Позже. Скажем, существенно позже. Некий мудрец однажды высказал предположение, что Манхэттен ниже Четырнадцатой улицы в три часа утра 28 ноября превращается в Готэм-сити Бэтмена, а Манхэттен между Четырнадцатой и Сто десятой в самый яркий и солнечный июльский день – Метрополия Супермена. Спайдермен, запоздавший к шапочному разбору, висит вниз головой в Квинсе, размышляя о власти и ответственности. Все эти города, невидимые воображаемые города над, и вокруг, и в переплетении с реальным городом, все они оставались еще нетронутыми, хотя после победы на выборах Джокер – зеленые волосы светятся торжеством, кожа белая, словно капюшон куклуксклановца, с губ капает неведомо чья кровь – завладел ими всеми. Джокер, шут, стал королем и поселился в золотом доме на небесах. Горожане хватались за клише и напоминали друг другу, что птицы все еще поют на деревьях и небо не рухнуло на землю и даже бывает довольно часто голубым. А по радио и в музыкальных приложениях, в наушниках с блютусом у беззаботной молодежи, все еще стучали привычные ритмы. “Янкиз” все еще волновались насчет ежегодной смены игроков, “Мет” все так же не дотягивали до привычного уровня, “Никс”, как обычно, страдали от злой судьбы – быть “Никс”. Интернет не меньше прежнего наполнялся ложью, и дело правды было безнадежно порушено. Лучшие лишились всяческих убеждений, худшие преисполнились яростной страсти, и слабость праведных подчеркивалась неистовством неправедных. Но Республика устояла – более-менее. Позвольте мне просто повторить это утверждение, потому что его часто произносили в утешение тем из нас, кто никак не мог утешиться. Отчасти это вымысел, но все же я его повторю. Я знаю, после бури еще одна буря и потом еще одна. Я знаю, что бурная погода спрогнозирована теперь навеки, и счастливые дни едва ли возвратятся, и отныне в моде нетерпимость, и система действительно повреждена, да только не в том аспекте, на который упорно указывал нам злобный клоун. Порой выигрывают скверные парни, и что же делать, когда мир, в который ты верил, окажется бумажной луной, а Темная планета восстает в небесах и заявляет: “Нет, Вселенная – это я”? Как жить среди сограждан, не зная, который или которая из них принадлежит к тем шестидесяти с лишним миллионам, что привели чудовище к власти, не зная, кто принадлежит к девяноста с лишним миллионам, что пожали плечами и остались дома; жить, выслушивая от сограждан-американцев речи о том, что знание элитарно и они ненавидят элиту, а у тебя нет и никогда не было ничего, кроме собственного разума, и ты вырос с верой в привлекательность и желанность знания, с верой не в чушь насчет знание-это-сила, а в то, что знание – это красота, и вдруг все это, образование, искусство, музыка, кино становятся объектами ненависти, и тварь из Spiritus Mundi восстает и ползет в сторону Вашингтона, округ Колумбия, чтобы там явиться на свет. Я мог лишь уйти в частную свою жизнь, держаться за ту жизнь, что была мне знакома, за ее повседневность и силу, и отстаивать моральную вселенную Сада, веря, что она устоит перед самым жестоким натиском. А потому позвольте мне завершить свою маленькую личную историю посреди того макромусора, что громоздится вокруг, когда вы это читаете, посреди мануфактроверсии, посреди любых ужасов, глупости, уродства и непристойности. Пусть гигантский торжествующий зеленовласый картонный король со своей миллиардодолларовой кинофраншизой займет заднее сиденье и предоставит вести автобус реальному человеку. Наша маленькая жизнь – вот и все, вероятно, что мы способны постичь.

Я вспоминаю свой разговор с Апу Голденом о том, как я плакал в ночь выборов в ноябре 2008 года. То были сладкие слезы. Столь же обильные, но совсем иные слезы 2016 года смыли прочь все доброе.

В реальном мире я усвоил жестокие уроки. Ложь порождает трагедию, и в личном масштабе, и в общенациональном. Ложь способна взять верх над правдой. Но и правда опасна. Правдолюбец бывает порой вульгарен и агрессивен, как я сам в Золотом доме в тот день, и более того: сказав правду, ты можешь заплатить высокую цену – лишиться того, что любишь.

После того как я рассказал Сучитре о ребенке, рожденном от Василисы Голден, разговора особо и не было. Она выслушала меня молча, затем извинилась, ушла в спальню и закрыла за собой дверь. Десять минут спустя она вышла – с сухими глазами, полностью владея собой.

– Думаю, тебе следует съехать, ты согласен? – сказала она. – И это надо сделать прямо сейчас.

