История четвертая
Виселицы Макмилланов

Элис Макмиллан оказался высоким, худым как щепка мальчиком лет четырнадцати. Он встретил гостей у старинной калитки – кованой, с изображениями фей и огромных цветков – и сразу пустился в объяснения. Голос его менял тональность даже чаще, чем по телефону, а теперь это еще и сопровождалось удивительно живой мимикой. Элис был похож на юлу, которая постоянно вертелась на одном месте и потому почти вросла в пол.

Его нисколько не обескуражил возраст «господина Итана», он наотрез отказался называть Окделла по имени. Даже к Кэйлин он обращался не иначе как «мисс Нод». Элис жил с родителями, но сейчас они отсутствовали: решили на пару дней съездить к тетке, на юг, и оставили своего крайне ответственного сына одного. Они знали, что их милый мальчик никогда не устроит пьяную вечеринку, не приведет в дом подозрительных личностей и даже подружку не притащит переночевать. Макмиллан действительно был очень серьезным и рассудительным.

Только, каким бы он ни был, встреча с «инопланетянином» напрочь разрушила его образ. Он запинался, постоянно переплетал пальцы и чуть ли не срывался на крик. Трудно сохранить хладнокровие, когда во дворике своего дома ты всего полчаса назад забил насмерть почти двухметрового пришельца. Элис упорно называл то, с чем столкнулся, именно пришельцем. Он утверждал, что видел какие-то трубки, шлем от скафандра и что-то похожее на третью руку. Так как вероятность приземления в саду потерявшегося астронавта была совсем смехотворной, Элис схватился за лопату. И правильно сделал: когда пришелец повернулся к нему лицом, оказалось, что лица-то там и нет вовсе.

Макмиллан ударил, даже этого не осознав. Он продолжал наносить удар за ударом, закрыв глаза и крича от страха, а когда осмелился посмотреть, «инопланетянин» уже не двигался. Перекрестившись, мальчишка вдруг вспомнил объявление, которое видел утром в газете. Прочитав его в первый раз, он скептично посмеялся, а теперь… Теперь он кинулся в дом быстрее пули, чтобы как можно скорее отыскать нужный номер.

Итан осмотрел лопату. Осмотрел сад. Подметил, что на деревьях нет ленточных украшений, – и тут же забыл об этом. Не нашлось также ни следа крови, хотя Элис упоминал, что ее было много, а цвет у нее был очень, очень темный. Вся ситуация напоминала о желтых «чужих», вылезавших из кадиллака, – только те растворялись, не выдерживая кислородной атмосферы. Но за полчаса… Окделл поймал себя на мысли, что верит Элису: пытается найти здравое объяснение пропажи «трупа», хотя гораздо легче было бы предположить, что парень обкурился травки до красивых глюков. Кажется, город окончательно принял его в качестве своего полноправного жителя: Итан больше не хотел проснуться. Он хотел разобраться, понять и найти. Тайны будоражили воображение, и теперь Итан не против был носить лупу или пряжку с эмблемой супергероя. Пусть даже в шутку.

Кэйлин отозвала Окделла в сторону – выглядела она несколько взволнованно.

– Может, попросим его загадать желание? Быстро и надежно, без особого риска…

– Никаких смертей в мою смену. Даже не уговаривай, – отрезал Итан.

– Ит, мне здесь… не по себе. Постоянно кажется, что за мной наблюдают.

Это уже было серьезно. Шальной автобус, сильное желание от неизвестного адресата, теперь вот слежка… Или Кэй заработала паранойю, или у нее появился личный сталкер.

– Откуда?

Кэйлин кивнула в сторону старых вязов, стеной стоящих на краю макмиллановского сада. Итан подозвал Элиса.

– А что за деревьями?

– Да ничего. – Тот нервно сунул руки в глубокие карманы джинсов. – Дорога какая-то. Вроде бы к шоссе.

– Часто ей пользуются?

– Ни разу не слышал машин. А что? Это важно?

