С жужжанием вспарывая потоки загазованного вечернего воздуха между двумя распахнутыми окнами, из кабинета Страйка в приемную и обратно зигзагами носилась оса. Барклай отмахивался от нее картонкой меню, которую доставили вместе с обильным ужином из китайского ресторана. Робин открыла и расставила пластиковые контейнеры с едой. Страйк следил за чайником и пытался найти у себя в хозяйстве третью вилку.

Почти час назад, когда Робин позвонила Мэтью с Черинг-Кросс-роуд и сказала, что, видимо, задержится, так как ей надо еще встретиться со Страйком и Барклаем, муж проявил удивительную сговорчивость.

– Надо – значит надо, – ответил он. – Том как раз зовет поесть карри. Увидимся дома.

– Как прошел день? – быстро спросила Робин, пока Мэтью не повесил трубку. – Та контора в…

Название района вылетело у нее из головы.

– В Барнете, – подсказал он. – Фирма – разработчик игр. Все хорошо, ага. Как у тебя?

– Нормально, – ответила Робин.

После многочисленных перепалок из-за ее работы по делу Чизуэлла муж утратил всякий интерес к ее занятиям, и Робин уже не видела смысла рассказывать, где она была, кого изображала и что происходило. Они распрощались; Робин шла дальше в потоке туристов и пятничных выпивох, а сама думала, что со стороны этот обмен репликами можно было принять за разговор соседей или неблизких знакомых.

– Пива? – предложил Страйк, кивая на упаковку из четырех банок «Теннентс».

– Да, пожалуй, – ответила Робин.

На ней было все то же короткое черное платье и сапоги на шнуровке, но она уже стянула мелованные волосы в хвост, сняла темные линзы и смыла слой штукатурки. При взгляде на лицо Страйка, освещенное пятном заходящего солнца, ей показалось, что он нездоров. Морщины у рта и на лбу обозначились резче – морщины, как она подозревала, пропаханные ежедневной нестерпимой болью. Подходя к ее рабочему столу и протягивая ей пиво, он даже двигался как-то странно: разворачивался всем корпусом и пытался скрыть хромоту.

– Что сегодня делал? – спросила она Страйка, пока Барклай наваливал себе еду.

– Пас Герайнта Уинна. Он обосновался в дешевой гостиничке, минутах в пяти от супружеского гнезда. Я шел за ним до центра города и обратно в Бермондси.

– Это рискованно, – встрепенулась Робин. – Он же знает тебя в лицо.

– Мы все втроем могли бы увязаться за ним по пятам – и то он бы не заметил. С нашей последней встречи потерял в весе не менее пяти кило.

– И чем он занимался?

– Перекусил рядом с палатой общин, в «Селлариуме». Кафе без окон, смахивает на склеп.

– Веселенькое место, – отметил Барклай, устраиваясь на диване из искусственной кожи и принимаясь за свиные шарики в кисло-сладком соусе.

– Он был похож на унылого почтового голубя, – сказал Страйк, разом вываливая на тарелку порцию лапши по-сингапурски, – когда в стае туристов возвращался туда, где прежде распускал хвост. Затем поехал на Кингз-Кросс.

Робин прекратила жевать проростки сои.

– Ему отсосали на какой-то лестничной клетке, – буднично сообщил Страйк.

– Фу! – буркнула Робин и вернулась к проросткам.

– А ты сам видел, да? – оживился Барклай.

– Со спины. Протиснулся в подъезд, после чего с извинениями ретировался. Уинн был не в том состоянии, чтобы меня опознать. Потом он зашел в «Асду», купил носки и вернулся в ночлежку.

– Короче, день удался, – сказал Барклай, налегая на свиные шарики.

Поймав взгляд Робин, он с набитым ртом объяснил:

– Мне к полвосьмого домой – моя велела не задерживаться.

– О’кей. – Страйк осторожно опустился на стул, который сам принес в кабинет. – Робин, а мы с тобой давай-ка полюбопытствуем, о чем беседовали Джимми и Флик, думая, что их никто не слышит.

