Книга: Дикие истории. Дневник настоящего мужика
Назад: Глава 12 Волчий билет
Дальше: Глава 14 Туманная страна
Глава 13
Остров-крепость
Нам выписали командировку на остров Шумшу. Это большая удача. И далекое путешествие. Мы взяли на себя повышенные обязательства. Решили поехать еще и на Манерон.
Шумшу — это самая северная оконечность Курильской гряды, а Манерон — самый южный остров. Сначала мы летим до Владивостока. Оттуда в Петропавловск-Камчатский, потом в Северокурильск и кораблем на Шумшу. Там отрабатываем и летим в Южно-Сахалинск. Оттуда в Корсаков и кораблем на Манерон. Неслабое такое путешествие.
Почему я говорю «удача»? Да потому, что людей, которые были на этих двух островах, можно пересчитать по пальцам. Очень дальняя дорога. И очень закрытые территории.
Манерон — заповедник, в котором нельзя даже траву топтать и цветы рвать. Да что рвать, их даже нюхать нельзя. Остров находится почти на широте города Сочи. Но погода там не такая, как на курорте. Бывает очень тепло, но случается ветер такой силы, что ходить надо с палкой.
Шумшу — угрюмое место. Там всегда холодина и не растет почти ничего. Шумшу — остров-крепость. Японцы выкопали там самые длинные и разветвленные норы в мире. Площадь Шумшу под землей больше, чем площадь поверхностей. Огромная сеть разветвленных тоннелей. Много уровней. Комнаты и залы. Весь остров покрыт дотами и дзотами. Завален старыми танками. Карты подземелий не составлены. Составленные — засекречены. Говорят, в подземельях до сих пор таятся склады с японским химическим оружием и лаборатории с бактериологическим. Все это нам предстояло исследовать.
Острова необитаемы. Ну как… обитаемы немножко. И там, и там есть маяк. И семья маячника — жена. У маячников обычно есть собака, коза и ружье. На Манероне у маячника есть огород, а на Шумшу — только спецзавоз. Там ничего не растет.
Взлетная
Мы вылетели из Москвы самолетом Ил-86. (Запомните, это важно.) Мы люди опытные и взяли с собой еду. Кто не знает, знайте — в самолет можно брать еду. Любую. И есть там, как в поезде. Тогда полет получается куда комфортнее. Ил-86 — самый удобный самолет в мире. Он огромный, в нем не трясет. Нет ощущения полета. Полное впечатление, что он стоит на земле.
За всю историю авиации не было ни одной катастрофы Ил-86.
Впрочем, нет. Одна была… Я был ее свидетелем. Чуть позже расскажу. Так вот… Тогда не было понятия электронной регистрации.
Мы зарегистрировались на стойке регистрации одними из первых. В те времена я не летал бизнесом и научился с большим удобством размещаться в экономе. Я быстро охмурил девушку на стойке регистрации. Она безропотно выдала нам места в ряду у запасного выхода перед стенкой. Это самый лучший люкс.
Мы тогда не сдавали сумки в багаж. Кофры с аппаратурой — только в салон. У каждого из нас был (да есть и сейчас) личный кофр, в который мы укладывали свои вещи. Это делалось для того, чтобы не ждать багаж в аэропорту прилета. Всё в салон, всё в кабину. Мы уложили кофры на пол перед креслами, вытянули на них ноги. Кайф. Спирт уже был залит в правильной пропорции в бутылки с газировкой и в пакеты томатного сока.
Самолет еще был на рулежке, а еда была разложена на сумках и готовилась стать закуской. На газетках было все. Кроме крутых яиц. Мы их не берем. Мы ж не звери. Уважаем других пассажиров. Самолет разбегался, и весь наш ряд, а в группе у меня было десять бойцов, весь наш ряд, от окна до окна, держал у губ открытые бутылки. Мы готовились пить взлетную.
ЧТО ТАКОЕ ВЗЛЕТНАЯ? ЭТО КОГДА САМОЛЕТ НОС ЗАДИРАЕТ — ЖИДКОСТЬ ДОЛЖНА САМА ИЗ ГОРЛЫШКА В РОТ ПОТЕЧЬ. ПИТЬ ВЗЛЕТНУЮ — ЭТО ТАКАЯ ЖЕ ТРАДИЦИЯ, КАК ПОСЛЕ ПРИЗЕМЛЕНИЯ ГОВОРИТЬ: «ОПЯТЬ ПОВЕЗЛО».
Мы смотрели в окна на уплывающую Москву. И думали о том, от чего улетаем. Это правило такое в психологии: первую половину пути человек всегда думает о том месте, которое оставляет, о делах, связанных с этим местом, а вторую половину — всегда о том месте, куда путь держит. Если не верите мне — проверьте на себе. Если путь составит хотя бы час, проследите за своими мыслями. Полчаса — пункт А, полчаса — пункт Б.
Очень интересно, когда летишь над мегаполисами, смотреть в небо рядом с самолетом. Часто можно видеть другие лайнеры. Они пролетают мимо, такие огромные на немыслимой скорости. Так кажется, потому что при встречном движении человеческий разум плюсует собственную скорость со встречной. Вот и считай: мы набираем высоту, у нас, к примеру, пятьсот, да встречный на посадку заходит — еще пятьсот. Объект, летящий рядом на такой скорости, — необычное зрелище.
Внезапно в левом иллюминаторе мы увидели комету. Объятая пламенем, она неслась мимо нас. Это был Ту-134. Тогда они еще были на линиях. Самолет явно горел. Терпел бедствие.
Мы резко начали заходить на вираж. Самолет накренился и, тихо завывая, стал разворачиваться в сторону Москвы. «Тушку» мы больше не видели. Только потом по телевизору показали сюжет о страшной катастрофе. В любом случае это событие немного скомкало начало командировки.
Нежная музыка, лившаяся из динамиков, резко оборвалась. Послышался щелчок тангенты, раздался мужской голос: «Говорит командир, по техническим причинам мы возвращаемся в аэропорт Шереметьево».
Нужно было разрядить обстановку. И я начал свой рассказ.
* * *
Было это в конце июня. Мы с мамой долго готовились к этому шагу и вот наконец взяли на ее имя кредит в банке и купили машину. «Ниву». Она пахла новым салоном. Темно-зеленая, с инжектором. Закончив оформление документов, мы, счастливые, выехали на улицы города. «Поехали в Хлебниково, — предложила мама. — Там сейчас оптовый рынок. Продают ягоды. Самое клубничное время». И мы поехали.
