Книга: Дикие истории. Дневник настоящего мужика
Назад: Глава 11 Звери-господа
Дальше: Глава 13 Остров-крепость
Глава 12
Волчий билет
Однажды весной меня и моих ребят командировали в Волгоградскую область. Начиналась охота на волков. Матерых хищников и их невинных щенков.
Первыми на локацию мы отправились с прекрасным оператором, да и просто хорошим человеком Мишей Оркиным. Ехали поездом. Техники было много, и я взял «СВ».
Конечно, мы долго собирались. Потом долго ждали машину. Потом ехали по пробкам. Короче, мы сильно опаздывали.
Я, собираясь дома, решил надеть самые плохие штаны. Я считал свое решение очень умным. Там лес, думал я, кровь, грязь. Я не в кадре… зачем хорошие штаны? Возьму плохие. И надел лохмотья. Идиот. Я в тот день думал плохо. Зачем в поезде ремень? — подумал я. И не надел ремня.
Редакционная машина взвизгнула тормозами у вокзала. Мы выскочили и стали хватать сумки. Мне, кроме моего рюкзака, досталась сумка с аккумуляторами, сумка со звуком, сумка без ручки со штативом и баул со светом. Общий вес не меньше восьмидесяти килограммов.
Миша был высокий, плечистый и очень красивый парень. Он взял не меньше. Но в руке у него еще была камера «Бетакам» весом шестнадцать килограммов. Очень дорогая. Очень нежная. И нести «Бетакам» полагается как хрустальную вазу. До отправления поезда оставалось минут пять, а мы только бежали через парковку.
Миша бежал размашисто и не оглядывался. Может, это и хорошо. Так как я представлял собой жалкое зрелище.
СУМКИ И БАУЛЫ СПОЛЗАЛИ С ПЛЕЧ, БОЛТАЛИСЬ НА ПОЯСЕ И ПУТАЛИСЬ В НОГАХ. РУКИ БЫЛИ ЗАНЯТЫ, НО САМОЕ ОТВРАТИТЕЛЬНОЕ — СПАДАЛИ ШТАНЫ.
Не было времени их подтягивать. Да и бесполезно — они сразу падали. Что-то нарушилось в их конструкции, они не держались вовсе.
Шаги из-за этого становились мелкими. Походка семенящей. Выглядело это как в комедии времен Чарли Чаплина. Так без штанов я и всеменил на перрон. Поезд уже медленно катился. Я ухнул в раскрытые двери первый баул. Миша был внутри и ловил багаж. Когда в вагон залетела последняя сумка, поезд уже катился со скоростью километров двадцать в час.
Я в прыжке подтянул штаны, произвел в воздухе немыслимый кульбит и зацепился за поручень последнего вагона. Я прошел сквозь состав как раскаленный нож через масло.
У дверей СВ меня встретила непреодолимая преграда. Проводница не желала, чтобы я осквернял своим присутствием ее вагон. Она долго не могла поверить, что этот бомж со спущенными штанами и есть тот человек в рубашке и галстуке, который, чуть улыбаясь, взирал на нее с первой страницы моего паспорта.
Потом все утряслось. Я сразу оставил тысячу за чай, на случай если нам еще что-то потребуется. Мы заперлись в купе. Миша восседал за столом как принц, а я напротив него, посреди полки, скрестив ноги по-турецки. Чисто кум королю, сват министру. Выпили, поели.
Нам больше ничего не потребовалось, и мы проспали как два ангела до Волгограда. Когда выгружали багаж, я услышал краем уха, как наша проводница недвусмысленно сообщала своим коллегам, что мы с Мишей, дескать, нетрадиционной ориентации.
Я не стал добиваться справедливости и просто забрал девятьсот шестьдесят рублей сдачи за чай. За что уже вслух был назван гомосеком.
Это, кстати, была единственная проводница-сука в моей жизни. Судьба ей жестоко отомстила за навет и клевету, явив справедливость фатума. Но об этом в конце главы.
Охота на волков
Мы долго тряслись в «уазике» и наконец оказались в лесничестве. Там было несметное количество комаров и пахло собаками. Я решил лечь на улице. Хозяева избушки отговаривали меня, уверяя, что волки сейчас свирепствуют, и я буду непременно съеден.
Я проигнорировал эти угрозы. Выкопал несколько кустов колючего боярышника и огородил ими свою походную постель. Потом помылся в реке (на это пришел посмотреть весь лесхоз, по их мнению, вода была недостаточно теплой) и завалился спать в мешок.
Комаров не было из-за ветра. Они все сидели в избушке. Пили теплую кровь и спали на стенах, не боясь быть сдутыми.
Утром хозяева осматривали меня с большим интересом. Видимо, подозревали в колдовстве. Они недоумевали, благодаря каким таким чарам я еще жив, не съеден ни волками, ни комарами…
Я не одобряю охоту на волков. Считаю ее жестокой. Волк — зверь не лицензионный. То есть на него распространяется правило «сколько раз увидишь его — столько раз его и убей». Охота в начале лета особенно жестока. В расход идут не только матерые, взрослые звери, но и щенки, только появившиеся на свет. Даже если не убивают физически, смерть все равно настигает их. Ведь мать и отец мертвы, а дети беспомощны.
