Глава 8
Двигаться девушке приходилось крайне тихо. Ведь тот, кого она преследовала, издавал еще меньше шума. Как такое могло быть? Впору было подумать, что охотится Ксюша не за живым человеком, а за привидением. Лишь они способны так неслышно перемещаться. Но, с другой стороны, ведь привидениям не под силу нажать на дверную ручку? Хотя полтергейсты, те и посуду кидают, и дверцами шкафов хлопают. Но, опять же, нескладно получается, полтергейсты ведь шумные, тихо перемещаться они не умеют.
Ксюша не так уж хорошо разбиралась в классификации потусторонних сил. Но в этом тихо перемещающемся по музею ночью существе ей, определенно, чудилось что-то зловещее.
«Не трусь! – уговаривала она саму себя. – Все в порядке».
Но все ее существо вопило о том, что все далеко не в порядке. С каждым шагом Ксюшу все сильнее охватывал страх. Ей снова стало трудно дышать. Все указывало на то, что испугавшее девушку существо вновь находится где-то поблизости. Чувствуя, что попросту вот-вот задохнется, Ксюша остановилась, чтобы дать себе передышку, унять сердцебиение и глотнуть немного воздуха.
Пока она стояла, она услышала шум, доносящийся из кабинета Ивана Петровича.
«Вот где он!»
Но прежде чем Ксюша успела приблизиться к кабинету, ее вновь охватил страх. Очень сильный страх. Все, что она пережила прежде, не шло ни в какое сравнение с этим. Между тем шорох в кабинете Ивана Петровича усилился, стал громче и ближе. Похоже, ночной посетитель уже нашел, что ему было нужно, и теперь двигался к выходу из кабинета. И единственное, что сумела сообразить Ксюша, – это то, что ей надо спрятаться.
Девушка не стала терять времени даром и юркнула за тяжелую портьеру, висящую у окна. Ткань была пропитана пылью до такой степени, что у Ксюши немедленно зачесалось в носу. Но чихать она не посмела. И лишь ждала, когда шорох вновь станет удаляться. Затем Ксюша выглянула. Нельзя своим страхам позволить взять верх над разумом. Она должна увидеть, кто там шастает по музею в ночи.
Но и на этот раз девушке опять не повезло. Она увидела лишь что-то серое, мелькнувшее за поворотом. Как хорошо знала Ксюша, там была лестница, которая вела в подвальные помещения музея.
«Что он там забыл?»
И Ксюша заставила себя двинуться следом. Ей очень этого не хотелось, но она пересилила себя. И шаг за шагом начала приближаться к лестнице. Потом спустилась вниз. И очень осторожно, тщательно выбирая половицу, на которую можно ступить и которая бы не заскрипела, пошла дальше. Внезапно ей снова стало жутко. Очень знакомо перехватило дыхание и похолодели руки и ноги. Верный признак, что ночной гость был совсем близко.
И тут Ксюша его увидела.
– Что это? – прошептали ее губы, двигаясь словно сами по себе. – Что это такое?
Девушка не понимала, ЧТО она видит перед собой. Это было нечто или некто очень маленького роста. Существо едва доходило Ксюше до пояса. Походка у него была неровная, создавалось впечатление, что существо двигается рывками. И в довершение всего оно сплошь было покрыто густым серым ворсом! Невозможно было разглядеть у него ни рук, ни ног. Даже голова была оформлена слабо, какой-то бугор, приделанный сверху. Двигалось существо, несмотря на дерганость своей походки, проворно. Оно что-то искало в кладовке Зинаиды Никитичны. В той самой, где сегодня погиб Георгий.
Но что этому существу там понадобилось? Наверное, девушка бы сумела это подглядеть, но тут Ксюша сделала роковой шаг. И одна предательница-половица не оценила всей прежней осторожности Ксюши и все-таки заскрипела.
Услышав скрип, девушка в ужасе замерла. Она видела, что то существо тоже услышало скрип. Оно начало медленно поворачиваться к окаменевшей от страха девушке. Голова существа была скрыта ворсом. Но глаза… Они светились! И какие же страшные оказались у этого создания глаза! Красные, сверкающие во тьме. У живого существа таких глаз просто быть не может!