Я наслаждался плавностью хода машины и управляемостью. Ну еще бы… До этого я управлял только «Уралом», «УАЗом» и «ГАЗом-69»… Скоро мы оказались в Хлебникове на рынке. Ягод и правда было несметно.
Мы накупили малины и клубники. Сидим на пригорке в новой тачке. Празднуем. Над нами самолеты летают. Оно и понятно — Шереметьево близко. Смотрим мы, как они там в небе: один сядет — другой взлетит. Интересно. А один как комар буквально вьется. Туда-сюда, туда-сюда… Мама говорит:
— Тим, а он не падает, случайно?
— Нет, — говорю. — Конечно, нет…
А он все вьется… И все ниже и ниже… Раньше, в моем детстве, мы жили на дачах «Литгазеты». Я хоть и маленький был, а все леса и поля там обходил-облазил. И дороги запомнил. Наконец, самолет прямо над нами пролетел и завыл страшно.
— Падает! — сказали мы хором.
Через минуту мы уже неслись по проселочным дорогам Хлебникова. Прямо по курсу, выбрасывая клубы черного дыма, опускался в лес Ил-86. Я звонил Митковой и в координацию. Телефоны тогда видео не записывали.
Прогремел взрыв. До предполагаемого места катастрофы было километра полтора. Я свернул с проселочной колеи в чистое поле. Канавы, рытвины, кочки… «Нива» летела как птица. Я вспомнил местность. Дальше в лес.
ЛОМАЯ С РЕВОМ КУСТЫ, МЫ ВОРВАЛИСЬ В ЧАЩУ. В ТЕЛЕФОНЕ НА ГРОМКОЙ СВЯЗИ УЖЕ ГРЕМЕЛА ОТБИВКА ЭКСТРЕННОГО ВЫПУСКА НОВОСТЕЙ. ОЛЯ БЕЛОВА ДРОЖАЩИМ ГОЛОСОМ ДОЧИТЫВАЛА ПОДВОДКУ. МЫ БЫЛИ ПЕРВЫМИ…
Я вылетел на поляну. Самолет пылал. Началось прямое включение. «Хрипушка». Это когда корреспондент включается в эфир по телефону. Все каналы, конечно, опаздывали. Спасателей тоже еще не было. Я рассказывал в эфир обо всем, что вижу. Включал свою маму, так как она была единственным свидетелем.
Подойти к самолету было нельзя. Он горел так, что обшивка плавилась и капала на землю. Ко мне, конечно, ехала группа и «флайвей» (специальная машина для выхода в прямой эфир из любой точки). На крыше там еще тарелка.
Я вел своих по телефону лучше современного навигатора. Весь корпункт телекомпании НТВ развернулся на месте катастрофы и уже вел прямой эфир, когда на поляну вломились тяжелые грузовики пожарных и спасателей. Ребята были удивлены нашей прытью и жали руки. Мол, нам бы так успевать… «Первый» и «Россия» подъехали минут через сорок. И тоже стали брать интервью у нас. А у кого? Свидетелей-то больше нет. Этот грустный для российской авиации день был днем моего профессионального триумфа. На нас ссылались все агентства. Уже вечером меня приехал менять другой корреспондент.
Из самолета достали семь мертвецов. Несчастные гнали самолет в ремонт. Больше пассажиров на борту не было. Царство им небесное.
Мы с мамой сели в «Ниву». Салон был обляпан давлеными ягодами. Тканевый. Крылья, двери, капот, крыша и багажник были мятыми. Бампера оторваны. На лобовом стекле трещина. Новая тачка. Из салона.
На спидометре было сто тридцать пять километров. Всего.
Пока это была единственная катастрофа Ил-86 в истории авиации, закончил я свой рассказ.
* * *
Наш самолет плавно коснулся полосы в аэропорту Шереметьево. Слава богу.
В салоне раздался серьезный женский голос: «Господин Бáженов Тимофей! Господин Бáженов Тимофей! Обратитесь к старшему бортпроводнику и проследуйте в зону личного досмотра!»
Самолет развернули в воздухе и посадили из-за нас… Из-за меня… Я, весь красный как свекла, пошел на выход. Но не успел покинуть самолет. Ко мне подошла очаровательная девушка, работница зоны досмотра. Она, улыбаясь, протянула мне топор.
— Это ваше?
— М-мое.
— Заберите, пожалуйста! Вы у нас на ленте забыли.
Она развернулась и спорхнула по трапу.
Я не знал, как быть… Стюард улыбнулся и сказал: «Садитесь на свое место, пожалуйста, и так опаздываем уже…» Я прошел через салон с топором. Сел с топором. Самолет разбегался и набирал высоту. А я сидел с топором.
Посмеялись. Выпили — закусили. Уснули — проснулись. Поели — опять поспали. И вот мы во Владивостоке. Я вышел в город с топором.
Землетрясы
Потом долго добирались до Северокурильска. Там мы увидели несколько картин, которые запомнились и до сих пор долежали на полках моей памяти.
Первое — это коты и кошки. Их там было полно. Они сидели на трубах теплотрасс. Было холодно, и они грелись. Коты там не простые, а бесхвостые. Порода такая. Потом мы выяснили, что их называют «землетрясы». Такое название они получили не просто так. И их огромное количество тоже обусловлено внешними факторами. Все жители региона знают, что без кота и жизнь не та. Здесь без кота можно просто лишиться жизни. В каждом доме их минимум два. Они чуют приближение землетрясения и бегут на улицу. А поскольку землетрясения там через день — курильский землетряс должен быть у каждого. Коты — это первое.
Второе — это огромный деревянный корабль, выброшенный штормом на ледяной пляж. Не остов. А почти целый корабль, будто сошедший с экрана фильма о пиратах Карибского моря. Белый от соли и времени. С мачтами и кубриком. Влитый до середины в мокрый серый песок. Не знаю, лежит ли он сейчас там… Двадцать лет прошло. Наверное, лежит.
Третье — это бомжи. Откуда бомжи на краю света? Не знаю, и местные не знают… Бомжи пришлые, чужие. В городе тогда было полно пустующего и брошенного жилья. Но они форменно бомжевали с котами на трубах.
