43
Боюсь, что эти привидения скоро дадут себя знать здесь.
Генрик Ибсен. Росмерсхольм
Перед отъездом из Чизуэлл-Хауса Робин попросила разрешения воспользоваться туалетом, и Физзи повела ее по коридору, все еще полыхая гневом на Кинвару.
– Как она смеет! – кипятилась Физзи. – Как она смеет! Дом завещан не ей, а Принглу. – И далее, без паузы: – Пожалуйста, не обращайте внимания на ее инсинуации в адрес Кристофера, она всего лишь провоцировала Торкса, это такая низость, он буквально вне себя.
– А кто такой Кристофер? – спросила Робин.
– Мм… я, право, не знаю, могу ли это обсуждать, – отвечала Физзи, – но ладно уж, если вы не… разумеется, вы с этим никак не связаны. Кинвара просто злобствует. Она имеет в виду сэра Кристофера Бэрроуклаф-Бернса, старинного друга родителей Торкса. Кристофер – чиновник очень высокого ранга. В Форин-Офисе он руководил стажировкой этого юноши, Маллика.
В запущенной умывальной было холодно. Заперев дверь на задвижку, Робин услышала, как Физзи заспешила обратно в гостиную – не иначе как успокаивать разъяренного мужа. Теперь Робин огляделась: голые каменные стены, покрытые облезлой краской, были испещрены мелкими, темными дырочками, из которых тут и там торчали редкие гвозди. Робин предположила, что это Кинвара отдала распоряжение снять многочисленные плексигласовые рамки, нынче сложенные у двери в туалетную комнату. В этом беспорядочном коллаже пестрели семейные фотографии.
Вытерев руки о пропахшее псиной влажное полотенце, Робин опустилась на корточки, чтобы перебрать фотоснимки. Иззи и Физзи в детстве были почти неразличимы, отчего она не могла бы поручиться, которая из сестер делает колесо на крокетной лужайке или гарцует верхом в каком-то загородном манеже, отплясывает в холле перед рождественской елкой или обнимает молодого Джаспера Чизуэлла на лесном пикнике, куда все мужчины съехались в твидовых брюках и дорогих охотничьих куртках.
Зато узнать Фредди по оттопыренной нижней губе, которую он, в отличие от сестер, унаследовал от отца, не составляло труда. В детстве такой же белобрысый, как его племянница и племянники, он мелькал на фото чаще других: малышом сиял в объектив, приготовишкой в новенькой школьной форме хранил каменное выражение лица, подростком ликовал в заляпанной грязью экипировке регбиста.
Робин помедлила, дойдя до группового снимка юных фехтовальщиков в белой форме, с лампасами из миниатюрных британских флагов. В центре группы, поднимая над головой массивный серебряный кубок, улыбался Фредди. С самого края этой радостно-горделивой шеренги жалась понурая, какая-то запуганная девочка, в которой Робин безошибочно узнала Рианнон Уинн, хотя та была старше и худощавее, чем на фотографии, виденной Робин в руках Герайнта Уинна.
Продолжив перебирать картонные подложки, Робин дошла до последней, на которой держался выцветший кадр многолюдного домашнего праздника.
Снимок был сделан в шатре – по всей вероятности, со сцены. Над толпой колыхались надутые гелием синие воздушные шары, образующие число «18». Собравшихся, которых было не менее сотни, явно попросили смотреть в камеру. Робин вгляделась в это изображение и довольно быстро отыскала Фредди в окружении тесной компании обнявшихся парней и девушек, которые сверкали улыбками или хохотали, раскрыв рты. Прошло не менее минуты, пока Робин нашла ту, которую инстинктивно искала: Рианнон Уинн. Худая, бледная, она стояла без улыбки возле стола с напитками. В тени за ее спиной топтались двое парней, но не в выходных костюмах, а в джинсах и футболках. У одного, эффектного длинноволосого брюнета, на футболке было изображение группы Clash.
Достав мобильный, Робин пересняла и фехтовальную сборную, и эпизоды восемнадцатилетия, аккуратно сложила плексигласовые рамки в прежнем порядке и вышла.