Итан неопределенно помотал головой. Как ни прискорбно…

– Элис, мы тебе верим, но…

– Знаю я это ваше «но»! Целая жизнь, наполненная «но». «Иди погуляй, Элис, но к десяти будь дома!» «Конечно, поезжай на концерт, но возвращайся пораньше!» «Готовься к контрольной, но не забудь про работу по дому!» Вы же профессионал. Или объявление дали для смеха? А черные очки – что-то типа «смотрите, какой я крутой»?

Неслабая вспышка гнева для тихого паренька. Впрочем, у многих такое случается. Но если бы Итан был таким же темпераментным…

– Элис, успокойся. Мы обязательно все выясним. Кстати, ты ничего не читал в последнее время об автомобилях-порталах?

Макмиллан посмотрел как Итана, как на полоумного.

– Значит, нет…

– Итан! Глянь!

Кэйлин – и когда только успела? – крикнула это с одного из старых вязов. Два дерева плотно переплелись ветвями, и влезть на них было не так уж и сложно. Итану очень захотелось прикрыть лицо ладонью, но он каким-то чудом сдержал порыв.

– Тут, в кронах, куча веревок! – Кэй встала на ветку, держась за шершавый ствол. – И никаких преследователей! А это значит, что у меня паранойя.

Что у этой девчонки с настроением? Две минуты назад она хотела как можно скорее убраться отсюда, а теперь лазает по деревьям и ищет сталкеров.

– Веревки? Что за веревки? – Элис вдруг как-то весь подобрался, словно Кэйлинна сообщила о чем-то не слишком приятном.

– Толком и не разглядеть… Сейчас, попробую одну снять!

Она потянулась вверх. Ей пришлось встать на носочки. Подошвы тут же соскользнули с гладкой древесины…

Итан успел только дернуться с места, а Кэй уже поймали. Из земли, оттуда, куда уходили корни вязов, поднялась очередная шутка Мэпллэйра.

Келпи, тени, пришельцы, а теперь еще и вот это…

Странное кряжистое существо, державшее Кэйлинну на вытянутых «руках», было точно продолжением дерева.

Все автобусы оказались чистыми.

Все до одного, включая те, которые не выезжали из ангаров много лет и должны были бы покрыться толстым слоем пыли, почти неотличимой от плесени. Эве вдруг померещилось, будто в темном углу этого кладбища запасников свернулся клубком гигантский пернатый змей. Она поспешила назад, к дневному свету: на улице ее ждал глава парка.

Моралес снова ничему не удивилась. Но списывать все на переутомление ей тоже расхотелось. Еще после случая с пропавшим – или сбежавшим? – мистером Петерсоном, она внезапно поняла, что нужно что-то менять. Перейти еще одну границу – границу негласного договора с городом. Или ты принимаешь правила игры, или никогда не выберешься из тумана.

…Светофор поймал Моралес на обратном пути: у нее еще оставалось время на мисс Тайлер. Небо сегодня было каким-то особенно серым; не хватало только моросящего дождя и чашки горячего какао. Эва принялась рассматривать тротуары – прохожих не нашлось, не считая Эвана Нода, спешившего в сторону кладбища. Должно быть, он навещал могилу сестры. Та вроде бы упала с моста, еще до того как Эва поселилась в городе. Сложно поверить, насколько все-таки жизнь – шаткая штука.

Болотный огонек внутри светофора загорелся зеленым, и Моралес дала по газам.

О чем она думала? Зачем ездила в автобусный парк? Вроде бы хотела начать что-то заново. Что-то поменять… Эва предпринимала много подобных попыток. Ее новая жизнь начиналась с понедельника, вторника, четверга или субботы, с каждого дня недели и по нескольку раз. Но с понедельника, конечно, чаще. Она где-то прочла, будто чтобы закрепить какую-либо привычку, достаточно двадцати одного дня, и каждый раз с завидным энтузиазмом принималась строить фундамент этой своей «новой жизни».