Мы шли через тихий город к гостинице. Справа от нас была пристань. Там разгружался маленький рыболовецкий сейнер. Контейнеры с рыбой ставили на пирс. Бичи очищали содержимое от примесей. Примесями они считали огромных крабов. Их брезгливо поднимали за огромные шевелящиеся клешни и выкидывали в море.
Мы были голодны. Заселились в номер — один на всех. Мы за ценой не постоим. Было холодно. Не топили. На полу — доски. На стенах — покрытый грибком оргалит. Мокрый потолок провис. Сортир в коридоре. Душа нет. Дверь не запирается.
Пошли в ресторан. Фантазия разыгралась: сейчас бы пива с крабами… Нас встретила подозрительная и неприветливая повариха-официантка-директор.
— Что вам?
— Поесть хотим, с дороги устали.
— Откуда сами?
— Из Москвы…
— С Москвы? — подозрительно переспросила она.
— Ну да… С нее… — сказали мы.
— Для москвичов у нас самое лучшее! — отрезала она, надела пальто и вышла вон.
Мы остались одни в темном банкетном зале, напоминающем коровник. Было тихо. Обсиженная мухами люстра слегка покачивалась. Время шло. Люстра уменьшала амплитуду и в конце концов остановилась. Вошел кот-землетряс и та женщина.
— Куда вы убежали-то? — незлобиво поинтересовались мы. — Даже заказ у нас не приняли…
— За котом ушла, — пояснила женщина. — Сегодня трясет сильно. Может наш отель рухнуть. Вы тоже зря сидели. Как видите, что коты пошли, тоже идите. Что кушать будете?
Нас было десять. И мы почти хором сказали:
— Крабов! Крабов и пива.
Бастинда разозлилась.
— Так, мальчики! Не шутим… заказывайте!
— Так, крабов нам, — пояснил я ответственно.
— Крабов бесплатно с бомжами на пирсе есть будете! У нас тут ресторан. Нормальная еда. Или вы без денег с Москвы приехали?
Мы были наслышаны о дороговизне местного пропитания и подготовились.
— Деньги у нас есть, — скромно и гордо заявил я. — Меню, пожалуйста!
— Нет у нас меню, — передразнила официантка. — Жрать будете или нет?!
— Будем! — хором ответили мы.
— То-то. Тушенка свиная из банок, с картошкой. Самое лучшее! — сказала повариха-официантка-директор.
В принципе, правильно. И тушенка, и картошка были здесь только привозными и считались деликатесами. Пиво и водка стоили одинаково, все привозное, а объем одинаковый — пол-литра. Самое дорогое здесь — вес. Мы решили пить водку. И пили.
Этой ночью земля качалась. И люстры. Никто из нас не помнил, выбегали коты или нет. Мы спали на голых панцирных сетках. Очень сладко. А утром погрузились на маленький рыболовецкий траулер «Интер».
Капитаном судна был поп-расстрига. С окладистой бородой и в шапочке. Судно было японским. Сделано из синего стеклопластика. Очень старое и разбитое. Группа из десяти человек и команда. Плюс наш багаж. Все это в сумме вызвало критическую осадку корабля. Между водой и палубой в самом низком месте было сантиметров десять. Когда выходили в море, капитан читал молитвы и интенсивно крестился.
В акватории была сильная волна. Сильная для нашей скорлупки. Уже скоро через палубу стала перехлестывать вода. Мы подняли сумки с техникой на руки и так дошли до острова Шумшу. Старинный пирс, отлитый еще при императоре Хирохито, стоял как новый. Мы ступили на берег. Бетонная дорога шла за холм. Мы ждали транспорт.
На небольшом возвышении я увидел каменный столбик с иероглифами, спросил у переводчика, что там написано.
ОН ДОЛГО ВГЛЯДЫВАЛСЯ И В КОНЦЕ КОНЦОВ СКАЗАЛ МЕДЛЕННО ПО СЛОГАМ: «ЯПОНИЯ. СЕВЕРНАЯ ОКО-НЕЧ-НОСТЬ ИМ-ПЕ-РИИ. ШУМ-ШУ. ЗЕ-МЛЯ ДЛЯ ЖИ-ЗНИ ЛЮ-ДЕЙ НЕ-ПРИ-ГО-ДНАЯ. ЗДЕСЬ МО-ГУТ ЖИТЬ ТОЛЬ-КО РУС-СКИЕ И АИНЫ».
Я понял, что мы на месте.
Дом Смерти. Царство Анубиса
Из-за холма послышался грохот и лязгание. На огромной скорости на нас выскочила МТЛБэшка (малый тягач легкого бронирования). Гусеницы высекли искры, и мы стали загружаться. Двигатель ревел на предельных оборотах, когда мы лезли на старинную, разрушенную во время Курильского десанта плотину.
Японцы построили это аккуратное сооружение силами пленных корейцев. Перегородили маленькую речку от поселения Беттобу до низа. Мыли золото и разводили там рыбу для командования. Повсюду рос борщевик Сосновского.
Это удивительное растение знакомо даже жителям Подмосковья. Оно попало в среднюю полосу из Америки. Его привез Хрущев с кукурузой. Кукурузу для людей, а борщевик для коров.
Почему Никита Сергеевич тащил его из Америки — непонятно. Здесь, на Дальнем Востоке, он рос всегда. Посадили американский борщевик на полях средней полосы. Убрали. Коровы его ели. Но дохли почему-то… И правда непонятно почему. Растение съедобное. Не зря борщевиком зовут. Можно с ним борщ варить. Когда оно молодое. Но вот если оно дойдет до стадии цветения, могут быть неприятности. Растение выделяет целый комплекс эфиров. Они могут вызывать сильнейшие ожоги. Но происходит это только в жаркие, солнечные дни. Если гулять по борщевику в дождь и в холодину, ничего плохого не случится. Но! Если не выстирать одежду и выйти в ней на улицу, когда погода наладится, получишь свою порцию ожогов. И знать не будешь откуда. Борщевика может уже и не быть рядом.
ШУМШУ — ЭТО ЗАПОВЕДНИК, ЗАКРЫТАЯ ТЕРРИТОРИЯ, ЭТО ПОГРАНИЧНАЯ ЗОНА, ПАМЯТНИК АРХИТЕКТУРЫ И, ПОЖАЛУЙ, ОДНО ИЗ САМЫХ ОПАСНЫХ МЕСТ В МИРЕ. ШУМШУ — ДОМ СМЕРТИ.