Вначале ей показалось, что в бесшумном холле никого нет. Но потом она заметила Рафаэля, который, сложив руки на груди, прислонялся к небольшому консольному столику.
– Ну что ж, до свидания, – сказала она, идя к выходу.
– Задержись на минутку.
Робин помедлила; оттолкнувшись от столика, Рафаэль подошел к ней:
– Знаешь, я на тебя очень зол.
– Могу себе представить, – спокойно ответила Робин, – но я лишь выполняла работу, для которой меня, собственно, и нанял твой отец.
Он подступил еще ближе и остановился под свисающим с потолка стеклянным фонарем, в котором не хватало половины лампочек.
– Да ты, я вижу, на этом деле собаку съела? Запросто втираешься к людям в доверие?
– Такая работа, – бросила Робин.
– Ты замужем, – отметил он, взглянув на ее безымянный палец.
– Да.
– Мужа зовут Тим?
– Нет… никакого Тима не существует.
– Неужели ты замужем за этим? – быстро проговорил Рафаэль, указывая пальцем куда-то за дверь.
– Нет. Мы просто вместе работаем.
– А сейчас у тебя прорезался исконный говор, – заметил Рафаэль. – Йоркширский.
– Да. – Робин не стала спорить. – Все верно.
Она ждала, что он бросит ей какое-нибудь оскорбление. Черные глаза-маслины обшарили ее лицо; Рафаэль только покачал головой.
– Нравится мне твой голос, но имечко Венеция тебе больше подходит. Наводит на мысли о маскарадных оргиях.
Он отвернулся и зашагал по коридору, а Робин поспешила выскочить на солнечный свет и наткнулась на Страйка, который, как она предполагала, будет сидеть в «лендровере» и нетерпеливо дожидаться ее возвращения.
Но нет. Он все еще стоял у машины, а Иззи, чуть ли не прижимаясь к нему вплотную, что-то быстро говорила приглушенным голосом. Заслышав сзади шорох гравия, Иззи отпрянула – как показалось Робин, с немного виноватым, смущенным видом.
– Как чудесно, что мы снова встретились, – зачастила Иззи, расцеловав Робин в обе щеки, как будто та просто заезжала в гости. – Ну, ты мне позвонишь, да? – обратилась она к Страйку.
– Да, буду держать тебя в курсе, – сказал он, направляясь к пассажирскому месту.
Пока Робин разворачивалась, они молчали. Иззи махала им вслед. На повороте Страйк в знак прощания поднял из окна руку, и фигура Иззи, какая-то жалкая в широком платье-рубашке, исчезла из виду.
Чтобы не потревожить норовистых лошадей, Робин вела машину с черепашьей скоростью. По левую сторону дороги Страйк не смог найти глазами раненого жеребца, но, невзирая на все предосторожности Робин, от дребезжания старого автомобиля одинокий вороной конь снова поднялся на дыбы.
– Интересно, – заговорил Страйк, наблюдая, как брыкается и мечется растревоженное животное, – кто при виде такой сцены первым подумал: «Надо бы сесть верхом»?
– Есть старая поговорка… – сказала Робин, старательно огибая самые опасные выбоины. – «Лошадь – зеркало хозяина». Вообще-то, принято думать, что на своих владельцев похожи собаки, но, по-моему, к лошадям это относится даже в большей степени.
– В том смысле, что Кинвара постоянно напряжена и вскидывается от малейшей подначки? Да, очень похоже. Здесь направо. Хочу взглянуть на Стеда-коттедж.
Через пару минут Страйк скомандовал:
– Сюда. Вверх.
Подъездная дорожка, ведущая к Стеда-коттеджу, настолько заросла, что в первый раз Робин ее проскочила. Вела дорожка в лесную чащу, примыкающую к угодьям Чизуэлл-Хауса, но через считаные метры стала вовсе непроходимой. Заглушив движок, Робин про себя забеспокоилась, как Страйк преодолеет этот засыпанный прелыми листьями подъем, утопающий в крапиве и колючих кустах ежевики, но тот уже выбирался из автомобиля, и она, захлопнув за собой водительскую дверцу, последовала за ним.
