Власть желания. В верхнем мире желания есть нечто призрачное. Они похожи на блуждающие огоньки, – прекрасны, но всегда иллюзорны, всегда неуловимы. В мире подземном, они, напротив, очень даже реальны; здесь желания – это маленькие озорные хитрецы: лукавые, увертливые, однако вполне достижимые. Осязаемые. Здесь мои желания имеют вес.

Звуки стихли, свет погас. Я не сразу поняла, что мы находимся не в пещере. Унесенная мощным вихрем поцелуя, я не заметила, что меня и Короля гоблинов более не окружают ухмыляющиеся физиономии наших подданных, что мы уже наедине. Все мое внимание было поглощено лишь тем фактом, что его губы оторвались от моих, и от этой утраты я страдала, словно ребенок, лишенный сладкого. О, нет, еще, еще, ну, пожалуйста.

Я всхлипнула, когда Король гоблинов отстранился, и снова потянулась к нему. Он остановил мой любовный порыв, ласково, но настойчиво накрыв мой рот ладонью. Я зарылась носом в его пальцы, упиваясь даже этим касанием.

– Элизабет, Элизабет, подожди, не спеши, – успокаивал он меня.

Ждать? Я ждала этого момента всю жизнь. Не завершения сделки, а вступления в силу нашего брака. Я желала Короля гоблинов с неистовой силой и испытывала необходимость убедиться в таком же ответном желании. Он уже увидел меня, всю, целиком, теперь же я хотела, чтобы он меня познал. Я оттолкнула удерживающую меня руку и рванулась вперед. Я – хищная кошка, волчица, охотница. Плоть и кровь – вот моя цель.

– Остановись. – Голос Короля гоблинов окреп, но я, охваченная возбуждением, продолжала теребить его плащ, сорочку, штаны. – Элизабет, прекрати. Прошу.

Именно это «прошу» поколебало мою решимость.

– Прекратить? – хрипло переспросила я. – Почему?

– Потому, – он говорил медленно, словно с трудом, – потому, что ты сама не понимаешь, что делаешь.

Чтобы понять смысл его слов, мне потребовалось время. Я сама не понимаю, что делаю. Потом щеки мои вспыхнули.

– Ох.

Пелена вожделения, затуманивавшая мой разум, рассеялась. Смущение обожгло сильнее пощечины. Я отвернулась.

– Если и так, то лишь оттого, что не училась этому. Я просто неопытна. Нетронута. – Я сглотнула. – Но ведь меня можно обучить, mein Herr. Я схватываю на лету.

– Нисколько не сомневаюсь.

Спиной я ощущала его близость. Да, он стоял близко – почти, но все-таки не совсем. Мне стало стыдно: какое же отчаяние сквозит в моем голосе! Я не хотела казаться жалкой, однако выглядела ею. «Господи, да прикоснись ко мне наконец, – мысленно просила я. – Прикоснись, умоляю».

Он шагнул еще ближе. Я не видела его, но четко представляла, как эти разноцветные волчьи глаза скользят по моей шее, вдоль позвоночника, к низкому вырезу платья и обнаженным лопаткам. Его длинные, изящные пальцы тянутся к ним и замирают у самой моей кожи. Я воображала все это очень ясно, а вот чего не могла представить – так это выражения его лица.

– Элизабет, – ровно произнес он, – ты не знаешь очень многого. Захочешь ли ты продолжить после того, как узнаешь?

У меня вырвался смешок. Скрывать свое вожделение и жаркую готовность я более не могла. Как не мог и Король гоблинов, чья отвердевшая плоть через штаны прижималась к моему бедру.

– Да, – выдохнула я. – Да, захочу. Уже хочу. Да.

Он крепко взял меня за плечи, привлек к себе. Одна рука легла мне на шею, вторая обвилась вокруг талии. Через тонкую ткань свадебного платья я ощущала его всем телом. Его била мелкая дрожь. Я тяжело дышала, в том числе и из-за того, что он сжимал мне горло.

Я выгнула спину и закрыла глаза. Накрыла его ладонь на моей талии своей, а другой провела по его лицу. Кончиками пальцев изучила пушистые пряди волос, высокую линию скулы, мужественный подбородок. Он склонил голову и впился губами в мою ключицу. Нежный поцелуй. Легкое пощипывание, осторожный укус. Я застонала. Мой стон отозвался в нем судорожными волнами трепета.