Наверное, если бы Ксения могла двигаться, то она опрометью кинулась бы прочь. Но, к счастью или несчастью, на нее вновь напал ступор. И еще ей на руку сыграло то, что в данную минуту девушка находилась в густой тени, которую бросал на нее огромный шкаф со стеклянными дверцами, стоящий тут с незапамятных времен. Высотой он был до самого потолка. И в его недрах, казалось, могли бы храниться все ценности музея. Ксюша стояла за ним, а тень, которую отбрасывал этот исполин, надежно ее укрывала. Поэтому странное, покрытое серым ворсом существо не могло увидеть девушку.
Но Ксюша об этом не знала. И она пережила самые страшные в своей жизни минуты, когда это существо пялилось в ее сторону. Ксюша испытывала такой ужас, что у нее даже волосы по всему телу встали дыбом. Ни дышать, ни двигаться девушка не могла. Она превратилась в ледяное изваяние, охваченное каким-то смертельным ужасом. Девушке казалось, что все, если эта пытка продлится еще хоть полминуты, она умрет!
Но обошлось. Внезапно Ксюше стало легче дышать. И она обнаружила, что существо скользнуло в комнату, где погиб Георгий. Как только оно скрылось с глаз, Ксюша повернулась и побежала прочь. За все золото мира, за все его клады и сокровища она бы не согласилась пробыть рядом с этим существом хотя бы еще мгновение. Прочь! Прочь! Вот что настукивало ей бешено колотящееся сердце.
И с каждым шагом Ксюша чувствовала себя все лучше. И дыхание выровнялось, и руки-ноги согрелись. А уж когда она вбежала к себе в кабинет и закрыла за собой дверь, нахлынувшее на нее облегчение было настолько велико, что Ксюша разрыдалась.
– Господи, Господи, спасибо Тебе! – горячо повторяла она. – Не знаю, что это было, но спасибо, что Ты меня от него спас!
Потом она выхлебала, булькая и обливаясь, целый чайник воды и повалилась в свое любимое кресло. Все! Больше она отсюда ни ногой! Хватит с нее приключений на сегодня! Только тут, в своем рабочем кабинете, Ксюша чувствовала себя в безопасности. Спасибо еще, что ночи белые и в кабинете светло! А иначе в темноте, не имея возможности включить искусственное освещение, но зато имея где-то по соседству то странное существо, Ксюша бы просто сошла с ума от страха.
Внезапно она услышала голоса охранников, которые возвращались из самоволки. Ксюша едва не расплакалась от радости.
– Явились наконец, голубчики!
Но несмотря на то что девушка была сердита на охранников за их разгильдяйство, просто знать, что в музее теперь есть еще нормальные живые люди, все равно было для Ксюши огромным облегчением. Мелькнула мысль спуститься к ним, сообщить о том, что в подвале кто-то ходит. Но Ксюша подумала хорошенько и не стала этого делать. Ей показалось, что голоса охранников были что-то уж слишком подозрительно веселыми. Похоже, Андрюха с Серегой решили отметить последний день свободы по полной программе и надрались в зюзю. А объясняться с пьяными у Ксюши сил не было совершенно.
Нервное напряжение, пережитое ею, сожрало все ее физические ресурсы. И, пока они не восстановятся, единственное, что Ксюша еще могла, это просто думать.
Чем она и занялась немедленно. Сильней всего ее занимал вопрос, кем было то существо, которое она видела в подвале. «Вряд ли это был Нарышкин. Рост совсем не его. И двигаться так нормальный человек не будет».
Вспомнив, какими рывками перемещалось существо, Ксюша поежилась. При воспоминании о сером карлике из подвала ее вновь охватывал озноб. Хотя, возможно, виной всему были просто недостаток сна и пережитое волнение. «Или мне кажется, или это был вовсе не живой человек. Какое-то существо… Не из нашего мира».
Ксюша снова поежилась. В правильности вывода ее убеждали два обстоятельства: «Это существо появилось в музее неизвестно откуда. И самое главное, что побывало оно в музее всего в двух местах». В тех местах, где совсем недавно погибли люди. В таких местах, как говорят экстрасенсы, остаются следы пережитого людьми предсмертного ужаса. Целые сгустки отрицательной энергии страха и боли, до которой так охочи всякие там вампиры и прочая нечисть. Может, это существо появилось, привлеченное запахом смерти? Устроило себе эдакую маленькую пирушку, а Ксюша едва ему в этом не помешала. И чем дольше девушка думала над этим, тем сильней ей казалось, что она нашла правильный ответ. Ведь существо целенаправленно побывало сначала в кабинете Ивана Петровича, где погиб Веня, а затем оно отправилось не куда-нибудь еще, а в подвал. Но, опять же, не сам подвал его интересовал, а лишь то помещение, где умер Георгий. И там существо снова задержалось, насыщаясь лакомой пищей.