ОТЛИЧИТЕЛЬНАЯ ЧЕРТА МУЖЧИНЫ — ХЛАДНОКРОВИЕ. И Я НИКОГДА НЕ ПОЗВОЛЯЛ СЕБЕ СЛАБОСТЬ. ТУТ НУЖНО ПОНИМАТЬ РАЗНИЦУ. ЕСТЬ СИТУАЦИИ, КОГДА МУЖЧИНА МОЖЕТ ПРЕДОТВРАТИТЬ БЕДУ, И ТОГДА ОН ДОЛЖЕН ЭТО СДЕЛАТЬ, НЕ ТЕРЯЯ ОПЯТЬ ЖЕ РАССУДКА. И ЕСТЬ МОМЕНТЫ, КОГДА БЕДА НЕИЗБЕЖНА, ТОГДА НУЖНО БЫТЬ ХЛАДНОКРОВНЫМ.
Это была трудная командировка для слаботренированной психики моих спутников. Кровь лилась рекой. Волчьи трупы громоздились горами. Стреляли с вертолетов, с машин, с мотоциклов и с лошадей. С номеров стреляли и в загоне. Выслеживали и стреляли. Стреляли с подхода. Оператор, который бывал на войне, держался молодцом. А тот, который помладше, чуть не плакал. Но снимал без брака. Все это мясо потом показывали по телевизору на всю страну.
И страна была довольна. Мол, так им и надо, хищникам-бандитам. Действительно, в тот год в Волгоградской области волков было очень много. В соседнем регионе шли боевые действия, и волки мигрировали туда, где не стреляют. За это стали стрелять уже по ним.
Наконец перебили всех.
Гора трупов была уложена на поляне на старые покрышки. Сверху полили обильно соляркой и подожгли. Черный дым огромным волчьим хвостом поднялся над угодьями. Все было снято. Мы собрались домой.
* * *
Тут явился старший из отряда очистки и сказал: «Сейчас будем детей убивать!»
В его голосе слышалось ликование.
За труп взрослого волка тогда платили сто рублей. За мертвого щенка — двадцать. Толстая приемщица мертвечины сетовала мне, мол, хитрить стали охотнички. Убивают в деревне собачьих щенков и мне несут. Но меня, дескать, не обманешь, я-то знаю: у волчат когти черные, а у собачат — розовые. Собачат сразу на помойку. Я, говорит, казенные деньги берегу…
Скоро пришла новость. Нашли нору. Сейчас раскапывают. Мы сели на лошадей и поехали туда. Логово было устроено в крутом берегу оврага. Прямо над входом цвел жасмин. Аккуратная тропа шириной не более пятнадцати сантиметров вела по пологому склону прямо в логово.
В метре от норы была устроена круглая яма с чистой водой. Пожилой охотник, который тоже все это не одобрял, рассказал мне, что эта волчья семья жила обособленно, без стаи. Они были местные, не пришлые. Мать, отец и дети. Нору они взяли барсучью, на «вторичке». Сами сделали ремонт.
Когда волчица ушла в дальнюю комнату рожать, самец начал копать прямо у входа. И копал вертикально вниз. До воды. Он сделал колодец, чтобы жена могла пить, не отходя от детей. Волк носил им еду в своем желудке. На крупную дичь не охотился, собирал мышей-полевок, по триста в день, и отрыгивал у входа. Это ели все. Таким образом дети получали всю флору кишечника здорового волка. Заряжались иммунитетом. Мать была истощена постоянным кормлением, и ей тоже полупереваренная пища была необходима.
Теперь они горели в аду на поляне. А в норе плакали дети. Молодой парень со штыковой лопатой копал как надо. Сразу видно — пехотинец. Одними руками. Ногой не помогает. Высший пилотаж. Все глубже траншея, а нора не заканчивается. И слышен из нее неумолчный детский плач.
— Стрелять не будем, невыгодно это, — сказал один из убийц. — Патрон в восемнадцать рублей выходит, если самому пулю лить. А за них по двадцать дают. Два рубля — маленькая прибыль. Лопатой зарубим. Дешево и сердито.
…Наконец траншею копать стало невозможно. Нора ушла вниз под вертикальную стенку оврага. Землекоп стал забуриваться вглубь, расширяя проход до такого размера, чтобы туда мог пролезть человек.
Так прошло не меньше трех часов. Работали с перекурами. Наконец из изувеченной норы показалась задница человека и на траву вылетел первый волчонок.
Он был еще слепым. Покрыт коричневым пухом. Толстые лапки заканчивались черными коготками. Он горько плакал, будто понимал, что его точно примут в костер. И оплатят.
Задница «пехотинца» скрылась в норе и вскоре появилась опять. Два пушистых комка описали в воздухе дугу и шмякнулись перед моими ногами в грязь. Через минуту прилетел четвертый.
— Ну? Сняли? — нетерпеливо спросил один из очистки. — Мочим их — и обедать.
Тут я совершил необдуманный поступок, о котором, впрочем, ни разу не пожалел потом.
— Нет, — говорю. — Не сняли. В Москву повезем. Даю по сотке за каждого.
