На следующее утро Страйк болью расплачивался за поход через лес в имении Чизуэлл-Хаус. Ему до того не хотелось вылезать из постели, топать вниз по лестнице и в воскресный день приниматься за работу, что пришлось напомнить себе, по примеру героя Хаймана Рота в одном из его любимых фильмов: никто не навязывал ему эту профессию. Частный сыск, подобно мафии, подчас требовал от человека невозможного. В ожидании побед приходилось мириться со всяческими привходящими обстоятельствами.

Ведь у него в свое время был выбор. Никто его не гнал из армии, даже когда он лишился половины ноги. Знакомые знакомых предлагали самые разные варианты, от управленческих должностей в охранных предприятиях до делового партнерства, но в нем сидела неистребимая жажда расследовать, разгадывать, восстанавливать порядок в нравственной вселенной. И если бумажная волокита, наем и увольнение подчиненных, привередливые клиенты не доставляли ему особой радости, то долгие рабочие часы, физические неудобства и элементы риска, связанные с этой работой, он принимал стоически, а иногда и не без удовольствия. Так что сейчас оставалось принять душ, надеть протез и сонно, через боль спуститься по лестнице, вспоминая слова зятя, Грега, о том, что конечной целью сыскной деятельности должно быть кресло начальника и руководство теми, кого, в буквальном смысле слова, кормят ноги.

Когда Страйк сел за компьютер Робин, мысли его переметнулись к ней. Он ни разу не задал ей вопроса о ее собственных амбициях в отношении агентства, так как полагал – вероятно, с долей самонадеянности, – что они совпадают с его помыслами: сколотить солидный банковский счет, чтобы обеспечить им обоим приличный доход, и браться только за самые интересные дела, без страха потерять все, если отвалится один клиент. А ведь, может статься, Робин ожидала разговора именно в таком ключе, который задал Грег? Страйк попытался представить, какой будет ее реакция, если предложить ей сесть на издающий непристойные звуки диван и посмотреть компьютерную презентацию насчет долгосрочных целей и вариантов брендинга.

Но мысли о Робин с началом работы каким-то образом трансформировались в думы о Шарлотте. Он вспомнил, как проходили дни, когда ему требовалось без помех несколько часов кряду посидеть за компьютером. Шарлотта либо уходила в неизвестном направлении, да еще напускала туману, либо под надуманным предлогом стремилась прервать его поиск, либо затевала ссору, которая напрочь выбивала его из колеи, отнимая драгоценное время. Но сейчас он отдавал себе отчет в том, что эти запутанные, изматывающие отношения не дают ему покоя по той причине, что Шарлотта с момента их случайной встречи в Ланкастер-Хаусе то исчезает для него, то появляется вновь, как кошка, которая гуляет сама по себе.

По итогам без малого восьми часов рабочего времени, семи чашек кофе, трех походов в сортир, четырех сэндвичей с сыром, трех пакетов чипсов, одного яблока и двадцати двух выкуренных сигарет Страйк дистанционно оплатил своим подчиненным накладные расходы, проверил, что все счета поступили в бухгалтерскую фирму, проштудировал отчеты Хатчинса по Врачу-Ловкачу и перебрал на просторах киберпространства нескольких субъектов с именем Аамир Маллик в поисках единственного, кто сейчас требовался ему для беседы. К семнадцати часам тот вроде бы обнаружился, но прикрепленная аватарка была очень далека от описаний «красавчика», найденных в скрытом электронном сообщении, а потому Страйк решил отправить на адрес Робин скопированные изображения из Google Images, чтобы она подтвердила, действительно ли это тот Маллик, который ему нужен. Потягиваясь и зевая, он прослушал соло на барабане вместе с покупателем, зашедшим в музыкальный магазин на Денмарк-стрит. Теперь можно было вернуться в мансарду и посмотреть ежедневный выпуск наиболее ярких событий олимпийской программы, включая рекорд Усейна Болта на стометровке. Он уже собирался закрыть компьютер, когда короткое «динь» сигнализировало о поступлении нового сообщения от [email protected] с незатейливой темой: «Ты и я».

