Глава двадцать девятая

Первое, что я слышу, когда мы идем от лифта в лабораторный корпус, это мышиный писк. Подопытные животные – это абсолютная необходимость, но я до сих пор до ужаса боюсь вводить этим крошечным зверькам пробные дозы сыворотки. Они такие беспомощные, как младенцы. Я просто не в силах взять такую зверюшку в руки и, глядя в эти глаза-бусинки, ввести в ее невинные вены какое-нибудь из моих последних «снадобий». А вот у Лин с этим абсолютно никаких проблем; возможно, медицинское образование сделало ее невосприимчивой к подобным вещам. В общем, инъекции по моей просьбе и раньше всегда делала она.

– Это же просто мыши, Джин, – говорила она в таких случаях – еще там, в нашей лаборатории в Джорджтауне. – Ты же ставишь мышеловки, когда мыши к тебе в кладовку забираются?

Ну, в этом отношении она, конечно, права. Но мышеловки – орудия пассивные. С мышеловками я куда лучше могла бы справиться, чем со шприцами, полными разных химических веществ. Я всегда была девочкой книжной, особенно когда речь идет о головном мозге. А практическую сторону дела предпочитала передоверять медикам.

У дверей Морган достает свою электронную отмычку, потом, вдруг помедлив и словно бы передумав, предлагает:

– А может, кто-то из вас попробует своей картой открыть? Просто чтобы убедиться, что она нормально работает. Может быть, вы, доктор Макклеллан, окажете нам честь? Вы не возражаете?

Лоренцо, усмехнувшись, подбадривает меня:

– Давай, Джианна. Ты же не сможешь узнать, что там внутри, пока двери не откроешь.

Я сую в щель свою белую карточку, и в голову мне приходит мысль о том, что вряд ли Лоренцо понимает, до какой степени я в данный момент чувствую себя Пандорой. Но тут дверь со щелчком отворяется, и мы мгновенно слепнем от яркого флуоресцентного света, который вспыхивает в лаборатории. Здесь, пожалуй, не может быть ничего дурного, думаю я, разве что и надежда ведь тоже таится внутри старинной шкатулки Пандоры.

И все же что-то, связанное с оговоркой По насчет «вашей части команды» – если, конечно, это действительно была оговорка, – странным образом не дает мне покоя. Да и сам этот мистер По вызывает у меня тревогу. Внешне похож на холодильник, да еще и молчалив, как могила. А в целом вид у него такой, словно ему не раз довелось убивать во имя Господа или отечества. Или денег.

Морган сияет так, словно эта лаборатория – его собственный сын-первенец, и жестами приглашает нас последовать за ним. Лоренцо опять пропускает вперед Лин и меня, затем и сам проходит в распахнутую двустворчатую дверь.

От клеток, выстроившихся вдоль левой стены, по всей лаборатории разносится писк нескольких сотен мышей. Справа находятся клетки с кроликами, но кролики молчат, нюхая воздух и смешно дергая своими розовыми носиками, встревоженные вторжением в их личное пространство стольких людей сразу. Раньше мы никогда с кроликами не работали, и я уже понимаю, что и в данном случае уколы Лин придется взять на себя. Я уж не говорю об экспериментах над более крупными животными. Я совершенно точно не смогла бы воткнуть иглу в этих игрушечных ушастиков – кроме тех случаев, разумеется, когда была бы, черт возьми, абсолютно уверена в качестве вводимого материала.

Но в том-то и дело, что в качестве сыворотки я совершенно уверена, и если я хочу как можно дольше растянуть работу над проектом, то мне, хотя бы для вида, все-таки придется убить немало подопытных мышей и кроликов. Вот ведь в чем кошмар.

Лабораторных столов десять, и каждый снабжен собственным штативом и прочими приспособлениями; столы свободно разместились в центре помещения между рядами клеток. Впрочем, все они свободны; как и те кабинеты, мимо которых мы проходили по коридору, как и помещения для отдыха. Видимо, пока что наша лаборатория состоит только из нас троих.

В конце лаборатории есть еще одна дверь, она тоже открывается электронной картой. На этот раз очередь Лин, но, как только она открывает дверь, Морган снова первым проходит мимо нас куда-то в глубь очередного помещения.

– Вот ведь дерьмо какое, – довольно внятно говорит Лин ему вслед.

Морган вздрагивает, явно услышав ее слова. Ну и тем лучше!

А Лоренцо произносит одно-единственное итальянское слово, столь же многозначное и продуктивное, как английское «fuck»: «Cazzo».

И оба они, безусловно, правы. Такого богатства, какое собрано в этом помещении, я никогда в жизни не видела.

Справа от меня три двери, и на каждой табличка: «Кабинет подготовки пациента: пожалуйста, стучите, прежде чем войти». Чуть дальше открытое пространство с рядами компьютеров; затем шкафчики с разнообразным медицинским оборудованием. Здесь есть все – переносные ультразвуковые установки, МРТ, сканеры, – и под каждым ящиком аккуратная наклейка с надписью.

– Чудесно, – говорит Лоренцо. – Сколько всего имеется аппаратов для транскраниальной магнитной стимуляции? А для транскраниальной микрополяризации?

– По пять того и другого, – отвечает Морган, открывая один шкаф за другим. – И три переносные ультразвуковые установки, все с различными датчиками. – Он читает таблички: – Линейный, секторальный, выпуклый, неонатальный, трансвагинальный. – Последний термин вызывает у него маленькую заминку, словно его смущает упоминание о женской анатомии, хотя Моргану полагалось бы знать, что нам необходимы именно трансвагинальные пробы для наиболее мелких наших подопытных. Впрочем, я ведь уже говорила, что как ученый он полное говно.