Он медлил, слишком медлил. Я хотела, чтобы он обрушился на меня, раздавил всей мощью своего желания. Если он не может мне этого дать, возьму сама, решила я. Его руку, лежащую на моей талии, я передвинула ниже, к тому месту, где пылала моя страсть. Пальцы Короля гоблинов поползли вверх по моему бедру, задирая тонкую ткань, дюйм за дюймом обнажая ногу. Я сопротивлялась, но не для того, чтобы вырваться на свободу, а чтобы поторопить его, побудить к более смелым действиям. С мучительной неспешностью эти пальцы исследовали мое тело на уровне бедер – гладили, ласкали, изучали. Мало, думала я, мне мало!

Я нетерпеливо потянула его за волосы, и он слегка зашипел от боли. Стоны боли, стоны наслаждения – для моего слуха они звучали одинаково. В ответ его пальцы, погруженные в самую глубь моего естества, напряглись, и я вскрикнула – точнее, попыталась вскрикнуть, так как его ладонь, сжимавшая мою шею, заглушила этот нечленораздельный возглас.

Другая моя рука – та, что направляла его вниз, к самому сокровенному, потянулась за спину, к нему. Я погладила вздыбленную плоть под кожаными штанами – несомненный признак влечения. Его чресла дернулись, с ног до головы пробежала волна сладкой дрожи. Я сжала пальцы сильнее, утверждая свои права на него. Мой, ликовала я, ты мой!

Неожиданно Король гоблинов отступил назад, высвободился из моей хватки. Я зарычала от досады, ощутив пустоту. Его уже не было рядом. Я открыла глаза и развернулась.

Мир как будто накренился, на миг я утратила равновесие. Король гоблинов стоял всего в нескольких ярдах, однако это расстояние было бесконечным. Его пушистые волосы спутались, превратившись в сорочье гнездо, губы распухли, на щеках алел румянец. Волчьи глаза горели.

– Элизабет, хватит, – задыхаясь, вымолвил он. – Хватит.

Я потерла саднящую шею и изумленно просипела:

– Хватит?

– Да, – кивнул он. – На сегодня все. Я велю камеристкам проводить тебя в твои покои.

– Что? – вырвалось у меня. – Но почему?

– Потому, – ответил он. – Я этого не хочу. Не сегодня. Не сейчас. Не так.

Я вспыхнула от унижения. Казалось, тонкий шелк свадебного платья сейчас воспламенится от контакта с моей кожей. Унижение, стыд, похоть, влечение – все это пылало во мне одновременно. Я вся горела. Как он мог оттолкнуть меня? Комнату наполнял теплый, влажный и душноватый запах нашей обоюдной страсти, а доказательство его желания я осязала собственной рукой.

Во мне заныла старая рана, мучительное чувство ничтожности и никчемности хлынуло наружу. Я истекала стыдом. Нельзя, нельзя было впускать его в сердце! Я открылась тому, кому доверяла раньше, а он издевательски отверг меня за неумелость, серость и заурядность. Я отвернулась, чтобы он не увидел моих слез.

Рука Короля гоблинов легла на мое плечо. В прикосновении не ощущалось ничего, кроме ласкового утешения, и от этого было больнее всего.

– Не трогай меня, – прошипела я, сбросив его руку. – Не смей до меня дотрагиваться так, как сейчас.

– Это как? – грустно спросил он.

– Как будто тебе все равно! – Кожу саднило, словно я стерла ее в кровь. Я вся была мягкой и податливой, мое тело изнемогало от желания, но меня отвергли. Я разгладила платье на бедрах. Свадебная фата – невесомое облако, усеянное брильянтами, – давно открепилась и теперь лежала у ног печальной лужицей.

– Элизабет, – промолвил он, – я потому и сдерживаюсь, что мне не все равно.

– Но почему ты не хочешь ко мне прикасаться? – Я всхлипнула и возненавидела себя за проявление слабости. – Почему не хочешь взять то, что по праву твое?

– Не в моем праве взять, – произнес он с неожиданным жаром, – но в твоем – дать.

– И я отдаю себя тебе здесь и сейчас! – Я подхватила с пола фату, словно желая спрятать свое унижение за дымчатой, украшенной блестками тканью.

– А я не хочу, – тихо сказал он. – Так не хочу.

Какая чудовищная несправедливость. Выпуклость на кожаных штанах недвусмысленно подтверждала его вожделение, однако он скрыл свою страсть под плащом, под мантией сарказма и недовольства. От досады мне хотелось кричать.

Я круто развернулась.

– Ты говорил, что желаешь меня всю, целиком и полностью! – Я швырнула назад его же слова, вложив в них всю горечь.

Король гоблинов закрыл глаза, точно хотел защититься от моих упреков и заодно от моего вида. Сердце глухо стучало у меня в груди. Неужели я и вправду настолько противна мужскому полу, что меня отвергает даже правитель подземных уродцев?