Я вернулся в свою старую комнату в доме мистера У Лну Фну. Что касается нашего сотрудничества, сказала Сучитра, она готова и дальше помогать мне со сценарием задуманного мной фильма, который после стольких лет вот-вот должны были одобрить, но за исключением этого мы впредь должны работать каждый сам по себе, и мне это показалось более чем справедливым. Также, неожиданно для меня и к моему большому огорчению, Сучитра немедленно принялась крутить одну за другой кратковременные, однако вроде бы страстные любовные интрижки с известными людьми, подробно описывая каждую из них в соцсетях, и это меня, признаюсь, вырубило. Да любила ли она меня, если так стремительно смогла найти себе других? Насколько реальными были эти отношения? Такие мысли терзали меня, хотя в глубине души я понимал, что пытаюсь переложить на Сучитру свою вину, а вину переложить не удастся, она так и останется на моих плечах. В общем, время у меня выдалось скверное, хотя да, я получил возможность снять свой фильм, “Золотой дом”, этот преследовавший меня без малого десять лет проект – в итоге вышла драма, полномасштабный художественный фильм, а не псевдодокументальный, сценарий я полностью переписал по сравнению с тем, который намечался, пока я работал в “Лаборатории сценаристов Сандэнс”, и да, тем людям, кому я хотел угодить, вроде бы понравилось, и с помощью друга, итало-американского продюсера из Лос-Анджелеса, “Инерция пикчерс” приобрела права на демонстрацию фильма в Северной Америке. Вот уже и реклама, на экранах и по заказу в первом квартале, как стало известно “Вэрайэти”. Выходит, и взаправду. Дебют Унтерлиндена одновременно в качестве сценариста и режиссера. В эти трудные для инди-фильмов времена достижение и впрямь выдающееся. Но, как ни странно, добрые вести не вызвали у меня никакой реакции. А что я должен был почувствовать? Работа как работа. Главная удача заключалась для меня в том, что теперь я смогу снять квартиру. Но переезд в собственную квартиру лишал меня доступа в Сад, в Сад, куда мой сын каждый день выходил поиграть, пусть я и не мог приблизиться к нему. К тому же я подружился с мистером У Лну Фну, который на свой деликатный лад пытался утешить меня, лишившегося любви Сучитры. Он спросил меня, в какой день недели я родился и в какой Сучитра. Я понятия не имел, но теперь полно сайтов, где можно ввести дату и узнать день недели, так я выяснил, что у меня это воскресенье, а у нее среда. Я сообщил это мистеру У Лну Фну, и тот прищелкнул языком:

– Вот видите, вот видите, – сказал он. – В Мьянме такое сочетание считается неудачным.

Суббота и четверг, пятница и понедельник, воскресенье и среда, вечер среды и вторник – эти пары обречены.

– Найдите себе девушку с подходящим днем рождения, – посоветовал он. – Вам, рожденному в воскресенье, подходят все прочие дни. Только не среда! Зачем же выбирать тот день, который тебя сглазит? Гарантировать себе несчастную жизнь!

Глупо, но суеверие с другого конца света и в самом деле немного меня утешило. Тогда, в те дни, когда я утратил разом и возлюбленную, и сына, я тонул и хватался за любую соломинку.

Когда жизнь идет под откос, работа вдруг налаживается. Это что, правило такое? Одиночество и Сердечная печаль – так именуются врата Эдема?

Моя история теперь вышла за пределы моего фильма, и расхождения становились все болезненнее. В фильме отставной инспектор индийской полиции приходит к старому негодяю с мыслью его убить, но его самого насмерть ранит пуля из револьвера, который дождался своего часа в сумочке русской жены старика.

В том сюжете, что я вынужден называть реальностью, мистер Мастан погиб через сутки после того, как вышел из дома на Макдугал, его столкнули с платформы метро под поезд, когда индиец ехал на вокзал Пенн, чтобы вернуться к своей сестре в Филадельфию. Напала на него тридцатилетняя женщина из Квинса, южноазиатского происхождения, которую почти сразу же взяли под стражу и обвинили в убийстве второй степени. При задержании она заявила: “Этот старикан во все вмешивался. Он лез в чужие семейные дела”. В репортаже “Таймс” сообщалось: “Полиция считает женщину эмоционально нестабильной, месяц назад она уже являлась с вымышленной историей о том, как столкнула кого-то на рельсы”.

То первое ее заявление оказалось ложью, но на этот раз она и в самом деле совершила убийство. Несмотря на собственное ее заявление, никакой связи между убийцей и жертвой установить не удалось, и следствие пришло к выводу, что таковой и не существовало. Эмоционально нестабильная женщина столкнула старика на рельсы. Дальнейшее расследование не требовалось.

