизоры. Я имею в виду суд над О. Джеем Симпсоном, состоявшийся в 1994 году. Бывший спортивный кумир рисковал получить смертный приговор, если будет доказана его вина в преступлении, вменяемом ему окружным прокурором Лос-Анджелеса. Симпсона обвиняли в зверском убийстве бывшей жены, Николь Браун Симпсон, и ее любовника Рональда Голдмана. Обвиняемый собрал на своей стороне настоящую юридическую «команду мечты», в состав которой вошли, в частности, Шек и Нойфельд; именно они внесли решающий вклад в защиту и оправдание Симпсона. Судмедэксперты собрали образцы крови с места преступления в доме Николь Браун Симпсон, а также улики в доме Симпсона, взяли биоматериал с печально известных перчатки и носка, а также с не менее печально известного белого «Форда Бронко», принадлежавшего Симпсону. Улики, по которым исследовали ДНК, всего сорок пять образцов крови, по мнению стороны обвинения, железобетонно доказывали вину Симпсона. Но на стороне Симпсона выступали самые искусные камнеломы, каких только можно купить за деньги. Защита выдвигала контраргументы один за другим, и, поскольку процесс транслировался по телевидению на весь мир, на экране в полной мере проявились некоторые ключевые противоречия, годами маячившие в криминалистике.
За десять лет до дела Симпсона, когда обвинение только начинало прибегать к доказательствам на основе анализа ДНК и лишь прокурор мог затребовать применение генетических технологий, адвокаты быстро парировали любые нападки обвинения. Вопросы адвокатов выглядели приблизительно так: по каким стандартам определяется совпадение между образцом ДНК, найденным на месте преступления, и образцом, взятым у подозреваемого при анализе крови? Такие вопросы оставались спорными до тех пор, пока технология еще основывалась на методе RFLP. При его применении «отпечаток» ДНК представляет собой последовательность полосок на рентгеновской пленке. Если полоски, получающиеся при анализе ДНК с места преступления, не идентичны с рисунком из ДНК подозреваемого, то какой процент различий можно считать допустимой погрешностью, превышение которой дает основание для признания двух образцов несовпадающими? В иначе сформулированном виде вопрос выглядел так: что такое «одинаковые» образцы? Также оспаривалась техническая компетентность специалистов, проводивших исследование. Дело в том, что изначально, когда генетическая дактилоскопия выполнялась в криминалистических лабораториях, сотрудники которых не обладали бесспорным опытом в анализе ДНК и обращении с ней, то и дело случались критические ошибки. Правоохранительные структуры понимали: для того чтобы сохранить в арсенале это новое мощное орудие, необходимо снять возникающие вопросы. На смену методу RFLP пришел новый аналитический метод, связанный с исследованием маркеров под названием «короткие тандемные повторы» (short tandem repeat, STR). Размер таких STR-маркеров можно измерить гораздо точнее, избавившись от субъективного сравнения RFLP-полос на рентгеновской пленке. Криминалистическое сообщество действительно испытывало затруднения, связанные с разной технической компетентностью специалистов, – было необходимо выработать единую регламентацию для процедур генетической дактилоскопии, систему ее аккредитации.
Однако наиболее яростно адвокаты обрушивались на числовые показатели. Тогда как прокурор выдвигал доказательства, связанные с ДНК, в терминах бесстрастной и, казалось бы, неопровержимой статистики, адвокат иногда давал ему отпор, указывая на тенденциозные допущения, возникавшие при вычислении погрешностей из разряда «одно совпадение на миллиард». Располагая фингерпринтом ДНК с места преступления, чем можно руководствоваться при расчете вероятности (или, скорее, невероятности) того, может ли эта ДНК принадлежать кому-либо, кроме главного подозреваемого? Следует ли сравнить эту ДНК с образцами из случайной выборки, взятой у других индивидов? Например, если главный подозреваемый – европеоид, то следует ли сравнивать его ДНК лишь с ДНК европеоидов, учитывая что генетическое сходство обычно выше среди представителей одной расы, нежели в случайной выборке индивидов? Но мы-то с вами знаем, что так бывает далеко не всегда. Шансы будут варьировать в зависимости от того, какие допущения покажутся вам разумными.
Попытки отстаивания выводов, основанных на малопонятных принципах популяционной генетики, могут дать обратный эффект, например запутать присяжных или усыпить их внимание. Зрелище, как некто изо всех сил пытается натянуть перчатку, которая ему попросту не подходит, может говорить больше (по собственному опыту о гораздо большем), чем целая гора статистических данных.
Результаты генетической дактилоскопии, представленные на процессе Симпсона, были фактически не в пользу обвиняемого. Капля крови, взятая с тела Николь Браун Симпсон, а также другие капли крови, найденные на дорожке рядом с местом преступления, практически наверняка принадлежали О. Джею Симпсону. Не менее бесспорно удалось установить, что на перчатке, найденной дома у Симпсона, присутствует кровь самого Симпсона и обеих жертв. Кровь, найденная на носках и в салоне «Бронко», также совпадала с образцами крови Симпсона и его бывшей жены.
Тем не менее в конце концов, с точки зрения присяжных, уголовное дело против Симпсона следовало закрыть не столько из-за невозможности объяснить таинственные тонкости популяционной генетики, сколько из-за более старой беды – обвинения в некомпетентности в адрес полиции. Молекула ДНК настолько стабильна, что ее можно извлечь из пятен спермы, которым несколько лет, либо из пятен крови, собранных с тротуара или с руля автомобиля-универсала. Однако ДНК легко распадается, особенно при высокой влажности. Как и с любыми криминалистическими уликами, достоверность доказательств с применением ДНК зависит от качества сбора, сортировки и представления оных. В уголовных делах всегда существует формальное требование – необходимость собрать «цепочку доказательств», подтверждающих, что предмет, найденный, по словам оперативников, в конкретном месте, действительно там находился, прежде чем оказался в самозакрывающемся пакетике с ярлыком «основное вещественное доказательство». Отследить путь молекулярных улик несравнимо сложнее, чем путь ножа или пистолета; соскоб с тротуара визуально может быть неотличим от соскоба со стойки ворот, а извлеченные из него образцы ДНК в пластмассовых пробирках, несомненно, будут выглядеть еще более схожими между собой. Команда адвокатов Симпсона под руководством харизматичного Джонни Кокрейна-младшего смогла привести ряд доводов в пользу как минимум возможности или даже вероятности того, что образцы были перепутаны или, того хуже, загрязнены.
Например, такой вопрос возник по поводу пятна крови, найденного на задних воротах в доме Николь Браун Симпсон. Пятно каким-то образом упустили во время первичного обследования места преступления, и этот образец взяли лишь через три недели после убийства. Криминалист Деннис Фунг предъявил фотографию пятна, однако Шек представил другую фотографию, сделанную на следующий день после убийства: там пятна не было. «Где оно, мистер Фунг?» – воскликнул Шек в лучших традициях Перри Мейсона. Ответа не было. Защита смогла посеять в рядах присяжных настолько серьезные сомнения по поводу происхождения образцов ДНК и обращения с этими уликами, что в итоге все эти улики были забракованы.
