– С ней все в порядке?

– Не знаю. Этих смертных не поймешь, так быстро они портятся.

– Она вся грязная.

– Знать, веселая ночка выдалась. – Ехидный смешок. – Что ж, для нас это хороший знак.

– Разбудим ее?

Голоса заставили меня пошевелиться. Веточка. Колютик.

– Конечно, разбудим. Ишь, бездельница. – Это, конечно, Колютик. Сквозь мглу горя и пустоты я расслышала знакомое презрение в голосе. Ее неприязнь радовала своим постоянством, напоминая вечное недовольство мною Констанцы.

Констанца. Приступ ностальгии окончательно меня пробудил; застонав, я приняла сидячее положение. Колютик испуганно отскочила и занесла руку для удара.

– В чем дело? – просипела я.

Картина над камином снова показывала Рощу гоблинов. Должно быть, минуло несколько часов: сугробы выросли.

– Нельзя целый день валяться в кровати, – назидательно произнесла Колютик. – Впрочем, и на полу тоже. Умора, – она осклабилась, продемонстрировав два ряда острых зубов. – Я-то думала, вы, смертные, предпочитаете спать в мягкой постельке, а ты вот дрыхнешь себе в грязи, прямо как настоящий гоблин.

Я досадливо закатила глаза. Веточка помогла мне подняться. Кое-как запахнутый пеньюар соскользнул с плеч, суставы протестующе заныли. Человеческие кости явно не рассчитаны на сон посреди замусоренного пола.

– Она переняла наши привычки, – заявила Колютик товарке. – Выкинула из головы всю эту человечью ерунду насчет приличий.

Я запахнула пеньюар, потуже завязала пояс и проворчала:

– Если уж явились будить меня, то могли хотя бы проявить любезность и принести нормальный завтрак.

Веточка шагнула к выходу, но я качнула головой.

– Не ты. – Я ткнула пальцем в Колютика. – Ты. Ты пойдешь.

Состроив злобную гримасу, Колютик в ту же секунду растворилась в воздухе. Веточка отвесила низкий поклон, метнув по полу шевелюрой из веток и паутины.

– Веточка, – начала я, – что это за картина висит над камином?

Физиономия гоблинки превратилась в непроницаемую маску. Из двух моих камеристок Веточка выглядела более дружелюбной, однако, несмотря на свою доброту, она не могла считаться моей подругой. И все же, кроме нее в Подземном мире поговорить было почти не с кем, а общения катастрофически не хватало. Мне страшно не хватало Кете.

– Ты ее трогала, да? – догадалась Веточка.

Я кивнула.

– Твое величество, это зеркало, – вздохнула она.

– Зеркало? – Я вновь бросила взгляд на картину, но увидела лишь заснеженную Рощу гоблинов. – Тогда почему…

– Эта штука, – Веточка указала подбородком на пейзаж в золоченой раме, – из верхнего мира. Как у большинства тамошних зеркал, его поверхность покрыта серебром. Здесь, в Подземном мире, серебро следует своим собственным законам. В серебряном зеркале ты узришь не свое отражение, а то, что оно захочет тебе показать.

Йозеф. Кете. Сердце у меня сжалось.

– Поэтому мы и предупреждали, чтобы ты его не касалась, – пояснила гоблинка. – Твои мысли, чувства, вопросы – вот что ты увидишь вместо отражения.

– Значит, оно показывает неправду? – Я отчаянно хотела верить волшебному зеркалу, наблюдать, как Йозеф оправдывает возложенные на него надежды, видеть сестру в расцвете ее красоты. Я нуждалась в этом, чтобы помнить, каково это – жить, даже если жизнь предала меня забвению.

Губы Веточки искривились.

– На твоем месте, величество, я бы не особо ему доверяла. Серебро не лжет, но скрывает правды больше, чем показывает.

Призраки моих родных окружили нас, столпившись на краешке разговора. Мне пришлось беседовать через их головы.

– Если серебро не показывает моего отражения, то где же мне на себя посмотреть?

– Лучше всего, конечно, в спокойной воде, а если ее нет, сойдет полированный гагат, медь или бронза. – Веточка подняла с пола пустую медную чашу и повернула ее ко мне выпуклой стороной.