Под ногами было скользко, а древесные кроны сплетались так плотно, что дорога оставалась в вечной полутьме и сырости. В ноздри бил острый запах перегноя, а воздух, как живой, шуршал от движения птиц и мелких лесных тварей, которых спугнуло грубое вторжение чужаков.
– Так, – выдохнул Страйк, продираясь сквозь бурьян и кустарник. – Кристофер Бэрроуклаф-Бернс. Новое имя.
– Отнюдь, – возразила Робин.
Усмехнувшись, Страйк покосился в ее сторону и тут же споткнулся о корягу и не потерял равновесие только ценой переноса всей своей массы на протезированную ногу.
– Черт… не думал, что ты вспомнишь.
– «Кристофер ничего не обещал по поводу фотографий», – бойко процитировала Робин. – Это чиновник, который был наставником Аамира Маллика в МИДе. Я только что узнала от Физзи.
– Возвращаемся к «человеку ваших привычек», да?
Некоторое время оба молчали: под ногами был предательский участок тропы, а ветки розгами впивались в одежду и плоть. Бледную кожу Робин испещрили зеленые солнечные пятна, отфильтрованные листвой.
– С Рафаэлем пообщалась после моего ухода?
– А… вообще-то, да. – Робин слегка засмущалась. – Он вышел из гостиной, когда я возвращалась из тубзика.
– Я так и думал, что он не упустит шанса с тобой полюбезничать, – сказал Страйк.
– Да нет, это не то, что ты думаешь, – покривила душой Робин, памятуя о реплике насчет маскарадных оргий. – А Иззи шепнула тебе что-нибудь интересное?
Страйка так позабавила эта пикировка, что он оторвал взгляд от тропы и не заметил осклизлого пня. Споткнувшись еще раз, он ухватился за древесный ствол, увитый плетью какого-то колючего растения.
– Зараза!..
– Тебе не надо?..
– Я в порядке, – отрезал он, злясь на себя и разглядывая свою ладонь, а потом принялся зубами вытаскивать из нее шипы.
У него за спиной раздался треск дерева: Робин разломала пополам упавший сук, чтобы получилось грубое подобие трости.
– Держи.
– Мне не… – начал он, но, заметив ее непреклонное выражение, сдался. – Спасибо.
Они двинулись дальше; идти, опираясь на палку, было куда легче, но Страйк не хотел в этом признаваться.
– Иззи всего-навсего пыталась меня убедить, что Кинвара, отправив Чизуэлла на тот свет между шестью и семью часами утра, вполне могла тайком вернуться в Оксфордшир. Не знаю, понимает ли она, что каждый этап передвижения Кинвары от Эбери-стрит и дальше может быть подтвержден многочисленными свидетелями. Вероятно, полиция еще плотно не работала с этой семейкой, но, мне кажется, если невиновность Кинвары будет доказана, то Иззи начнет говорить, что мачеха действовала руками наемного убийцы. А как ты расцениваешь сегодняшние выпады Рафаэля?
– Знаешь, – Робин обошла заросли крапивы, – я даже не могу его винить за нападки на Торквила.
– И правильно, – согласился Страйк. – Думаю, старина Торкс и меня бы достал.
– Рафаэль, похоже, очень зол на отца, ты заметил? Его никто не тянул за язык рассказывать, как Чизуэлл разделался с той кобылой. У меня было впечатление, что он из кожи вон лезет, лишь бы изобразить отца этаким…
– …подлюгой, – подхватил Страйк. – Вбил себе в голову, что Чизуэлл выкрал у Кинвары таблетки по злобе. Странный какой-то эпизод. А почему ты так заинтересовалась этими таблетками?
– По-моему, их очень сложно увязать с Чизуэллом.
– Верно подмечено. Похоже, никто другой не задавал вопросов на эту тему. Итак, что скажет наш психолог о стремлении Рафаэля очернить покойного отца?
Улыбнувшись такому обращению, Робин, как всегда, покачала головой. Она, как было хорошо известно Страйку, бросила университет, недоучившись на психологическом.