Он открыл блокнот и достал из подставки ручку, свободной левой рукой накручивая на вилку и отправляя в рот лапшу по-сингапурски. Работая челюстями, Барклай выказал заинтересованность и оперся на подлокотник дивана. Робин положила мобильный на стол дисплеем вверх и включила воспроизведение.

Какое-то время ничего не было слышно, только приглушенные шаги – это Робин минутой ранее убегала из магазина викканских украшений купить что-нибудь перекусить.

«Я думал, ты здесь одна», – раздался голос Джимми, тихий, но вполне разборчивый.

«У нее сегодня испытательный срок, – отозвалась Флик. – А где Сэм?»

«Я сказал ему, чтобы чуть позже подходил к твоему дому. Ладно, где твоя сумка?»

«Джимми, у меня нет…»

«Может, случайно прихватила. – Снова шаги, скрежет дерева, шуршание кожи, бряканье, резкий глухой стук и хруст. – Ногти накладные, черт».

«У меня ее нет, сколько раз повторять? И ты не имеешь права рыться…»

«Это не шутки. Она лежала у меня в бумажнике. Куда она делась?»

«Может, ты ее где-то посеял?»

«Или кто-то ее стырил?»

«С какой стати мне ее тырить?»

«Для подстраховки».

«Да какого хера…»

«К твоему сведению, я считаю, что сперла ее ты, да, и это тебе с рук не сойдет. Учти: тебе будет еще хуже, чем мне».

«Это из-за тебя я влипла, Джимми!»

«Ах вот, значит, как, да? Никто, мать твою, тебя не заставлял. Ты сама все замутила, или не помнишь?»

«Помню, и теперь жалею».

«Поздняк метаться. Мне нужно найти эту бумажку, чего и тебе желаю. Она доказывает, что у нас был туда доступ…»

«Хочешь сказать, она подтверждает, что вы с Биллом связаны… ой!»

«Иди ты нахер, я тебе больно не делаю! Строишь из себя жертву, а сама компрометируешь баб, реально подвергшихся насилию. Я не шучу. Если ты действительно ее сперла…»

«Еще угрожать мне вздумал…»

«И что ты сделаешь, побежишь жаловаться мамочке с папочкой? Что с ними будет, когда они узнают о проделках своей дочурки?»

Прерывистое дыхание Флик переросло в тихие всхлипывания.

«Ты опустила его на деньги, точка», – отрезал Джимми.

«Ты же считал, что это потешно, что так ему и надо, он заслужил…»

«Построй на этом защиту в суде – посмотрим, что из этого выйдет. Если у тебя получится спасти свою шкуру, бросив меня на растерзание, мне, сука, не составит труда заявить, что ты в этом была замешана с самого начала. В общем, если этот клочок бумаги где-нибудь всплывет, я не хочу, чтобы…»

«У меня его нет, я понятия не имею, где он!»

«Я, мать твою, тебя предупредил. Дай сюда ключи».

«Что? Зачем?»

«Затем, что я собираюсь прямо сейчас пойти к тебе, в этот свинарник, и обшмонать его на пару с Сэмом».

«Без меня ты туда не пойдешь…»

«Неужели? У тебя там отсыпается с похмелья очередной официант-индус?»

«Я никогда…»

«Да мне насрать, – перебил Джимми. – Трахайся с кем хочешь. Дай мне ключи. Давай сюда».

Опять шаги; бряканье ключей. Это уходил Джимми, а затем раздалась новая череда всхлипываний, и Робин поставила воспроизведение на паузу.

– Она ревела до прихода хозяйки магазина, – сказала Робин. – Та появилась чуть раньше меня, ну а Флик всю вторую половину дня была не в себе. Я хотела проводить ее до метро, но она меня отфутболила. Будем надеяться, завтра наша девушка станет более разговорчивой.

– Ну так что: вы с Джимми обыскали ее квартиру? – обратился Страйк к Барклаю.

– Ну. Книжные полки, ящики, под матрасом. Ничего.

– А он объяснил, что конкретно вы ищете?