Даже моя маленькая жизнь с каждым днем становилась все невнятнее. Я перестал хоть что-то понимать. Я достиг того, чего всегда надеялся достичь, но без любви все это – прах и пепел. Каждый день я думал о том, как бы помириться с Сучитрой, но тут же в инстаграме появлялось ее сообщение всему свету об очередном романе и втыкало мне в сердце нож. А мой грех, мой сын, рос у меня на глазах, у меня под окном, осваивая слова, формируя свой характер, и я не мог принять в этом никакого участия. Василиса ясно дала понять – стоит мне подойти к ребенку ближе, чем на пять метров, она обратится в суд и добьется ордера, запрещающего мне общение с сыном. Итак, я прятался за шторой в доме своего бирманского наставника и тоскливо следил за тем, как моя плоть и кровь, запретная для меня, подрастает и вот-вот будет справлять третий день рождения. Может быть, лучше бы мне покинуть Сад и начать новую жизнь где-то вдали, в Гринпойнте или на Мадагаскаре, в Сычуане, или Нижнем Новгороде, или в Тимбукту. Порой мне чудилось, что с меня содрали кожу и ведут, нагим, без кожи, по неизвестному городу, которому наплевать на мои сны. Порой мне снилось, как я поднимаюсь по лестнице знакомого дома и вдруг осознаю, что в той комнате наверху, куда я собираюсь войти, меня ждет мужчина с петлей палача и жизнь моя вот-вот завершится. Все это – в тот момент, когда после десятилетних усилий я внезапно достиг успеха и получал соблазнительные предложения снимать хип-хоп, и рекламу автомобилей, и отдельные серии ставшего хитом телесериала, и даже следующий художественный фильм. Бессмыслица какая-то. Я сбился с курса, моя консервная банка вращалась в пустоте.

Кто-нибудь слышит меня? Кто-нибудь слышит? Кто-нибудь?

В итоге Рийя – Рийя, которая врезала мне так, что несколько дней в ушах звенело, – помогла мне сделать первые шаткие шаги по пути к взрослению. Мы стали встречаться примерно раз в неделю, всегда в одном и том же баре-ресторане в Бауэри, поблизости от Музея идентичности, она обсуждала со мной решение вернуться на работу, которую ее босс Орландо Вулф с удивительной проницательностью сохранил за ней. Рийя описывала свою работу как отношения, в которых страсть умерла, но осталось достаточно общего, чтобы имело смысл продолжать – и может быть, если как следует вложиться, даже возродится нечто вроде любви.

Точно так же она советовала действовать и мне с моей разбитой любовью. Предоставь Сучитре время, говорила она. Пусть пройдет через то, через что она сейчас проходит со всеми этими второсортными наглыми мужиками. Так она выпускает пар. Дай ей время, и, я думаю, она вернется к тебе и попробует понять, что тут можно сделать.

Мне трудно было в такое поверить, но отчасти эти слова утешали. И мне нравилось следить за тем, как восстанавливается сама Рийя. Исход выборов словно вдохнул в нее силы, вернул прежнюю несокрушимость духа и проницательность ума. В гендерную политику она пока не вмешивалась, поскольку, по ее собственным словам, в этой области она была травмирована, зато занялась новыми залами, документируя и выставляя напоказ подъем “становящейся идентичности” крайне правой, явление в Америке европейских ультра, начало которым положило французское молодежное движение, поколение Новых правых. Она готовила мероприятия, посвященные расовой и национальной идентичности, целую серию под названием “Кризис идентичности”, главным образом сосредоточенную на расовых и религиозных проблемах, и в особенности на том расколе, в конвульсиях которого билась Америка после победы хихикающего мультяшного нарциссиста, разорванная пополам Америка, определявший ее избраннический миф града-на-холме валялся, растоптанный, в канаве ханжества, расового и мужского превосходства, маски американцев сорваны, и повсюду проступает лик Джокера. Шестьдесят миллионов. Шестьдесят миллионов. И к ним еще девяносто, настолько равнодушные, что не стали голосовать.

Когда-то французы послали нам статую, что стоит в гавани, рассуждала Рийя, а теперь прислали нам вот это.

Идентичность сделалась кличем неофашизма, и музею пришлось многое менять, а знаменосцем перемены стала Рийя. Мы обленились, говорила она. Восемь лет мы уговаривали себя, мол, прогрессивная, толерантная, взрослая Америка, воплощением которой был президент, и есть то, чем стала Америка, и теперь она всегда будет такой. И эта Америка тоже никуда не делась, но никуда не делась и темная сторона, и тьма вырвалась из вольера и пожрала нас. Тайная идентичность Америки – не супергерой. Оказывается, это вовсе – суперзлодей. Мы попали во вселенную Бизарро, и нам придется иметь дело с Бизарро-Америкой, постичь ее природу и понять, как же вновь ее уничтожить. Нужно узнать, как вынудить мистера Миксиспитлика произнести свое имя задом наперед, чтобы он вновь растворился в пятом измерении, а мир вернулся к нормальности. Нам пора всмотреться в самих себя и понять, как же мы сделались такими омерзительно слабыми и апатичными и как нам перевооружиться и вернуться в бой. Кто мы теперь? Хрен знает.