Мы ехали по острову, и вокруг нас громоздились доты и дзоты. Это огромные бетонные кубы и шестигранники с толщиной стенок по два и три метра. Пулеметные гнезда утоплены в непроницаемый железобетон. Некоторые из них стояли как встарь. Какие-то, наоборот, уже съехали с фундаментов, накренились и ушли вниз с оползнями. Трава была очень зеленой, а небо свинцовое и низкое. Из земли торчали артиллерийские орудия и башни закопанных танков. Там и тут из травы были видны неразорвавшиеся авиационные бомбы.
МТЛБэшка перла, отбрасывая «грудью» ржавые противотанковые ежи, заматывалась клубами старинной колючей проволоки. На дороге и по обочинам хрустели человеческие кости. Прямо по курсу мы увидели упавший самолет. Он был очень стар. Алюминий не так подвержен коррозии, как сталь, поэтому формы сохранились. В ногах у пилота, чьи останки находились в кабине, под пробитым стеклянным колпаком на фюзеляже была нарисована открытая и полная острых зубов красная пасть акулы. В моем шлемофоне щелкнуло, и сквозь рев и шипение я услышал: «Аэрокобра… последняя здесь разбилась… из Америки прилетел, бедняга…»
Мы ехали по минному полю. Мины были или обезвреженными, или испорченными. Водитель, не боясь, пер по целине. Из-под гусениц летели емкости с толуолом, взрыватели, верхние крышки и прочая требуха.
Но все равно не по себе. Каждые пятьдесят-сто метров — танк или самоходка. Все ржавое, допотопное, но лобовая броня — я вам скажу! На некоторых экземплярах встречалась толщиной и по десять сантиметров. Вообще, полное ощущение, что вернулся на землю из долгого космического полета, а тут за это время случилась ядерная война. И все погибли давно. И вот едем мы по этому миру и хрустим костями тех, у кого наследовали землю.
Наконец мы доехали до двух рубероидных сараев. Они стояли в небольшом живописном распадке, в центре острова. Забора не было. Перед постройками были вкопаны два столба с перекладиной, Из перекладины торчали китовые усы. И красные пластиковые буквы были прибиты к ней гвоздями. Надпись гласила: «Беттобу».
— Здесь мы будем жить, — сказал я своим и спрыгнул с брони. Под ногами хрустнуло, я подумал, что это гравий, но оказалось, что это стреляные гильзы. Миллионы гильз.
Мы заселились. Разожгли очаг. Поставили чайник. Установили генератор. У нас появился свет. Пока ребята ставили аппаратуру на зарядку, я взял карабин и пошел осматривать окрестности. Вокруг не было ни души. В речке все копошилось. Я посмотрел, а там рыбы больше, чем воды. Я зашиб камнем четырех. Принес в лагерь. В этот вечер мы ели икру ложками из кастрюли.
А утром пошли в подземелья. Вход туда выглядел не очень ухоженным. Под холм уходила нора величиной с волчью. Ее устье было частично засыпано оползнем. Угадывались бревна, которые некогда держали свод. Мы стали протискиваться внутрь.
Неожиданно ботинки ползшего передо мной бойца исчезли. Послышался шлепок и мат. Я не успел среагировать и понял, что земля подо мной накренилась и я сваливаюсь в пропасть, неожиданно открывшуюся справа от меня. Там, где только что была мокрая земляная стена. Я тяжело упал в лужу рядом с уже успевшим встать коллегой. Высота падения оказалась приличной. Метра два. Мы зажгли фонари.
Здесь помещение было аккуратным и ухоженным. Потолок — на высоте вытянутой руки. Из комнаты, посреди которой мы стояли, в четыре стороны расходились тоннели. Вода — примерно до середины икры. Из пола торчала заточенная ржавая арматура. Потолок над нами зашевелился, и мы увидели, как бетонная плита поворачивается на стальных шарнирах. Сверху в следующую секунду должен был упасть наш третий коллега. Прямо на железный кол. Мы, чавкая грязью, бросились туда и в последнюю секунду оттолкнули летящего человека в сторону.
«Прикольно», — подумали мы.
Колья, предназначавшиеся нам, первопроходцам, очевидно, уже заржавели и упали. И потому мы не корчились сейчас на них, как первые христиане на дороге в Рим. Мы бросились загибать арматуру, а с потолка как раз посыпались остальные члены моей экспедиции. Все остались живы и обошлись без травм.
Мы шли по коридору уже минут тридцать. Стены кое-где сохранили части обшивки. Карты подземелий, которые у нас были, указывали на то, что мы движемся в сторону госпиталя. Определили, что идем по второму уровню минус второго этажа. За всю послевоенную историю острова полные карты подземелий так и не были составлены. А если и были, то до сих пор засекречены.
Шумшу — это самый укрепленный остров-крепость в истории человечества. До Курильского десанта считалось, что его невозможно штурмовать с моря. А основной укрепрайон находится в недрах. Японцы использовали для его строительства рабский труд. Пленные китайцы и корейцы копали и мешали бетон. Нанятые китайцы и корейцы выполняли инженерные функции.
КОГДА ЯПОНЦЫ СОЧЛИ РАБОТУ ЗАКОНЧЕННОЙ И НАСТУПИЛ ЧАС РАСПЛАТЫ, ПОГРУЗИЛИ ВСЕ ЭТО ПОЧТИ МИЛЛИОННОЕ ВОЙСКО НА БАРЖИ. БАРЖИ ВЫВЕЛИ В ОТКРЫТОЕ МОРЕ И ПОТОПИЛИ ТОРПЕДНЫМИ УДАРАМИ. ТАК ТАЙНЫ И СХЕМЫ, КОТОРЫЕ БЫЛИ ЗНАКОМЫ СТРОИТЕЛЯМ, ПОКИНУЛИ ЭТОТ МИР.
Картами в совершенстве владела верхушка управления островом. Но в момент, когда наши войска заняли Шумшу, все начальники сделали себе сеппуку. Вспороли животы длинными острыми ножиками.
Рядовые японцы выходили из ворот подземной крепости по одному нескончаемой колонной четыре дня. Но вышли не все. В течение девяти лет после окончания войны на острове было электричество. Это означает, что где-то в глубинах, за взорванными перекрытиями, сидели японцы, которые не знали, что их страна капитулировала. Они обслуживали генераторы и подливали в них топливо.