– Бумажку с написанным на ней именем «Билли», – ответил Барклай. – Она лежала у него в лопатнике, но куда-то запропастилась. Талдычил мне, что это как-то связано с наркоманскими разборками. Думает, я полный лошара и куплюсь на любую плешь.

Страйк положил ручку, прожевал огромную порцию лапши и сказал:

– Не знаю, как вы, ребята, но лично я обратил внимание на фразу: «Она доказывает, что у нас был туда доступ».

– Кажется, я кое-что еще об этом знаю, – отозвалась Робин. Ей уже удалось справиться с волнением по поводу предстоящего рассказа. – Сегодня выяснилось, что Флик немного говорит по-польски, а кроме того, нам известно, что на предыдущей работе она прикарманила деньги. Что, если…

– «Я занимаюсь уборкой», – вдруг вспомнил Страйк. – Именно это она сказала Джимми на марше протеста, когда я за ними следил! «Я занимаюсь уборкой, гадость такая!» Черт возьми, ты думаешь, она и есть?..

– Полька – домработница Чизуэлла, – подхватила Робин, упиваясь моментом своего триумфа. – Именно так я и думаю.

Барклай с округлившимися глазами безостановочно поглощал шарики из свинины.

– Черт возьми, если это и вправду так, картина сразу меняется! – воскликнул Страйк. – Она могла туда попасть, разнюхать, что да как, принести в дом все необходимое…

– А как она узнала, что Чизуэллу нужна уборщица? – вмешался Барклай.

– Должно быть, увидела объявление в витрине какого-нибудь магазинчика.

– Они живут на огромном расстоянии друг от друга. Она – в Хэкни.

– А может, объявление приметил Джимми, когда шастал по Эбери-стрит, пытаясь срубить деньжат за свое молчание, – предположила Робин, но Страйк нахмурился:

– Давайте рассуждать логически. Если она, работая уборщицей, вызнала какие-то порочащие Чизуэлла сведения, значит ее трудоустройство должно было предшествовать попыткам Джимми стрясти с Чизуэлла деньги.

– Ну хорошо, допустим, никакой наводки от Джимми не было. Возможно, о том, что требуется домработница, они узнали случайно, когда в принципе копали на него компромат.

– Чтобы слить информацию на сайт Реальной социалистической партии? – предположил Барклай. – Да на каждого четвертого можно хоть что-нибудь да нарыть.

Страйк хмыкнул от удовольствия:

– Штука в том, что из-за этой бумажонки Джимми всерьез задергался.

Барклай отправил в рот последний шарик из свинины.

– Флик стибрила. Зуб даю.

– Откуда такая уверенность? – спросила Робин.

– Что-то ей от него нужно, – ответил Барклай, поднялся и отнес тарелку в раковину. – Он только потому ее рядом с собой и держит, что она слишком много знает. Сам же мне сказал: рад бы, мол, отвязаться от нее, да не может. Я еще спросил: не легче ли просто послать ее лесом? Он отмолчался.

– А может, она уничтожила тот листок, чтобы не оставлять улик против себя самой? – предположила Робин.

– Вряд ли, – ответил Страйк. – Флик, адвокатская дочь, ни за что не уничтожит улику. Когда запахнет жареным и она начнет сотрудничать с полицией, этот листок ей ой как пригодится.

Вернувшись на диван, Барклай взял свою банку пива.

– Как там Билли? – спросила его Робин, наконец-то принимаясь за остывшую еду.

– Краше в гроб кладут, – ответил Барклай. – Кожа да кости. Его транспортная полиция повязала: в метро через турникет сиганул. Начал брыкаться, так его быстро упаковали. Врачи говорят, у него мания преследования. Сперва считал, что на него охотятся правительственные ищейки, а медики с ними вступили во вселенский сговор, но теперь, когда его на лекарства посадили, у него в башке малость прояснилось. Джимми хотел сразу забрать его домой, да мозгоправы не дали. Но Джимми другое выбешивает, – продолжал Барклай, сделав паузу, чтобы допить «Теннентс», – у Билли с языка не сходит Страйк. Все беспокоится: что ж он не идет? Медики считают, это результат той же мании: выбрать знаменитого сыщика в качестве, типа, единственного человека, которому можно доверять. А я-то не мог им сказать, что они со Страйком знакомы. Тем более – рядом Джимми стоял, втирал им, что это все бред сумасшедшего. К Билли сейчас посетителей не пускают, кроме ближайших родственников, но Джимми там не особо жалуют: он ведь Билли подбивал из больнички домой уйти – дескать, здоров как бык.