И к тому времени, как часы пробили шесть утра и солнечные лучи окончательно прогнали всякую память о жутком ночном госте, Ксюша окончательно убедила себя в том, что нынче столкнулась с проявлением потусторонней силы, злая и темная воля которой девушке не была понятна.
«Погодите, дорогие граждане! А как же Нарышкин? – внезапно спохватилась она. – Похоже, его ночью в музее не было!» И она ощутила нечто вроде разочарования. Столько хлопот, столько приготовлений, и все ради чего? Нарышкин не явился. Нет, нельзя сказать, чтобы ночь прошла совсем впустую, Ксюше довелось встретить нечто таинственное. Но все-таки затевала она все это ради Нарышкина. А он не пришел! И теперь девушка чувствовала себя в некотором роде обманутой.
Впрочем, появления Нарышкина долго ждать не пришлось. Часы показывали полдень, когда он возник под музейными сводами и прошелся по коридорам с видом человека, имеющего на это все права. Это было поистине удивительно. Но еще более удивительными стали последующие события, которые разворачивались на глазах у Ксюши.
Появление Нарышкина и двух его коллег сопровождалось летящим по пятам за ними шепотком:
– Комиссия! Из комитета! С проверкой!
Оказывается, Нарышкин появился у них не просто так, а во главе ревизионной комиссии. И значит, сам он был птицей совсем не простой.
Инна Карловна и Глеб Михайлович на правах старейших и ответственных сотрудников музея вышли встречать прибывших.
– Рады, рады. – Глеб Михайлович, приветливо улыбаясь, подал руку по очереди всем троим. – Хотя и не понимаем, за что нам такая честь.
– Сейчас объясним. А вы нас ждете, я вижу.
– Звонили нам уже с утра насчет вашего прихода. Вроде как ревизию нам с вами предстоит сделать? В связи с чем это? Уж не закрывают ли нас? Или объединяют?
– Ни о чем таком речи не идет. Проверка коснется ваших фондов и выставленных в залах экспонатов.
– Ну, проверяйте. Нам скрывать нечего.
Похоже, Нарышкин неспроста так долго отирался в зале. Он точно знал, с чего нужно начинать. Все трое тут же промаршировали в зал, где Нарышкин с видом торжественным и немного зловещим указал своим сопровождающим и увязавшемуся за ним Глебу Михайловичу на ту витрину, в которой хранились письма отца фельдмаршала.
– И что не так? – не понял Глеб Михайлович. – Вся переписка в полном порядке.
– Разве вы не видите? Это же поддельные письма!
– Что?
– Бумага совсем не та, чернила другие, и даже почерк подделан весьма скверно. Вот как должны выглядеть настоящие документы.
И Нарышкин открыл папку, которую держал в руках. Там имелось письмо, бережно упакованное в прозрачную обертку.
Глеб Михайлович долго лицезрел его, вертел так и эдак, поднимал бумагу кверху, опускал вниз, а потом признался:
– Бумага у вас и впрямь чуть желтей, но это зависит от освещения и условий хранения документа. Чернила тоже выцвели сильней, но, вероятно, ваш документ хранился в открытом доступе или на ярком солнце. Вот на нем и произошло преждевременное старение. А возможен и такой вариант, что изначально чернила и бумага были иного качества, нежели те, что использовались для составления документов, хранящихся у нас. Вот и изменения они также претерпели несколько иные.
– Хорошо. Допустим. Хотя я постарался выбрать письма, которые были написаны в тот же период и в том же имении. Но допустим, в кабинет хозяина принесли другую пачку бумаги. Одновременно в чернильницу залили новую порцию чернил. И одновременно заменили вообще весь чернильный прибор вместе с перьями, которые также стали писать более жирно. Но почерк! Почерк совсем другой. Взгляните сами!
Глеб Михайлович взглянул и растерянно посмотрел на молодого человека:
– Не знаю. Мне кажется, что очень похож.
