В пятницу Робин вышла из метро на станции «Кэмден-Таун» в половине девятого утра и направилась, разглядывая себя в каждой витрине, в магазинчик ювелирных и сувенирных изделий, куда ее приняли на испытательный срок.

В течение пары месяцев после суда над Шеклуэллским Потрошителем Робин овладела секретами макияжа: она искусно меняла форму бровей и мазала губы ярко-красной помадой с эффектом «металлик», что в сочетании с париками и цветными контактными линзами преображало ее лицо, но никогда еще не использовала такого количества ухищрений, как сегодня. Она выбрала темно-карие линзы, нарисовала черной подводкой жирные стрелки, накрасила губы бледно-розовой помадой, а ногти покрыла серо-стальным лаком. У Робин были проколоты уши – по одной деликатной дырочке в каждой мочке, но она прикупила дешевые серьги-каффы, чтобы изобразить смелый подход к пирсингу. В это погожее утро на ней было короткое черное платье из ближайшего благотворительного секонд-хенда «Оксфам», которое даже после машинной стирки сохраняло специфический запах, плотные черные колготки и высокие черные ботинки на шнуровке. В таком обмундировании Робин надеялась походить на эмо и готов, облюбовавших лондонский Кэмден; сама она бывала здесь нечасто, всякий раз вспоминая Лорелею и ее магазин винтажной одежды.

Свое альтер эго Робин окрестила «Бобби Канлифф». Работая под прикрытием, она выбирала имена с какими-нибудь личными ассоциациями, чтобы отзываться на них машинально.

Бобби – уменьшительное от Робин; иногда ее так и называли: к примеру, воздыхатель с прежнего места работы и еще брат Мартин – исключительно чтобы позлить. А Канлифф – просто-напросто фамилия Мэтью.

Ей повезло: в тот день муж рано уехал на какую-то аудиторскую проверку в Барнет и не мешал ей своим ехидством и неудовольствием, пока она заканчивала перевоплощение. Робин грело душу, что прикрывается она фамилией мужа, изображая при этом молодую особу, к которой бы Мэтью подсознательно испытал неприязнь. С возрастом он становился все нетерпимее к людям, которые выглядят, думают и живут не так, как он.

Лавка викканских украшений «Трикветра» находилась на территории рынка Кэмден-маркет. Робин была на месте без четверти девять, когда палатки в крытом павильоне уже работали, но нужный ей магазинчик еще стоял под замком. Через пять минут появилась слегка запыхавшаяся владелица. Это была крупная женщина под шестьдесят, в длинном бархатном платье зеленого цвета, растрепанная, с отросшими на дюйм седыми корнями черных волос и с такой же, как у Бобби Канлифф, радикальной подводкой глаз.

Во время недавнего беглого собеседования, по результатам которого Робин и была принята на испытательный срок, хозяйка почти не задавала вопросов, зато охотно рассказывала про своего тридцатилетнего мужа, который недавно ее бросил и уехал жить в Таиланд, про соседа, который, не поделив с ней границу дворика, затеял судебную тяжбу, и про бесконечную череду недовольных и неблагодарных продавцов, которые не задерживаются в «Трикветре» и сбегают на поиски другой работы. При каждом удобном случае она жалела себя, не скрывая при этом желания платить поменьше, а выжимать побольше, и Робин искренне удивлялась, кто вообще соглашается у такой работать.

– Ты весьма пунктуальна, – пропела женщина. – Чудненько. А где вторая?

– Без понятия, – ответила Робин.

– Как назло! – истерично выкрикнула хозяйка. – Тем более сегодня, когда у меня встреча с адвокатом Брайана!

Отперев дверь, она впустила Робин в магазин размером с киоск и вскинула руки, чтобы поднять шторы; дух немытого тела и аромат пачули смешались с запахом ладана, витавшим в воздухе. В магазин плотным потоком хлынул дневной свет, в котором все вещи приобрели – по контрасту – какой-то призрачный и вместе с тем потертый вид. С перекладин на темно-лиловых стенах свисали тусклые серебряные ожерелья и серьги, многие – с пентаграммой, символом мира и листочками конопли; на черных полках за прилавком стеклянные кальяны соседствовали с картами Таро, черными свечами, благовониями и ритуальными кинжалами.

– Через Кэмден сейчас проходят миллионы туристов, несравнимо больше обычного, – говорила владелица, хлопоча за прилавком, – и если она прогуляет… ну вот, явилась.

В магазин проскользнула хмурая Флик в желто-зеленой футболке с эмблемой движения «Хезболла», в джинсах с прорехами и с кожаной почтальонской сумкой через плечо.

