Возвращался домой Антон не спеша. Мир велик даже в пределах Смирнова-Каменецкого. Село, названное именем героя гражданской войны, разросшееся в город, а теперь возвращающееся в первобытное состояние. Нет нужды ни в батарейках, ни в обувной фабрике, ни даже в заводе «Гранит», где производили совсем не гранит, а всякие необходимые для обороны страны вещи. Потом, может, опять понадобятся и батарейки, и обувь, да только где Смирнов-Каменецкий, а где потом.

Он зашел в магазин, купил эскимо. В седьмом классе эскимо уже не то, что прежде, но он всё ещё любил сладкое. Сел на скамеечку в скверике, не спеша съел лакомство, бросил обертку в урну.

Домой идти не хотелось, а нужно. Больше ведь некуда.

Отец в рейсе, он дальнобойщик. Матушка волнуется и за отца, не хватает, чтобы она ещё и за него переживала. И потому прыгать с балкона он не станет. Раньше не прыгал и впредь не собирается. Хотя можно и прыгнуть, живёт он на втором этаже, под балконом клумба, земля мягкая, море цветов. Это как бы шутка. Но Витьку он не понимал. Не осуждал, нет, видно, были у Витьки соображения, но не понимал. И никто из оставшихся не понимал.

Так ведь и Витька говорил, что Ромка и остальные зря убились, близким горе, а пользы никому. Говорил, а потом прыгнул. Он каждый раз зарекался – и каждый раз прыгал.

Антон с сожалением пошарил в кармане. На второе эскимо денег не было. Седьмой класс, трудовая семья, депрессивный город. Не разгуляешься.

Не очень-то и хочется. Вот в восьмом классе, пожалуй, погулять и захочется, да только не будет у него восьмого класса. Прыгай, не прыгай, одно.

Он пришел домой. Из почтового ящика вынул рекламную газетку. Полковнику никто не пишет, семикласснику Антону тоже. Матушка борщ приготовила. Что ж, можно и борщ. Поел, вымыл посуду, поговорил с матушкой о разном, потом пошел в свою комнату. Комнатка маленькая, но отдельная. Раньше он её делил со старшим братом Егором, но Егор сейчас в армии. Сначала срочную отслужил, теперь по контракту. И в Смирнов-Каменецкий не вернётся. В СК вообще редко возвращаются. Вот они, Антон и компания, за всех и отдуваются.

Он включил ноут. Ноут хороший, брат в позапрошлом году отдал, тогда вообще последний писк был. Приезжал на неделю. На неделю, а пробыл три дня. Уезжая, ноут оставил, мол, пользуйтесь. Он и пользовался. Интернет, кино посмотреть, в шахматы поиграть. Тарифы на интернет в СК конские, но родители не жались – Антону для учебы нужно, Антон отличник, Антон в институт поступит на бюджетное место, да не в губернский, а в столичный. Стоит это оплаты тарифа, пусть конского? Стоит и больше.

Для порядка Антон посмотрел задания на понедельник. Без проблем. Потом для разминки сыграл в шахматы пару блицев с англичанином, рейтинг 2100. Обе выиграл. Ничего удивительного. Был бы талант, давно гроссмейстером бы стал, а так – на уровне КМС застрял – видно, потолок.

Потом стал читать Сервантеса. Дон Кихот – родная душа, нет? Потом в очередной, минимум тысячный, раз посмотрел «День сурка». Послание? Да. Но не им. У них ситуация другая. В «Сурке» весь срок – сутки. Сутки и прожить не трудно, и запомнить. Герой, после диких загулов и прыжков в пропасть, берется за ум, самосовершенствуется, становится добрым гением места. У них же петля с четвертого по седьмой классы. Загибай пальцы: четыре года. Второе – в «Сурке» герой взрослый, они дети. И мозги у них детские. Эмоции. Чувства. В четвертом классе вообще мелюзга, к седьмому мозг взрослеет, но до оптимума далеко. Потому и помнят далеко не всё. Не каждую минуту, даже не каждый день. Опять же гормональный фон. В седьмом классе меняется, а толку-то, если уже через две недели, за двадцать восьмым мая две тысячи восемнадцатого сразу идет первое сентября две тысячи четырнадцатого, здравствуй, здравствуй, четвертый класс. Возможности детские, силы детские и мысли тоже детские. Потому и прыгаем. Или не потому?

И, главное, в «Сурке» ничего не говорят о снах. Герой либо умирает, либо просто засыпает, как убитый, бац – шесть утра, подъем.

А у них – сны.

