Глава сорок шестая

Обстановка за обедом почти нормальная – все сидят за столом, посреди которого высится стопка коробок с пиццей, Сэм и Лео спорят, чья футбольная команда лучше, Соня преподает нам основы дойки коров и уборки на конюшне. И если я закрою глаза, то не увижу, что Патрик сидит, бессильно опустив плечи, почти сгорбившись, а Стивен с безразличным видом пожирает шестой кусок пиццы вместе с коркой. А вообще все как обычно, нормальный семейный обед – болтовня, споры, короткие внезапные паузы.

Только на самом деле все не так.

Патрик выпил гораздо больше, чем следовало. Стивен взял всего один кусок пиццы и долго снимал с него кусочки сладкого перца и складывал их в кучку на краю тарелки. А я сама? Моя усталость кажется мне некой монотонной нескончаемой песней, от которой уже гудит голова, тяжелеют конечности и все время тянет то присесть, то прилечь.

С другой стороны, сегодня – мой единственный шанс, и удача мне улыбается: все происходит как бы само по себе.

Я укладываю Патрика в постель – с моей стороны это немалый подвиг, если учесть его рост и вес, а также мою усталость, – и отправляюсь читать Соне на ночь одну из историй о медвежонке Пухе. Малышка засыпает быстро, еще до того, как Винни-Пух застревает у Кролика в норе.

«Вот и хорошо, детка, ты просто умница», – думаю я.

Часики, стоящие у Сони на ночном столике, сообщают, что сейчас восемь часов, а значит, еще слишком рано отправлять близнецов в кровать, а уж для Стивена и подавно время детское. И я иду проверять, что там поделывают мои мальчишки.

В гостиной Сэм и Лео учат друг друга новым карточным фокусам – тоже совершенно нормальная вещь. Я стучусь к Стивену, но он из-за двери говорит мне, что хочет немного побыть один и хоть как-то отключиться.

А потому я снова вспоминаю об Оливии.

– У тебя точно все в порядке? – спрашиваю я, однако не произношу вслух того, что мне очень хочется ему сказать: «Только не делай никаких глупостей, мальчик».

Возможно, Стивен читает мои мысли, возможно, он просто куда более здравомыслящий, чем мне кажется, но он говорит из-за двери:

– Ты же знаешь, что я не псих… и ничего такого делать не собираюсь.

Ничего себе, приятная маленькая беседа перед сном на тему суицида с любимым сыном, да еще и через закрытую дверь. И я, пожав плечами, иду искать ключи Патрика.

У моего мужа свой ежевечерний ритуал: примерно час после обеда он, захватив с собой пиво, проводит у себя в кабинете, затем чистит зубы и ложится спать, хотя иногда – впрочем, с течением лет это случается все реже и реже, а в последние двенадцать месяцев эти случаи стали и вовсе столь же редкими, как зубы у несушки, – все же выражает готовность заняться сексом. Но в какой-то момент между сидением в кабинете и заползанием в кровать Патрик непременно запирает все свои ключи в маленьком стальном сейфе, спрятанном у него в тумбочке под ночным столиком – похожие сейфы с электронным замком встречаются порой в гостиничных номерах.

Когда-то он пытался выдать эту, ставшую нормой, последовательность послеобеденных действий за побочный эффект своего нового назначения, но, по-моему, лукавил. Я прекрасно понимаю, что даже если завтра он откажется от своей должности советника президента и вернется к работе консультанта в АМА, то все это останется по-прежнему – и эта связка ключей, и все то, что сложено в ящики и коробки у него в кабинете, – и все будет точно так же, как и в любом другом доме. Я же видела, как Эван Кинг вечером проделывает точно такие же действия, когда однажды, примерно месяц назад, он забыл опустить жалюзи. А ведь Эван – отнюдь не советник президента США по науке, а самый обыкновенный сраный бухгалтер в сетевом продуктовом магазине, и вряд ли его работа связана с большим количеством государственных тайн.

Просто теперь, детка, все вокруг живут по принципу «отец знает лучше». Везде и всюду.

Но сегодня вечером Патрик как раз пропустил большую часть привычного ритуала с отпиранием-запиранием, но, когда он, видимо, уже засыпал, привычка все же заставила его повернуться, открыть дверцу своего сейфа и набрать шестизначный код, который он держит в большей тайне, чем держал бы любовницу. Я услышала, как звякнули брошенные в потайной ящичек ключи, и электроника отсчитала некое… пятизначное число, а потом Патрик задвинул ящик, перевернулся на спину и моментально заснул, бормоча неразборчиво, что он очень постарается, но ему нужно чуть больше времени.