Я выглядела хуже, чем предполагала. Слезы оставили грязные дорожки на серых от золы щеках, но даже слои грязи не могли скрыть темных кругов под глазами. Измученное лицо осунулось, постарело; медная чашка исказила его черты: на меня смотрела девица с огромным, заостренным носом и маленьким безвольным подбородком. А может, я и вправду была такой уродиной.

Сглотнув, я признала:

– Я похожа на пугало.

– Это уж точно, – обрадовалась Веточка. – Я слыхала, смертные любят купаться. Мне приказано отвести тебя к горячим источникам. Идем, – она взмахнула рукой. – Тебе даже не придется говорить «я хочу».

Я рассмеялась. Приятно было снова услышать шутку, хоть и плоскую; груз горя и тоски на моем сердце чуточку уменьшился. Приятно было вновь смеяться с кем-то, пусть это и не моя сестра. Пусть и не подруга.

Люди плохо переносят одиночество и изоляцию. Я оглянулась на призраки моих близких, рассевшихся в комнате, видимых не глазу, но сердцу. Для верхнего мира я умерла, но все равно тянулась к человеческому теплу и общению, как цветок в темноте тянется к солнечному свету.

После купания Веточка и Колютик отвели меня в самое сердце Подземного мира, в центр города гоблинов, – я нуждалась в новом гардеробе. Интересно, что собой представляют гоблинские ателье? Мои камеристки не носили человеческой одежды, а предпочитали коротенькие юбочки, сплетенные из листьев, веток и прутьев. Тот факт, что у гоблинов есть портные и белошвейки, вызывал у меня немалое любопытство.

По мере того, как мы продвигались по лабиринту ходов, внешний вид коридоров менялся. В окрестностях моей комнаты проходы скорее напоминали туннели, на стенах висели пейзажи и портреты, повсюду были расставлены статуэтки и прочие предметы искусства, а земляные полы были устланы циновками. У подземного озера дорожки были у́же, теснее и сырее и по большей части состояли из камней.

С приближением к центру города коридоры расширились до размеров улиц. Полы тут были вымощены огромными драгоценными камнями, каждый с мою голову. «Булыжники» сверкали под нашими ногами, ведь за многие века их поверхность отполировали тысячи, нет, миллионы ног. По обеим сторонам этих широких улиц располагались дверные проемы с искусной резной отделкой, а в стенах второго и третьего этажа – своеобразные окошки.

Меня не покидало чувство, что здесь что-то не так. Город смотрелся странно, неестественно, фальшиво. В нем не кипела жизнь, он был пуст. Этот город не вырос, его создали искусственно. Симметрия зданий противоречила эстетике гоблинов, формы и линии отличались строгостью и однообразием, напоминая барочную симфонию.

– Тут кто-нибудь живет? – поинтересовалась я.

– Гоблины не селятся в городах, – ответила Колютик. – Мы не хотим сидеть друг у друга на головах, как вы, смертные. Большинство из нас живут поодиночке, в землянках. Землянки членов семьи и одного клана соединяются между собой проходами. А тут, – она обвела жестом фронтоны, – мы ведем бизнес.

– Бизнес? – удивилась я. – Гоблины ведут дела между собой?

К Колютику вернулось обычное презрительное выражение.

– Ну, разумеется.

Над дверными проемами висели какие-то гоблинские эмблемы, очевидно, фамильные гербы. Вот здесь, наверное, сидит золотых дел мастер, а здесь – огранщик, предположила я. В Подземном мире мне встречались удивительные по красоте вещицы, созданные гоблинами, гораздо более изящные, нежели творения человеческих рук. В историях и легендах Констанцы такие предметы всегда относились к величайшим сокровищам, за обладание ими велись войны, в которых рушились целые империи.

– Затратить такие усилия на постройку города, в котором никто не будет жить… – пробормотала я. Мой взгляд скользнул по затейливой резьбе арочных сводов, стройным фасадам и элегантным витринам. Сколько труда, и все зря.

– Так было не всегда, – вставила Веточка. – Издревле гоблины не собирались в городах и вели все свои дела на вольном воздухе, в рощах и других священных местах верхнего мира.