Она десять дней бегала по утрам в парке напротив старой квартиры. Под кроссовками хлюпала грязь; музыка в наушниках никак не помогала проснуться, и на одиннадцатый день Эва проспала. Намеренно и с упоением. Она выращивала цветы. Ходила на вечеринки. Делала зарядку. Ставила таймеры и писала длинные списки дел. Разбирала старые вещи и часами сидела над коробками, чтобы понять, нужны ли ей бабушкины платья, в которых нельзя не то что наклониться, но даже сесть. Эва пыталась хорошенько заняться собой. Найти подходящее хобби и превратить его в дело жизни, – как делали все счастливые люди.

Заканчивалось все тем, что Эва в очередной раз лежала полу и жалела себя, слушая дорогие сердцу песни и прикрыв глаза. Она знала, что никто не поможет ей, кроме нее самой, и не оставляла попытки начать новую жизнь с понедельника.

Для офицера полиции в Мэпллэйре это было полезным качеством.

Эва глянула в зеркало заднего вида и вдруг заметила того подозрительного незнакомца, поймавшего ее в тумане с помощью самого простого трюка на свете – «Обернись!». Моралес затормозила. Даже если чутье ее обманывает – а за месяцы работы оно появится у кого угодно, – она хотя бы разузнает, что этому типу здесь нужно.

И откуда он раздобыл пару сапог.

Бригадир приладил последний осколок к черепу, и трещинки тут же затянулись. Почти ювелирная работа – а ведь приходилось действовать на ощупь.

Жрец, которого выбрали деревья, был что-то уж совсем щупленьким: столько махал лопатой, чтобы пустить страннику кровь. Да еще и кричал. От него несло страхом и решимостью. Забавное, на самом деле, сочетание. Если неправильно преподнести такому правду, из него может выйти очередной искатель совершенства, вроде Царицы-Над-Улицами. Та искала любовь, этот начнет собирать веру – по капельке, вытягивая ее из мозгов прихожан, сердец язычников и пяток воришек. Интересно, какой бы она была на вкус, вера? Точно не такой приторной, как любовь. Скорее вязкой, теплой, как кровь, и такой же металлической. С гнилым душком, морозной свежестью и обязательно белого цвета. Чистейшая вера на розлив, успевай встать в очередь!

Такой молодой жрец – вообще проблема. И надо же было прислушаться к этим умоляющим о помощи корням! Слушать – проклятие Бригадиров. Говорить – их благословение. Или все так лишь для одного из них?

Земля загудела очередным зовом. Город потихоньку узнавал странника, привыкал к нему, пытался использовать в своих целях… Зов шоссе и болота был самым звучным, мимо стонов пещеры с нитями судьбами невозможно было пройти, корневые дриады умоляли о крови, а теперь… теперь кто-то пел. Бригадир любил песни – особенно сейчас, когда то, о чем в них пелось, клокотало внутри розовой пеной. Настоящая любовь.

Он пару раз дернул на пробу головой, – не отлетают ли черепки? – а потом отворил утонувшую в тумане калитку.

Мэпллэйровское кладбище почти круглый год тонуло в тумане. То ли двадцать девятое шоссе исправно нагоняло сюда собственной дымки, то ли кусочек неба над усопшими договорился с погодой. Эффект был почти театральным: в любое время кладбище идеально подходило для съемок фильма ужасов. Или комедии, кому как больше нравится.

Бригадир пошел вперед. Полы его пальто завивали белесые струйки тумана в завитушки, а сапоги гулко ударяли по каменным дорожкам. Пение становилось все громче, и теперь даже удалось разобрать слова.

Голос замолк, когда Бригадир остановился у одного из надгробий. Оно было очень старым, таким старым, какими иногда бывают люди, у которых отобрали душу. Тело без нее ссыхается, гниет, обнажает костяной оскал… Так и этот могильный камень – болезненного цвета, с осыпающимися краями, весь в следах ударов, словно бы от меча. Создавалось впечатление, что надгробие очень хотело поскорее исчезнуть. Выбитые на нем слова, по какой-то иронии, проглядывали довольно четко.

