– Надо полагать, – сказала Робин, когда они держали путь к деревне, – торчащий из земли крест совсем не обязательно указывает на место захоронения.

– Тоже верно, – отозвался Страйк, который при возвращении по предательской лесной подстилке собрал в кулак всю свою волю, чтобы не материться, – но наводит на размышления, правда?

Робин не ответила. Руки, держащие руль, саднило и жгло от крапивных волдырей.

Деревенский постоялый двор, который они увидели минут через пять, словно сошел со старой английской открытки: обшитые тесом белые стены, освинцованные рамы эркерных окон, островки мха на шиферной крыше, плетистые розы вокруг дверного наличника. Картину довершал вид пивного дворика со столами под тентами от солнца.

– Ну это уже глюки, – пробормотал Страйк, который положил крест на приборную доску и теперь выбирался из машины, не сводя глаз с постройки.

– Ты о чем? – Робин обошла машину сзади и остановилась рядом с ним.

– Название: «Белая лошадь».

– Вдобавок к той, что на холме, – заметила Робин, когда они переходили через дорогу. – Посмотри на указатель.

К деревянному столбику крепилась доска с изображением странной меловой фигуры, которую они уже видели.

– Паб, где я впервые встретился с Джимми Найтом, тоже назывался «Белая лошадь», – припомнил Страйк.

– «Белая лошадь», – сказала Робин, когда они поднимались по ступеням в пивной дворик и Страйк хромал сильнее обычного, – входит в десятку самых популярных названий питейных заведений Британии. В какой-то статье писали. Ой, смотри, вот там люди уходят, занимай столик, я все принесу.

В пабе с низкими потолками было оживленно. Первым делом Робин отыскала глазами указатель на женский туалет, где сбросила куртку, завязала рукава вокруг пояса и вымыла зудящие руки. Только сейчас она пожалела, что на обратном пути от Стеда-коттеджа не набрала листьев подорожника, но тогда ей было не до того: Страйк дважды чудом не упал, когда ковылял вниз по скользкой тропе, опираясь на палку, которую она выломала для него в лесу, злился на себя и яростно пресекал любую помощь.

Зеркало подсказало Робин, что она, взлохмаченная и заляпанная грязью, разительно отличается от благопристойных пожилых завсегдатаев, виденных ею в баре, но она слишком торопилась присоединиться к Страйку для обсуждения утренних событий, а потому лишь небрежно провела щеткой по волосам, стерла с шеи зеленое пятно и пошла занимать очередь за пивом.

– Твое здоровье, Робин, – с чувством произнес Страйк, когда она поставила перед ним пинту «Уилтшир голд» и придвинула к себе меню. – О-о-о, хорошо-то как, – выдохнул он после первого глотка. – А самое популярное какое?

– Что-что, прости?

– Самое популярное название питейного заведения. Ты сказала, что «Белая лошадь» входит в десятку.

– Ах да… Либо «Красный лев», либо «Корона» – не помню, какое-то из этих двух.

– Мое придворное называлось «Виктория», – мечтательно выговорил Страйк.

В Корнуолле он не был два года. Сейчас перед его мысленным взором возник местный паб – приземистое здание из побеленного корнуолльского камня, а рядом ступеньки, ведущие к бухте. В этом пабе он впервые исхитрился получить пиво без предъявления документа; в ту пору ему было шестнадцать, и мать в очередной бурный период своей жизни спихнула его на месяц дяде с тетушкой.

– А наше – «Гнедая лошадь», – сказала Робин.

Перед ней тоже мелькнуло внезапное видение паба, который она про себя именовала не иначе как домашним: такой же белый, он стоял на улочке, которая вела к рыночной площади Мэссема. Именно там они с друзьями отмечали ее блестящее окончание школы; именно в тот вечер у нее вышла глупая ссора с Мэтью, он ушел, а она, вместо того чтобы побежать за ним, осталась в компании друзей.

– Что еще за «гнедая»? – спросил Страйк, который наполовину осушил высокий стакан и теперь блаженствовал, грея на солнце больную ногу. – Почему не сказать попросту: «коричневая»?

– Ну, бывают, наверное, и коричневые лошади, – ответила Робин, – но гнедая – это не совсем то. У нее должна быть чернь: ноги, грива и хвост.

– А какой масти был твой пони – Ангус, что ли, его звали?