– В метро затор был, – буркнула она.

– Не знаю, почему-то я вовремя приехала, и Биби тоже!

– Бобби, – поправила Робин, включая йоркширский акцент.

В этот раз она решила не признаваться, что давно живет в Лондоне, – не хотела быть втянутой в разговоры об учебных заведениях и популярных местах столицы, которые могла знать Флик.

– Так вот, я требую, чтобы вы обе были на высоте в течение всего… рабочего… дня. – Хозяйка подчеркнула три последних слова ударами в ладоши. – Итак, Биби…

– Бобби…

– …подойди сюда, будешь осваивать кассовый аппарат.

Кассовый аппарат Робин освоила без труда: старшеклассницей она по субботам подрабатывала в магазине одежды в йоркширском городе Харрогит. Долгое обучение было бы только во вред делу, потому что минут через десять после открытия в магазин хлынул народ. К удивлению Робин, которая не выбрала бы для себя ровным счетом ничего из здешнего ассортимента, многие гости Кэмдена верили, что для полного счастья необходимо приобрести пару свинцовых сережек, свечу с выпуклой пентаграммой или джутовую сумку-мешок из тех, что громоздились в корзине у кассы, – всем этим товарам приписывались магические свойства.

– Ладно, мне пора, – объявила хозяйка в одиннадцать часов, когда Флик обслуживала рослую немку, которая разрывалась между двумя колодами карт Таро. – А вы учтите: если одна занята с покупателями, другая должна смотреть в оба, как бы чего не своровали. Наружное наблюдение будет вести мой друг Эдди. – Она указала пальцем на стоящий напротив прилавок со старыми виниловыми пластинками. – Обедать по очереди, максимум двадцать минут. И помните: Эдди видит все.

И она исчезла в шлейфе бархата и тяжелого духа. Немка ушла, став обладательницей карт Таро, Флик захлопнула кассовый ящик, и стук эхом прокатился по ненадолго опустевшему магазину.

– Эд-сосед, старый дед, – желчно сказала Флик. – Ему все по боку. Сам же первый ее обнесет. Корову эту, – добавила она для ясности.

Робин посмеялась, и Флик осталась довольна.

– А тебя как звать-то? – с акцентом спросила Робин. – Она даже не сказала.

– Флик. А тебя, выходит, Бобби, да?

– Ага, – подтвердила Робин.

Достав из своей почтальонской сумки мобильный, Флик переложила его под прилавок, затем проверила, но, похоже, не нашла того, чего ожидала, и опять задвинула поглубже.

– Тебе, как видно, позарез работа нужна? – обратилась она к Робин.

– Выбирать не приходится, – сказала Робин. – С прежнего-то места меня турнули.

– Да ну?

– С «Амазона» гадского, – уточнила Робин.

– Эти подонки от налогов уклоняются. – У Флик пробудилось некоторое любопытство. – А за что тебя?

– Норму не выполняла.

Свою легенду Робин почерпнула из недавнего репортажа об условиях труда рабочих магазина-склада некой торговой фирмы: тиски плана, потогонная система, упаковка и сканирование тысяч единиц товара под неусыпным надзором контролеров. По мере ее рассказа лицо Флик вспыхивало то сочувствием, то гневом.

– Полный беспредел! – возмутилась она, когда Робин закончила.

– Во-во, – подтвердила Робин, – там, ясное дело, ни профсоюза тебе, ничего. У нас в Йоркшире мой папаша в профсоюзе круто стоял.

– Представляю, как он разозлился, когда ты ему рассказала.

– Да он помер давно, – не моргнув глазом сообщила Робин. – От легких. Шахтер был.

– Фигово, – сказала Флик. – Прости. – Теперь она поглядывала на Робин с уважением и заинтересованностью. – Понимаешь, ты, наверно, числилась там не работником, а разнорабочей. Чтобы этим гадам было удобней проворачивать свои делишки.

– А не один ли черт?

– Меньше законных прав, – объяснила Флик. – Ты, кстати, можешь на них в суд подать за вычеты из зарплаты.

– А как я докажу? – в недоумении спросила Робин. – Ты-то откуда такая подкованная?

– Я довольно активно участвую в рабочем движении. – Пожав плечами, Флик замялась. – А мать у меня – юрисконсульт по трудовому праву.

– Честно? – Робин позволила себе изобразить вежливый интерес.

– Честно, – ответила Флик, ковыряя под ногтями, – но мы не контачим. Я вообще с предками не общаюсь. Им, видишь ли, парень мой не нравится. И мои политические убеждения.

Расправив футболку «Хезболлы», она покрутилась перед Робин.