«Во снах мы видим страну нашей смерти – только главного о ней так и не запоминаем. Я уснул и все вспомнил».

Бригадир покачал головой и стащил с плеча звериную лапу. С тонких жилок в туман упало несколько кровавых капель.

Как же это на них похоже.

– Обязательно было петь? Где же официальное приглашение?

И кладбище. Конечно: они, как никто другой, любили то, с чем их ассоциировали люди, даже поощряли непоколебимую веру ношением обязательных атрибутов. Половинки человеческих черепов, громоздкие сельскохозяйственные инструменты, жутко неудобная одежда. Образ в целом получался очень внушительным, тут нельзя не согласиться – но как все это терпеть изо дня в день? Даже Бригадиры таким терпением не отличались.

Туман вокруг странника молчал. Он забирался под звериные кости, холодил кожу и щекотал волосы у основании шеи. Сложно было не обращать на него внимания. Но нетерпеливые Бригадиры всегда проигрывали – этот урок был самым первым. Он шел сразу после болезненного посвящения и принятия некоторых фактов об устройстве мира.

На зверином черепе стали проступать коричневые линии – словно кто-то рисовал по кости хной. Они складывались в узоры – тоже плод людской веры, но на удивление действенный. Три пересекающихся дуги, замкнутые кругом. И еще раз. И еще. Всего четыре – по сторонам света. Своеобразное предупреждение о том, что Бригадир не собирается шутить.

– Не горячись. – Он вышел из тумана и оперся на старое надгробие, ничуть не заботясь о том, что от подобного жеста оно может осыпаться. – И не говори, что пение тебе не понравилось. Зря что ли те, кого я провожаю, называют меня ангелом?

На кого-на кого, а на ангела Смерть не тянул. Да и громкое «Смерть» ему ничуть не подходило. Всего лишь низенький паренек с нечесаной копной волос, в чьих-то старых шмотках, которые явно ему велики. Ни одного атрибута вроде балахона или косы – революционер в своем роде. Словно у Мрачного Жнеца в самом разгаре подростковый бунт.

Их – Жнецов – было немало, куда больше, чем Бригадиров. У каждого – свое географическое пространство, своя задача и свой набор заблудших душ. Странник знал, что рано или поздно наткнется на Жнеца и в Мэпллэйре: учуял его запах еще в первый день.

– Чего тебе от меня нужно?

Этот мелкий Жнец использовал зов, потому что намертво (ха-ха!) привязан к кладбищенской земле. Это объясняло туман – видимо, вестник смерти не любил гостей.

– Правда, Бьярндир. Мне нужна правда. Вроде бы этим ты славен?

Бригадир замер, разминая пальцы, «одетые» в костяные когти. Если ударить сейчас, Жнец еще не скоро придет в себя, а там уже можно и не беспокоиться – главное, больше не приближаться к земле покойников.

– Судя по всему, ты со Жнецами дел никогда не имел. Мне открылось, как ты умер, едва повеяло твоим присутствием в городе. Могу и по имени называть. По любому из. Тебе больше какое нравится? Карху? Рычь? Карунак?

Бригадир угрожающе рыкнул. Он успел забыть, как это неприятно – слышать из чужих уст то, что давно кажется полузабытым сном.

– Если не хочешь, чтобы я тебе глотку порвал и убрался подальше…

– Тогда буду звать тебя дядей Мишей? – Жнец уселся прямо на надгробие и принялся болтать ногами. Шнурки кроссовок стелились по земле, пятки ударялись в камень.

Бригадир несколько секунд молчал, а потом расхохотался. Если все Жнецы подобны этому – что вряд ли так, – то смерть становится чем-то куда более веселым.

– Правда? Чья же?

– Моя, конечно. – Жнец принялся заплетать из своих длинных волос косичку. – Я хочу знать, кем я был, до того как стал Жнецом.