Генетическая дактилоскопия с применением коротких тандемных повторов. ДНК двух подозреваемых сравнивается с ДНК, найденной на месте преступления. Фингерпринт B совпадает с ДНК, найденной на месте преступления
С конца 1990-х годов анализ с использованием коротких тандемных повторов пришел на смену анализу полиморфизма по длине рестрикционных фрагментов ДНК в качестве ключевого метода генетической идентификации. Короткие тандемные повторы, где последовательности по два – четыре основания могут встречаться по семнадцать раз, обычно амплифицируются при помощи реакции ПЦР. Например, D7S820 – участок хромосомы 7, где последовательность АГАТ может встречаться от семи до четырнадцати раз. Оказывается, ДНК-полимераза – фермент, копирующий ДНК, – плохо воспроизводит именно такие повторяющиеся фрагменты (в недостаточном количестве), поэтому на уровне копирования последовательности АГАТ в седьмой хромосоме возникает множество мутаций. Иными словами, число копий АГАТ у разных людей отличается сильной вариабельностью. Получая по две копии седьмой хромосомы (по одной от каждого из родителей), мы обычно получаем разное число АГАТ-последовательностей от каждого – скажем, восемь от отца и одиннадцать от матери. Однако это не означает, что индивид не может быть гомозиготным, то есть получить от обоих родителей равное число таких последовательностей (например, 11 и 11). Если выполнить генетическую дактилоскопию образца, найденного на месте преступления, и если он при этом совпадет с фингерпринтом участка D7S820 у подозреваемого (например, 8 и 11), то у нас есть факт в пользу совпадения, опять же только факт, а не однозначное доказательство. Поэтому необходимо проверить множество участков; чем больше найдется таких участков, где ДНК с места преступления совпадает с ДНК подозреваемого, тем авторитетнее доказательства и тем меньше вероятность, что ДНК с места преступления могла принадлежать кому-то другому. По стандартам ФБР, генетическая дактилоскопия выполняется по фингерпринтам ДНК с 12 таких участков, а также по маркеру, определяющему пол того индивида, которому эта ДНК принадлежит. В январе 2017 года ФБР увеличило число участков, исследуемых методом STR, до 20.
Как было рассказано в предыдущей главе, загрязнение образцов – одно из основных препятствий, парализующих усилия по установлению личности молекулярно-генетическими методами. Поскольку полимеразная цепная реакция позволяет получить копию ДНК даже из мельчайшего образца, взяв ее за основу, современные ученые-криминалисты амплифицируют конкретные участки ДНК. Так, на процессе Симпсона важнейшим вещественным доказательством служила частица крови, соскобленной с тротуара. Однако ДНК в достаточном количестве для ПЦР можно извлечь из клеток слюны, оставшейся на окурке. На самом деле, ПЦР может успешно амплифицировать ДНК, даже если за основу берется всего одна молекула, поэтому при наличии даже самых незначительных следов ДНК из другого источника – например, ДНК, принадлежащей лаборанту, – образец загрязняется, и результаты анализа оказываются в лучшем случае сомнительными, а в худшем бесполезными.
Со времени дела Симпсона разрешающая способность генетической дактилоскопии значительно улучшилась. В 2015 году семья Савопулос была захвачена и убита в собственном доме в Вашингтоне, округ Колумбия, поблизости от резиденции вице-президента. Злодей поджег дом, попытавшись скрыть все отпечатки пальцев. Тем не менее образец ДНК удалось взятьс выброшенной корочки от пиццы «Domino», которую доставили в дом во время удержания заложников. Оказалось, образец совпадает с ДНК известного уголовного преступника Дэррона Винта, работавшего в семейной компании Савопулосов. Хотя на этом процессе адвокат Винта заявлял, что полиция взяла не того, поскольку его клиент не любит пиццу.
Другим способом применения генетической дактилоскопии, вдохновляющим юристов, является возможность создания компьютерного фоторобота, работающего на основе ДНК-маркеров, хотя сегодня это скорее научная фантастика, чем наука. Хизер Хьюи-Дагборг, именующая себя «информационной художницей», серьезно заинтересовала СМИ своей выставкой Stranger Visions. Она начала этот проект, собирая сплюнутые жвачки и окурки в разных районах Нью-Йорка. Извлекая из них ДНК и анализируя гены, связанные с цветом волос, глаз и кожи, Дьюи-Хагборг создавала трехмерные реконструкции лиц таинственных бродяг. Несмотря на то что проект Дьюи-Хагборг скорее художественный, чем научный, в основе ее работы лежит метод под названием «криминалистическое ДНК-фенотипирование», заинтересовавший правоохранительные органы. В начале 2015 года впервые в истории полиция города Колумбия, штат Южная Каролина, выпустила компьютерный фоторобот подозреваемого по делу об убийстве, построенный не на основе свидетельских показаний, а по анализу ДНК. Фоторобот составила компания Parabon NanoLabs – одна из немногих, работающих в этой отрасли, финансируемая Министерством обороны США. Марк Шрайвер из Университета штата Пенсильвания отмечает: «В настоящее время мы не можем восстановить портрет по ДНК или ДНК по портрету, но, думаю, скоро это станет возможно».
Когда генетическая дактилоскопия стала все шире применяться и признаваться в качестве одного из методов идентификации личности, в правоохранительных органах задумались: а не целесообразно ли собрать пробы ДНК у всех и каждого – как минимум у тех, кто может быть потенциальным преступником? Аргументация такова: естественно, ФБР и аналогичные структуры в других странах должны располагать централизованной базой генетических копий по аналогии с базой обычных отпечатков пальцев. Действительно, в некоторых штатах США приняты законы об обязательном сборе образцов ДНК у всех, кто обвиняется в тяжких преступлениях, например в изнасилованиях и убийствах. Так, в 1994 году в Северной Каролине был принят закон, санкционирующий взятие крови у заключенных, обвиняемых в тяжких преступлениях, при необходимости принудительно. С тех пор в некоторых штатах такая норма распространилась на всех арестованных независимо от того, признаны ли они виновными в преступлении.
В 2009 году Алонсо Кинга-младшего арестовали в штате Мэриленд за сексуальное надругательство. Фингерпринт его ДНК попал в базу ФБР и совпал с образцом, собранным в 2003 году при расследовании так и не раскрытого изнасилования. Кинга-младшего признали виновным в этом преступлении и осудили на пожизненное заключение, но он успешно обжаловал приговор, доказав, что имеет право на защиту приватности в соответствии с четвертой поправкой. Через четыре года дело «Штат Мэриленд против Кинга» дошло до Верховного суда. В 2013 году суд голосованием «пятеро против четырех» постановил, что полиция вправе брать анализ ДНК у человека, арестованного за серьезное преступление, – фактически точно так же, как отпечатки пальцев. «Не обольщайтесь и не радуйтесь, – предупредил судья Антонин Скалиа, объясняя, почему голосовал против в этом деле, – ваша ДНК может попасть в национальную базу данных, если вас хоть раз арестуют (заслуженно или незаслуженно) по какой бы то ни было причине».
Борцы за гражданские права активно возмутились этим решением, причем небезосновательно: ведь фингерпринт ДНК – не то же самое, что отпечатки пальцев. Он представляет собой высокоспецифичные гибридизационные полосы на электрофореграммах, полученных с помощью ДНК-фингерпринтирования, и отражает индивидуальный полиморфизм длин рестрикционных фрагментов геномной ДНК, причиной которого могут быть мутации в пределах сайта рестрикции, изменение числа повторов в ДНК. В принципе, взятый таким образом фингерпринт ДНК можно использовать далеко не только для установления личности; он может многое о человеке рассказать. Например, есть ли у меня мутации, которые могут привести к муковисцидозу, серповидноклеточной анемии либо болезни Тея – Сакса. Когда-нибудь, в недалеком будущем, можно будет узнать, есть ли у вас генетическая предрасположенность к шизофрении, алкоголизму или к насилию и социально опасному поведению. Может ли генетическое профилирование в самом деле стать новым орудием, которое позволит правоохранительным органам работать на опережение? В 1956 году Филип Дик написал роман «Особое мнение», по которому в 2002 году был снят одноименный фильм, – и сегодня научно-фантастический сюжет этого фильма уже не так далек от реальности, как могло бы показаться.