– Как ты только помнишь? – удивилась Робин.

– Сам не знаю, – ответил Страйк. – Ты ведь тоже помнишь названия пабов. Какие-то вещи застревают в памяти, вот и все.

– Он был серый.

– Читай «белый». Это все заумь – чтобы дурить безлошадный плебс, ты согласна?

– Нет, – посмеялась Робин. – У серой лошади под белым волосяным покровом черная кожа. А чисто белые…

– …долго не живут, – сказал Страйк в тот момент, когда к ним подошла официантка.

Заказав себе гамбургер, Страйк закурил следующую сигарету и, когда никотин добрался до мозга, испытал чувство, близкое к эйфории. Пинта пива, жаркий августовский день, достойно оплачиваемая работа, близкое утоление голода и сидящая напротив Робин, с которой наладилась дружба – пусть не до того уровня, который предшествовал ее медовому месяцу, но до вполне приемлемого, единственно возможного, коль скоро она теперь замужем. В данный момент, в этом солнечном пивном дворике, невзирая на боль в ноге и нерешенные проблемы в отношениях с Лорелеей, жизнь виделась ему простой и безоблачной.

– Групповой опрос – неблагодарное дело, – сказал он, выдыхая дым в сторону от Робин, – но сегодня среди Чизуэллов обнаружились любопытные разнонаправленные течения, согласна? Я собираюсь еще поработать над Иззи. Мне кажется, в отсутствие родни она станет более откровенной.

«Иззи только и ждет, чтобы ты над ней поработал», – сказала про себя Робин, доставая мобильный.

– Хочу тебе кое-что показать. Вот, полюбуйся.

Она открыла фотографии с дня рождения Фредди Чизуэлла.

– Вот это, – Робин указала на бледное, несчастное девичье лицо, – Рианнон Уинн. Она была в числе приглашенных на его восемнадцатилетие. Оказывается, – она перешла на одно изображение назад, к групповому снимку ребят в белой фехтовальной форме, – они одновременно выступали за молодежную сборную Британии.

– Господи, ну конечно… – Страйк забрал у нее телефон. – Шпага… шпага с Эбери-стрит. Она принадлежала Фредди!

– Ну конечно! – эхом отозвалась Робин, ругая себя, что не додумалась раньше.

– Фото, скорее всего, сделано незадолго до самоубийства Рианнон. – Страйк пристально вглядывался в жалкую фигурку среди общего веселья. – А тут… чтоб я сдох… у нее за спиной – это ведь Джимми Найт. Что его привело на праздник золотой молодежи?

– Бесплатная выпивка? – предположила Робин.

Страйк хмыкнул, возвращая ей телефон.

– Иногда самый очевидный ответ – самый правильный. Это мне почудилось, что Иззи как-то стушевалась, когда разговор зашел про юношеские сексапильные чары Джимми?

– Нет, не почудилось, – сказала Робин. – Я тоже заметила.

– Кстати, никто не просит, чтобы мы потолковали со старыми дружками Джимми – братьями Бутчер.

– Потому что им известно больше, чем тому семейству, на которое работает их сестра?

Потягивая пиво, Страйк мысленно вернулся к первому разговору с Чизуэллом.

– Если верить Чизуэллу, в том, за что его шантажировали, были замешаны и другие люди, которым выгодно помалкивать. У них слишком многое поставлено на карту.

Достав блокнот, он стал расшифровывать собственный угловатый, неразборчивый почерк, а Робин под приглушенный людской гомон наслаждалась уютом пивного дворика. Рядом лениво жужжала пчела, напоминая ей о той лавандовой дорожке близ «Le Manoir aux Quat’Saisons», где они с Мэтью останавливались в первую годовщину свадьбы. Но лучше было не сравнивать тот момент с нынешним.

– Что, если, – начал Страйк, постукивая ручкой по открытому блокноту, – братья Бутчер по просьбе Джимми согласились порезать лошадей, пока сам он был в Лондоне? Мне всегда казалось, что для таких дел у него были местные сообщники. Но пусть Иззи сперва вытянет из них координаты Тиган, а потом уж подключимся мы. Не люблю без особой необходимости волновать клиентов.

– Это правильно, – согласилась Робин, – а я вот подумала… не встречался ли с ними Джимми, когда приезжал сюда на розыски Билли?