– Похож, но не идентичен! А если два этих письма пишет один и тот же человек с промежутком всего в пару недель, то как почерк может оказаться разным?
– Ну… руку там повредил. Декабрь месяц, если судить по дате. На коньках или санках потешался, упал и руку вывихнул. Писать мог с большим трудом. Но, превозмогая боль, терпел и работал.
– Но почему-то изменение почерка видно лишь в тех письмах, которые хранятся у вас в витрине. Конечно, мы будем проверять мою догадку, но сдается мне, что дело не обошлось без подлога.
Глеб Михайлович выглядел жалко. Такой удар был нанесен по его самолюбию, что старик едва не падал с ног. А он-то еще всегда утверждал, что у них в музее работают исключительно честные и проверенные сотрудники. Поэтому и молодежь набирали столь неохотно. Все по той же причине, чтобы в музее оставались лишь самые верные из верных, неспособные не то что на воровство, но даже на малюсенькую ложь, если дело касалось имени великого героя страны.
– В последнее время мы приняли на работу трех новых сотрудников, – наконец выговорил он. – Все они казались приятными молодыми людьми, но, возможно… письма… Это дело рук кого-то из них?
Ксюша, которая подслушивала этот монолог с балкона, так и вспыхнула от возмущения. Послушайте, что он болтает! А она-то еще считала Глеба Михайловича милым старичком!
– Впрочем, насчет Ксюши я погорячился, у меня нет сомнений в ее честности. А вот двое других молодых людей… Особенно один из них… Вениамин… Он из породы тех людей, которые считают, что им все позволено, а все и всё вокруг них существуют исключительно для обслуживания их собственных интересов.
– Обвиняете?
– Я лишь говорю, что по своим морально-этическим качествам Вениамин мог оказаться способен на… на такое.
Ксения не могла не восхищаться ловким маневром Глеба Михайловича, поспешившего обвинить во всем случившемся именно покойника. Во-первых, Вене теперь уже было все равно. И вряд ли Веня восстанет из гроба, чтобы отвести от себя напраслину с единственной целью – восстановить свою честь. Для людей вроде Вени понятие чести и доброго имени было чем-то устаревшим, чему место на свалке вместе со многими другими вещами. А во-вторых, Веня для Глеба Михайловича был просто никто, и даже хуже того, чужак, нагло вторгшийся в их спокойную и размеренную музейную жизнь и грозивший все в ней порушить.
Нарышкин слова Глеба Михайловича выслушал с почтением.
– Я учту ваше мнение, но внутреннего расследования все равно не избежать.
– Но Вениамин мертв! Если даже вы и докажете его вину, теперь уже ничего не изменить.
– Насчет убийства Вениамина я уже имел удовольствие нынче утром пообщаться со следователем, который ведет это дело. Собственно, в этом и заключается причина моего опоздания. Не пожелай следователь непременно переговорить со мной, я был бы в музее уже к моменту открытия, а не спустя несколько часов после него.
Значит, следователь беседовал с Нарышкиным! И, видимо, нашел его объяснения удовлетворительными, если отпустил его. И не просто отпустил, а разрешил Нарышкину самому проводить какое-то внутреннее расследование, пусть и не касающееся убийства, но способное выявить другие, не менее тяжкие, преступления.
– Может, оставим подлог на совести Вениамина? – робко предложил Глеб Михайлович. – Тем более что он и так уже наказан.
– А если его вины в подделке этого письма нет? Если виновен кто-то другой?
– Это невозможно!
– Сколько времени работал у вас этот молодой человек? Вы говорите, всего несколько месяцев?
– Три с половиной месяца, если быть точным. Он появился у нас в первых числах февраля. Брр! Никогда не любил этот месяц. Но и он платил мне взаимностью. В феврале умерла моя горячо любимая супруга. В феврале я узнал о предательстве одного человека, которого долгое время считал своим другом. Также в феврале мне диагностировали тяжелое заболевание, с которым я борюсь до сих пор.
– Три месяца!.. А первые случаи появления в частных коллекциях вещей, которым полагалось бы находиться в вашем музее, были выявлены еще год назад.
– Год!
– Я считаю, что преступник начал действовать еще раньше.
– Не может этого быть!
Глеб Михайлович был поражен. Нет, хуже, он был сражен. Он даже зашатался, и Нарышкин поспешил придвинуть ему стул.