Чем бы ни окончились нынешние споры о том, кто обязан сдавать образцы ДНК на анализ и с какими мерами предосторожности следует хранить эти образцы, факт остается фактом: пока я пишу эти строки, генетическая дактилоскопия набирает обороты. В 1990 году ФБР организовала собственную базу данных по ДНК под названием CODIS (Объединенная система индексирования ДНК). В 2002 году там насчитывалось уже более миллиона ДНК-фингерпринтов, а в 2015 году – более 10 миллионов записей. С момента основания CODIS была использована для идентификации примерно 4500 лиц, причем иным образом провести такую идентификацию было бы невозможно.
Важнейший довод в пользу ведения такой общенациональной базы данных – создание потенциала для раскрытия преступлений по «холодным следам». Допустим, следователи нашли на месте преступления образец ДНК в пятнышке крови на разбитом окне, в сперме на нижнем белье – и сделали фингерпринт. Теперь предположим, что все традиционные методы расследования не дают результата, но при вводе фингерпринта в базу CODIS в ней обнаруживается соответствие человеку, включенному в базу данных. Именно это и произошло в Сент-Луисе в 1996 году. Полиция расследовала два случая изнасилования юных девушек – преступления были совершены на противоположных концах города. Хотя исходный RFLP-анализ двух образцов спермы показал, что оба преступления совершил один и тот же мужчина, найти подозреваемого не удавалось. Три года спустя образцы были повторно проанализированы методом STR, и полученные данные сравнили с реестром CODIS. В 2000 году насильник был найден – им оказался Доминик Мур. Фингерпринт ДНК Мура попал в CODIS потому, что в 1999 году его обвиняли еще в трех изнасилованиях.
Случались еще более невероятные поздние раскрытия «по холодным следам», и некоторые преступники в ужасе осознали, что молекулярное «я обвиняю» могут предъявить даже те жертвы, которые давно похоронены. Четырнадцатилетнюю Мэрион Крофтс из Великобритании изнасиловали и убили в 1981 году, задолго до того, как стала использоваться генетическая дактилоскопия. К счастью, некоторые вещественные доказательства с того процесса сохранились, и фингерпринт ДНК удалось сделать в 1999 году. Увы, власти и безутешную семью Крофтс постигло разочарование: оказалось, что в Британской национальной базе данных ДНК совпадений с этим образцом не найдено. Однако в апреле 2001 года за изнасилование собственной жены был арестован Тони Джасинский, и у него в обычном порядке взяли анализ ДНК. Когда образец попал в базу данных, он-то и совпал с фингерпринтом неизвестного насильника, не найденного двадцатью годами ранее.
Во многих штатах США такие преступления, как изнасилование, обычно имеют срок давности. Например, в штате Висконсин ордер на арест подозреваемого насильника может быть выдан не более чем через шесть лет с момента преступления. Хотя такой срок давности может казаться чудовищной несправедливостью по отношению к жертве. В конце концов, разве ужас от надругательства просто так исчезает спустя шесть лет? Срок в шесть лет традиционно выдерживается для обеспечения правовых гарантий. Известно, как ненадежны бывают свидетельские показания, а воспоминания со временем стираются. Поэтому срок давности был нужен для предотвращения судебных ошибок. Однако ДНК – «свидетель» совершенно другого порядка. При хранении в надлежащих условиях образцы могут оставаться неповрежденными много лет, а фингерпринты ДНК как таковые ничуть не становятся менее весомыми как доказательства обвинения спустя десятилетия.
В 1997 году в криминалистической лаборатории штата Висконсин был создан реестр фингерпринтов ДНК, и в том же году в полицейском управлении города Милуоки начался пересмотр всех нераскрытых случаев изнасилования, по которым сохранились вещественные доказательства, доступные для сопоставления с базой данных. Обнаружилось пятьдесят три таких дела, и через полгода фингерпринты ДНК позволили найти по холодным следам восьмерых уголовников, уже отбывавших сроки за другие преступления. В одном из случаев идентификация настолько затянулась, что ордер на арест прокурору удалось выдать всего за восемь часов до истечения срока давности.
Занимаясь расследованием этих практически уже «висяков», Управление полиции штата вышло на серийного насильника. Несмотря на то что рассматривались три отдельных случая и три отдельных образца спермы, ДНК-фингерпринты всех трех образцов указывали на одного и того же человека. Истекал срок давности, и Норм Ган, ассистент окружного прокурора, оказался перед дилеммой. Времени на поиск насильника по базе данных не хватало, но он не мог выписать ордер на арест, не зная имени подозреваемого. Ган пошел на хитрость. Согласно уголовному кодексу штата Висконсин, в случаях когда имя подозреваемого неизвестно, законный ордер может быть выдан «на основе любого описания, по которому подлежащее аресту лицо может быть идентифицировано с должной степенью надежности». Естественно, заключил Ган, любой суд примет фингерпринт ДНК в качестве идентификатора, соответствующего такому стандарту. Он выдал ордер с формулировкой «Штат Висконсин против Джона Доу, чей профиль дезоксирибонуклеиновой кислоты (ДНК) совпадает с генетическим профилем подозреваемого на участках D1S7, D2S44, D5S110, D10S28 и D17S79». Однако, несмотря на изобретательность Гана, этого «Джона Доу» до сих пор не поймали.
Тем временем первый судебный иск о выдаче ордера на арест Джона Доу по его ДНК был составлен в Сакраменто, где мужчину, условно названного «Насильник из эпизода два», обвинили в совершении трех изнасилований за несколько лет. Местный прокурор Энн Мэри Шуберт последовала примеру Гана и выписала ордер на арест Джона Доу по его ДНК всего за три месяца до истечения срока давности. Однако ей надлежало выполнить требования, касавшиеся ее собственной юрисдикции; в частности, по калифорнийскому законодательству необходимо, чтобы ордер идентифицировал подозреваемого «с достаточной конкретизацией», поэтому она сформулировала: «неизвестный мужчина… чей генетический профиль считается уникальным и может встречаться в европеоидной популяции с частотой примерно 1 к 21 секстиллиону, в афроамериканскойпопуляции – с частотой примерно 1 к 650 квадриллионам, в латиноамериканской популяции – с частотой примерно 1 к 420 секстиллионам». Вскоре после того как ордер был выдан и фингерпринт ДНК Джона Доу попал в базу данных штата, оказалось, что он совпадает с профилем Пола Юджина Робинсона, арестованного в 1998 году за нарушение условий досрочного освобождения. В ордере формулировку «Джон Доу» заменили на «Пол Юджин Робинсон» и на его STR-маркеры, после чего Робинсона оперативно арестовали. Адвокат заявил, что первый ордер недействителен, поскольку имя Робинсона в нем не значится. К счастью, судья подтвердил законность ордера, отметив, что «ДНК, по-видимому, – наилучший идентификатор личности, имеющийся у нас в распоряжении».
Учитывая, какой общественный резонанс вызвали такие успешные ордеры на арест Джона Доу по ДНК, во многих штатах было откорректировано законодательство, касающееся изнасилований, и предусмотрены исключения в случаях, когда среди вещественных доказательств есть образцы ДНК.