Все обрадовались — за щенка как за взрослого платят! Я собрал сирот в холщовый мешок, закинул его за плечи и направился к лошади. Съемка была закончена.
Я стал отцом целой стаи. И окончательным изгоем человеческого общества, воспитанного на принципах гуманизма. Лошадь раздула ноздри и нервно зафыркала, когда я был еще метрах в десяти. Я бормотал успокаивающие слова и подходил ближе. Наконец лошадь не выдержала и поднялась на дыбы. Гарцуя, она махала копытами в непосредственной близости от моей головы, скалила зубы и вела себя отвратительно.
Тот мужик, что рассказывал мне про волчью семью, объяснил, в чем дело. Мешок волками пахнет. Хоть и маленькие упыреныши, а волки. Я понял, что мне придется возвращаться пешком. И пошел через лес, вытирая руки о штаны.
Я купил десяток яиц и самого жирного молока. В деревне больше задерживаться было нельзя. Ребята собрались. В здравпункте я купил соску и бутылочку. Мой путь к машинам съемочной группы лежал через коровник, где в вековом говне стояли привязанные за шею цепями Розочки, Дочки и прочие Сирени. Я шел быстро, но коровник тоже не маленький — метров сто в длину. Оглушительное мычание сопровождало меня как в самой жуткой сцене в фильме Андрея Тарковского «Андрей Рублев».
Я стал сомневаться в своем решении.
САМА ПРИРОДА УКАЗЫВАЛА НА ТО, ЧТО В МЕШКЕ ЗА МОИМИ ПЛЕЧАМИ ПРИТАИЛОСЬ ВСЕЛЕНСКОЕ ЗЛО.
В конце коровника, в денниках, стояли лошади. На задних ногах. Ярость и страх объяли конюшню. Доски трещали под ударами копыт, пена клочьями свешивалась с лошадиных морд.
Я со своими детьми наконец вышел вон.
* * *
Транспортировка животных без ветеринарных справок запрещена. Перевозка диких зверей запрещена. Перевозка непривитых зверей запрещена. Перевозка животных, не прошедших карантин, запрещена. Мы взяли СВ.
Проводница нас узнала. Маленькие глазки-буравчики указывали на то, что она не забыла про девятьсот шестьдесят рублей. Ей все не нравилось. Но повода не пускать нас в вагон она не видела. Реальная причина была надежно спрятана в кофре со светом. Мы зашли. В купе было чисто. Через десять минут после отправления проводница стала стучать в купе — возвращать билеты. Мы приоткрыли дверь, она сунула нам бумажки… И тут из-под лавки послышался протяжный тонкий вой. Проводница насторожилась. Я приготовился к худшему.
Положение спас Миша. Он схватился за задницу, лицо его изображало муку, а рот имитировал стон. Когда звук прекратился, Миша сдавленным контральто произнес: «Уважаемая! Можно кипяточку? Так зад болит…» Женщина побледнела и выскочила из купе. Я задохнулся смехом. Миша сказал: «Она считает нас голубыми — она получит голубых!»
Вскоре в купе постучали снова, я, ожидая недоброго, чуть приоткрыл дверь. В щель просунулся фарфоровый чайник с кипятком и два стакана в подстаканниках. Дверь захлопнулась. Я повернул ключ. Достал бутылочку, соску, молоко и яйца. Одно сырое яйцо на четыреста миллилитров молока. Тщательно перемешать, взбалтывая. И нагреть на чайнике, на водяной бане. Вот рецепт того, что вскормило Ромула и Рэма.
Мы открыли кофр. Там спали после стресса и тяжелой дороги четыре волчонка. Четыре меховые игрушки. Как только бутылочка оказалась в зоне досягаемости, они взвыли разом. Все, кроме того, что неистово сосал.
Ситуация становилась опасной. Транспортная милиция и все такое. Миша стал стонать в унисон волчатам и выкрикивать непотребные фразы: «Да, милый! Еще! Еще!» И это спасло. Мы знали, что сейчас у нашей двери много слушателей. И знали, что они не постучат. Такие сеансы не прерывают.
Волчата засыпали сразу, как только соска покидала их рот. И вот бутылочка пуста. В сундуке под полкой мы постелили эсвэшные пледы и положили туда спящих детей. Двое уже испражнились. Пахло не очень. Надо было замыть пятна. Миша сказал: «Ладно, пути назад нет». И элегантно виляя попочкой, вышел в коридор. Запах волчьего дерьма шлейфом стелился за ним. «Кипяточку, срочно!» — выкрикнул он, жеманно потирая ягодицы.
Проводница оказалась любительницей всего необычного и к чайнику кипятка дала шоколадку. От себя. Стоны из нашего купе не прекращались. Мы заканчивали кормить последнего волчонка, а первый уже просыпался и начинал жалобно выть. Аппетит у них был волчий.
Они были слепыми и гадили под себя не вставая. Минуты через три после еды. Жидко. Я мыл им задницы и переворачивал плед. Одеяла в СВ пропитывались быстро. Миша менял чайники как угорелый.