– Не волнуйтесь, мы во всем разберемся, – участливо произнес он, наконец заметив, какое тяжелое впечатление произвели его слова на старого хранителя.
– Нет, вы не понимаете, – забормотал Глеб Михайлович. – Ведь это означает, что кто-то из моих коллег… моих товарищей…
Голос его прервался. Говорить он не мог.
– Я знаю, у вас в музее очень дружный и сплоченный коллектив. Все вы работаете вместе много лет. Научились доверять друг другу, полагаться на честность коллег.
– И вдруг такое… Петр, умоляю, скажите мне, что это какая-то ошибка!
– Никакой ошибки нет. Мы и сами сначала решили, что ошибка. Поэтому и появились тут лишь теперь. Очень жалею, что еще год назад мы не взялись за проверку немедленно. Возможно, если бы мы тогда проявили рвение, двух убийств в вашем музее бы не случилось.
– Вы считаете, что и убийства…
– Возможно, преступник пытается замести следы и устраняет своих сообщников или невольных свидетелей.
Это было для Глеба Михайловича уже слишком. Он тихо сполз со своего стула. И Нарышкину с коллегами пришлось волочь доброго старика наверх в его кабинет, где они честно попытались отпоить Глеба Михайловича водой с валидолом, долго извинялись, что вынуждены причинить неудобства, но со своей точки зрения не сдвинулись ни на миллиметр.
И уже через час всем до последнего сотрудника стало известно, что у них в музее завелся вор, который потихоньку тырит культурное наследие нации и распродает его через нечистоплотных торговцев антиквариатом жадным до чужих ценностей коллекционерам. И теперь у них в музее будет работать специально созданная комиссия, которая выявит все случаи хищений.
– К сожалению, многие экспонаты уже сейчас безвозвратно потеряны для нашей страны. Ведь их перепродажа осуществляется как нашим, отечественным коллекционерам, так и иностранным гражданам. И это обидней всего! Ценности из наших музеев появляются на иностранных аукционах так… словно у нас до сих пор девяностые!
Услышав это, Инна Карловна выпрямилась во весь рост. Глаза ее гневно полыхнули огнем.
– Это же позор! – воскликнула она. – Этого мы не можем допустить! Молодые люди, можете располагать всеми нами! Мы окажем вам любую посильную помощь, лишь бы изобличить негодяя, затеявшего все это.
И она кивнула Нарышкину. А Ксюша про себя подумала: интересно, как бы отреагировала Инна Карловна, если бы узнала о том, что этот самый борец за правду сам собирался нарушить закон и забраться ночью к ним в музей, чтобы завладеть кое-какими экспонатами и затем в спокойной обстановке удостовериться в своих подозрениях. И почему Нарышкин отказался от этой идеи? Совесть взыграла? Или случилось нечто, заставившее его изменить планы?
Впрочем, Ксюша была таким поворотом даже довольна. Прошлой ночью тут и без Нарышкина было нескучно. Если бы появился Нарышкин, увидел пьяных охранников, ползающую в подвале серую нечисть и молодую сотрудницу, невесть зачем и с какими целями оставшуюся в музее на ночь, возможно, у него сложилось бы неправильное представление о том, что происходит под этой крышей.
Да, учитывая, что кто-то и без того уже планомерно тырит из музея ценности, пусть лучше остальное для Нарышкина останется тайной. Ему и этого хватит.
И, внезапно решившись, Ксюша шагнула вперед и спросила у Нарышкина:
– А почему вы сказали, что у нас произошло уже два убийства? Оговорились?
– Нет.
– Смерть Георгия, насколько я знаю, следователи сочли несчастным случаем.
– Я сегодня утром заехал к следователю, пообщался с ним. Собственно говоря, у меня не было иного выхода. Следователь был очень настойчив в своем желании побеседовать со мной. Мне пришлось объяснить свое присутствие в музее, объяснить свой пристальный интерес к витринам, также мне пришлось объяснить, как мой диктофон оказался в кабинете директора.
Значит, это все-таки был его диктофон.
– В кабинете директора я очутился по все той же причине. К сожалению, Ивана Петровича я там не застал, встретил меня молодой человек – Веня. Тот, который затем был убит.
– Его зарубили саблей.