Сегодня генетическая дактилоскопия позволяет достать истину даже с того света. В 1973 году в Южном Уэльсе были изнасилованы и убиты девочки-подростки Сандра Ньютон, Паулина Флойд и Джеральдина Хьюз. Спустя двадцать пять лет фингерпринты ДНК удалось составить на основе вещественных доказательств, собранных на месте преступления, но, к сожалению, в Национальной базе данных ДНК совпадений не нашлось. Поэтому ученые-криминалисты стали искать не точное совпадение, а тех, чья ДНК показала бы возможное родство с убийцей. Таким образом удалось найти сотню человек, и полиция получила массу новых улик, в свете которых можно было пересмотреть массив информации, собранной при исходном расследовании. Совместив ультрасовременный криминалистический анализ ДНК и старые, проверенные методы сыщиков, оперативники вышли на единственного подозреваемого – Джо Каппена. Правда, загвоздка заключалась в том, что мистер Каппен умер от рака в 1989 году – и что делать в такой ситуации?
В 2002 году останки Каппена эксгумировали из семейного захоронения в Порт-Талботе и выполнили генетическую дактилоскопию. Действительно, фингерпринты совпали со взятыми на месте трех изнасилований. Возможно, рак стал возмездием, настигшим преступника, которому удалось ускользнуть от правосудия; по крайней мере, семьи девочек наконец-то получили слабое утешение, узнав имя злодея.
Генетическая дактилоскопия помогла разобраться и с останками, более таинственными, чем тело Джо Каппена. Речь идет об ужасной истории расстрела Романовых, российской царской семьи.
В июле 1991 года небольшая группа поисковиков, экспертов-криминалистов и милиционеров прибыла на грязную, пропитанную водой прогалину близ поселка Коптяки. Здесь в июле 1918 года поспешно захоронили одиннадцать тел. Это были останки царя Николая II, царицы Александры, их сына цесаревича Алексея и четырех дочерей – Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии, а также четверых самых верных слуг. Все они были зверски убиты несколькими днями ранее; на расстреле Анастасия так и не выпустила из рук любимую собаку породы кинг-чарльз-спаниель, рухнув под градом пуль. Сначала убийцы сбросили тела в шахту, но, опасаясь раскрытия этого злодеяния, на следующий день извлекли их оттуда и захоронили в яме на той самой лесной прогалине.
Общая могила была обнаружена в 1979 году благодаря поискам Александра Николаевича Авдонина, советского геолога, интерес которого к судьбе царской семьи граничил с одержимостью. Вместе с ним работал режиссер Гелий Трофимович Рябов, заслуживший официальное право снять документальную ленту о русской революции и получивший доступ к соответствующим секретным архивам. Фактически Авдонин и Рябов обнаружили место захоронения благодаря рапорту, составленному главным исполнителем расстрела своему начальству. В захоронении они нашли три черепа и много костей. Поскольку длань Коммунистической партии в те годы была тяжела как никогда, оба поисковика здраво рассудили, что лишь осложнят себе жизнь, если привлекут внимание к расправе большевиков над царской семьей. Они перезахоронили останки.
После потепления политического климата в стране, кульминацией которого стал распад Советского Союза, Авдонин и Рябов наконец получили долгожданную возможность, и на лесной прогалине снова замахали лопатами.
Эксгумированные останки – всего около сотни фрагментов черепов и костей – были доставлены за 1800 километров в московский морг, где началась сложнейшая работа по идентификации скелетов. И сразу же было сделано поразительное открытие. Убийцы зафиксировали, что расстреляли одиннадцать человек – шесть женщин и пятерых мужчин, но в могиле обнаружились кости всего девяти тел – пяти женских и четырех мужских. Стало ясно, что не хватает тел Алексея (на момент смерти ему было четырнадцать) и Анастасии (ей было семнадцать).
Такие результаты идентификации восприняли с некоторым скептицизмом, в особенности потому, что результаты не сходились у российских и американских ученых, вызвавшихся им помочь. В сентябре 1992 года доктор Павел Иванов привез девять костных образцов в лабораторию Питера Джилла, работавшего в Британской криминалистической службе. Джилл и его коллега Дэвид Уэрретт были соавторами той самой первой статьи, которую опубликовал Алек Джеффрис, основавший свою научную дисциплину. С тех пор их Криминалистическая служба стала флагманской британской лабораторией, где занимались генетической дактилоскопией.
Романовы и их генетически подтвержденные останки
Джилл разработал метод генетической дактилоскопии с применением митохондриальной ДНК (мтДНК), которая (как было рассказано в главе о неандертальской мтДНК) особенно удобна в случаях, когда добыть нужное количество ДНК затруднительно: ее гораздо больше, чем хромосомной ДНК, содержащейся в ядре.
Первым делом Джиллу и Иванову предстояло заняться весьма тонкой работой: извлечь из костных образцов и ядерную, и митохондриальную ДНК. Анализ показал, что пять тел принадлежат родственникам, причем три – сестрам. Однако на самом ли деле это кости Романовых? Как минимум в случае императрицы Александры можно было ответить на этот вопрос, сравнив фингерпринт (предположительно) ее мтДНК с фингерпринтом ее внучатого племянника принца Филипа, герцога Эдинбургского. Фингерпринты совпали.
Найти родственников царя было сложнее. Тело великого князя Георгия Романова, его младшего брата, покоилось в роскошном мраморном саркофаге; считалось, что он слишком дорогой, чтобы его вскрывать. Племянник царя отказался помогать, по-прежнему тая обиду на британские власти, отказавшиеся предоставить его семье убежище, когда разразилась революция. Было известно, что в Японии сохранился испачканный кровью носовой платок – им царь воспользовался после покушения в 1892 году, когда на него напал вооруженный мечом убийца. Джилл и Иванов раздобыли небольшую полоску ткани от этого платка, но за прошедшие годы реликвия оказалась безнадежно загрязнена ДНК других людей. Вопрос решился много позже, когда наконец удалось найти двух дальних родственников царя; тогда и подтвердилось, что фингерпринт мтДНК действительно принадлежит Николаю II.
На этом сюрпризы не закончились. Анализ показал, что последовательности мтДНК предполагаемого царя и его ныне живущих родственников схожи, но не идентичны. Так, на позиции 16 169, где у царя был цитозин, у двух родственников оказался тимин. Дальнейшие проверки лишь осложнили дело. В митохондриальной ДНК царя обнаружилась смесь молекул двух типов – и с цитозином, и с тимином на этой позиции. Такое необычное свойство именуется гетероплазмией; речь о том, что у конкретного индивида может быть более одного типа митохондриальной ДНК.
Еще через несколько лет удалось успокоить всех, кроме самых убежденных сторонников теории заговора. Российское правительство наконец договорилось о вскрытии саркофага Георгия Романова, брата царя, и Иванов получил образец его тканей. В митохондриях герцога обнаружилась точно такая же гетероплазмия, как и в костях, эксгумированных из общей могилы. Несомненно, эти кости принадлежали царю. В 1998 году, спустя 80 лет после казни Романовых, останки царя Николая II, восьми его родственников и слуг наконец упокоились в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга.
Но как быть с легендой об Анастасии, чей скелет так и не нашли в лесной могиле? С момента казни всегда хватало самозванцев, выдававших себя за уцелевших Романовых, и самой настойчивой из них была Анна Андерсон, всю жизнь утверждавшая, что она и есть потерянная великая княжна. Впервые она заявила об этом в 1920 году и сразу стала героиней множества книг, а также фильма «Анастасия». В этой ленте ее играет Ингрид Бергман, и по сюжету выясняется, что она – действительно великая княжна. После смерти Андерсон в 1984 году ее личность все еще была предметом споров, но не было никакой возможности прекратить обмен аргументами и контраргументами между ее сторонниками и критиками.