Страйк потер глаза, как будто вид нового письма вызвал у него временную потерю зрения. Но нет: оно по-прежнему чернело на верхней строке ящика «Входящие».

– Чтоб тебе… – пробормотал он, но решил не откладывать худшее и кликнул, чтобы просмотреть текст.

Сообщение, растянувшееся почти на тысячу слов, было, по всей видимости, тщательно отредактировано. В нем последовательно препарировался характер Страйка, и эта часть смахивала на выписку из истории болезни пациента психиатрической лечебницы, не безнадежного, но нуждающегося в срочной медицинской помощи. Согласно данным Лорелеи, Корморан Страйк, страдающий глубоким расстройством психики и поведенческими отклонениями, преграждал путь собственному счастью. Он причинял мучения другим вследствие своей двуличной эмоциональной стратегии. Не познавший за всю свою жизнь здоровых человеческих отношений, он уклонился от таковых, когда они стали возможны. Заботу со стороны других лиц он всегда принимал как данность, но, вероятно, еще способен оценить в критической ситуации, когда, упав ниже плинтуса, будет прозябать в одиночестве, никем не любимый и раздираемый сожалениями о прошлом.

За этим пророчеством следовало описание душевных исканий и сомнений Лорелеи, которые предшествовали отправке этого письма, а ведь можно было попросту сообщить, что их отношения, не скрепленные никакими обязательствами, подошли к концу. В заключение Лорелея указала, что только честность по отношению к нему заставила ее в письменном виде объяснить, почему она – а следовательно, и любая другая женщина – не согласится иметь с ним ничего общего, пока он не пересмотрит своего поведения. Она просила его внимательно прочесть и как следует обдумать все вышесказанное, «поскольку содержание этого письма продиктовано не гневом, но печалью», а затем назначить время и место следующей встречи, дабы сообща решить, достаточно ли он ценит эти отношения, «чтобы сделать попытку направить их в иное русло».

Страйк еще долго сидел перед монитором, но не потому, что продумывал ответ, а потому, что собирался с силами, дабы, превозмогая боль, встать со стула. Наконец ему удалось принять вертикальное положение; наступая на протезированную ногу, он поморщился, затем выключил компьютер и запер входную дверь.

Почему было не сказать о разрыве отношений одной фразой, по телефону? – недоумевал он, когда, держась за перила, поднимался в мансарду. Ясно же, что их роман приказал долго жить, разве нет? Кому нужно это вскрытие?

У себя в квартире Страйк закурил очередную сигарету, опустился на кухонный стул и позвонил Робин, которая ответила почти мгновенно.

– Привет, – ровным тоном сказал он. – Есть минута?

Он услышал стук закрываемой двери, шаги, потом стук еще одной закрываемой двери.

– Почту смотрела? Я там тебе послал пару фоток.

– Нет еще, – ответила Робин. – Что за фотки?

– Кажется, я нашел Маллика: живет в Бэттерси. Толстячок с монобровью.

– Это не он. Наш – высокий, худой, в очках.

– Значит, я зря убил целый час, – огорчился Страйк. – А из его разговоров не следовало, где он проживает? Чем занимается по выходным? Какой у него номер страхового полиса?

– Да что ты, – сказала Робин, – мы с ним практически не общались. Я же говорила.

– Как продвигается твоя маскировка?

Робин успела сообщить ему эсэмэской, что в четверг идет на собеседование «с чокнутой викканкой», владелицей магазинчика побрякушек в Кэмдене.

– Неплохо, – ответила она в трубку. – Я тут экспериментировала с…

На заднем плане послышался приглушенный крик.

– Прости, мне надо идти, – торопливо проговорила Робин.

– Все нормально?

– Да, все хорошо, завтра поговорим.

Робин отсоединилась. Страйк еще постоял, прижимая к уху мобильный. Напрашивался вывод, что время для звонка было выбрано неудачно: вроде как у нее с мужем бушевал какой-то скандал. Страйк был несколько обескуражен, что не удалось потрепаться еще. Он задумчиво взвесил на ладони телефон: Лорелея ожидала его звонка сразу после ознакомления с ее посланием. Страйк решил, что мог ведь еще и не открыть почту, положил телефон на стол, а вместо него взял телевизионный пульт.