– Передо мной не вся ты. Тобой движет отчаяние, – присыпал он солью мои раны.

– Тогда что тебе от меня нужно? – Мною действительно двигало отчаяние, но было уже плевать. – Для чего ты брал меня в жены, если не для этого?

Теперь уже Король гоблинов растерянно попятился, как будто я ударила его по лицу.

– Если ты думала, что я сделал это ради…

Слушать дальше я не собиралась.

– Тебя, наверное, мучает раскаяние покупателя, приобретшего ненужный товар, – едко сказала я, – и ты жалеешь, что не взял ту из сестер, что красивее…

– Элизабет, – предостерегающим тоном произнес Король гоблинов, – остановись.

Так бы мне и сделать, но я не желала останавливаться. Язык, развязавшийся под действием гоблинского вина, так просто было не унять.

– Увы, mein Herr, ты выбрал дурнушку. И, – я визгливо хихикнула, – как постелил, так теперь и поспи. Давай же, мой господин, – я кокетливо огладила изгибы своей фигуры, хотя изгибами их можно было назвать с большой натяжкой, – ложись в кровать со своей новой женушкой. Если, конечно, хватит мужества.

У Короля гоблинов вырвался непроизвольный возглас отвращения – звук, который уничтожил последние остатки моей гордости. К горлу подкатил комок; икнув, я сглотнула.

– Иди спать, Элизабет, – сказал Король гоблинов, – ты пьяна.

Неужели? Мне уже доводилось пить пиво и гоблинское вино, в юности я даже разок попробовала шнапс, который Констанца держала в своем тайном шкафчике, но при этом я не напивалась, как папа. Никогда.

Неожиданно земля ушла у меня из-под ног. Комната поплыла, я потеряла равновесие. Король гоблинов метнулся ко мне и успел подхватить.

– Веточка, Колютик, сюда! – крикнул он, и обе гоблинки в мгновение ока появились в комнате. – Отведите мою жену в ее покои и проследите, чтобы с ней все было в порядке.

– Нет. – Я вскинула руку, выпрямилась, насколько могла, и попыталась изобразить хоть какое-то достоинство. – Я в состоянии дойти до кровати без посторонней помощи, mein Herr.

Спотыкаясь, я побрела прочь, но длинные пальцы вцепились мне в волосы, возвращая в объятья Короля гоблинов.

– Я очень хочу тебя, – прошептал он мне на ухо, – но мне нужно то, что ты не желаешь отдавать. – Это, – он провел рукой сверху вниз, от моего незащищенного горла до талии, – лишь часть тебя. Если я сказал, что хочу тебя целиком и полностью, значит, так и есть.

– И какую же часть я тебе не отдала?

Король гоблинов усмехнулся мне в затылок.

– Сама знаешь, Элизабет. – Он негромко напел короткую мелодию.

Моя музыка.

Я вывернулась и оттолкнула его, потом пожелала, чтобы появилась дверь, а когда это произошло, рванула ее на себя и выбежала в коридор. Громкий лязг, с которым я захлопнула за собой дверь, поставил жирную точку в нашем разговоре.

Моей бравады хватило ровно до порога спальни. Коридоры Подземного мира перестроились таким образом, что я моментально оказалась перед своей комнатой. Отперев дверь, я вошла, мечтая убежать от ярости и разочарования, которые преследовали меня по пятам.

Дыхание перехватило. Слезы жгли ресницы, но никак не проливались. Мне хотелось орать. Хотелось разнести комнату в щепки. Что-нибудь разбить, уничтожить. Уничтожить его.

В бешенстве я начала швырять в стену предметы мебельного гарнитура. Столик и кресла в стиле Людовика XV, хлипкие с виду, оказались на удивление крепкими, и просто отскакивали от стены. С яростным воплем я схватила одно из кресел за ножки и стала лупить им по глянцевитому травертину. Потребовалось несколько ударов, прежде чем кресло разлетелось, отбив краешек облицовки камина. Обломки я отправила в огонь, второе кресло и столик последовали туда же.

Далее пришел черед остальных предметов – канделябров, пристенных столиков, изящных и уродливых безделушек. Статуэтку ухмыляющегося сатира и бьющейся в экстазе нимфы я с размаху кинула в дверь, хрупкий фарфор моментально разбился.

Я вопила, визжала, ломала и крушила все подряд, покуда не выпустила гнев и отчаяние. Я лежала на полу посреди учиненного мною же разгрома и часто, прерывисто дышала.