Проводнице казалось, что мы неутомимы. Так и было. Еще она думала, что все понимает, загадкой для нее оставался только чайник. Титан в СВ работал только на нас. К концу путешествия, уже перед Москвой, я стал готовиться к бегству. Подвязал штаны и установил резинку на защелку купе так, чтобы дверь надежно захлопнулась, когда мы выскочим. Сумки Миша перенес в тамбур. План был таким: поезд тормозит, и мы сразу выскакиваем. Я выхожу последним и запираю дверь. За ту минуту, которая уйдет у проводницы на взлом купе, мы должны уже прыгнуть с платформы и затеряться в толпе.
Так и вышло. Поезд остановился. Миша выбросил все сумки на платформу и ждал в низком старте. Я закинул волчат за спину, лязгнул дверью и, оттолкнув проводницу плечом, выскочил на перрон. Мы бежали, тяжело дыша. Уходили под товарняком. Когда наша машина рванула в телецентр, я видел из окон сотрудников транспортной милиции. Они беспомощно оглядывали толпу. Думаю, жадную проводницу уволили, а вагон отправился в капремонт. Вонь там была нестерпимой. Все внутреннее убранство было изгажено.
Ванна с волками
В этот день мне прямо с вокзала нужно было на работу. Я заскочил домой. Быстро принял душ, переоделся и оставил зверей на мамино попечение.
Волчата росли очень быстро. Если вчера они лежали почти неподвижными комочками, то сегодня уже вовсю ползали. Я положил их на теплый диван, но они двигались хаотично и постоянно падали на пол. Успокоить их было нельзя. Оставить на диване тоже. Они могли повредить себя.
Я постелил на дно ванны мягкий матрасик и уложил малышей туда. Это было оптимальное решение. По скользким бортам они не могли выбраться. Я быстро объяснил маме, как готовить смесь, и убежал на работу.
Вернулся я часов через двенадцать. Мама едва ходила. Эти двенадцать часов она была волчицей. Грела бутылочки и стояла, склонившись над ванной. Настроение у нее было плохое. Она очень устала. Волчата не успокаивались ни на секунду. Первый накормленный просыпался в тот момент, когда у последнего вынимали соску изо рта.
Мама сказала, что это настоящая каторга и она так жить не хочет. А я сказал ей: «Зато в твоей жизни был целый день, который ты провела в ванной с волками».
Все плохое быстро забывается. И мы часто в течение последних двадцати лет вспоминаем тот день. Теперь мне, да и ей, кажется, что он был волшебным. А тогда мы легли спать и погасили в ванной, у волчат, свет. Стало тихо. Мы спали долго.
А волчата не спали. Им нужно было сосать, и они сосали. К утру я имел четверых больных. Два самца до крови рассосали кончики хвостов у двух самок. Две самки создали больше проблем. Они рассосали своим братьям пенисы. Я обработал травмы. Запеленал своих детей. Вставил им соски. И пошел на работу. Мама позвонила через час. Она осторожно спросила, долго ли в ванной будут волчьи ясли.
Я тоже думал только об этом. Люди щенков-то пристроить не могут. Попробуй устроить четырех слепых волков. Первым делом я пошел к своему старшему товарищу, тогдашнему главному редактору телекомпании НТВ, Саше Герасимову. Александр Анатольевич выслушал всю историю и сказал: «Возьму кобеля». Надежда забрезжила. Теперь нас было двое. Мама еще не знала, но я присмотрел себе спокойную сучку.
Я решил передать щенка Герасимову после того, как тот откроет глаза. Щенок в смысле.
Оставалось пристроить двоих. На следующий день ко мне в кабинет пришел Сенкевич, тогдашний генеральный директор НТВ. Он с удовольствием фтографировался со зверюшками. Через него мы нашли очень хороший театр, который выразил готовность забрать еще двоих. За три дня я нашел всем волчатам новые дома.
Но пока они жили у меня. Мы ждали, когда у волчат откроются глаза. Наконец, дня через четыре, мои волки увидели мир. Мою маму они считали матерью, а меня отцом. Они ходили за нами гуськом по всей квартире. И очень хорошо слушались. О таком уровне интеллекта собачьи щенки могли бы только мечтать.
Волчата все больше пили молока. Я начал давать фарш с витаминами. Рахитичные задние лапки стали толстеть. На хвостиках появилась фиалковая железа — отличительный признак всех, кто имеет кровное родство с волками. Молоко я заменил на сливки, на порцию уходило уже не одно яйцо. Каждый волчонок всасывал по три.
И вот настал день, когда мой первенец поехал в подмосковную усадьбу к Герасимову. Щенок плотно поел каши с мясом, запил сливками и свернулся у меня за пазухой, во сне насасывая мой пупок. Редакционная машина плавно катилась по одному из немногочисленных в то время платных шоссе. Малыша стало укачивать. Я попросил остановиться. Мы вышли на травку. Погуляли, поиграли и поехали дальше. Мы сидели сзади, я справа, а он слева. Глаза его помутились. Его вырвало.