Барклай смял в руке жестянку из-под пива и взглянул на часы.

– Пойду я, Страйк.

– Ладно, давай, – сказал Страйк. – Спасибо, что задержался. Я так и думал, что нам полезно будет сообща обсудить эти вопросы.

– Да не за что.

Помахав Робин, Барклай ушел. Страйк наклонился за поставленным на пол пивом и содрогнулся.

– Что такое? – спросила Робин, уминая креветочные чипсы.

– Все отлично, – выпрямляясь, ответил он. – Просто сегодня много ходил, а вчера совершенно напрасно ввязался в драку.

– В драку? В какую драку, с кем? – встревожилась Робин.

– С Аамиром Малликом.

– Что?!

– Да ты не волнуйся. Я же его не покалечил. Почти.

– Но ты не упоминал, что ваши разногласия перешли в рукоприкладство!

– Это я спецом рассказываю – чтобы ты смотрела на меня как на последнего подонка, – съязвил Страйк. – А у тебя даже в мыслях нет пожалеть одноногого напарника.

– Но ты – в прошлом боксер! – возмутилась Робин. – А в нем весу, наверное, пятьдесят пять кило, да и то если с гирькой!

– Он бросился на меня с настольной лампой.

– Кто… Аамир?

Робин не могла себе представить, чтобы сдержанный, педантичный парень, с которым она познакомилась в палате общин, применил к кому бы то ни было физическую силу.

– Да-да. Я надавил на него в связи с чизуэлловским «человек ваших привычек», и он взорвался. Если тебе так будет легче, добавлю, что мне и самому погано из-за этой стычки, – сказал Страйк. – Подожди минуту. Отлить надо.

Неуклюже выбравшись из кресла, он прошел на лестничную площадку, где находился туалет. Как только за ним захлопнулась дверь, на картотечном шкафу возле рабочего стола Робин зазвонил его мобильный, поставленный на зарядку. Встав, Робин потянулась за ним, чтобы не пропустить какой-нибудь важный звонок, и на треснувшем, залепленном скотчем экране увидела имя: «Лорелея». Она слишком долго думала, отвечать или нет, – звонок был перенаправлен в голосовую почту. Когда Робин уже собиралась отойти, тихое «динь» возвестило о поступлении SMS.

С площадки донесся стук двери; Робин бросилась к своему креслу. Страйк, хромая, вошел в приемную, занял прежнее место и опять взялся за лапшу.

– У тебя телефон звонил, – сообщила Робин. – Я не стала подходить…

– Тащи сюда, – попросил Страйк.

Она передала ему мобильный. С отсутствующим видом Страйк пробежал глазами сообщение, отключил звук и сунул телефон в карман.

– Итак, на чем мы остановились?

– На том, что ты ругаешь себя за ту драку…

– За ту драку я себя хвалю, – поправил Страйк. – Не уйди я в оборону, сейчас у меня вся морда была бы заштопана. – Он накрутил на вилку побольше лапши. – А погано мне по другой причине: напрасно я сказал, что знаю, как изменилось отношение к нему всей родни, кроме одной-единственной сестры, которая продолжает с ним общаться. Это все есть на «Фейсбуке». Но стоило мне заговорить о его разрыве с семьей, как он чуть не снес мне башку настольной лампой.

– Может, родственники недовольны тем, что у него, как им кажется, отношения с Делией? – предположила Робин, пока Страйк жевал лапшу.

Он пожал плечами, изобразил сомнение и, проглотив еду, ответил:

– Тебе не приходило в голову, что из всех причастных к этому делу у одного лишь Аамира был мотив? Чизуэлл ему угрожал – возможно, что и разоблачением. «Человек ваших привычек», «Лахесис знает, какой кому отпущен срок».