Анна Манахан (в девичестве Андерсон) была кремирована, поэтому извлечь ткани из ее останков оказалось невозможно. Но был обнаружен альтернативный источник ее ДНК: в августе 1970 года ей сделали экстренную операцию на брюшной полости в больнице Марты Джефферсон в Шарлоттсвилле, штат Виргиния. Ткани, удаленные при операции, были отправлены в патологоанатомическую лабораторию, где из них готовилипрепараты для дальнейшего изучения под микроскопом и где они благополучно сохранились даже спустя 24 года. После ряда судебных разбирательств (запутанных прямо в духе всей этой истории царской семьи) по поводу разрешения на доступ к этому образцу в июне 1994 года Питер Джилл отправился в Шарлоттсвилл и вернулся с крошечным сохранившимся фрагментом тела Анны Манахан.
Самозванка Анна Андерсон в 1955 году и Ингрид Бергман в главной роли в фильме «Анастасия», снятом на основе истории, рассказанной Андерсон
Результат был очевидным: Анна Андерсон никогда не состояла в родстве ни с царем Николаем II, ни с императрицей Александрой. Все последние сомнения были окончательно развеяны в 2007 году, когда археологи-любители обнаружили фрагменты зубов и костей неподалеку от захоронения царской семьи. Анализ ДНК этих останков неопровержимо показал, что они принадлежат двум оставшимся детям Романовых: Алексею и его сестре.
Возможно, дом Виндзоров мог бы сыграть своеобразное камео в идентификации своих российских кузенов, но недавно генетическая дактилоскопия позволила разрешить еще более давнюю историческую загадку, связанную с древней британской королевской семьей. Примечательно, что в центре этой истории – исследование останков, найденных в Лейчестере, в шаговой доступности от лаборатории сэра Алека Джеффриса.
22 августа 1485 года армии тридцатидвухлетнего короля Ричарда III и Генри Тюдора схлестнулись в Лейчестершире в битве при Босуорте. Король Ричард III Плантагенет был убит – это был последний английский король, погибший в бою, и его тело привезли в Лейчестер, где передали группе монахов-францисканцев в церковь Грейфрайрз. После того как Генрих VIII в 1538 году упразднил монастыри, все сведения о месте захоронения Ричарда III были утрачены.
Так все и оставалось в течение почти пятисот лет, пока группа генетиков, археологов, историков и других ученых из Лейчестерского университета и Общества Ричарда III не возобновила поиски. В августе 2012 года начались раскопки в районе Грейфрайрз города Лейчестер – там надеялись обнаружить бывшее аббатство. Шансы идентифицировать останки последнего короля из династии Плантагенетов казались призрачными. Однако после двух недель раскопок Джо Эпплби нашел череп с отчетливыми следами травм, полученными в бою. Там же нашелся скелет, между двумя позвонками которого застрял кусок проржавевшего железа, а позвоночник был характерно искривлен (известно, что у Ричарда III был сколиоз). Археологи так вспоминали тот исторический вечер: «Наконец на заходе солнца мы погрузили все находки в фургон, и останки короля Ричарда III покинули церковь Серых Братьев, где покоились последние 527 лет».
Несмотря на разнообразные косвенные доказательства – место находки, сколиоз, боевые рубцы, радиоуглеродная датировка, – окончательно идентифицировать останки можно было, лишь проанализировав ДНК. Работу возглавил генетик Тьюри Кинг, сделавший ставку на более многочисленную митохондриальную ДНК и на ДНК из Y-хромосомы. Сравнение образцов мтДНК из останков с мтДНК двух живущих ныне (примерно через двадцать поколений) родственников Ричарда III, потомков его старшей сестры Анны Йоркской, показали превосходное полногеномное совпадение в одном случае и разницу всего в одно основание в другом. По мнению Кинга и коллег, общие доказательства получились «ошеломительными». Но, разгадав одну историческую тайну, лейчестерская команда совершенно случайно наткнулась на другую. Анализ Y-хромосомы ныне живущих родственников короля по мужской линии не совпал с королевским фингерпринтом, и это означало ложное отцовство где-то на протяжении двадцати поколений, что, впрочем, никого не удивило.
26 марта 2015 года останки короля Ричарда были перезахоронены со всеми подобающими почестями в Лейчестерском соборе, от скопления народа яблоку было негде упасть. В ходе этой поистине голливудской истории Бенедикт Камбербэтч, дальний родственник Ричарда III, прочитал стихи под названием «Позволь мне вырезать мое имя». Среди собравшихся была и прослезившаяся Венди Далдиг, внучатая племянница короля в семнадцатом поколении, благодаря которой и удалось проверить митохондриальную ДНК и получить столь грандиозное соответствие.
Останки неупокоенного короля Ричарда III были эксгумированы на лейчестерской парковке. Анализ ДНК завершил идентификацию последнего короля из династии Плантагенетов
Возможно, судьба русских и британских монархов напоминает сказки, далекие от обыденной жизни, но генетическая дактилоскопия обычно применяется в суровой реальности и удручающе близка каждому из нас. Одна из самых жутких задач, решаемых при помощи таких исследований, – идентификация тел после трагедий с массовой гибелью людей, например при крушении самолета. По разным причинам, и в частности для выдачи свидетельства о смерти, такие процедуры предписываются законом. При этом никогда нельзя недооценивать отчаянной эмоциональной потребности семьи погибших похоронить своих близких по-человечески. Для большинства из нас уважение к погибшим связано с необходимостью получить их останки, пусть и фрагментированные; а для решения такой задачи требуется идентифицировать личность.
В 1972 году в битве при Анлоке во Вьетнаме был сбит американский военный самолет; считалось, что его пилотировал Майкл Блэсси. Останки были вывезены с места крушения, но некачественная судебно-медицинская экспертиза, проведенная в 1978 году (анализировали группу крови и кости), показала, что это не Блэсси. Неопознанные кости были помечены как «X-26, дело 1853» и на торжественной церемонии в присутствии президента Рейгана захоронены в могиле Неизвестного Солдата на Национальном Арлингтонском кладбище. В 1994 году в новостях канала Си-Би-Эс выступил Тед Сэмпли из «Вестника ветеранов Вьетнама», заявивший, что X-26 – это Блэсси. Когда в результате расследования, проведенного Си-Би-Эс, обнаружились доказательства, подтверждающие слова Сэмпли, семья Блэсси подала петицию в Министерство обороны с просьбой о проверке. Проведенная генетическая дактилоскопия показала, что фингерпринт неизвестных костей X-26 совпадает с фингерпринтами матери и сестры Блэсси. Через двадцать лет после смерти летчика похоронили в Сент-Луисе. Мать, стоявшая у его надгробия, смогла сказать: «Мой сын дома. Мой сын наконец-то дома».
С тех пор Министерство обороны успело организовать «Хранилище образцов биологического материала для идентификации останков». У всех новобранцев берут анализ крови, из которой извлекаются образцы ДНК – это касается как солдат срочной службы, так и резервистов. По состоянию на март 2001 года в хранилище содержалось более трех миллионов образцов.
В сентябре 2001 года я как раз направлялся на работу, когда услышал, что самолет протаранил одну из башен Всемирного торгового центра. Как и многие другие, я поначалу предположил, что это авиакатастрофа – все прочее казалось невообразимым. Но почти сразу, когда другой самолет врезался во вторую башню, стало понятно, что это преступление самого чудовищного рода, направленное против тысяч ни в чем не повинных людей. Вероятно, никому, кто смотрел в тот день телевизор, не забыть людей, свешивающихся из окон высоко в башнях либо падающих и разбивающихся насмерть. Эта трагедия не обошла и наш кампус в Колд-Спринг-Харборе, живший своей размеренной жизнью в сорока милях от Манхэттена: двое наших сотрудников в тот день лишились сыновей.