– Нет, кроме шуток. – Страйк поморщился, когда протез заскользил по опавшим листьям; хорошо, что в руке была палка. – Дьявольщина… продолжай, продолжай. С какой стати, по-твоему, он все время пинает Чизуэлла?
– Мне кажется, им движут обида и злость. – Робин тщательно взвешивала слова. – Когда я ходила в палату общин, он мне говорил, что у них с отцом впервые наметилось потепление, а теперь, со смертью Чизуэлла, у него больше нет возможности закрепить эти отношения. С чем он остался? Из завещания вычеркнут, настоящей отцовской заботы так и не узнал. Чизуэлл держался с ним непоследовательно. Когда запивал и впадал в депрессию, тянулся вроде бы к сыну, а в остальных случаях обращался с ним по-хамски. Впрочем, справедливости ради должна сказать, что при мне Чизуэлл ни с кем не обращался по-человечески, разве что…
Робин осеклась.
– Договаривай, – поторопил Страйк.
– Если честно, я собиралась сказать, что министр по-человечески обращался со мной, да и то лишь в тот день, когда я разузнала насчет проблем в «Равных правилах игры».
– Тогда он предложил тебе работу?
– Да, и добавил, что у меня появится новое задание, когда я разделаюсь с Уинном и Найтом.
– Прямо так и сказал? – с любопытством переспросил Страйк. – Впервые слышу.
– Неужели я не рассказывала? Наверное, забыла.
И одновременно со Страйком вспомнила, как он неделю отлеживался у Лорелеи, а потом часами напролет сидел у больничной койки Джека.
– Я зашла к нему в кабинет – об этом точно рассказывала – и услышала его телефонный разговор с какой-то гостиницей насчет потерянного зажима для денег. Ранее принадлежавшего Фредди. Когда Чизуэлл повесил трубку, я рассказывала ему про «Равные правила игры» – таким счастливым я его не видела ни до, ни после. «Раз за разом они себя выдают» – так он сказал.
– Интересно. – У Страйка перехватило горло – боль в ноге становилась невыносимой. – Значит, Рафаэль, по-твоему, бесится из-за потери наследства?
Робин, которой в голосе Страйка почудились саркастические нотки, ответила:
– Дело не только в деньгах…
– Многие так говорят, – хмыкнул он. – Дело не в деньгах, но и в деньгах тоже. Ведь что такое деньги? Свобода, безопасность, удовольствия, шанс начать сызнова… Сдается мне, из Рафаэля еще немало можно вытянуть, и, думаю, заняться этим нужно тебе.
– Что еще он способен нам рассказать?
– Хотелось бы понять, зачем ему звонил Чизуэлл, прежде чем у того на голове оказался полиэтиленовый пакет. – Страйк еле терпел боль. – Я здесь не вижу смысла: если даже Чизуэлл собирался наложить на себя руки, он не мог не понимать, что есть люди, куда более подходящие для того, чтобы составить компанию Кинваре, чем ее ненавистный пасынок, который к тому же находится за много миль от нее – в Лондоне. А если мы имеем дело с убийством, – продолжал Страйк, – то этот звонок становится еще более бессмысленным. Чего-то нам недоговаривают… ох… слава тебе господи.
В открывшейся впереди прогалине показался Стеда-коттедж. Сад, обнесенный сломанным забором, больше походил на чащобу. Приземистое строение из темного камня знало лучшие времена: в крыше зияла дыра, почти все оконные стекла потрескались.
– Присядь, – посоветовала Робин, указывая на толстый ствол поваленного дерева сразу за забором, и Страйк послушался, а она пробилась к входной двери и толкнула ее плечом, но дверь оказалась заперта.
Передвигаясь по колено в траве, она заглянула в грязные окна. В пустых комнатах лежал слой пыли. Единственное напоминание о предыдущем жильце нашлось в кухне, где на замызганной столешнице одиноко стояла кружка с портретом Джонни Кэша.
– Похоже, дом не один год пустует и никто его не облюбовал, – сообщила она Страйку, появляясь с другой стороны лачуги.
Страйк, только что затянувшийся сигаретой, не отвечал. Он смотрел на окаймленный деревьями котлован размером метров шесть на шесть, поросший крапивой, чертополохом и высоким бурьяном.