– А кто говорил – сначала, мол, средства, потом мотив?

– Да-да, – устало ответил Страйк.

Отставив почти пустой контейнер, он достал сигареты с зажигалкой и слегка расправил плечи.

– Ладно, давай подумаем о способе. У кого был доступ ко всем помещениям, к антидепрессантам и гелию? Кто, хорошо зная привычки Джаспера Чизуэлла, не сомневался, что утром тот выпьет апельсиновый сок? Кто имел в своем распоряжении ключ или пользовался таким доверием Чизуэлла, что был чуть свет допущен в дом?

– Кто-то из членов семьи.

– Правильно. – Страйк щелкнув зажигалкой. – Но, по нашим сведениям, это не Кинвара, не Иззи и не Физзи с Торквилом, что возвращает нас к рассказу Рафаэля о спешной отправке его в Вулстон.

– Ты серьезно думаешь, что он мог прикончить отца, как ни в чем не бывало уехать в Вулстон и там вместе с Кинварой дожидаться полиции?

– Психология и правдоподобие тут ни при чем: речь идет о возможности как таковой. – Страйк выдохнул длинную струю дыма. – Я пока не услышал причин, которые могли бы помешать Рафаэлю в шесть утра быть на Эбери-стрит. Понимаю, что ты хочешь сказать, – опередил он Робин. – Но история знает случаи, когда убийца имитировал голос жертвы. Рафаэль мог позвонить сам себе с чизуэлловского мобильника, изображая, будто отец велит ему отправиться в Вулстон.

– А отсюда следует, что либо у Чизуэлла телефон был не запаролен, либо Рафаэль знал ПИН-код.

– Мысль интересная. Надо проверить.

Щелкнув ручкой, Страйк сделал пометку в блокноте, а сам задался вопросом: знает ли Мэтью, который однажды стер историю звонков из телефона Робин, ее нынешний ПИН-код? Ведь такого рода мелкие знаки доверия зачастую служат мощным показателем прочности отношений.

– Если убийца – Рафаэль, то остается еще вопрос логистики, – сказала Робин. – Допустим, ключа у него не было, но если Чизуэлл сам впустил сына в дом, значит он не спал и не лежал в беспамятстве, когда Рафаэль на кухне растирал в порошок антидепрессанты.

– Опять же интересная мысль, – сказал Страйк, но по поводу измельчения таблеток нужно потребовать объяснения у всех наших подозреваемых. Возьмем, к примеру, Флик. Если она выдавала там себя за уборщицу, то наверняка знала дом на Эбери-стрит лучше всех домочадцев. А сколько возможностей сунуть свой нос в каждый угол да еще заполучить на время ключ-секретку! Дубликат изготовить непросто, но, допустим, ей и это удалось, а значит, она могла входить и выходить, когда вздумается. Стало быть, приходит она чуть свет, чтобы поколдовать над апельсиновым соком, но бесшумно растереть пилюли в порошок пестиком и ступкой нельзя…

– Зато, – подхватила Робин, – вполне можно принести готовый порошок – хоть в пакете, хоть как-то иначе – и уже на месте сыпануть этого порошка на пестик и ступку, чтобы со стороны казалось, будто лекарство измельчил сам Чизуэлл.

– О’кей, но все равно остается вопрос: почему в пустой коробке из-под сока, обнаруженной в мусорном ведре, нет следов амитриптилина? Весьма вероятно, что Рафаэль подал отцу стакан сока…

– Да вот только пальчики Чизуэлла – единственные…

– Но неужели Чизуэлл не заподозрил бы ничего странного, увидев – ни свет ни заря – уже налитый в стакан апельсиновый сок? Вот ты бы, например, позарилась на жидкость, незнамо как появившуюся в предположительно пустом доме?

Внизу, на Денмарк-стрит, женские голоса, перекрывая безостановочный шум и грохот транспорта, выводили песню Рианны «Where Have You Been?»:

– «Where have you been? All my life, all my life…»

– А может, это и впрямь самоубийство? – задумалась Робин.