Мы проходили залы с огромными цистернами, там были мазут и солярка. Шли мимо действующего водопровода. Вода текла из кранов в бетонные раковины и ванны. Вода была чистой, но мы не пили и не умывались. В лабиринтах много раз применялось химическое и бактериологическое оружие, и я приказал не рисковать. Мы дошли до больничных палат. Там, конечно, была разруха. Больничные койки с панцирными сетками стояли в беспорядке. На некоторых лежали человеческие останки.
Меня интересовали шкафчики. Я влюбился в военную медицинскую посуду тех лет и собирал коллекцию. Было понятно, что делать это опасно, однако я набил планшетную сумку бутылочками с непонятной жидкостью и притертыми стеклянными пробками.
На госпитале наша карта кончалась. Мы должны были обнаружить проход на минусовые этажи и добраться до радиорубки. Нашей задачей было составить карты вновь исследованных лабиринтов, найти радиорубку и проверить версию о создании в недрах Шумшу телевизионных передатчиков первого поколения. Возможно, при обнаружении такой техники — вывезти ее в Москву для исследований.
Полчища летучих мышей вдруг стали носиться вокруг нас. Я посмотрел наверх и увидел небо. Дневное. А на нем звезды. Я стоял в самом низу вертикальной шахты глубиной метров сорок. Мыши летели оттуда. Естественная вентиляция работала так же хорошо, как и водопровод.
Я насторожился. За весь путь мы не спустились ни по одной лестнице. Высота холма была не такой большой. И это означало, что коридоры уходили вниз по спирали под незначительным уклоном. Мы, скорее всего, находились уже на минус третьем этаже, если не на минус четвертом. Все напряглись и стали смотреть по сторонам.
Мы увидели много любопытного. Первое — это растяжки. Они были повсюду и представляли собой очень интересную конструкцию. В современном мире такие не используются. Небольшая авиабомба или минометный снаряд подвешен за крыльчатку на проволоке. Проволока петлей оттянута вдоль пола. Получается, что устройство срабатывает не после удаления предохранителя, как сейчас делают, а сразу. Бомба клюет носом. И происходит немедленный взрыв. Пол был залит водой, и мы обнаружили, что некоторые плиты шатаются. Под ними предположительно были колья. Все это наводило на мрачные мысли.
Но хуже всего были значки «радиоактивность» и «бактериологическая опасность», которые встречались то на правой, то на левой стене. Вдали коридор раздваивался. Мы шли медленно и осторожно. На развилке разделились. Одна группа ушла направо, а вторая налево. Вскоре мы нашли комнату, отделанную дубом. Очевидно, это был кабинет начальства. За комнатой располагалась уборная. Все работало, кроме слива. Вода лилась постоянно.
За сортиром я обнаружил следы большого взрыва. Стены и перекрытия рухнули, и в соседний коридор можно было только проползти. Мы оказались на той стороне быстро. Вскоре дошли до лифтовой шахты. Клети не было. Она, очевидно, упала. По шахте лился огромный водопад. Температура ощутимо выросла. Сейчас у лифта было градусов тридцать — тридцать пять.
Мы полезли по железным скобам шахты на ту сторону. Выяснилось, что вода в водопаде горячая. Не кипяток, конечно, но на той стороне мы стояли все мокрые и от нас валил пар. Мы пошли дальше и нашли зубной кабинет и в нем труп-скелет. Человек когда-то явно застрелился. Но оружия рядом не было.
Все. Это был тупик. Я нанес его на карту, и мы пошли обратно. На развилке встретились со второй группой. Им повезло больше: они нашли радиорубку и тащили огромную хрень, на которой красовалась надпись «Яэсу». Мощный передатчик радиосигнала. Фирма «Яэсу», кстати, существует и по сей день и занимается производством электротехнических устройств. Это то, что нам было нужно.
Вечером мы обсудили увиденное. Оставалось составить карту. Приняли решение в следующий раз проникнуть под землю в другом месте. За командировку мы обнаружили шесть продуктивных входов и составили карты минус первого, второго, четвертого и шестого этажей. Общая протяженность наших исследований равнялась сорока пяти километрам.
Я принял решение двигаться дальше. Мы провели на острове одиннадцать дней и теперь ждали тяжелый корабль, который должен был забрать с пирса МТЛБэшку, нашу добычу и нас. Мы покидали Шумшу. Дом Смерти.
Дом Жизни. Царство Озириса
На этом командировка не заканчивалась. Теперь мы должны были оказаться на другой стороне Курильской гряды. На ее южной оконечности. Нас ждал Манерон — Дом Жизни.
Но в Дом Жизни, как известно, попасть непросто. Согласно древнему поверью, Домом Смерти управляет псоглавец — существо с человеческим телом и собачьей головой. Имя ему Анубис. А Домом Жизни правит Озирис. Тоже существо мифическое, лишенное эмоций и подловатое. Бесполое человеческое тело венчает голова птицы. И если в Доме Смерти нам встречались лишь облезлые бесхвостые коты-землетрясы, которые выполняли работу псоглавцев, то на Дом Жизни мы возлагали большие надежды.
Манерон — особо охраняемая территория. Природа там должна была оказаться нетронутой. В отличие от Шумшу, Манерон находится на юге. И вторая часть моего путешествия представлялась почти отдыхом.
Меньше чем через неделю корабль, на котором мы совершали плавание, должен был доставить нас в настоящий рай.
Учтя ошибки прошлого, я зафрахтовал довольно большую шхуну с высокими бортами. На нижнюю палубу через аппарель мы загнали наш МТЛБ, внутри которого сложили все имущество, люки загерметизировали и отправились наверх размещаться по каютам.
Каюты оказались очень маленькими. В каждой был небольшой стол, как в железнодорожном купе, и четыре табуретки, привинченные к стенам. На ночь они складывались. В стенах были петли, между которыми на время сна растягивались гамаки, висевшие на карабинах на стене.
Каюты внутри были выкрашены веселенькой оранжевой краской. Этот цвет, очевидно, должен был развлекать пассажиров во время долгих океанских переходов. Но наша молодая психика никак не ответила за все время пути на этот раздражитель. Наверное, потому, что сразу после отплытия мы начали пить ацетон.