Свадебное платье душило. Я попробовала сорвать с себя тонкий шелк, однако на это усилие моей ненависти уже не хватило. Я была опустошена. После бурного вечера, полного радужных надежд, и их последующего срыва, пустота в душе ощущалась спасительным блаженством. Я слушала, как потрескивает огонь в камине, и пыталась нащупать в этих звуках ритм, структуру, музыку.

В голове возникли ноты: короткий подъем, стремительное падение – жест, движение руки. Вот она протягивается, и тут же бессильно повисает. Мотив повторялся раз за разом, все убыстряясь, пока ураган шестнадцатых, выплеснувшийся из меня, не разбился звенящим аккордом. Прежде ничего подобного я не сочиняла. Музыка не отличалась красотой; она была грубой, диссонирующей, неблагозвучной и полностью соответствовала моему настроению.

Чтобы ее записать, мне требовалась бумага. Но ведь я уничтожила в комнате все до последнего клочка… Я коротко хихикнула. На каждом шагу сама себе ставлю подножки – как это на меня похоже!

Я окинула взглядом свое платье. По большей части оно оставалось белым, темнели только пятна от пролитого вина да кое-где пятнышки грязи. Вооружившись длинной деревянной щепкой, я обуглила острие в пламени очага, затем быстро охладила, подув на кончик и прижав его пальцами, и стала записывать ноты.

Неоконченная музыкальная фраза ввинтилась в мой сон, настойчиво требуя завершения, однако форма от меня ускользала. Я не знала, как ответить на заданный вопрос. Фраза казалась знакомой, словно насвистанный мотивчик из детства, но я упорно не могла вспомнить, где слышала его раньше.

Я резко проснулась. В камине остывала зола; я, голая и замерзшая, лежала на полу посреди горы обломков. Свадебное платье свисало с кроватной стойки, белый шелк был испещрен угольными каракулями – обрывками шедевра, созданного мной в минуты гнева. Я провела шершавыми пальцами по гладкой поверхности материала. Как недолговечна эта запись, как легко ее стереть! Один грязный мазок, и результат нескольких часов работы исчезнет. Дразнящим движением я дотронулась до краешка нотной строки, испытывая сильный соблазн разделаться с собственным творением, но все же заглушила в себе этот порыв.

Шелковая ткань тихонько зашелестела. В землянке потянуло сквозняком. Зябко ежась, я встала, покрутила головой в поисках источника воздуха, и вдруг споткнулась о порог.

Проморгавшись, я обнаружила, что моя комната наглухо запечатана и заперта на замок. Моя дверь стояла на месте, однако рядом с камином возник проем с арочной дверью, коей прежде не было. Тянуло как раз из щели над порогом.

Я оглянулась. Следы моего вчерашнего буйства никуда не делись. Да, это моя комната. Вот моя кровать, вот свадебное платье. Не желая снова надевать его, я пожелала другой наряд. На постели появился пеньюар, такой мятый, как будто его достали невесть откуда, а не создали при помощи магии. Одевшись, я шагнула в темноту.

Волшебные огоньки ожили, стоило мне переступить порог новой комнаты. Они медленно и неохотно подмигивали, словно пробуждались от спячки. Их мягкое свечение озарило еще несколько комнат, просторнее и богаче моей, хотя тоже небольших по размерам. На середине той, в которую я вошла, стоял клавир.

У меня захватило дух от восторга. Инструмент был великолепен. Роскошная, темная и теплая древесина сверкала в мерцании волшебных огоньков. Я благоговейно провела рукой по клавишам, отполированным до матового блеска. Их было на целую октаву больше, чем у клавиров в гостинице, а когда я нажала на клавишу, помещение наполнил чистый, сочный звук без того неприятного металлического дребезжания, которым страдали наши домашние инструменты.

Я наиграла простенький мотив, и душа моя воспарила: я была потеряна, а теперь снова обрела себя. На маленьком столике возле клавира я вдруг заметила стопку бумажных листков и чернила.

Нотная бумага, с уже нанесенным нотным станом. Осталось только указать ключ, рассадить ноты по линейкам и поставить свою подпись. Я напряглась. Очередной трюк, очередная насмешка Короля гоблинов.

Комната хранила безмолвные отголоски издевательского смеха. Я испытала соблазн облить клавиатуру чернилами и разорвать нотную бумагу на мелкие клочки, однако воспоминание о высоком элегантном незнакомце на рыночной площади остановило мою руку. Высокий элегантный мужчина подошел к бедной некрасивой девушке просто потому, что расслышал музыку в ее сердце и захотел дать этой музыке свободу.