– С таким отношением мы далеко не уедем – даже счета не оплатим, – заметил Страйк, стряхивая пепел в тарелку. – Давай-ка по новой: люди, у которых в то утро была возможность проникнуть на Эбери-стрит: Рафаэль, Флик…

– И Джимми, – добавила Робин. – Все, что относится к Флик, автоматически относится и к нему, поскольку она в принципе имела возможность сообщать ему все сведения о привычках Чизуэлла, о его доме, а также могла передать ему дубликат ключа.

– Правильно. Стало быть, нам известно, что проникнуть тем утром в дом могли три человека, – сказал Страйк, – но для этого недостаточно было просто войти в дверь. Убийце требовалось узнать, какие антидепрессанты принимает Кинвара, а кроме того, позаботиться о доставке баллона с гелием и резиновой трубки, да еще напоследок получить подтверждение того факта, что гелий и трубка никуда не делись.

– По нашим сведениям, Рафаэль в последнее время не захаживал на Эбери-стрит и никогда не был достаточно близок с Кинварой, чтобы знать, какие таблетки она принимает, хотя отец мог обронить название в разговоре, – сказала Робин. – Если ориентироваться исключительно на способ, то Уинна с Аамиром, видимо, надо исключить… так что в списке подозреваемых Джимми и Флик перемещаются на первое место, поскольку Флик подрабатывала в доме уборщицей.

С глубоким вздохом Страйк закрыл глаза.

– Да пошло оно все куда подальше, – пробормотал он, проводя ладонью по лицу. – Я все время к мотиву скатываюсь.

Он снова открыл глаза, потушил сигарету о тарелку и тут же зажег новую.

– Неудивительно, что МИ-пять навострило уши: в этом деле ни у кого нет очевидной выгоды. Прав был Оливер: шантажисты редко убивают своих жертв – скорее происходит обратное. Ненависть предполагает эффектный замысел, а вот убийство, совершенное в припадке жгучей ярости, – это не изощренное убийство, тщательно замаскированное под суицид, а молотком или настольной лампой по голове. Если мы имеем дело с убийством, то оно больше походило на образцовую казнь, продуманную во всех деталях. Зачем она понадобилась? Что выгадал убийца? А кроме того, меня преследует вопрос: почему именно в этот момент? Почему Чизуэлл ушел из жизни именно тогда? В интересах Джимми и Флик было бы сохранять Чизуэллу жизнь до тех пор, пока они не смогут его достоверно изобличить и заставить раскошелиться. То же касается и Рафаэля: он был лишен наследства, но в последнее время его отношения с отцом стали мало-помалу налаживаться. Ему было выгодно, чтобы отец оставался в живых. Но Чизуэлл завуалированно угрожал Аамиру разоблачением каких-то его грехов, скорее всего сексуального характера, если вспомнить цитату из Катулла, да к тому же недавно разжился информацией по поводу непонятного благотворительного фонда Уиннов. Вспомним, кстати, что Герайнт не был шантажистом в полном смысле слова: он не требовал денег, а только хотел разоблачить Чизуэлла и сместить его с министерского поста. Мыслимо ли предположить, чтобы Уинн или Маллик, поняв, что первоначальный план провалился, впопыхах решили отомстить каким-нибудь другим способом?

Глубоко затянувшись, Страйк подытожил:

– Что-то мы упускаем, Робин. Должно же быть какое-то связующее звено.

– Совсем не обязательно, – ответила Робин. – Это ведь жизнь, правда? У нас есть подозреваемые – каждый со своими личными тайнами и проблемами. Кое у кого имелись веские основания не любить Чизуэлла и точить на него зуб, но отсюда не следует, что все факты должны идеально состыковаться. Скорее всего, некоторые факты просто не относятся к делу.

– Тем не менее известно нам не все.

– Конечно, нам многое не…

– Нет-нет, есть что-то существенное, что-то… ключевое. Нутром чую. Лежит практически на поверхности. Ну почему, например, Чизуэлл сказал, что после разоблачения Уинна и Найта для нас, возможно, будет новое задание?

– Понятия не имею, – признала Робин.