Я ОЧЕНЬ ПОЖАЛЕЛ БЕДНЯГУ. МНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, ОН НЕСЧАСТЕН. ДОСТАЛ САЛФЕТКИ И ПРОТЯНУЛ РУКУ, ЧТОБЫ УБРАТЬ БЛЕВОТИНУ. НЕОЖИДАННО ТРЕХНЕДЕЛЬНЫЙ ЩЕНОК ЗАРЫЧАЛ КАК ВЗРОСЛЫЙ И МОЛНИЕНОСНО ВЦЕПИЛСЯ МНЕ В ЛАДОНЬ.
У волков зубы острее, чем у собак. Потому волчьи укусы быстрее заживают. Собака делает рану сдавленную, дробленую. А волк — резаную. У щенков еще не развиты мышцы челюстей, и природа компенсирует это чрезвычайно острыми молочными зубами. Кровь брызнула в четыре струи. Две потолще сверху и две потоньше — снизу ладони. Я убрал руку. И волчонок с ворчанием принялся за еду. Через минуту сиденье было чистым. Мы ехали еще час. За это время его вырвало раз десять. И он десять раз все съедал. Этот удивительный волчий способ борьбы с морской болезнью мне понравился. И я поклялся когда-нибудь применить его к тем моим сотрудникам, которых укачивает в транспорте.
Должен отметить, что это был единственный раз в моей жизни, когда меня укусил волк.
Мы доехали. Хозяева нарекли зверя Тимофеем. Он вырос очень добрым, огромным красавцем. Он понимал необходимые команды. И очень дружил с овчаркой Марго. Вместе они бегали по поселку. Заходили в гости в соседние дома. Никто их не обижал. И они никого не обижали. Однажды под Новый год хозяева уехали на несколько дней кататься на лыжах. Звери были предоставлены сами себе. В полночь начался салют. Тимофей и Марго очень испугались. Они метались по двору, пока не нашли выход. В ту ночь стреляли везде. Волк и овчарка больше никогда не вернулись.
* * *
В марте и апреле в местный ОВД поступали жалобы от граждан. Якобы под платформой пригородных электричек их подкарауливали волк и собака. Они нападали на людей. Но странно. Они лизали испуганным пассажирам лица, выхватывали из рук пакеты с продуктами из супермаркетов и убегали в неизвестном направлении.
Это вполне объяснимо. Мой тезка был очень смышленым. Он никогда не охотился, но понял: еду приносят в пакетах из внешнего мира. Люди, старшие в стае, возвращались с охоты. Овчарка думала, что сухой корм зарождается в миске. Герасимов очень жалел своего волка. Да и собаку жалел. Он добрый человек. Дал распоряжение поймать.
Мы устраивали засады. Ждали на рельсах. Ходили по свалкам. Я видел их следы. Но все бесполезно. Тимофей увел Марго в лес. Волшебный лес. Я вытер руки об штаны.
* * *
Прошло три дня с тех пор, как я отвез волчонка Герасимову. И за парой приехали новые хозяева. Судьбу этих зверей я не знаю. Знаю только, что жили они очень долго и тоже никогда не причинили никому вреда. Вообще, наследственность многое значит.
Я часто вспоминаю родителей этих волков. Они были скрытными, некомпанейскими. Жили уединенно. Любили друг друга. И были умнее тех, что сбивались в стаи. Они обладали знаниями по геологии и геодезии. Они нашли воду и выкопали колодец. Они вселились в нору, подходы к которой были закрыты со всех сторон. И так оборудовали свой дом, что его пришлось брать штурмом. Они не рисковали в битвах с крупной дичью — питались мышами. Они были умными. И родили умных детей. Умные среди зверей встречаются так же редко, как и среди людей.
Александра
Настало время рассказать о том, как я жил с волчицей. Cамая спокойная сука осталась у нас. Она быстро росла. Когда мама готовила ей еду, тихонько выла в ногах. Через неделю она научилась вставать на задние лапки, ставить передние на край кухонного стола и выть громче. Прошла еще неделя, и она научилась вспрыгивать на стол. С места. Волчицу звали Александра. На нашем участке тогда еще не было деревьев. Огромное поле сплошь покрывали ромашки. Мы не косили их. Жалели цветы. Александра бегала в ромашках, и ее не было видно вовсе. Только цветы качались, и так мы понимали, где наш волк. Волчица обожала маму и подолгу ездила у нее на руках.
С каждой неделей такая ноша становилась все тяжелее. Александра набирала вес. Ее ювенильный пух сменялся шелковистым мехом. Она стремительно серела. Только розовый живот все еще оставался голым. Кроме мамы, она очень любила моего дворового пса, Полкана. Ему был год. Он был опытный. И мог бегать без остановки целыми днями. Они играли в палочку и другие собачьи игры.
Меня волчица воспринимала как непререкаемый авторитет. Я был вожак и отец. А она — моя принцесса. Она очень много ела. И всегда была голодна. Однажды я приехал из Москвы и вошел на территорию с пакетом. В пакете был батон. Александра подлетела ко мне, облизала, схватила пакет и умчалась под баню. Я думал, что это такая игра. Когда я заглянул под баню, она уписывала батон вместе с пакетом. Я стал покупать мясную обрезь. Кормил до отвала. Полкан, при весе тридцать пять килограммов, съедал за один присест два кило, а она, при весе пятнадцать, легко съедала пять. Потом они пили молоко с сахаром и спали. Скоро я добавил в рацион куриные головы.