Пальцы мои подрагивали от желания передать чувства на бумаге. Свадебное платье висело в спальне, так близко и одновременно так далеко. Мне хотелось перенести записи, сделанные углем, на бумажные страницы.

Но я этого не сделала. Развернувшись, я побрела назад в землянку. Волшебные огоньки один за другим гасли, как притушенные свечи. Какое теперь время суток, я не знала. На картине с изображением Рощи гоблинов, висевшей над камином, бесшумно шел снег. Час был то ли предрассветный, то ли закатный, когда уже сгущаются сумерки. Точнее сказать я не могла – снег, тихо падающий на черные ветви, рассеивал неяркий свет.

Я сощурилась. Готова поклясться, снег действительно падал! Снежинки на зимнем пейзаже плавно опускались с неба. Может, все это мерещится мне из-за недосыпа или слезных корочек, засохших в уголках глаз? Я пригляделась внимательнее.

Нет, зрение меня не подводило. Наверху, в Роще гоблинов, шел снег. Я словно смотрела в окошко своей комнаты, там, в гостинице. Меня вдруг охватила тоска по дому. По Йозефу и Кете, маме с папой, даже по Констанце. Я скучала и по той девушке, которой была раньше: послушной дочери, любящей старшей сестре, тайной сочинительнице музыки. Пускай жизнь моя была серой и унылой, зато я знала свое место. А какое место я занимаю здесь? Кто я в Подземном мире? Брошенная королева, нелюбимая, нежеланная супруга. Все еще девственница. Куда бы я ни пришла, все меня отвергают, даже гоблины.

Недавнее унижение жгло мне душу, поэтому, чтобы отвлечься, я сосредоточила внимание на волшебном пейзаже. Роща гоблинов влекла и манила, и, вопреки предостережениям камеристок, я протянула руку к картине.

Пальцы наткнулись на стекло; я вздрогнула, а когда наклонилась ближе, пар от моего дыхания затуманил рощу, скрыв ее за плотной белой пеленой.

Когда же туман рассеялся, декорации изменились. Я изумленно попятилась, спотыкаясь о фрагменты разбитых статуэток и обломки мебели. Порезав руку обо что-то острое, я даже не заметила боли. Вместо Рощи гоблинов на картине был юноша! Сидя за столом, он что-то увлеченно записывал.

– Зефферль!

Он меня не слышал. Разумеется, не слышал. С тех пор, как я видела младшего братика в последний раз, он стал выше. Вытянулся, постройнел, похудел. Теперь он был одет, как джентльмен: нежно-голубой парчовый сюртук, шелковые панталоны, на шее – пышный кружевной воротник. Выглядел он человеком преуспевающим, и – у меня болезненно кольнуло сердце, – встреть я его на улице, ни за что бы не узнала.

Дверь за его спиной распахнулась, в комнату вошел Франсуа. Лицо Йозефа просветлело, и я на миг перестала дышать. Когда-то именно так брат смотрел на меня, смотрел так, словно я держала в руках его душу. Теперь его душа перешла в другие руки, а обо мне он забыл.

Йозеф задал какой-то вопрос, Франсуа отрицательно покачал головой. Плечи моего брата поникли, он скомкал листок, что держал в руке. Музыкальное сочинение? Нет, нот на листке не было. Строчки. Письмо?

Картину снова заволокло туманом. «Зефферль!» – позвала я, а когда дымка развеялась, полный отчаяния крик замер у меня в горле.

Молодая женщина стояла на коленях подле кровати. На миг мне показалось, что передо мной мое собственное отражение, однако потом я заметила золотую прядь, выбившуюся из-под косынки. Кете.

Она устало сняла испачканный передник и стала готовиться ко сну. Собралась откинуть одеяло, но вдруг передумала и достала из-под подушки сложенный листок. Меня словно током пронзило: это же мой романс! Für meine Lieben, написала я в посвящении, – «Моим любимым».

Сестра нежно погладила локон, бечевочкой привязанный к нотам. Синие глаза наполнились слезами, она прижала листок к груди. Значит, для верхнего мира я не умерла. Изображение опять скрылось в тумане.

Жертва, которую я принесла – мой брак с Королем гоблинов, – теперь казалась бессмысленной. Жизнь, будущее, близкие люди – от всего этого я отказалась из эгоизма. Один раз, всего один раз мне захотелось почувствовать себя желанной. Король гоблинов сказал, что желает меня, и на это желание я поставила всё.

Стоила ли того моя жертва? Я чувствовала опустошенность, однако при этом горе в моем сердце имело вполне ощутимый вес и тянуло к земле. Я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Бремя любви к семье распирало изнутри и грозило задушить.