– А сами-то они каких убеждений? – спросила Робин, пытаясь смотреть мимо. – Консерваторы?

– Вполне возможно, – ответила Флик. – Обожали Бла-Бла-Блэра.

В кармане подержанного платья Робин завибрировал телефон.

– А по-маленькому где тут сходить?

– Вот там. – Флик указала на потайную лиловую дверь со штангами для бижутерии.

За лиловой дверью обнаружилась клетушка с грязным треснутым окном. На полуразвалившемся кухонном шкафчике, рядом с которым стоял сейф, расположились две бутылки моющего средства, накрытые заскорузлой тряпкой, и чайник. В такой тесноте было не повернуться, тем более что один угол занимал давно не мытый сортир.

Запершись в этой фанерной выгородке, Робин опустила стульчак, присела и начала читать длинное сообщение от Барклая, направленное одновременно ей и Страйку:

Пока Робин перечитывала сообщение, пришел ответ от Страйка:

В раздражении Робин ответила:

Встав, она спустила воду и вернулась в магазин, где перебирала товар компания одетых в черное готов, похожих на стаю нахохлившихся ворон. Робин бочком проскользнула мимо Флик и отметила, что почтальонская сумка лежит на полке под прилавком. Когда готы ушли, накупив эфирных масел и черных свечей, Флик в очередной раз проверила телефон и вновь погрузилась в унылое молчание.

Опыт Робин, полученный на многочисленных временных работах, подсказывал: ничто так не объединяет женщин, как разделенное понимание мужской подлости. У нее в телефоне появилось сообщение от Страйка:

С трудом подавив смешок, Робин фыркнула:

– За дуру меня держит.

– Че там?

– Да насчет бойфренда моего. С позволения сказать, – ответила Робин, засовывая телефон в карман. – Втирал мне, что с женой не живет. И как думаешь, где он сегодня ночевал? Мне доложили, что утром он аккурат от нее выходил. – Она шумно вздохнула и облокотилась на прилавок.

– Н-да, а мой парень, прикинь, западает на теток постарше, – ковыряя под ногтями, призналась Флик.

Робин помнила, что бывшая жена Джимми старше его на тринадцать лет, и понадеялась на новые откровения, но тут в магазин впорхнула компания девушек, говоривших на каком-то чужом языке – вроде бы на славянском. Они столпились вокруг корзины с подвесками-талисманами.

– Дзенькуе чи, – поблагодарила Флик, получая деньги от одной из покупательниц; девушки рассмеялись и похвалили ее произношение.

– Что ты им сказала? – спросила Робин, когда они ушли. – По-русски, что ли?

– По-польски. У родителей домработница была – полька, я от нее нахваталась. – Тут Флик внезапно затараторила, будто сглаживая оплошность: – Да, я всегда лучше с домработницами ладила, чем с предками, и вообще, разве можно считать себя настоящим социалистом, когда на тебя домработница пашет, согласна? Если своими силами с уборкой не справиться, так нечего занимать такие хоромы. Давно пора ввести нормирование жилплощади, конфисковать излишки, перераспределить землю и недвижимость в пользу нуждающихся.

– Это точно! – с энтузиазмом подхватила Робин, а Флик, похоже, воспряла духом, когда Бобби Канлифф, дочь покойного шахтера, профсоюзного активиста, простила ей родителей-толстосумов.

– Чай будешь? – предложила Флик.

– Давай, пить охота, – согласилась Робин.

– Ты что-нибудь знаешь о Реальной социалистической партии? – спросила Флик, вернувшись с двумя кружками в руках.

– Без понятия, – ответила Робин.

– Это не просто политическая партия, – заверила ее Флик. – Это общественное движение, мы организуем демонстрации, марши протеста и так далее, отстаиваем подлинные ценности рабочего класса, а не ту империалистическую херню, которой нас пичкают долбаные «новые лейбористы», прихлебатели тори. Мы не играем в старую политику, мы хотим изменить правила игры в пользу простых трудящихся…

Ее прервал «Интернационал» в исполнении Билли Брэгга. Флик полезла в сумку, и Робин поняла, что это рингтон. Увидев, кто звонит, Флик напряглась.

– Я тебя оставлю ненадолго, справишься тут?

– Да не вопрос, – ответила Робин.

Флик скользнула в подсобку. Когда дверь захлопнулась, Робин расслышала ее слова:

– Ну что там? Виделись с ним?