– «Раз за разом они себя выдают», – процитировал Страйк. – Кто себя выдает?

– Герайнт Уинн. Я рассказала Чизуэллу о хищениях из благотворительного фонда.

– Ты сказала, что Чизуэлл скандалил по телефону, он еще пытался найти зажим для денег. Подарок от Фредди.

– Да, так все и было, – ответила Робин.

– Хм, Фредди… – повторил Страйк и почесал подбородок.

И вдруг на какое-то мгновение перенесся в комнату отдыха для пациентов немецкого военного госпиталя, где в углу приглушенно бормотал телевизор, а на журнальном столике лежало несколько выпусков газеты «Арми таймс». Там в полном одиночестве томился невольный свидетель смерти Фредди Чизуэлла – молодой лейтенант, прикованный к инвалидному креслу пулей талиба, которая так и засела у него в позвоночнике. В той комнате Страйк и завязал с ним разговор.

– …колонна остановилась, и майор Чизуэлл приказал мне выбраться наружу – разведать обстановку. Я сказал, что на горном хребте никакого движения не заметно. Тогда он меня обматерил и велел выполнять приказ. Я и двух шагов не сделал, как в спину мне угодила пуля. Последнее, что я помню, – как с грузовика на меня орал Чизуэлл. Потом снайпер ему же и снес полбашки.

Лейтенант попросил у Страйка сигарету. Раненым курить запрещалось, но Страйк тогда отдал ему полпачки.

– Мудак он, этот Чизуэлл, – пробормотал молодой солдат, сидя в инвалидном кресле.

Страйк так и видел, как высокий белобрысый Фредди деловито прогуливается по узкой сельской тропе, как бузит с Джимми Найтом и другими своими приятелями. Он так и видел, как на фехтовальной дорожке Фредди машет шпагой под взглядом Рианнон Уинн, которую, возможно, уже тогда преследовали мысли о суициде.

Солдаты не любили Фредди, зато отец обожал, так, может, именно Фредди и был тем недостающим фрагментом, который позволит состыковать все события и понять, что же связывает двух шантажистов с той историей о задушенном ребенке? Однако чем дольше Страйк обдумывал эту версию, тем меньше видел в ней правдоподобия, так что дело вновь распадалось на несколько разрозненных линий, которые отказывались выстраиваться в цепочку.

– Хотелось бы знать, что это за мидовские фотографии, – вслух произнес Страйк, глядя на багровеющее закатное небо за окном. – И кто на двери ванной комнаты Аамира Маллика, изнутри, вырезал Уффингтонскую белую лошадь? А еще – почему как раз на том месте, где, по словам Билли, похоронили ребенка, вдруг оказался крест?

– Ну, ты замахнулся… – пробормотала Робин, поднялась со своего места и начала убирать остатки китайского ужина. – От нехватки амбиций ты явно не умрешь.

– Оставь. Я сам все уберу. Тебе пора домой.

– Да не хочу я домой.

– До утра потерпишь, совсем чуть-чуть. Какие планы на завтра?

– После обеда встречаюсь с Драммондом – с галеристом, другом Чизуэлла.

Вымыв посуду, Робин сняла с крючка сумку и повернулась в сторону двери. Обычно Страйк жестко пресекал все проявления сочувствия, но в этот раз Робин просто не могла смолчать.

– Без обид: выглядишь ты ужасно. Может, дашь небольшой отдых своей ноге, прежде чем снова бросаться в бой? До скорого.

Дверь хлопнула так быстро, что Страйк даже не успел ответить. Погрузившись в размышления, он просидел в офисе до глубокой ночи, но нужно было возвращаться в мансарду – преодолевать подъем, который всегда давался ему с большим трудом. Встав со стула, он закрыл все окна, выключил торшер и запер агентство.

Стоило только Страйку осторожно подняться на одну ступень, как у него вновь зазвонил телефон. Он сразу понял, что это Лорелея. Да, эта женщина не собиралась отпускать его просто так, не попытавшись хотя бы отплатить ему болью за боль. Медленно, осторожно, стараясь по возможности не давить на протез, Страйк добрался до спальни.