– Что же изменилось?

– Эрлькёниг, – пожала плечами Веточка. – Когда он взошел на трон, то принес с собой много странных обычаев.

Я нахмурила лоб.

– Мой Король гоблинов? – Затем поправилась: – Нынешний?

Колютик бросила на меня злобный взгляд.

– Эрлькёниг есть Эрлькёниг. Только смертные делают между ними различия.

– Смотрите, мы уже пришли, – оживленно перебила Веточка и втолкнула меня через темный порог в просторное помещение. Я открыла рот, чтобы отчитать гоблинку за явную попытку сменить тему, однако в этот момент мое внимание действительно привлекло кое-что другое.

Лавка торговца тканями и готовой одеждой представляла собой большой магазин с манекенами в витринах и платьями, развешанными на плечиках. В углу стояло большое зеркало из полированной меди; волшебные огоньки – крохотные мерцающие пылинки, парящие в воздухе, – создавали мягкий рассеянный свет. Кете здесь понравилось бы.

Мысль о сестре уколола больнее острой иглы. Мое сердце опять превратилось в подушечку для булавок скорби. Я вспомнила, как пальцы Кете поглаживали рулоны роскошной материи в нашей деревенской лавке, и ее глаза цвета летнего неба, чуткие к красоте, упивались богатой текстурой бархата, изысканностью парчи, яркими цветами, гладкостью и блеском шелка и атласа. Как же я любила и ненавидела ходить по магазинам с сестрой! Ненавидела, потому что никогда не была такой красавицей, как она, и любила, потому что ее восторг был заразителен. Я смахнула с ресниц слезинки.

– А, свежатинка!

Я так и подскочила, когда передо мной материализовался незнакомый гоблин. На шее у него висела измерительная лента, в зубах были зажаты булавки. Портной, догадалась я, а приглядевшись получше, заметила, что над губами топорщатся совсем не булавки, а усы, усы со стальными кончиками.

– Да, это последняя. – Колютик подтолкнула меня вперед.

Портной фыркнул.

– Не больно-то пригожа. – Он всмотрелся в мое лицо. – Хотя мордашка знакомая.

Под его изучающим взглядом я съежилась.

– Что ж, – портной широким жестом обвел помещение, – добро пожаловать в мое скромное ателье. – Мы одевали невест Эрлькёнига с незапамятных времен, так что, если тебе нужен наряд, достойный королевы, ты пришла по адресу. Чем могу служить?

Мои глаза скользнули по вешалкам. Все платья вышли из моды несколько лет назад, а некоторые даже раньше. Несмотря на роскошь тканей, прекрасные наряды явно подвергались искусной починке. Никакое мастерство, даже гоблинское, не могло защитить их от разрушительного воздействия времени. Чем больше я всматривалась, тем явственнее видела, что все вокруг ветшает, гниет, приходит в упадок.

Только тогда до меня дошло, что эти наряды принадлежали моим предшественницам. Соперницам. Я немедленно отогнала эту мысль.

Хозяин лавки бочком подобрался ко мне.

– О, да, – пропел он, поглаживая ближайший манекен длинными, многосуставчатыми пальцами. – Восхитительно, не правда ли? Цвет океанов и морских бурь, так его называют. Это платье, – продолжал он, – носила Магдалена. Она была очень красива – то есть, по вашим человеческим меркам, – красива, но глупа. Ох, и повеселились мы с ней! Правда, хватило ее ненадолго. Огонь Магдалены потух, оставив нас во мраке и холоде.

Высокий манекен обладал привлекательными формами: пышные бедра и грудь, осиная талия. Платье à la française – во французском стиле – было пошито из глубокого синего, оттенка сапфира, шелка, и воображение с легкостью нарисовало мне типаж девушки, которая его носила: бледная кожа, темные волосы и синие глаза в тон платью. Красота, захватывающая дух, сверкающий драгоценный камень. Я представила, как Король гоблинов снова и снова наслаждался этой красотой, впиваясь в персиковую мякоть ланит, покуда не высосал досуха.