Лоренцо подмигивает мне.

– А вот здесь у нас и еще всякая аппаратура, – и Морган во главе нашего маленького отряда устремляется в заднюю часть лаборатории. Здесь две двери ведут в помещения, где установлены МРТ.

– У вас целых два магнитно-резонансных томографа? – спрашиваю я, подталкивая Лин, которая уже заранее пускает слюни. В Джорджтауне нам приходилось выпрашивать разрешение попользоваться единственной на весь госпиталь установкой МРТ – и, между прочим, от лаборатории до госпиталя было двадцать минут пешком, а бежать туда приходилось в точно выделенное нам время, которое нам выделяли весьма нечасто.

Морган сияет.

– Да, у нас имеется две установки «Тесла МРТ». А вот тут еще есть позитронный томограф. – Он открывает еще одну дверцу и позволяет нам заглянуть внутрь и полюбоваться.

Когда-то нам приходилось ждать месяцами, чтобы получить доступ к больничному позитронному томографу.

– А как насчет электроэнцефалографов? – спрашивает Лоренцо. – И где у вас, кстати, биохимическая лаборатория?

– Все здесь. Электроцефалографы там, в малой лаборатории.

– Электроэнцефалографы, – поправляю я Моргана.

Глаза у Моргана сходятся на переносице.

– Да какая разница. Кстати, я совсем забыл сказать, что всякие там переходники, электроды и принтер вы найдете в дальнем шкафу справа. А биохимическая лаборатория вот за этими дверями. – Он жестом предлагает Лоренцо воспользоваться своей карточкой. – Давайте. Вас, возможно, особенно заинтересует модуль показателя белка. Его вы найдете прямо здесь, справа от вас.

Морган тычет куда-то пальцем, но Лоренцо туда не смотрит; он все еще удивленно изучает это огромное помещение, где легко поместились бы пять университетских химических лабораторий.

А здесь будем работать только мы трое. Ну, хорошо, четверо, если считать Моргана. Но, по-моему, никто из нас его вообще не учитывает. И биохимик у нас только один.

– Ну, хорошо, ребята. – Морган смотрит на часы. – У меня сейчас встреча с большими людьми, так что я вас покину.

– Покидайте, – говорит Лоренцо и сует свою карточку в щель двери, ведущей в биохимическую лабораторию. – Мы и сами отлично справимся.

– А Интернет здесь есть? – поспешно спрашиваю я, указывая на ряды компьютеров с мониторами размером с большой настенный телевизор, стоящие в основной лаборатории.

– Ни в коем случае, Джин. – Морган включает одну из установок. – Excel, Word, SPSS – это сколько угодно, если вам понадобится статистическая справка. MatLab. Все, что вам нужно.

«Все, что мне нужно, если я хочу работать в вакууме», – думаю я.

– А как насчет доступа к иностранной периодике, Морган? Я, как вы понимаете, не ношу с собой в сумочке номера «Journal of Cognitive Neuroscience» за последние пять лет.

– Ах это… Да, вы правы. – И он перемещается к стойке, буквально забитой флешками. – Здесь все в академическом порядке, по датам. Если не сможете найти то, что вам нужно, позвоните по интеркому, и я все устрою. – Морган улыбается, демонстрируя два аккуратных ряда мелких зубов, и кажется мне похожим на хомяка. Или, точнее, на лабораторную крысу. – Все, я уже должен бежать, ребята, – говорит он, удаляясь через помещение с подопытными животными и исчезая за входными дверями.

Наконец-то мы одни.

– Пятнадцать миллионов только за две установки «Тесла МРТ» и за позитронный томограф! – невольно вырывается у Лин, едва раздается двойной щелчок закрывающейся двери. – Пятнадцать миллионов! И сколько тут еще всякого-разного!

Все эти суммы нам хорошо известны. Национальный Фонд по науке ответил всего лишь смеющейся рожицей на нашу последнюю заявку, хотя денег мы просили всего на один магнитно-резонансный томограф. Я кое-что вычисляю в уме и пишу на бумажке некое число.

Лоренцо согласно кивает.

– Да, двадцать пять миллионов звучит вполне правдоподобно. Но не это меня беспокоит.

– И меня, – быстро говорю я.

И все мы смотрим друг на друга, и совершенно точно думаем об одном и том же. Все эти дорогостоящие приборы, как и все прочее оборудование, новехонькие. Все сверкает, все только недавно сюда доставлено. И это именно то, что нам необходимо, чтобы работать над созданием средства, исцеляющего от синдрома Вернике. С другой стороны, лабораторию с аппаратурой стоимостью не менее двадцати пяти миллионов долларов за три дня не создашь. Кроме того, еще в самом первом помещении чувствовался довольно сильный запах животных, а это значит, что мыши и кролики находятся там не со вчерашнего дня.

Да нет, животные точно находятся там значительно дольше, чем брат президента – в палате интенсивной терапии.

– Можно подумать, что они заранее знали, что это случится, – говорит Лин. – И заранее это планировали.

Я озираюсь, осторожно продвигаясь от двери, ведущей в биохимическую лабораторию, мимо томографов, энцефалографов и сканеров на более открытое пространство, где размещено менее крупное оборудование. Впрочем, в научном мире менее крупное отнюдь не означает более дешевое.

– Нам необходимо как следует поговорить, – говорю я, поворачиваясь к Лин и Лоренцо, и тут же понимаю, что смотрю только на одного Лоренцо.