Всем известно, что Ван Гог отрезал себе ухо, напившись абсента. Ходят слухи, что виной сему помешательству стала какая-то необычная полынь, имеющая якобы наркотический эффект. На этой траве настаивают абсент. Но это, конечно, не так. В мире существует несколько разновидностей полыни. Но ни одна из них не оказывает дурманящего действия. Вообще, употребить в пищу чернобыльник очень сложно. Так как все эти травы обладают хинной горечью. В абсент траву подмешивают не из-за вкуса, а из-за запаха. Причиной психического расстройства Ван Гога была как раз субстанция, запах которой отбивает полынь. Здесь следует погрузиться в теорию самогоноварения. В любой браге в конце процесса образуются летучие фракции. И первыми во время перегонки летят не спирты, а ацетоны.
Именно поэтому первач в деревнях пьют только лютые алкоголики. Опытные самогонщики первач выливают, так как от него возникают галлюцинации и страшное похмелье. Абсент — это и есть первач, ацетон с сахаром и запахом полыни.
Опираясь на эти знания, капитан корабля закупился в скобяной лавке Северо-Курильска ацетоном.
Вначале мы с недоверием отнеслись к предложению выпить по полчашечки растворителя. Но капитан сказал, что он сто раз так делал.
— Вот вы куксу запариваете? — спросил он, поднимая чашку.
Мои коллеги, которые уже выпили, энергично закивали. На их лицах было написано, что они запаривают куксу не хуже капитана. А я поинтересовался, что такое кукса, наверное, потому, что еще не выпил.
Капитан рассчитывал на этот эффект. И сказал, что они, то есть жители Дальнего Востока, стоят на более высокой ступени развития, чем москвичи. И запаривают куксу уже двадцать лет. Я был заинтригован и выпил.
В ходе беседы выяснилось, что куксой здесь называют доширак и вообще любые макароны быстрого приготовления. Слово появилось от корейского «кукси», то есть суп с длинной лапшой. Действительно, быстро приготовляемая лапша на Дальнем Востоке в те времена была очень распространена. Ее везли из Японии и Китая. И она однозначно была вкуснее доширака, который тогда в Москве только появлялся.
В голове от ацетона сильно помутилось. И капитан, видя нашу неопытность, предложил немедленно запивать бульоном от куксы и заедать макаронами.
Еда очень хорошо сочеталась с питьем. Время летело незаметно. Помню только, что в начале путешествия я определил себе нижний гамак. А пять последних дней проспал в верхнем, так как каждую ночь на меня валились мои сотрудники с верхнего яруса.
Гамаки мы не отстегивали, так как питались вместе в капитанском кубрике. Индивидуальные табуретки и столики в каютах не использовались. Залезть в гамак на верхний ярус и трезвый человек способен не сразу. Гамак верхнего яруса расположен на уровне лица стоящего. В нем нет опоры. Запрыгнуть в него — большое искусство. Но самое сложное — вылезти из гамака. Особенно если прямо под тобой тело твоего товарища, наступать на которое запрещают законы человечности. Не знаю, смог ли бы я сейчас, спустя двадцать лет, совершать такие кульбиты. Думаю — нет. Но и ацетона я с тех пор не пил.
По мере того как мы двигались в сторону юга, погода налаживалась. Снеговые заряды Шумшу гнались за нами двое суток. Но воды приобретали синий цвет. Все чаще выглядывало солнце. Мы совершали каботажное плавание, то есть все время держали в поле зрения землю. И земля эта с каждым днем приобретала новые очертания. Скалистые острова неуклонно сменялись зелеными. Вскоре появились киты. Они то и дело проходили рядом с кораблем и выбрасывали в воздух струи, напоминающие струю из направленного в небо «керхера».
В солнечный день на траверсе Токио китов было особенно много, и я решил спустить шлюпку, чтобы подойти к ним поближе. Когда до китового стада оставалось не более двадцати метров, началась съемка. Я рассказывал о китах, о том, что они вовсе не рыбы, а они плавали вокруг нас, показывая свои серо-синие спины. Некрупная самка, длиной метров одиннадцать, явно получала удовольствие от съемок. Она все ближе подходила к шлюпке, показывала свой горб и шипела. Было решено, что я, произнося речь о китах, попробую потрогать китиху за спину. В очередной раз я изловчился, сказал все без ошибок и, перегнувшись через борт, похлопал ее. Она тут же ушла в пучину морскую. Я был доволен съемками, приказал двигаться к судну и готовиться к швартовке.
СТАЛИ ЗАВОДИТЬ МОТОР. И В ЭТОТ МОМЕНТ НАША ГЕРОИНЯ ВЫПРЫГНУЛА ИЗ ВОДЫ ПО ЛЕВОМУ БОРТУ. ОНА ВЫСУНУЛАСЬ МЕТРОВ НА ПЯТЬ. И, УЛЫБАЯСЬ, ПЛЮХНУЛАСЬ ОБРАТНО.
Волна подбросила шлюпку, но не перевернула ее. Оператор, сидевший на борту, выронил камеру в соленую воду. Это был самый дорогой «Бетакам». Двухсоставной. Камера «Екигами» и магнитофон «Сони». Шестнадцать килограммов живых денег. По тем временам с комплектом оптики устройство стоило столько, сколько мы могли заработать за десять лет все вместе. Камера не легла на дно. Ее удалось схватить за ремень и вытащить. Съемка пропала.
Сразу по прибытии на корабль мы разобрали камеру и бережно уложили детали в мешки с рисом. Так всегда нужно делать, если радиоэлектронное устройство (например, телефон или камера) попадает в воду. Рис гигроскопичен и забирает влагу из печатных плат. От пресной воды это помогает почти всегда. Но на этот раз нам противостояла соленая. Через день — день грусти — мы собрали камеру. Она заработала. Но картинка навсегда стала синей. Потом, через два месяца, мы уже в Москве понесли заслуженное наказание. Выяснилось, что камера никогда не станет прежней. Ее отправили на далекий корпункт. И еще много лет все новости из того несчастного региона были синеватыми.
У нас с собой было еще несколько комплектов, и я принял решение двигаться к югу. В сторону Манерона. Формального повода для отмены путешествия не было. Хотя команда была не в духе. Все понимали, что по возвращении в столицу нас ждет долговая яма и бедность.
Скоро вдали забрезжил цветущий Манерон. Тропическая растительность огромными шапками скрывала его скалистое тело. На огромном утесе высился маяк, единственное капитальное сооружение на острове. Лоция острова не позволяла подойти к нему быстро. И мы почти целый день лавировали между рифами. Пирса не оказалось. Впоследствии выяснилось, что он был разрушен зимними штормами. Мы выкатили МТЛБ с аппарели прямо в воду. И начали переносить экспедиционное оборудование на берег по броне.