Нарышкин усмехнулся:
– Знаю. По этому поводу мне сегодня утром в кабинете следователя даже пришлось поучаствовать в небольшом следственном эксперименте. К счастью, я ярко выраженный левша. А убийца был типичным правшой, он держал саблю в правой руке, которой после полученной прошлой зимой травмы я почти не владею. Это убедило следователя, что я не могу являться убийцей молодого человека. И если вначале наша беседа носила несколько напряженный характер, то в конце мы с ним побеседовали уже вполне по-дружески. И следователь меня огорчил, сказав, что в музее совершено не одно, а целых два убийства. И что версия с несчастным случаем – ударом тока – не выдерживает никакой критики.
– Но почему? Стремянка… оборвавшиеся провода…
– Стремянка сломалась не сама, она была испорчена чьими-то руками. Вода в подвале, опять же, разлилась не сама по себе, отверстие в трубе расширили искусственно. Видны следы какого-то металлического инструмента, которым расковыривали свищ. И наконец, сами провода. Они были подведены к патрону и оголены. Как только Георгий коснулся их руками, он сразу же получил сильный удар током. Упал в воду, туда же упали провода… Дальше вы знаете. Это не был несчастный случай. Это было хладнокровно спланированное и осуществленное убийство.
– Бедная Зинаида Никитична! – вздохнула Инна Карловна. – И за что ей такое?
– Зинаида Никитична – это кто?
– Тетя пострадавшего. Наш главный бухгалтер.
– Могу я ее видеть? – заинтересовался Нарышкин.
Ему объяснили, что Зинаида Никитична со вчерашнего дня находится в больнице. Нарышкин покивал, мол, он все понимает. Но Ксюша видела, что в глазах у него застыл вопрос. Мол, как же вы, граждане дорогие, до такой жизни докатились? Директор в больнице. В музее двое убитых. Кражи то и дело происходят. И главбух еще в больнице. Что и говорить, со стороны все выглядело не лучшим образом.
И все же с появлением Нарышкина в музее стало как-то спокойнее. Несмотря на молодость, он обладал рассудительностью, которая заставляла всех прислушиваться к его мнению. Но и сам он относился с почтительным вниманием ко всем, кто приходил к нему со своими подозрениями, догадками или просто вопросами.
– Могу я узнать, из какого именно отдела совершены хищения?
Вопрос Инны Карловны волновал всех. Если знать, где совершена кража, там и следует искать виновных. А остальные сотрудники, таким образом, остаются виновны лишь косвенно. Не уследили, не углядели, но кто же мог знать.
Но Нарышкин всех разочаровал:
– К сожалению, конкретно указать место, откуда происходили хищения, невозможно. Попавшие на черный рынок предметы весьма разнообразны. Коллекционеры ведь собирают самые разные вещи. У кого-то коллекция холодного оружия, другой предпочитает огнестрельное, третьему нужна живопись, четвертые хотят военные ордена и награды, пятый помешан на военных картах, а кто-то страстно коллекционирует архивные документы – письма, приказы. Боюсь, что всего того, что уже уплыло из ваших хранилищ к частным лицам, мы не вернем. Но хотя бы восстановим полную картину произошедшего. Будем знать, какие именно предметы объявлять в розыск.
– Но мы регулярно проводим инвентаризацию. Все предметы в наличии. Можете проверить.
– Верю. Дело в том, что мошенники не просто крали предметы, они их подменяли на похожий новодел.
– Вот уж извините, никогда не поверю, что кому-то под силу такая подделка.
– И если у преступника была возможность изготавливать копии столь высокого качества, почему он их не подсовывал своим клиентам?
– Потому что прежде, чем приобрести дорогую вещь, клиенты обязательно позовут эксперта. А когда вы проводите инвентаризацию, вы внимательно рассматриваете каждый предмет?
– Нет, – призналась Инна Карловна. – Не очень.
– На этом расчет преступников и строился.
– Как вы сказали? – перебила его Инна Карловна.
– Расчет строился…
– Вы сказали «преступников»! Значит, их… их много?
– Как минимум двое.
Все молчали, подавленные новым несчастьем. Двое! Два предателя. Если с одним негодяем, затесавшимся в их ряды, они бы со временем еще могли смириться, то двое…
– Ну знаете! Это уже не лезет ни в какие ворота! Будем разбираться. И чем скорей, тем лучше!
И с этим решительным мнением Инны Карловны согласились абсолютно все.