Я поставила на столик возле его кровати стакан воды со льдом и положила три таблетки аспирина – на утро. А потом, пока я читала Соне о приключениях Кролика, Пуха и Тигры, я все вспоминала: а ведь когда Патрик закрывал свой сейф, прозвучали всего пять электронных сигналов.

Пять. А не шесть.

Вот почему, проверив, как там мальчишки, я, скинув туфли, тихонько прокрадываюсь по коридору к дверям нашей спальни и обнаруживаю, что Патрик по-прежнему тихонько похрапывает, лежа на спине, голова покоится на подушке, грудь под тонкой простыней мерно поднимается и опускается. В тусклом свете часов, стоящих на прикроватном столике, я нащупываю медную ручку заветного ящика с сейфом и, подцепив ее дрожащим пальцем, тяну на себя, рассчитывая, что выдвинуть ящик будет нетрудно, поскольку он на полозьях. Но от влажности старое дерево разбухло, и вытянуть ящик с сейфом с помощью одного пальца мне не удается. Тогда я вцепляюсь в медную ручку всей пятерней и с силой дергаю.

Законы физики – вещь поистине восхитительная. Не раз, помнится, я отправлялась в бар с друзьями, будучи абсолютно уверенной, что там пиво, конечно же, подают в тяжелых стеклянных кружках, но в самый неподходящий момент – как раз когда я подносила кружку к губам – оказывалось, что кружка эта не из стекла, а из пластика, точнее, из какого-то композитного материала, который только выглядит как стекло, а на самом деле гораздо легче. И вот ты рывком поднимаешь якобы тяжеленную, на вид примерно в фунт весом, пивную кружку, и – плюх! – вся пивная пена летит тебе в физиономию. «Надо меньше пить», – пытаешься пошутить ты и начинаешь вытираться.

А теперь вот у меня возникла аналогичная проблема при попытке выдвинуть проклятый ящик.

Я упираюсь ногами, и теперь моих усилий явно должно хватить, чтобы все-таки его выдвинуть. И, скорее всего, мне бы это удалось, если бы не отвалилась проклятая ручка.

Сжимая ее в руке, я отлетаю назад и с такой силой стукаюсь головой об пол, что даже Патрик перестает храпеть и сонно бормочет:

– Что это ты делаешь, детка?

– Ничего, просто о край ковра споткнулась и упала. Спи, спи.

Как ни странно, это срабатывает; на всякий случай я жду еще полных пять минут, прислушиваясь к дыханию мужа, которое становится все более спокойным и поверхностным, а потом отправляюсь на кухню в поисках отвертки.

Часы показывают уже девять, когда я все-таки ухитряюсь вытянуть ящик с сейфом и нащупать закрытую, но не запертую дверцу сейфа и просовываю в крохотную щелку ноготь. Раздается щелчок, и сейф открыт. Я на ощупь нахожу холодную связку ключей, прикрываю дверцу сейфа и легким толчком возвращаю ящик в прежнее положение.

Пора отправлять в постель Сэма и Лео.

Они сопротивляются. Сэм объясняет, что ему осталось продемонстрировать всего один новый карточный фокус.

– Немедленно! – говорю я и жду. Вскоре я слышу, что они укладываются, и, тихо ступая, иду в конец коридора к той запертой двери, что ведет в кабинет Патрика.

У меня уже наготове ложь, которую я непременно выложу Патрику, если он вдруг проснется и обнаружит, что я сижу за его письменным столом и роюсь в стопках бумаг и конвертов. В конце концов, моя мать сейчас в больнице за тысячи миль отсюда, и, возможно, речевой центр ее головного мозга необратимо поврежден. Вот я и скажу, что мне понадобилось в столь поздний час связаться с отцом, который, конечно же, спать сегодня не будет, и хорошенько все выяснить.

Но пока что в кабинете я одна, и мои липкие пальцы роются в аккуратно сложенных Патриком документах, похожих на отряды солдат, в строгом порядке выстроившихся на поверхности письменного стола, как на плацу. Все выглядит точно так же, как и прошлым вечером, и завтра должно выглядеть тоже точно так же, поскольку сегодня Патрик в кабинет вообще не заходил. Вчерашняя жуткая пытка электротоком, которую Оливия сама к себе применила, настолько на него подействовала, что он, видимо, оказался не в силах заниматься такой банальной работой, как просмотр почты и документов. Попытка самоубийства с помощью электротока, вспоминаю я формулировку полицейских и тщетно пытаюсь выбросить из головы воспоминания о дочерна обгоревшей руке Оливии.