Ладно, ладно, говорил я себе, теряя терпение от ее болтовни (однако не подавая виду). Рад за тебя. Хорошо, что ты снова встала на ноги и снова пустилась бегом и что ты делаешь это, вот это все, давай! А мне хотелось одного: заткнуть уши пальцами и петь: “Ля-ля-ля”. Хотелось только, чтобы исчезли новостные телепередачи, чтобы рухнул и не восстановился интернет, чтобы мои друзья оставались моими друзьями, а еще – вкусные ужины и слушать хорошую музыку, и пусть любовь восторжествует надо всем и каким-то чудом Сучитра вернется ко мне.

А потом однажды ночью в одинокой и печальной постели я припомнил то, что сказал Нерон Голден после гибели моих родителей: приобрети мудрость. Научись быть мужчиной.

На следующее утро я отправился в студию, где – пар из ушей – трудилась Сучитра. При виде меня она окаменела. Я очень занята, сказала она. Я подожду, сказал я. Я буду работать допоздна, сказала она. Можно мне подождать? – спросил я. Она обдумала мою просьбу. Можешь, если хочешь, ответила она. Тогда я подожду, повторил я. Она повернулась спиной и в следующие пять часов и сорок три минуты ни разу не оглянулась на меня. Я стоял в углу, тихо, безмолвно, стараясь не мешать. Когда она закончила и нажала на кнопку “завершить работу”, было уже без четверти одиннадцать. Она развернула компьютерное кресло – лицом ко мне.

– Ты очень терпеливо ждал, – сказала она почти по-доброму. – Что-то важное?

– Я люблю тебя, – сказал я и увидел, как поднимаются ее защитные барьеры.

Сучитра ничего не отвечала. Компьютер пискнул, выскочило диалоговое окно: одна из программ отказывалась закрываться. Сучитра устало и раздраженно вздохнула, вышла из программ и снова нажала кнопку “завершить работу”. На этот раз все получилось.

Порой в крайних обстоятельствах люди получают – откуда именно, определяется индивидуальной системой представлений, то ли изнутри, то ли от некой высшей силы – дары языков, правильные слова в правильный момент, ту речь, что откроет раненое, отчужденное сердце и исцелит его. Так произошло в тот поздний час посреди потемневших мониторов. И не только язык, но и обнаженность, стоявшая за словами. А за этой наготой – музыка. Первые сорвавшиеся с моих губ слова не принадлежали мне, и все же они сработали – только потому, что я, никогда не попадавший в ноты, попытался запеть, сначала неуклюже, а потом сквозь слезы, которые текли по моему лицу, и я их не скрывал: “Птица на проводе”, пел я и словами песни присягал в том, что я, изменник, буду верен, и обещал исправить все, что натворил. Прежде чем прозвучала последняя строка, Сучитра засмеялась – сначала надо мной, а потом мы смеялись вместе, плакали и смеялись, и все было хорошо, все будет впредь хорошо, провозглашали два наших надтреснутых голоса пьяниц из полуночного хора, мы постараемся на свой лад быть свободными.

Потом, когда мы вместе лежали в постели, я добавил к магии песни кое-какие практические соображения. Прошло уже больше года с тех пор, как Америка покорилась Джокеру, а мы все еще пребывали в шоке и проходили последовательно стадии горя, но теперь нам следовало соединиться и противопоставить чудовищной угрозе любовь и красоту, солидарность и дружбу. Человечность – единственный ответ мультяшкам. Любовь – вот и весь мой план на тот момент. Я надеялся, что со временем появятся и другие планы, но пока нам оставалось лишь крепко сжимать друг друга в объятиях и делиться силой – тело к телу, уста к устам, дух к духу, я и ты. Только держаться за руки и постепенно избывать страх перед тьмой.

– Замолчи, – сказала она и притянула меня к себе.

Дни рождения – воскресенье и среда, сказал я. Информация из Мьянмы: такое сочетание грозит нам злыми чарами.

– Я тебе другой секрет расскажу, – сказала она. – Бирманским проклятиям въезд в Штаты запрещен. Существует целый список стран, чьи проклятия сюда не впускают – по большей части страны ислама, разумеется, но и Мьянма тоже.

– Значит, пока мы в Штатах, мы в безопасности?

– А когда поедем в отпуск за границу, тогда что-нибудь придумаем, – сказала она.