В окончательном списке жертв значится 2753 человека – это удивительно мало, учитывая, что в момент теракта в башнях находилось примерно 50 тысяч человек. Тем не менее при такой колоссальной трагедии и разрушениях не стоит ожидать, что найдутся неповрежденные тела, а тем более – выжившие. Так поиск уцелевших со всей трагической неизбежностью превратился в поиск останков; миллионы тонн искореженной стали, бетона, превратившегося в пыль, и бесчисленные осколки стекла просеивались в поисках любого человеческого фрагмента, который мог бы там обнаружиться. Было найдено около 20 тысяч фрагментов; их поместили в трейлеры-рефрижераторы, выстроившиеся рядом со зданием судмедэкспертизы. В ходе этой титанической криминалистической работы многих погибших удалось идентифицировать по слепкам с зубов и по обычным отпечаткам пальцев. Однако, после того как удалось разобраться со сравнительно простыми случаями, вся оставшаяся сложная идентификация выполнялась при помощи анализов ДНК. Генетической дактилоскопией после трагедии занялись Myriad Genetics из Солт-Лейк-Сити и Celera Genomics – обе компании обладали большим опытом крупномасштабных анализов ДНК. Также использовалась база данных, разработанная софтверной фирмой Gene Codes из Мичигана. Тем не менее даже с применением новейших технологий процесс опознания получился долгим и мучительным.
В марте 2015 года семье Мэтью Ярнелла, банковского клерка, работавшего на девяносто седьмом этаже Южной башни, сообщили, что его останки наконец-то удалось идентифицировать. Однако останки более 1100 жертв до сих пор не опознаны.
Человеку свойственно интересоваться собственными предками: кто они и откуда пришли. США – это нация, сформировавшаяся из многих поколений иммигрантов, поэтому у американцев такая информационная тяга особенно сильна. В последние годы генеалогический ажиотаж подогревается в интернете, который также позволяет условно оценивать популярность того или иного феномена. Так, Google выдает по поисковому запросу «генеалогия» более миллиона соответствий. ДНК позволяет сравнивать генетические фингерпринты индивидов и тем самым позволяет проводить прицельные генеалогические расследования; так, один из подобных проектов позволил Джиллу и Иванову уточнить, была ли Анна Андерсон родственницей Романовых (нет, не была). Но генеалогию можно выяснять и в более широком контексте, находить связи, сравнивая ДНК-фингерпринт индивида и целых популяций.
Брайан Сайкс из Оксфорда погрузился в собственную историю, проанализировав свою ДНК. Зная, что и фамилия, и Y-хромосома передаются по мужской линии, он предположил, что у всех мужчин-однофамильцев также должна быть одна и та же Y-хромосома – та, что принадлежала самому первому мужчине, носившему эту фамилию. Разумеется, такая связь между Y-хромосомой и фамилией разрывается, если имя дается произвольно, если мужчина по какой-либо причине меняет фамилию, а также (что бывает со многими мальчиками) если мальчик берет фамилию не биологического отца, а другого человека. Например, если мать тайно забеременела от молочника, то ее сын, с большой долей вероятности, будет носить ту же фамилию, что и ее муж.
Профессор Сайкс связался с 269 своими однофамильцами и смог добыть сорок восемь образцов для анализа. Оказалось, что 50 % их Y-хромосом действительно идентичны его «сайксовской» хромосоме, в остальных нашлись признаки адюльтера со стороны одной или более миссис Сайкс. Поскольку происхождение этой фамилии задокументировано и ее историю можно проследить как минимум на семь веков, есть возможность вычислить «коэффициент неверности» на каждое поколение. В среднем получается совершенно благопристойный 1 % на поколение – это означает, что 99 % сайксовских жен в каждом поколении успешно противостояли соблазну прелюбодеяния.
Когда Сайкс основал собственную компанию Oxford Ancestors, оказывающую услуги по генетической дактилоскопии, среди его клиентов оказалось Генеалогическое общество Джона Клофа, члены которого прослеживают свою генеалогию вплоть до британца с такой фамилией, иммигрировавшего в Массачусетс в 1635 году. Общество даже выяснило, что его предок по имени Ричард (из валлийской линии) был произведен в рыцари за свои подвиги в Святой Земле, совершенные во время крестового похода. Однако им не хватало исторических доказательств, которые позволили бы связать их семьи с однофамильцами по ту сторону Атлантики. Компания Сайкса проанализировала Y-хромосому массачусетских Клофов, а также генеалогию от прямого предка по мужской линии сэра Ричарда. Две линии действительно оказались идентичны – факт в пользу массачусетской ветви. Тем не менее не у всех американских Клофов нашелся повод для радости. Выяснилось, что члены общества из Алабамы и Северной Каролины не родственники не только сэру Ричарду, но и массачусетским Клофам.
Сегодня сайты современных компаний, занимающихся персонализированной генетической генеалогией, таких как 23andMe и Ancestry.com, изобилуют примечательными историями о том, как люди находят своих давно потерянных родственников: братьев и сестер, родителей, кузенов и детей. Ancestry.com предлагает услугу, позволяющую восстановить родословную клиента вплоть до 1700-х годов просто по образцу ДНК.
В типичном американском дневном ток-шоу с такими ведущими, как Мори Пович или Джерри Спрингер, часто выступают нервозного вида молодые женщины и мужчины. Ведущий открывает конверт, многозначительно смотрит на пару, а потом зачитывает карточку. Женщина закрывает лицо руками и начинает истерически рыдать, а мужчина просто подпрыгивает от восторга и триумфально вскидывает кулаки. Либо женщина начинает прыгать, победоносно указывая на мужчину, а тот сидит, ссутулившись, в своем кресле. В обоих случаях вашему вниманию предлагается еще более экзотический вариант применения генетической дактилоскопии – исключительно развлекательное.
Да, возможно, все дневные шоу постановочные, но анализ отцовства – серьезное дело с давними традициями. Со времен зарождения человечества жизнь каждого, его социальное, психологическое и юридическое бытие во многом зависели от того, кто его отец. Поэтому, естественно, под анализ отцовства стали подводить научную основу с тех самых пор, как начали развиваться генетические методы идентификации личности. До появления молекулярной генетики наиболее авторитетным маркером отцовства с научной точки зрения была кровь. Принципы наследования были хорошо изучены и вполне понятны, но с учетом того, что групп крови всего раз, два и обчелся, разрешающая способность такого метода была невелика. На практике анализ крови более или менее успешно выявлял случаи ложного обвинения в отцовстве, но не позволял узнать, кто же настоящий отец. Если наши с вами группы крови несовместимы, то я точно не ваш отец, а если совместимы – то это еще не доказывает, что я ваш отец; то же касается всех остальных мужчин, у которых, как и у меня, первая группа крови. При использовании других маркеров наряду с известной классификацией по группам крови (ABO) разрешающая способность подобного метода повышается, но по статистическим меркам он все равно не может тягаться со STR-типированием; генетическая дактилоскопия по методу STR достаточно легко позволяет дать положительный анализ отцовства.
Технология генотипирования развивается так быстро, что компании, в которых можно заказать анализ отцовства по почте, буквально процветают. На улицах некоторых городов встречаются гигантские билборды с рекламой местной службы таких анализов с совершенно беззастенчивым слоганом: «А папа кто?» Вы платите, и такая компания присылает вам набор для анализа ДНК, в котором есть тампон для взятия клеточного образца изо рта. По почте отправляете клеточный материал в лабораторию, и там из него извлекают ДНК. Фингерпринт ребенка сравнивается с материнским; любые STR-повторы, имеющиеся у ребенка и отсутствующие у матери, определенно получены от отца, кем бы он ни был. Если в фингерпринте предполагаемого отца ни одного из этих повторов нет, то он не отец. Если присутствуют все, то число повторов позволяет количественно выразить вероятность совпадения по так называемому индексу отцовства (PI). Таким образом оценивается, с какой вероятностью в этих STR-повторах могут быть и те, что получены не от отца, причем показатель варьируется в зависимости от того, насколько данный STR распространен в популяции. PI всех коротких тандемных повторов перемножаются и дают общий индекс отцовства.