Александра стала расти не по дням, а по часам и скоро весила сорок килограммов. Говорят, сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит. Это не так. Волчица наелась. Она стала оставлять еду в миске. Приносила и отдавала самое вкусное мне, маме и Полкану. У нее можно было забрать кусок из миски и изо рта. Она много гуляла со мной в лесу и на поводке, и без. И всегда радовалась, когда мы возвращались домой. Она очень любила и берегла наших кошек и котов. Некоторые переселились к ней в будку по осени, так как я долго не топил. А кошкам нужно тепло. Чужих кошек она тоже любила. Она их ела. Стоило чужому коту оказаться в ее поле зрения, она моментально догоняла несчастного и перерезала пополам своей зловещей пастью. Десять-двадцать секунд уходило у нее, чтобы съесть трупик дочиста.
Человек с «волчьим билетом»
В то время был у нас на работе водитель по фамилии Собаченко. Хороший парень. Не просто водитель, а помощник. Всегда с нами на съемку ходил. Штативы носил. Правами рисковал, когда мы на эфир опаздывали. Однажды мне Собаченко и говорит: «Хочу стать звукооператором». Я посоветовался с товарищами. Мы научили парня всему и через два месяца представили его руководству. Собаченко стал нашим звукооператором. Работал отлично. Остроумный. Душа компании. Прошло время, и говорит он мне человеческим голосом: «Хочу оператором стать». Делать нечего. Стали его учить. Собаченко был талантлив. И выучился.
Мне в команду оператор был не нужен. По моей рекомендации Собаченко был назначен оператором в «катушку», то есть в новости. Работал каждый день без остановки. Звезд он с неба не хватал, но снимал без брака. А тут ситуация: американцы вторглись в Афган. Да как-то быстро. Наши «Новости» подготовиться не успели. Кого посылать? Отправили дежурную группу. Это была смена Собаченко. Он не ударил в грязь лицом. Отработал две недели самой мясорубки на «пять». Уже менять его пора, а корреспонденты просят: «Можно мы с Собаченко останемся?» Тут уж ему почет и уважение. Звонит директор дирекции обеспечения эфира: «Вить, останешься еще на две недельки». Он и рад. Зарплата, командировочные, боевые, еще кое-какие… Разбогател.
Жизнь у Собаченко пошла в гору. Но вот пора и домой. Загрузились они в самолет. Салон почти полный — прессой забит. Взлетели. Достал Собаченко виски. И плитку коричневую граммов на двести. Выпил с ребятами и покурил. Герой домой едет. Достал еще бутылочку из магазина беспошлинной торговли. Еще отщипнул от плитки. Покурил.
А ПОТОМ ВСТАЛ СОБАЧЕНКО И КАК ЗАКРИЧИТ: «САМОЛЕТ ЗАХВАЧЕН! ЛЕТИМ ОБРАТНО В КАБУЛ!»
Драка на борту началась. Долго Собаченко не сдавался. Но его связали скотчем. Так, замотанный, он и долетел до Москвы, лежа в проходе.
Сажали борт на спецполосу в небольшом аэропорту. «Альфа». Саперы. Министр внутренних дел. И генеральный директор НТВ. Много кто еще встречал Собаченко в тот день.
Дела плохие. Статьи страшные. Терроризм, захват воздушного судна, хранение сами понимаете чего. Лежит Собаченко и раскаивается. Искренне. Просят за него серьезные люди. И серьезные люди судьбу его решают.
— Все понял? — спрашивают.
— Все понял! Так точно! — отвечает Собаченко.
— Ну тогда режем скотч.
Встал Собаченко, отряхнулся… Видно, попустило его. Спецназ расслабился. Начальники да министры на выход собрались. И тут размахнулся Собаченко да как треснет кулачищем своим по морде одному очень серьезному дяде. И по взлетной полосе бегом. В Кабул хочу, кричит… Не попустило. Тут уж все стало совсем серьезно. Все рассказывать не буду. Но вышел Собаченко в город — гол как сокол. И с «волчьим билетом» — полным запретом работать в СМИ.
Грустно. Друзей у него тоже почти не осталось. Но печалился он недолго. Приехал ко мне. Говорит: «Дай взаймы, бизнес-план имею. Буду шашлычку в Геленджике строить. За один сезон отобью». Я дал. Он взялся за дело с присущей ему скрупулезностью. К началу туристического бума халабуда была построена. Шашлык задымил. Деньги пошли.
Я отвлекся на свои дела. Смотрю новости. Погода в Геленджике плохая. Шторм и дождь. Посмотрел и спать лег.
А утром звонит Собаченко: «Был ураган. Шашлычку смыло. Туристов нет. Я банкрот». Чуть не плачет. Я его пожалел. Действительно, ну что за черная полоса… Пригласил его работать к себе сторожем. Он согласился.
* * *
Собаченко очень подружился с собаками, кошками и волчицей. Все было отлично. Он хорошо помогал. Тогда у меня в имении шли кое-какие съемки. Лишние руки никогда не лишние. Так он сторожил, за скотиной убирал и был при любимом деле — при телевидении. Да к тому же жил за высоким забором. От общества, которое по понятным причинам не испытывало к нему симпатии, его охраняли неприступные стены и серый волк. И дружба. Дни летели как птицы.