– Вполне возможно, – сказал Страйк, покивав своим заметкам. – Любопытная мысль, да. Если судить по разговору Джимми и Флик на том марше протеста, они оба знали, где находится Билли. И собирались его проведать, но тут у меня лопнуло сухожилие. А теперь они его опять упустили… Знаешь, я бы много дал, чтобы найти Билли. С него все началось, а мы до сих пор…

Он прервался, когда им подали обед: для него – бургер и сверху сыр с синей плесенью, для Робин – суп чили.

– «Мы до сих пор…» – что? – напомнила Робин, когда барменша отошла.

– …ни на шаг не приблизились, – продолжил Страйк, – к ответу на вопрос о детоубийстве. Мне не хотелось расспрашивать Чизуэллов о Сьюки Льюис, по крайней мере сейчас. Пока лучше делать вид, что меня интересует исключительно смерть Чизуэлла.

Он откусил огромный кусок бургера и перевел блуждающий взгляд на дорогу. Умяв половину своего обеда, Страйк вновь обратился к записям.

– Планы на ближайшее время, – объявил он, опять взявшись за ручку. – Надо найти приходящую домработницу, которую уволил Джаспер Чизуэлл. Какое-то время в ее распоряжении был ключ, и она, вероятно, сможет рассказать, как и когда в дом попал гелий. Надеюсь, Иззи по нашей просьбе разыщет Тиган Бутчер, а та опишет утренний приезд Рафаэля, потому что его рассказ мне все еще подозрителен. Братьев Тиган пока тревожить не будем, потому что Чизуэлл явно не хотел, чтобы мы их трясли, но я, возможно, постараюсь переговорить с Генри Драммондом, галеристом.

– О чем конкретно? – спросила Робин.

– Он был старинным другом Чизуэлла, да еще оказал ему большую услугу, взяв на работу Рафаэля. Должно быть, отношения у них были довольно тесными. Как знать, может, Чизуэлл и рассказал ему, за что подвергался шантажу. Кроме того, он дозванивался Чизуэллу рано утром в день его смерти. Хотелось бы узнать, с какой целью. Далее: ты прощупаешь Флик в этой сувенирной лавке, Барклай продолжит пасти Джимми и Флик, а мне остаются Герайнт Уинн и Аамир Маллик.

– На контакт с тобой они не пойдут, – быстро сказала Робин. – Никогда.

– На что спорим?

– Ставлю десятку, что не пойдут.

– Ну, знаешь, я тебе столько не плачу, чтобы десятками разбрасываться, – сказал Страйк. – Поставишь мне пинту пива.

Страйк оплатил счет, и они направились к машине; Робин втайне жалела, что им больше никуда не нужно ехать, – ее угнетала перспектива возвращения на Олбери-стрит.

– Давай, может, обратно поедем по трассе Эм-сорок, – предложил Страйк. – На Эм-четыре какая-то авария.

– Давай, – согласилась Робин.

Этот маршрут вел мимо «Le Manoir aux Quat’Saisons». Сдавая задним ходом с парковки, Робин вспомнила о полученных от Мэтью сообщениях. Он заявил, что это рабочая переписка, но Робин не припоминала, чтобы он когда-нибудь связывался со своей конторой в выходные. Наоборот, он вечно брюзжал, что у Робин ненормированный рабочий день, который перетекает в субботу и в воскресенье, тогда как у него все четко.

– Что? – переспросила она, сообразив, что к ней обращается Страйк.

– Говорю: есть поверье, что они приносят беду, это так? – повторил Страйк.

– Кто?

– Белые лошади. Есть даже какая-то пьеса, где белые кони выступают предвестниками смерти.

– Насчет пьесы не знаю, – ответила Робин, переключая передачу. – Но в Откровении Иоанна Богослова смерть является на белом коне.

– На бледном коне, – поправил Страйк и опустил оконное стекло, чтобы покурить.

– Педант.

– Сказала женщина, которая отказывается называть бурую лошадь «бурой».

Он взял в руки грязный деревянный крест, который скользил туда-сюда по приборной доске. Робин смотрела перед собой, намеренно фокусируя взгляд на любых приметах местности, которые могли бы заслонить зримый образ, посетивший ее при виде этой находки, прятавшейся в толстых корнях крапивы: образ младенца, гниющего в земле на дне лесной ложбины и забытого всеми, кроме одного человека, прослывшего безумцем.