– Как по-твоему, это можно назвать ложбиной?
Робин заглянула в чашеобразное углубление.
– Я так скажу: это больше похоже на ложбину, чем все остальное, что попалось нам по дороге.
– «Но закопали его… ее… не там. А в ложбине, у папиного дома», – процитировал Страйк.
– Я слазаю, посмотрю, – сказала Робин. – Жди меня здесь.
– Нет. – Страйк поднял руку, чтобы ее остановить. – Там ты ничего не найдешь…
Но Робин уже съезжала по крутому склону «ложбины», разрывая джинсы колючками.
Передвигаться по дну было непросто. Крапива доходила почти до пояса, и Робин пришлось поднять руки, чтобы избежать царапин и волдырей. Болиголов и репейник испещрили зелень белыми и желтоватыми точками. При каждом шаге ноги натыкались на длинные колючие побеги шиповника.
– Осторожней там, – мучимый собственным бессилием, сказал ей Страйк, глядя, как она продирается сквозь колючки.
– Да все нормально, – ответила Робин, пытаясь разглядеть почву под буйной растительностью.
Если котлован и хранил какие-то тайны, то он давно порос бурьяном, и вести здесь раскопки было бы очень трудно. Так она и доложила Страйку, приподнимая спутанные ветви ежевики.
– Вряд ли Кинвара очень обрадуется, если мы начнем тут раскопки, – заметил Страйк, а сам вспомнил слова Билли: «Мне она не разрешила копать, а вам разрешит».
– Постой-ка. – В голосе Робин зазвучала тревога.
Прекрасно понимая, что она ничего не могла там найти, Страйк все же напрягся:
– Что такое?
– Пока не знаю, – ответила Робин, вертя головой так и этак, чтобы получше разглядеть то, что скрывала жирная плашка крапивы в самом центре ложбины. – Боже мой.
– Что такое? – повторил Страйк. Даже сверху он не мог ничего разглядеть в этих зарослях. – Что ты там увидела?
– Сама не знаю… Может, показалось… – заколебалась она. – У тебя, случайно, перчаток с собой нет?
– Нет. Робин, прекрати…
Но она уже, как могла, с поднятыми руками примяла подошвами крапиву, а потом на глазах у Страйка наклонилась и стала вытаскивать что-то из земли. Выпрямившись, она замерла, склонив рыжевато-золотистую голову над своей находкой, и Страйк нетерпеливо окликнул:
– Ну что там?
Робин подняла бледное на фоне темной зелени лицо и протянула в сторону Страйка небольшой деревянный крест.
– Нет-нет, стой там, – приказала она, когда Страйк машинально двинулся к обрывистому краю, чтобы помочь ей выбраться. – Я сама.
Несмотря на все предосторожности, она покрылась царапинами и волдырями, а потому решила, что теперь уже можно об этом не думать, и стала решительно карабкаться вверх, цепляясь за растительность на крутом склоне, пока не дотянулась до руки Страйка, который вытащил Робин на поверхность.
– Спасибо. – Она едва переводила дыхание. – Похоже, эту штуку много лет назад там воткнули, – сказала Робин, счищая землю с заостренной нижней части.
Отсыревшая древесина пошла пятнами.
– Тут какая-то надпись. – Страйк забрал у нее крест и, прищурившись, стал изучать склизкую поверхность.
– Где? – удивилась Робин.
Когда они стояли так близко, ее волосы щекотали ему лицо. Надпись, давно размытая дождями и росой, была, похоже, в свое время сделана фломастером.
– Почерк вроде бы детский, – тихо сказала Робин.
– Первая буква «с», – разглядел Страйк, а на конце… как ты считаешь?.. не то «н», не то «и».
– Не знаю, – прошептала Робин.
Они стояли, изучая этот крест, пока их не вывел из раздумий далекий гулкий лай норфолк-терьера Рэттенбери.
– Мы пока еще в усадьбе Кинвары, – нервно напомнила Робин.
– Угу. – Цепко держа крест, Страйк с зубовным скрежетом похромал под гору той же дорогой. – Заедем в какой-нибудь паб. Жрать охота – умираю.