Пляж, на котором шла разгрузка, был очень маленьким, не более десяти метров в ширину и пяти в глубину. Вправо вверх, на скалу, тянулась грунтовая дорога. Ее заросшая колея взбиралась по скалам под невероятным углом. И мы всерьез беспокоились о том, сможет ли взобраться по ней наш броневик.
У каждой бронемашины есть так называемый горный тормоз. Это толстенная рельса, висящая под днищем. Если водитель бронемашины чувствует, что во время переключения передач гусеничный броневик может покатиться назад, он выдергивает чеку. Рельса падает на землю, оставаясь закрепленной только спереди. Таким образом, из-под днища начинает торчать рычаг. Он упирается в землю. Это не дает машине откатываться.
В нашем случае горный тормоз был давно вырезан и, видимо, сдан на металлолом.
Когда разгрузка была закончена, мы забрались на броню и, перекрестившись, со страшным ревом стали залезать на стенку. Механик-водитель решил не переключать скорости. Сизый дым валил из глушителей. Из-под гусениц сыпались искры. И мы на первой передаче двигались к цели.
Дорога петляла. На одном из участков серпантина увидели, что навстречу нам несется 131-й «ЗИЛ». Без кузова, капота, стекол и на спущенных колесах. Его сопровождала стая разношерстных собак. Очевидно, они лаяли. Но мы из-за рева двигателя этого не слышали. Когда столкновение стало неизбежно, мы посыпались с брони в заросли борщевика. Машины ударились друг об друга. МТЛБ заглох. И, набирая скорость, покатился назад. В наступившей оглушительной тишине мы наблюдали, как грузовик гонится за броневиком, поддавая его бампером. И веселые собаки, визгливо заглушая друг друга, несутся за машинами к пляжу.
Обошлось без жертв. На пляже мы поздоровались с водителем «ЗИЛа». Выяснилось, что он смотритель маяка. В его машине тормоза отсутствовали вовсе. Но он не использовал их даже в те далекие годы, когда они были. Двигатель он тоже не заводил, так как дорога к пирсу идет под гору. И расходовать топливо нерационально. Он поехал на пляж, так как думал, что корабль привез продукты.
В те годы завоз был нерегулярным. Связь отсутствовала. И местный Робинзон радовался каждому кораблю, шедшему к острову.
На пляже мы завели «ЗИЛ», развернули его и начали второе восхождение.
Примерно через час мы благополучно добрались до маяка. Разгрузились. И отдали смотрителю все, что могло представлять для него ценность, а для нас в конце путешествия было лишним грузом. Доширак, картошку, консервы, алкоголь и лекарства.
Познакомились с женой маячника. И козой. Коза считалась на острове существом высшего порядка, почти человеком. В отличие от собак, она выслушивала длинные монологи смотрителя, никогда ему не перечила. Чего он не сказал о супруге.
План работы на Манероне был разработан еще в Москве, и я старался не отступать от него. Всю первую неделю мы посвятили изучению фауны и флоры острова.
Манерон был площадкой для подготовки совсем другого фильма, не того, для которого мы снимали на Шумшу. Ведь Шумшу называется Островом Зла, Домом Смерти. А Манерон напротив, Дом Жизни. Там были танки, гильзы, ловушки на холоде. А здесь птицы и цветы в тепле.
Целыми днями мы работали на лоне острова и возвращались в лагерь к маяку только под вечер, заводили генератор, заряжали батарейки и ужинали.
Для меня длительное общение с изголодавшимся по человеческому обществу островитянином было работой. И я старался отдаваться разговорам не слишком долго.
Алкоголь очень способствовал реализации моего плана. Коза сменяла меня во втором часу ночи. Я шел спать. А смотритель не замечал подмены.
Когда съемки на поверхности острова были закончены, мы перешли ко второй, и заключительной части нашего путешествия. А именно, к подводной. С собой у нас было все необходимое для дайвинга и глубоководных съемок. Мы притащили даже компрессорную станцию для забивки баллонов. Погружения шли одно за другим. Вода вокруг Манерона идеально прозрачная. Был штиль и солнышко. Камеры работали в боксах хорошо. Это меня радовало. Так как в те времена еще не существовало заводских боксов для профессиональной техники, перед командировкой мы сами изготовили боксы из толстого оргстекла. Испытания проводили в бассейне «Олимпийский». И я не был уверен в надежности изготовленных мною девайсов.
Один из членов нашей команды очень любил плавать. И каждое утро, надев очки и специальную шапочку, отправлялся в открытое море, где плавал саженками туда-сюда.
В один из дней, когда мы уже были готовы к погружениям, план дал сбой. Наш спортсмен не вернулся вовремя. Мы не сильно волновались, так как видели на горизонте его оранжевую шапку.
Я был раздражен. Меня бесило то, что пловец не следит за временем и купается, когда уже давно пора работать. Примерно через час мы накачали лодку и отправились к нему, чтобы прекратить затянувшуюся развлекательную программу. Я возглавил экспедицию, так как хотел сделать выговор лично.
Когда мы догребли до спортсмена, нашли его без сознания. Вся правая сторона парализована. И как он держался на воде — вообще непонятно.
Мы втащили коллегу в лодку. Довезли до берега. Его лицо было искажено инсультной гримасой. Через некоторое время он пришел в себя и рассказал о причинах своей беды.
Оказывается, находясь в открытом море, он не смотрел, куда плывет. И напоролся на зарубленную винтами проходящего судна ядовитую медузу. Ее стрекательные щупальца были раскинуты на несколько метров вокруг конвульсирующего тела. И хотя тварь была уже мертва, щупальца ошпарили подмышку пловца.
ЯД НЕКОТОРЫХ МЕДУЗ ОЧЕНЬ СИЛЕН. УКУС НАПОМИНАЕТ УДАР ЭЛЕКТРИЧЕСКИМ ТОКОМ. ИЛИ СХОЖ С УКУСОМ ЯДОВИТОЙ ЗМЕИ.
Меня часто спрашивают, как отличить, укусила ядовитая змея или неядовитая. Ответ очень прост. Укус ядовитой змеи — любой — крайне болезненный. Если не очень больно, то и опасность невелика.