Когда стало ясно, что дверь не откроется и можно действовать, Робин бросилась туда, где только что стояла Флик, присела на корточки и запустила руку под кожаный клапан ее сумки на длинном ремне. Своим содержимым сумка напоминала недра мусорной корзины. Пришлось разгребать залежи мятых бумажек, конфетных фантиков, чего-то липкого – вероятно, жеваной резинки; пальцы нащупывали то ручки без колпачков, то тюбики с косметикой, то значок с портретом Че Гевары, то пачку рассыпавшегося по всей сумке табака для самокруток, а то и запасные тампоны или перекрученный тканевый комок, который, как опасалась Робин, вполне мог оказаться ношеными трусами. Попытки расправить, прочесть и заново смять каждый клочок бумаги заняли немало времени. По большей части это, похоже, были черновики статей. Затем, через дверь у себя за спиной, Робин расслышала зычный голос Флик:

– Страйк? А фигли…

Обратившись в слух, Робин застыла.

– …параноик… пусть бы уже заткнулся… скажи им, что он…

– Прошу прощения, – через прилавок заглянула какая-то женщина.

Робин вскочила. Дородная седовласая покупательница в футболке с кислотным рисунком указывала на стеллаж:

– Интересный атам. Можно посмотреть?

– Где «там»?.. – растерянно переспросила Робин.

– Атам. Ритуальный кинжал, – ткнула пальцем пожилая дама.

Голос Флик в подсобке окреп и снова затих.

– …его, или как?…мню те… выплатить мне… деньги Чизла…

– Хм, – протянула покупательница, осторожно взвешивая кинжал в руке, – а нет ли побольше?

– …у тебя, а не у меня! – рявкнула за дверью Флик.

– Э-э, – промямлила Робин, косясь на стеллаж, – вроде других нету. Разве что вон тот…

Чтобы дотянуться до более длинного кинжала, ей пришлось встать на цыпочки, а Флик в это время огрызнулась:

– Да пошел ты, Джимми!

– Вот, пожалуйста. – Робин вручила даме двадцатисантиметровый кинжал.

Дверь с грохотом распахнулась, огрев Робин по спине.

– Пардон. – Тяжело дыша и лихорадочно сверкая глазами, Флик схватила сумку, чтобы убрать телефон.

– Видите ли, мне приглянулся знак троелуния на том, что поменьше, – пожилая ведунья, нимало не смущенная эффектным появлением Флик, указала на рукоять первого кинжала, – но лезвие коротковато.

Разгоряченная спором, Флик находилась в том пограничном состоянии между злостью и слезами, в котором, насколько знала Робин, человек может ненароком себя выдать. Чтобы спровадить привередливую покупательницу, она внаглую сказала с ярко выраженным йоркширским акцентом, как и полагалось Бобби:

– Ну дык это, других-то где ж взять?

Дама что-то еще пробормотала, повертев в руках оба клинка, и в итоге ушла без покупки.

– Все путем? – Робин взяла быка за рога.

– Как сказать, – ответила Флик. – Перекур нужен. – Она взглянула на часы. – Если эта припрется, ты ей скажи, что у меня обед, лады?

«Вот черт», – подумала Робин, когда Флик вышла, не оставив ей ни сумки, ни шанса воспользоваться многообещающим пограничным состоянием.

Больше часа Робин управлялась в магазине одна; от голода у нее уже подводило живот. Пару раз на нее бросал неопределенные взгляды Эдди из противоположной палатки с музыкальными дисками, но ни в чем другом его интерес к ее деятельности не проявился. Улучив момент, когда покупателей не было, Робин нырнула в подсобку, чтобы проверить, нет ли там чего-нибудь на зуб. Съедобного на полках не оказалось.

Без десяти час вернулась Флик в сопровождении смуглого, в обтягивающей синей футболке красавца криминальной наружности. Он окинул Робин жестким и высокомерным взглядом отъявленного сердцееда, одновременно оценивающим и презрительно указывающим на то, что она, быть может, и недурна собой, но должна еще себя проявить, чтобы удостоиться его внимания. По опыту Робин, эта стратегия срабатывала с девушками, которые протирают юбки в офисах. С нею же – ни разу.

– Прости, что задержалась, – сказала Флик, явно не стряхнувшая мрачного расположения духа. – Залетай, Джимми. Джимми, это Бобби.

– Очень приятно. – Джимми подал руку.

Робин пожала протянутую ладонь.

– Ты сходи-ка, – предложила Флик, – купи себе чего-нибудь пожевать.

– Вот спасибо, – ответила Робин. – Самое времечко.

Джимми с Флик выжидали, пока Робин делала вид, будто проверяет у себя в сумке наличные: она присела, укрывшись за прилавком, включила мобильник на запись и осторожно задвинула его вглубь темного стеллажа.

– Я мигом, – бодро сказала она и вышла на рынок.