Да, на столе у Патрика все в точности, как и было вчера, за исключением того, что конверт с наклейкой СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО куда-то исчез.

К одиннадцати часам я успеваю обшарить каждый ящик и каждый шкаф, заглянуть под оба якобы персидских ковра, прощупать каждый дюйм плинтуса в надежде, что какой-нибудь его кусок окажется не пришитым. Наконец я сдаюсь и ложусь навзничь прямо на твердый пол. Голова у меня все еще гудит после моего «удачного» падения в спальне.

Я чувствую себя ужасно усталой. Усталой до изнеможения. И с удовольствием осталась бы лежать так, на спине, вытянув ноги и прикрыв глаза, хоть до самого утра.

Это, конечно, было бы хорошо, но в результате на меня обрушилась бы чертова пропасть всяких неприятностей, и тогда уж не помогла бы даже лживая отговорка насчет того, что я пыталась связаться с отцом по фэйстайму.

Я рывком сажусь, заставляю ноги напрячься и поднять мое тело, а затем снова подхожу к письменному столу Патрика, в последний раз перебирая пачки отчетов и памятных записок и стараясь сдвигать бумаги только ладонями и ничего не переворачивать. Если утром он что-нибудь заметит, я скажу ему, что он пытался работать, хотя был уже совершенно пьян.

Когда я поворачиваю в замке ключ от двери в кабинет, остальные ключи в связке негромко позвякивают, и я судорожно зажимаю их в ладони, чтоб затихли. Потом, взглянув на связку, я пытаюсь вспомнить, что еще могут отпереть эти ключи. Всего там три ключа: один от кабинета и два поменьше. Я предполагаю, что один из них от того сундука на чердаке, где хранятся почти все мои книги. А глядя на самый маленький ключик с круглой головкой, я вспоминаю Джеки.

Мы с ней тогда завели даже специальную вешалку для ключей – это была такая совершенно китчевая штуковина, которую Джеки отыскала где-то на уличной распродаже, – и пристроили ее на стену рядом с входной дверью. Джеки заново ее разрисовала в стиле «индейская этника», украсила отпечатками звериных лап и, закрасив текст, гласивший: «ВСЕ, ЧТО ТЕБЕ НУЖНО, ЭТО ЛЮБОВЬ… И СОБАКА», написала сверху наши имена и слова «дверь» и «почтовый ящик». Но я вечно путала, куда следует вешать ключ от почтового ящика, и в итоге Джеки заявила, что отныне «эта сволочь» будет висеть на отдельном крючке. Я хорошо помню тот маленький ключик с круглой головкой…

Убедившись в очередной раз, что кабинет Патрика заперт, а Стивен так и не выходил из своей комнаты, чтобы, как обычно, перекусить на ночь глядя миской хлопьев с молоком или сникерсом, я выскальзываю на крыльцо. Холодный ночной воздух щиплет кожу, напоминая, что я только что была буквально мокрая от пота.

Соседний дом Кингов погружен во тьму; даже фонарь на крыльце не горит. Ну да, ведь Эван уехал на машине «Скорой помощи» вместе с Оливией ранним вечером, когда солнце было еще высоко. Возможно, он и сейчас еще из больницы не вернулся. Я ощупываю внешнюю сторону дверной рамы, пытаясь найти выключатель, но так и не нахожу. Приходится ждать, пока глаза привыкнут к ночной темноте. Надо мной и над крышей Кингов висит серебряный месяц, похожий на крюк.

От волнения ладони у меня снова вспотели, и я тщательно вытираю их о юбку. Затем выбираю самый маленький ключик в связке и дрожащей рукой вставляю его в замок почтового ящика – туда только сегодня утром заглядывал Дэл Рей, и там, насколько я могла заметить, лежал очередной одинокий конверт. Ключ легко поворачивается в замке, и я от ужаса затаиваю дыхание.

И все же при свете тонкого месяца, напоминающего отстриженный кусочек ногтя, но почему-то кажущегося мне странно опасным, словно он может незаметно опуститься с небес и, подхватив соседний дом, унести его куда-то в ночные облака, я вижу в почтовом ящике очертания какого-то плотного конверта.