Но с отравлением медузой я сталкивался в первый раз.
Эту книгу в самом начале я посвятил моей бабушке, Валентине Алексеевне Ивановой. Она была доктором, терапевтом. Теперь, оглядываясь на свою жизнь, я понимаю, что должен был тоже стать врачом. Так как всегда имел к этому склонность и охотно учился у бабушки всему. Однако она на этом не настояла. И я пошел по другому пути.
В любом случае я многому у нее научился. Принципы оказания первой помощи, диагностика распространенных заболеваний, лекарства, помогающие от них, навсегда засели в моей памяти. Я запомнил ее уроки. По травматологии и хирургии. Анатомия млекопитающих и человека навсегда стала моим любимым предметом в биологии.
Так получается, что во всех моих путешествиях роль экспедиционного врача выполняю я. И аптечку тоже собираю сам. Как всегда, в моей аптечке был димедрол в ампулах и фенкарол в таблетках. Поскольку ситуация была критической, я применил оба лекарства. Десять таблеток фенкарола мы раздавили в порошок в столовой ложке и всыпали в рот пострадавшему. В сочетании с димедролом мое лечение погрузило больного в летаргию.
ВСЕ, КРОМЕ МЕНЯ, ДУМАЛИ, ЧТО Я ЗНАЮ, ЧТО ДЕЛАТЬ. И ВОЛНОВАЛИСЬ НЕ ОЧЕНЬ. Я ЖЕ РАССТРАИВАЛСЯ ПО-НАСТОЯЩЕМУ. ТАК КАК МОЙ БОЛЬНОЙ ЯВНО ОТДАВАЛ БОГУ ДУШУ.
ЕГО ДЫХАНИЕ БЫЛО РЕДКИМ И АГОНИЧЕСКИМ. ОН ПЕРЕСТАЛ ОТВЕЧАТЬ НА ВОПРОСЫ. ПУЛЬС БЫЛ НИТЕВИДНЫМ И ПОЧТИ НЕ ПРОЩУПЫВАЛСЯ. МЕСТО УКУСА СТАЛО ПУНЦОВО-ФИОЛЕТОВЫМ. ПЯТНО РАСПОЛЗАЛОСЬ ОТ ВНУТРЕННЕЙ СТОРОНЫ БИЦЕПСА ЧЕРЕЗ ПОДМЫШКУ НА РЕБРА.
Надевать в этих условиях акваланги и погружаться было бы странно. Всей команде я объявил выходной. Полевой госпиталь развернул на пляже. Мои сотрудники разбрелись по острову, оставив меня у постели больного.
Я смотрел на воду. И вдруг обнаружил всплывающего водолаза. Сначала я подумал, что это кто-то особо ответственный из моей команды все же решил продолжить съемки. Но вскоре понял, что костюм на водолазе гражданский — неопреновый. Мы же ныряли в военных, резиновых. Водолаз вышел на берег. Оказалось, что это браконьер. В его руке была большая сетка с трепангами. Он объяснил, что уплыть он уже не может, потому что в баллонах закончился воздух. А их браконьерская шхуна стоит в бухте за мысом. Я объяснил ему всю тяжесть его провинностей. Рассказал о сути особо охраняемой территории и о наказании, которое ждет его за незаконный сбыт копошащихся червей китайским дилерам.
Браконьер был безутешен. И согласился пойти на сделку. В результате в течение трех дней, пока я занимался выхаживанием больного, с моей командой вместо меня ныряли захваченные браконьеры. Они оказались настоящими профессионалами. Хорошо знали рельеф дна и местонахождение интересующих нас жителей морских глубин.
Съемки удались. Укушенный выздоровел. И в последний день перед отплытием браконьеры накрыли нам роскошный стол, уставленный блюдами из запрещенных к лову морских гадов.
Все ели. Но мне не понравилось. Особенно отвратительными мне показались трепанги и морские гребешки.
Гребешок — это раковина размером с суповую тарелку, плоская. Ее нужно поддеть ножом и раскрыть. Когда появляется щель, моллюск пищит. Тут нужно беречь пальцы. Если нож сорвется, раковина захлопнется вместе с пальцами и прищемит их как дверью. Когда раковина раскрыта, в ее центре обнаруживается круглая «котлета» морковного цвета. Размером с горло граненого стакана, толщиной в полтора-два сантиметра. «Котлетка» пульсирует и дергается. Ее нужно вырвать пальцами, обмакнуть в соевый соус, размешанный с острым перцем, запихать в рот и запить водкой. По вкусу тварь напоминает сгусток крови. По тактильным ощущениям — густую соплю.
Браконьеры считают это блюдо очень вкусным и полезным. Говорят, что чистый белок. А я всегда любил желтки. На столе мне понравилась только водка.
* * *
P.S. День рождения у меня 25 января. А у Парфенова 27-го. Праздновали 26-го в редакции программы «Намедни». Я подарил ему тот топор, с которым облетел всю землю. Этот топор был интересен тем, что обладал полной невидимостью для контролирующих в аэропортах. Меня обыскивали, заставляли выкладывать мелочь из кармана. Во время обысков я поднимал руки. И в правой руке держал топор. И всегда мне говорили: «Проходите, пожалуйста». Парфенов не знал, что делать с топором. И он пылился в его кабинете до бесславного краха карьеры. После закрытия «Намедни» топор, видимо, выбросили новые владельцы помещения. Я очень жалею, что он ко мне не вернулся.
Парфенов подарил мне попугайский галстук. Очень дорогой, с ниткой. Я никогда не умел завязывать галстуки. Но знал, что многие работники «Намедни» — большие мастера в этом деле. Я решил порадовать дарителя и надеть галстук. Завязать узел я попросил Павла Лобкова (российский журналист). Тогда были модны большие узлы. Лобков спросил: «Тебе побольше или поменьше?» Я ответил: «Не знаю». Лобков сказал: «Покажи мне средний палец на правой руке». Я охотно показал ему фак. «Тебе поменьше», — разочарованно сказал Паша.
После праздника я тот галстук выбросил.
И долго вытирал руки об штаны.
МУЖЧИНА, НАХОДЯСЬ МЕЖДУ ДОБРОМ И ЗЛОМ, ДОЛЖЕН ОСТАВАТЬСЯ ХЛАДНОКРОВНЫМ
Назад: Глава 12 Волчий билет
Дальше: Глава 14 Туманная страна