Разумеется, большинство анализов отцовства выполняется в условиях максимальной конфиденциальности (если, конечно, вы не участник ток-шоу), но один из недавних анализов попал во все заголовки, учитывая, какой огромный исторический интерес представляет личность предполагаемого отца. Давно существовали подозрения, что Томас Джефферсон, третий президент Соединенных Штатов и основной автор Декларации независимости, был не только одним из отцов-основателей; еще он якобы имел одного или более детей от своей рабыни Салли Хемингс. Впервые такое обвинение было выдвинуто в 1802 году, спустя всего двенадцать лет после рождения ее первого сына Тома, который впоследствии взял фамилию одного из своих господ – Вудсона. Кроме того, сильным сходством с Джефферсоном отличался последний сын Хемингс, Эстон. Решить этот вопрос удалось при помощи анализа ДНК.
А папа кто? Генетический тест на установление отцовства
У Джефферсона не было законных наследников по мужской линии, поэтому выявить маркеры его Y-хромосомы невозможно. Однако исследователи взяли образцы ДНК от мужчин, происходящих от Филда Джефферсона, приходившегося Томасу Джефферсону дядей по отцу (а значит, Y-хромосомы у них с президентом были идентичны), и сравнили их с образцами ДНК мужчин – потомков Тома и Эстона. Анализ показал четкий фингерпринт Джефферсона в Y-хромосоме, но его фингерпринт не нашли у потомков Тома Вудсона. На первый раз репутация Джефферсона устояла. Однако у потомков Эстона Хемингса сигнатура Y-хромосомы была однозначно джефферсоновской. Правда, анализ ДНК не может с бесспорной достоверностью показать, каков источник этой хромосомы. Неизвестно, на самом ли деле отцом Эстона был Томас Джефферсон либо какие-то другие мужчины из рода Джефферсонов, которые также могли иметь связь с Салли Хемингс. На самом деле определенные подозрения пали на Ишема Джефферсона, племянника президента.
Даже если нация веками тебя почитает, тебе все равно не укрыться от суровой реальности, которую открывает анализ ДНК. Не помогут ни знатность, ни любые деньги. Когда бразильская модель Лусиана Морад заявила, что отцом ее сына является Мик Джаггер, вокалист Rolling Stones этого не признал и потребовал сделать анализ ДНК. Возможно, Джаггер блефовал, надеясь, что угроза криминалистического завершения дела ослабит решимость сеньориты Морад и она отзовет претензию. Но она этого не сделала. Анализы оказались положительными, и Джаггера юридически обязали участвовать в воспитании сына. Борис Беккер также сдавал анализ на отцовство по поводу девочки, родившейся у русской модели Анжелы Ермаковой. Таблоиды отлично заработали на истории о том, как звездный теннисист посчитал, что его оклеветала русская мафия. Детали схемы, по которой якобы был осуществлен этот заговор, лучше оставить на страницах таблоидов. Достаточно сказать, что анализ ДНК оказался положительным, Беккер признал отцовство и обязался поддерживать свою биологическую дочь.
В 2007 году актер Эдди Мёрфи признал, что является биологическим отцом Энджел Браун, дочери Мелани Браун, более известной как Мел Би, одной из солисток группы Spice Girls. В то же время именно анализ ДНК позволил освободить от фиктивных обвинений в отцовстве таких знаменитостей, как Киану Ривз и Тайгер Вудс.
Генетическая дактилоскопия применялась для определения биологических родственников ребенка и в более драматичных историях, чем те, что приключились с господами Джаггером и Беккером. В период с 1975 по 1983 год в Аргентине негласно устранили 15 тысяч человек, выражавших несогласие с политикой правящей военной хунты. Многих детей этих исчезнувших отправили в детские дома, либо их нелегально «усыновили» офицеры. Матери, у которых режим отнял детей, впоследствии занялись поисками детей их детей – чтобы вернуть себе хотя бы внуков. «Лас Абуэлас» (бабушки) привлекли внимание к своим поискам, каждый четверг устраивая шествие на центральной площади Буэнос-Айреса. Поиски продолжаются и сегодня. После того как ребенок найден, генетическая дактилоскопия позволяет определить, кто его родственники. С 1984 года Мэри-Клэр Кинг – с которой мы уже познакомились, когда обсуждали другой набор родственных связей, между людьми и шимпанзе, – обеспечила «Лас Абуэлас» генетическими анализами, необходимыми для воссоединения семей, разорванных за восемь кошмарных лет беззакония.
Со времени своего зарождения в криминалистике генетическая дактилоскопия прошла долгий путь. Сегодня это направление – один из столпов поп-культуры, потребительский товар для тех, кому любопытна генеалогия, ловушка в непрерывной игре в «кошки-мышки», в которую мы играем с богатыми и знаменитыми и теми обывателями, которые желают хоть раз засветиться на телевидении. Однако ее наиболее серьезные прикладные задачи по-прежнему связаны с решением юридических вопросов, касающихся жизни и смерти. США – единственное государство западного мира, где по-прежнему применяется смертная казнь. В период с 1976 года, когда Верховный суд восстановил высшую меру наказания после десятилетнего перерыва, по 2015 год привели в исполнение более 1400 смертных приговоров. В апреле 2015 года в США было более 3000 заключенных-смертников. Именно в таком контексте следует оценивать работу проекта «Невиновность» и его основателей Барри Шека и Питера Нойфельда, одних из первых и наиболее убежденных критиков генетической дактилоскопии – как минимум в том виде, в каком она практиковалась поначалу. С самого начала Шек, Нойфельд и другие адвокаты осознали, что криминалистическая технология, против которой они выступают, на самом деле – мощный инструмент достижения справедливости, фактически более пригодный для оправдания невиновных, чем для обвинения преступников. Чтобы доказать невиновность, достаточно найти единственное несоответствие между фингерпринтом ДНК подзащитного и образцом, взятым на месте преступления. Для доказательства виновности требуется статистически убедительная демонстрация, что такой фингерпринт практически может быть только у обвиняемого, а вероятность остальных вариантов пренебрежимо мала.
По состоянию на март 2017 года работа адвокатов и студентов, занятых в проектах «Невиновность» (сегодня существует целая сеть таких проектов, функционирующих в юридических вузах США), позволила оправдать 349 незаслуженно обвиненных граждан.
В штате Иллинойс было вынесено шесть ошибочных смертных приговоров, из-за чего тогдашний губернатор штата Джордж Райан пошел на примечательный и – учитывая народную поддержку таких юридических паллиативов, как высшая мера наказания, – рискованный непопулярный шаг, введя в штате бессрочный мораторий на смертную казнь. Кроме того, Райан назначил специальную комиссию, которая должна была проверить, как ведутся дела, связанные со смертной казнью. В апреле 2002 года эта комиссия опубликовала отчет, где среди самых настоятельных рекомендаций предлагалось обеспечить ДНК-тестирование всех подзащитных и приговоренных, с которыми работает уголовное правосудие штата.
Все вышесказанное совершенно не означает, что ДНК-тестирование приводит к снятию обвинений со всех, кто настаивает на своей невиновности. Джеймс Хэнрэтти был осужден за одно из самых известных убийств, совершенных в Великобритании в XX веке. Он пристал к молодой паре, застрелил мужчину, а женщину изнасиловал, после чего выстрелил в нее пять раз и бросил умирать. Несмотря на то что Хэнрэтти настаивал на собственном алиби (в момент убийства он якобы был за много миль от места преступления), его признали виновным и приговорили к повешению. В 1962 году он стал одним из последних преступников, казненных в Великобритании.