Шла работа. Строились декорации для детской передачи «Сказки Баженова». Волчица повзрослела. Ей было почти два года. Она очень любила съемки. Ходила с нами в лес, на площадку. Там общалась с другими зверями-актерами. Снималась почти в каждой серии. Иногда в эпизодах, а иногда и в главных ролях.
Особенно ей нравились моменты, когда мы снимали морды зверей с артикуляцией. Актеры озвучания потом попадали в артикуляцию, и получалось, что звери говорили. Для съемок нужно было, чтобы зверь-актер сидел ровно и двигал ртом и носом. В случае с волчицей мы применяли состав для собак: мед, сметана и горчица васаби.
Александра просто обожала это диковинное блюдо. Она готова была съесть целую миску. Но состав капали на нос из пипетки. Так мало, чтобы зверь сразу слизнул и мордочка осталась чистой. Без признаков лакомства.
В общем, волчица моя была очень мирной тварью. Любопытной и веселой. Свою деревянную будку она начисто сожрала. Разгрызла в щепки. Я отлил ей новую. Из бетона. В будку была вмонтирована цепь, но привязывал я Александру только на ночь. Потому что у нее появилась непреодолимая страсть — она хаотично копала. Копала везде. И выкапывала сосны, которые я бережно сажал.
Они с Полканом вели войну против молодых деревьев. Он их зассывал, а она копала траншеи.
АЛЕКСАНДРА НЕ БОЯЛАСЬ НЕПОГОДЫ И В САМУЮ ЛЮТУЮ ЗИМУ СПАЛА НА СНЕГУ. А ЕСЛИ НОЧЬ ЛУННАЯ — НА ЛЬДУ ОЗЕРА, НА ТЕРРИТОРИИ.
Пришел февраль. Время волчьих свадеб. Это раньше Полкан был другом и старшим товарищем. Теперь Александра была девушкой, а он кавалером. Отношения между ними стали очень нежными. Они ходили бок о бок, вылизывали и кормили друг друга. Волки не лают, как собаки. Они воют. Ну иногда тявкают. Рычат очень редко. Визжат как поросята, когда им больно или страшно.
Зимними вечерами мы подолгу сидели у печки. Строили мышиные города, заячьи домики. Делали кукольную мебель и утварь. Полкан лежал у моих ног. Ветер завывал за маленькими окнами моей избы. В лунные ночи Александра выла. Пронзительно и страшно. Думаю, в соседней деревне люди делали телевизор погромче или накрывали головы подушками. Полкан сразу вскакивал и бежал к любимой. Вытье прекращалось.
Иногда Полкан не слышал. Или очень сладко спал, или очень мягко и уютно лежал. Тогда достаточно ему было тихо сказать: «Полкан, Саша воет». И он моментально вскакивал и несся к ней утешать. Я не очень верил в то, что у них что-то получится. Все-таки разные биологические виды. Не каждая собака способна на гибрид с волком. И не каждая волчица загуляет с псом. Однако все получилось. Александра понесла. Она и так была не худая, а теперь стала походить на картофелину на спичках.
В начале апреля еще было очень холодно. Дули сильные ветры. Снег подтаял и покрылся льдом. Я решил поехать в баню. Приезжаю, а Собаченко грустный. И вялый. Он выпил и покурил. «Пошли, — говорю, — баню топить». А он и отвечает: «Нет больше бани…»
Я выглянул в окно.
— Как, — говорю, — нет? Вон она стоит.
— Я ее вчера топил… — сказал Собаченко.
Мне это не понравилось. Я не приветствую, когда мою баню без меня топят.
— И? — спросил я.
— Топил и покурил… — грустно сказал Собаченко.
— И? — спросил я.
— И забыл перекрыть воду на котел, — чуть не плача, сообщил Собаченко.
— И? — грозно спросил я.
— И уснул… и печку размыло… — вытирая скупую мужскую слезу, ответил он. Мы пошли смотреть.
Да. Посреди парилки лежала куча камней и кирпича, сдобренная глиняной лужей. Это все, что осталось от каменки, выложенной моими собственными руками. Сверху лежал искореженный котел. Собаченко был чутким парнем. Он понял, что я зол на него. Хотя я ничего не сказал. Настроение у него испортилось окончательно.
В этот день в бетонной будке появились на свет четыре щенка-волчонка.
* * *
Александра изменилась. Она по-прежнему любила окружающих, но теперь не всех. Только меня, мою маму и, конечно, Полкана. Остальные стали для нее чужаками.
Она никогда раньше не видела пьяных и накурившихся. Собаченко вызывал у нее идиосинкразию. Видимо, она интуитивно подхватила и мое настроение. Я почуял беду и пристегнул цепь. Она и так не отходила от будки, но теперь, на цепи, она выглядела люто. Сильно похудела. Морда стала неулыбчивой. Повзрослела за эти дни.
Щенки повизгивали. Мне было позволено засунуть голову в будку и потрогать их. Но разрешала она это нехотя. Я уехал. На следующий день вернулся и обнаружил у Александры на морде несколько очень нехороших царапин. Она была грустная. Я обработал раны, наложил два шва. Без наркоза. Она терпела. Болевой порог у волков очень низкий.