В большинстве своем сны обыкновенные, окрошкой. Но раз в месяц снится кошмар. Вот прямо с четвертого класса. Всем и каждому. Одинаковый. Будто идут они цепочкой по длинному переходу, то ли подвал, то ли тоннель, их словно магнитом тянет, куда – неясно, но внутри всё ликует от счастья – и от ужаса. Даже и на кошмар не тянет, но в первые часы по пробуждении и руки дрожат, и сердце колотится нещадно, и остается чувство ужаса. Ледяного. А счастья – ни капельки.

Потом догадались свериться с лунным календарем. В полнолуние снится. Ну, и что? Ну, и то. Всё кончается двадцать восьмого мая, а это тоже полнолуние. Кошмар, и ставь сериал «Жизнь в нашем городке» сначала. С четвертого класса. И сколько раз этот сериал они прожили? Зарубочку не оставишь, не на чем. Но много. Память не удерживает. Вот если ребенок десять раз по четыре года, с четвертого по седьмой класс включительно, прожил, он меняется? Меняется. Сильно? Нет четких критериев. Стареет? Не похоже. Взрослеет? Тоже не очень. Ну, с чудинкой небольшой. Отличники или рядом. Ещё бы, столько раз проходить одну и ту же программу, видеть одни и те же лица, слышать одни и те же слова.

Они решили, вернее, каждый раз в мае решают, что возможны два варианта.

Первый – двадцать восьмого мая происходит нечто ужасное, и они, не спрашивайте как, не знаем, отпрыгивают на четыре года назад. И так раз за разом. Второй – что вслед за двадцать восьмым идет двадцать девятое мая, и они живут себе дальше, может, давно уже состарились и умерли. А то, что вокруг – это отражение и только. Эхо. Сбой программы. Называйте, как хотите, только суть одна – ненастоящее всё вокруг. И потому хочешь – прыгай, хочешь – ешь эскимо, а двадцать восьмого всё равно наступит перезагрузка.

Возможны и третий, и сто третий варианты, у него даже в тетрадке две дюжины записано, но все это из серии «сколько чертей уместится на острие иглы».

Уехать бы куда-нибудь на этот день, на двадцать восьмое. А как уедешь? Седьмой класс. Да и смысл, если можно просто спрыгнуть с балкона. И все равно окажешься в четвертом классе.

Тот длинный подземный ход они нашли давно. Возможно, даже в самом первом отскоке – если он был, самый первый (Антон порой думал, что происходящее вообще не имеет ни начала, ни конца, семнадцатый вариант из тетрадки). А если по календарю, то сегодня и завтра. Сегодня догадались, завтра утвердились в догадке.

Антон вышел в гостиную, где матушка смотрела телевизор. Рядом на диване лежала газетка, та, которую он нашел в почтовом ящике.

– Я возьму? – спросил он.

– Конечно, Антоша, бери. Хочешь посмотреть телевизор? – она потянулась к пульту.

– Нет, не сейчас. Завтра, может быть.

– Ну, завтра.

И в самом деле, что смотреть? Если кино какое – так есть интернет, без рекламы. Все фильмы он, допустим, уже смотрел, но большинство забыл напрочь. Новости? Было бы что серьезное, касающееся если не его лично (таких новостей не бывает), то хотя бы городка СК, он бы запомнил по предыдущим циклам. Если допослезнание молчит, то и думать не о чем.

Он начал листать газетку. Ага, вот. «Медицинское училище имени императрицы Александры Федоровны проводит День открытых дверей 28 мая в 12 часов. Приглашаются учащиеся седьмых и восьмых классов, а также все желающие».

Он посмотрел на часы. Сегодня уже поздно, а завтра…

Медучилище в городе было известное. Историческое. Начали его строить в тысяча девятьсот двенадцатом году, открыли в четырнадцатом, аккурат к войне. Первого сентября. Тут над училищем и взяла шефство императрица.

Здание светлое, видно издалека, смотрится приятно. Почти как Эрмитаж, но поменьше. Он, конечно, в Петербурге не был, но альбомы разглядывал. В интернете. Памятник архитектуры, охраняется законом. Готовили в нём сестёр милосердия и фельдшеров. В Первую мировую их, сестёр и фельдшеров, требовалось во множестве. Или, как её тогда ещё называли, Вторую Отечественную. А ещё – Великую. И в революцию нужны были фельдшера и медсёстры, и в третью Отечественную, тоже Великую. И по сей день фельдшера нужны. Так что первого сентября пятнадцатого года училище отметило своё столетие. И первого же сентября начинается лента Мебиуса (четвертый вариант из тетрадки).

Случайно? Очень может быть. Или не случайно?