– А это, – подала голос Колютик, указывая на другой манекен, – принадлежало Марии Эммануэль. Та еще была недотрога. Отказывалась подчиняться супругу и повелителю. Была обещана в жены кому-то другому – плотнику, что ли? Не знаю, что уж там наш король в ней нашел, только оба питали непонятную любовь к фигуре, распятой на деревянном кресте. Эта продержалась дольше всех. Противная монашка так и не отдала себя, и при ней нам жилось худо. Однако благодаря этому упрямству она так долго и протянула, хотя в конце концов все равно померла, оплакивая верхний мир. Смотреть-то на него она могла, а вот коснуться – ни-ни.

Этот манекен был худощав, на нем висело платье из простой серой шерсти. Я опять представила ту, что его носила: набожное создание с вуалью на лице, как у Христовой невесты. Не красавица, но глаза ясные и чистые, льдисто-серые, их взор пылает страстной верой в Господа. В отличие от Магдалены с ее чувственными прелестями, Мария Эммануэль излучала внутренний свет и обладала красотой мученицы или святой. Судя по всему, вкусы Король гоблинов имел самые разнообразные.

Портной и Колютик еще долго перечисляли многочисленных владелиц нарядов, однако их имена и истории не задерживались в моей памяти. Я попала не в ателье, а в мавзолей; о каждой из бывших невест напоминала лишь старая ткань на манекене. Любопытно, какое платье наденут на манекен после моей смерти?

– А где же манекен с платьем самой первой Королевы гоблинов? – спросила я.

Три пары черных блестящих глаз уставились на меня, потом Колютик и портной переглянулись.

– Его здесь нет, – сообщила Веточка.

– Нет? – Я покрутила головой, окинув взглядом лавку, полную манекенов всех ростов и размеров. – Почему?

Колютик сердито ущипнула товарку, но та лишь отмахнулась.

– Потому что она выжила, – сказала Веточка.

Перед глазами у меня все поплыло; манекены и гоблины накренились и слились в круговерть цветов и теней.

– Выжила… – эхом повторила я. – Как это?

Гоблины испуганно затихли. Очевидно, храбрая дева нашла способ выбраться из Подземного мира, не расставшись с жизнью и не обрекая верхний мир на вечную зиму. Возможно ли такое?

– Как ее звали? – шепотом спросила я.

– Мы не помним, – сказала Веточка.

– Нет, не «не помним». Ее имя вычеркнуто из истории, – перебила Колютик. – Предано забвению.

– Пойми, смертная, – промолвил портной, – Древний закон сколько дает, столько и отнимает. Не думай, что ей удалось уйти от нас живой и невредимой. Ты мертва, дева. Твоя жизнь принадлежит нам.

– Я думала, она принадлежит Королю гоблинов.

Вся троица расхохоталась своим странным смехом.

– А кому, по-твоему, принадлежит его жизнь? – задала вопрос Колютик.

Гоблинские улыбки сплошь состояли из кривых острых зубов. Я поежилась.

– Ладно, пора подобрать тебе красивое платье для ужина с его величеством, – заявил портной. – У нас есть отличные новые наряды. Оттуда, сверху. Еще теплые – тела прежних владелиц не успели даже остыть.

Меня передернуло.

– Что вы… как… – От ужаса слова застряли у меня в горле.

– Ах, эти долгие дни зимы! – Портной облизнул усы со стальными кончиками. На его одежде я вдруг разглядела темные пятна. Это кровь? – Когда старый год уходит, земля становится нашей, смертная. Покинешь Подземный мир, и она останется нашей навеки.

Магдалена, Мария Эммануэль, Беттина, Франческа, Ильке, Хильдегард, Вальбурга… Мои предшественницы, соперницы и сестры. Каждая из них вышла замуж за Эрлькёнига, каждая отдала свою жизнь. Знали ли они истинную цену своей жертвы? А я? Все эти девушки давно превратились в прах, но какая-то их частица продолжала находиться здесь. Швы рассыпающихся от времени платьев все еще хранили память об их душах. Призраки бывших невест окружили меня со всех сторон; я слышала их шепот. Иди к нам, иди к нам, – звали, манили, уговаривали они сквозь толщу времени. В этом хоре не хватало только одного голоса, голоса безымянной храброй девы. Она выжила, повторяла я себе. Убежала из Подземного мира и осталась жива.