Я зашел в дом и спросил, что произошло. Собаченко был злой. Он пошел в разнос. Рассказал, что давал еду и Александра бросилась на него. Он схватил грабли и ударил ее по морде. Теперь она смотрит на него как на врага.
Я вывел Собаченко для следственного эксперимента. Александра лежала в будке. Щенки сосали. Голова волчицы торчала из дырки в домик. Она не сказала ничего, только дрогнули ее губы, обнажив огромные белые клыки…
Приехали ребята. Мы стали строить декорации. Собаченко помогал. Но все время со злобой вспоминал Сашино вчерашнее выступление. Он боялся и хорохорился. Проходя мимо будки, он тихонько говорил ей угрожающие гадости. Она делала вид, что не слышит.
Мы засиделись. Ночью Собаченко вышел на двор по нужде и поскользнулся у будки на мокром апрельском льду. Чистить который, кстати, была его обязанность.
Собаченко лязгнулся всем прикладом в лужу. Александра молча вылетела из будки и откусила ему большой палец на руке. Шили мы с Олегом. Собрали чисто. Может, несколько фасций и мелких сухожилий перепутали… Но в целом очень неплохо получилось.
«Скорую» не вызывали. Во-первых, состояние пациента было не подходящим для огласки, во‐вторых, времени было мало, в‐третьих — волк.
Этот поступок поставил Александру на грань. По всем правилам и законам она должна была умереть. Собаченко был разъярен. Мы определили его состояние как делирий. Он несколько раз брался за нож и порывался идти на двор разбираться. Мы обезоруживали его и сажали за стол. Он стал ненавидеть нас и бросался драться. Мы связали Собаченко и уложили спать.
Олег тогда только купил себе новую машину. Старый «Опель». Все ходил и сдувал с него пылинки. Утром наш вчера агрессивный дурак проспался и проснулся. Он чувствовал себя очень виноватым. Просил прощения. Все понимал. Благодарил за пришитый палец. Раскаивался, короче.
Мы ушли в лес ставить декорации, а когда вернулись обедать, обнаружили «Опель» идеально вымытым. Собаченко стоял, потупив взор. «Я, — говорит, — так виноват. Особенно перед тобой, Олег. Ты мне руку спас. А я, говно, на тебя с ножом бросался… все синька проклятая… Вот решил сделать тебе приятное и помыл машину». «Спасибо», — сказал Олег и улыбнулся. Это случалось с его лицом крайне редко.
Мы поели и опять ушли в лес. Вернулись поздно. У машины стоял скромный, исполненный достоинства Собаченко.
— Я салон пропылесосил, — сказал он. — Смотри.
Да, внутри тачки тоже была чистота.
— А еще, смотри, — сказал Собаченко и открыл капот, — я двигатель тебе помыл!
Олег заулыбался. Двигатель был очень чистым.
— И свечи поменял! — сказал гордый Собаченко.
— Спасибо, — сказал Олег и пожал Собаченко здоровую руку.
Мы вошли в дом. На столе расстилалась скатерть-самобранка. По центру среди всякой простой снеди высился целый таз пельменей. «Вот, собрал вам поесть», — скромно сказал Собаченко. За ужином он сдал нам все, что, по нашему мнению, привело ко вчерашнему инциденту. Я выбросил это в печку. Она жарко горела. Потом Собаченко разлил по стаканам. Себе ни капли. Завязал. Мы договорились, что все забудем. И легли спать.
Утром Олег сел в намытую машину, повернул ключ. Раздался оглушительный взрыв. Капот сорвало, и он улетел в поле, перемахнув через дорогу. Намытый двигатель разворотило. «Опель» пошел под списание. Только на запчасти.
Собаченко потупил взор. Признался, что рассказал нам не все. И перед обслуживанием машины курил. Потом выкрутил свечи и уронил головку ключа в свечной колодец. Достать не смог. И не придал этому значения. Закрутил свечи и забыл. Двигатель завелся, в цилиндрах поднялась компрессия. Не все поршни дошли до верхней мертвой точки. Произошел взрыв.
В этот день Собаченко собрал вещи и уехал. Дальнейшую судьбу человека с «волчьим билетом» я не знаю.
* * *
Волчица кормила детей. Троих у меня забрали друзья, а один остался. Его зовут Шарик. Он очень похож на хаски. Но он совсем не хаски. Александра жила еще долго, она никогда не причинила никому вреда. В возрасте восьми лет она заболела пироплазмозом. Ее укусил клещ. Она тихо ушла в Страну Вечной Охоты. Они любили друг друга с Полканом всю жизнь. Но детей больше не было. Полкан жив и сейчас. Он дряхлый старик. Слепой и глухой. Шарик всегда рядом. Он не умеет гавкать, но отлично воет на луну и спит на льду. На хвосте у него фиалковая железа — признак кровного родства с волками. Когда он воет, Полкан ходит его утешать. Это единственный звук, который он слышит.
Назад: Глава 11 Звери-господа
Дальше: Глава 13 Остров-крепость