Перед смертью Хэнрэтти кричал о своей невиновности, и даже после казни семья развернула кампанию по его реабилитации. Эта деятельность вызвала настоящую шумиху: семье удалось убедить власти извлечь ДНК из пятен семенной жидкости на белье изнасилованной женщины и из носового платка, при помощи которого насильник скрывал лицо; затем оба образца сравнили с ДНК-фингерпринтами матери и брата Хэнрэтти. Однако анализ показал, что ДНК с места преступления действительно принадлежит члену семьи Хэнрэтти. Тем не менее родственники и на этом не остановились, добившись в 2001 году эксгумации тела своего непутевого сына, чтобы взять ДНК на анализ и из этих останков. Такой непосредственный анализ однозначно показал, что ДНК на женском белье и на носовом платке действительно принадлежит Хэнрэтти. Наконец, хватаясь за соломинку, семья, памятуя о недавнем оправдательном приговоре Симпсону, заявила, что с образцами ДНК обращались неаккуратно и загрязнили их. Но господин главный судья сразу отмел эту претензию: «Анализ ДНК совершенно недвусмысленно показывает, что убийцей был Джеймс Хэнрэтти».
Обычно самые категорические возражения против пересмотра дела поступают от окружного прокурора, который, естественно, не хочет отмены выбитого с таким трудом приговора по результатам послесудебной проверки. Но иногда подобная упертость может быть контрпродуктивной. Обвинители уже давно уловили, что если генетические доказательства позволяют адвокатам вырвать победу, то с тем же успехом ДНК может заставить оппонента замолчать. Здесь очень уместен пример Бенджамина Лагера. В 1984 году он был приговорен к пожизненному заключению за изнасилование, совершенное в Леоминстере, штат Массачусетс, однако не переставал настаивать на своей невиновности. Как и Хэнрэтти, он собрал вокруг себя целую свиту богатых и знаменитых сочувствующих, которые в 2001 году организовали и оплатили анализ образцов его ДНК. Должно быть, результат их всех удивил: Лагер оказался насильником. Его мотивацию можно понять: если человек мотает пожизненный срок за решеткой, то, делая такие заявления, он ничего не теряет. Однако вот гримаса судьбы: еще через два года окружной прокурор добился фингерпринтинга ДНК. Как было детально изложено в редакционной колонке газеты St. Petersburg Times: «Теперь, по прошествии времени, ясно, что прокурор мог бы потратить меньше времени на споры и заявить: “Ну я же говорил!” – если бы гораздо раньше согласился сделать подсудимому анализ ДНК».
Борцы за гражданские права всегда будут протестовать против широкого применения генетической дактилоскопии в обществе. Однако сложно отрицать социальную важность этой технологии для тех, кто по той или иной причине попадает в машину уголовного правосудия: к сожалению, шансы вернуться туда после первой ходки крайне велики. Криминологические данные свидетельствуют о том, что осужденные за мелкие нарушения с большей вероятностью пойдут и на более серьезные преступления. Так, 28 % убийств и 12 % случаев сексуального насилия во Флориде связаны с лицами, ранее судимыми за кражу со взломом. Такой рецидивизм заметен и среди «белых воротничков»: из двадцати двух человек, осужденных в штате Виргиния за подделку денег, десятеро были замешаны в убийствах или изнасилованиях (это как раз удалось выяснить при помощи генетической дактилоскопии).
Изначально безнадежный одинокий крестовый поход отца: длительная кампания по обелению Джеймса Хэнрэтти «пошла прахом», когда его преступление доказали при помощи анализа ДНК
Ведутся работы по расширению баз данных с генетическими фингерпринтами. Первая подобная национальная база данных ДНК была создана в Великобритании в 1995 году. По состоянию на июль 2014 года в ней содержалось более 4,9 миллиона профилей, и, таким образом, она охватывала примерно 8 % населения страны. В Англии и Уэльсе полициявправе хранить образцы ДНК как от оправданных граждан, так и от тех, кого арестовали, но так и не предъявили обвинения. (В Шотландии образцы ДНК должны уничтожаться, если субъект оправдан либо ему не предъявлено обвинение.) В девятнадцати штатах США в настоящее время образцы ДНК берутся у всех преступников, а не только у тех, кто замешан в тяжких насильственных преступлениях.
Я считаю, что каждый должен сдать образец своей ДНК. Я не хочу сказать, что не разделяю опасений насчет неприкосновенности частной жизни либо относительно злоупотреблений такой генетической информацией. Как я уже рассказывал, занимая должность первого директора проекта «Геном человека», я выделил существенную часть нашего бюджета на исследование этических вопросов в контексте клинически применимой генетической информации. Однако уголовное правосудие – это совсем другая история. Я считаю, что здесь потенциал однозначной общественной пользы значительно перевешивает риск злоупотреблений. Поскольку все мы должны чем-то пожертвовать за благо жить в свободном обществе – благодаря откровениям Эдварда Сноудена мы смогли лучше понять, сколь многим приходится жертвовать, именно такая частичная потеря анонимности не кажется запредельной ценой, учитывая, что в законодательстве прописан строгий и продуманный контроль за доступом к таким базам данных. Честно говоря, призрачная возможность того, что когда-нибудь «Большой Брат» злоупотребит моим генетическим фингерпринтом с какой-то гнусной целью, волнует меня гораздо меньше, чем перспектива, что завтра на свободу может выйти опасный преступник (возможно, лишь для того, чтобы и дальше злодействовать), либо чем исход, при котором невиновный может угодить в тюрьму из-за обычного анализа ДНК. Обширная база образцов ДНК также позволила бы обойтись без избыточного этнического профилирования, существующего во многих юрисдикциях.
Однако в целом протесты против сбора образцов ДНК не прекращаются, и иногда они доносятся из самых отдаленных регионов. Повсюду – от Нью-Йорка до австралийского штата Тасмания – юристы предлагают провести генетическую дактилоскопию всех сотрудников полиции. Логика проста: отслеживаем ДНК полицейских, и, таким образом, она гарантированно не учитывается при расследовании любого преступления, которым они могут заниматься. По иронии судьбы, такие меры были забракованы правоохранительными органами в обеих юрисдикциях. Те самые структуры, чья работа могла бы значительно упроститься при широкой доступности генетической дактилоскопии, не желают с ней связываться в делах, где может быть замешана ДНК их сотрудников. Подозреваю существование здесь каких-то иррациональных факторов. Как и проблема генетически модифицированных продуктов, ДНК в обыденном сознании ассоциируется с какой-то мистикой: в ней есть что-то страшное и таинственное. А из-за недостаточного понимания генетических сложностей человек оказывается под влиянием наихудших опасений и теорий заговора. Надеюсь, что, как только люди станут лучше понимать эти проблемы, исчезнет нерешительность, после чего эта новая, мощная и полезная технология начнет использоваться по максимуму.
В предисловии к своей книге Actual Innocence («Фактическая невиновность») Барри Шек и Питер Нойфельд пишут: «Анализ ДНК сыграл в правосудии такую же роль, как и телескопы в астрономии. Это не урок биохимии, не демонстрация чудес увеличительной оптики, а возможность увидеть вещи такими, каковы они на самом деле». Разве с этим поспоришь?
Нэнси Векслер (Nancy Wexler) держит на руках ребенка, у которого в раннем возрасте началась болезнь Хантингтона. На озере Маракайбо, Венесуэла
Назад: Глава 10 Путь из Африки: ДНК и человеческое прошлое
Дальше: Глава 12 Гены и болезни: поиски и лечение
