Глава тридцать четвертая
Арман Гамаш и Морин Корриво сидели в тихом кабинете.
Они слышали, как часы на столе отсчитывают время.
Часы показывали восемь утра, после событий на границе прошла неделя.
За столом сидел человек чуть старше Гамаша. Сначала он какое-то время смотрел на судью, потом принялся разглядывать главу Квебекской полиции.
Лицо у Гамаша было разбито, в синяках, но опухоль уже начала спадать.
– Как там старший инспектор Лакост? – спросил премьер-министр Квебека.
– Скоро узнаем, – ответил Гамаш. – Ее ввели в состояние комы. Пуля повредила мозг, но мы не знаем, насколько сильно.
– Очень жаль, – сказал премьер. – А жители деревни? Кажется, она называется Три Сосны?
– Oui.
– Забавно, но я ничего о ней не слышал. Хочу съездить туда, когда все прояснится.
– Я думаю, им это понравится, сэр. Они, мы все пытаемся вернуться к нормальной жизни.
Гамаш предпочел не говорить, что в Трех Соснах не было ничего нормального и в лучшие времена. Но он хорошо знал тот странный покой, который царит в деревне. Умиротворенность.
Он никогда еще не чувствовал с такой силой, что его дом именно там. И местные жители никогда еще в такой мере не чувствовали себя одной семьей.
– Мне известно, что среди жителей есть раненые, – сказал премьер.
– Владелец бистро Оливье Брюле получил ранение в руку, но его партнер действовал быстро и остановил кровотечение. Другие получили царапины от битого стекла и щепок. Все уже выписаны из больницы. Самое серьезное ранение у старшего инспектора Лакост.
– Несколько месяцев назад я спрашивал у вас, Арман, что происходит. Вы отказались говорить. Попросили меня довериться вам. Я доверился. – Он помолчал, вглядываясь в лицо Армана. – Теперь я знаю, что принял тогда правильное решение.
Гамаш слегка кивнул, выражая благодарность.
– Но теперь время пришло. Расскажите мне, что случилось.
Когда Гамаш закончил, премьер-министр долго молчал.
Он, конечно, читал отчеты. Сообщения СМИ. Но и конфиденциальную информацию, которую приносили ему на стол.
И он видел видео с камеры на шлеме Лакост. Смотрел на происходящее ее глазами вплоть до момента падения.
Во время просмотра его лицо стало пепельно-серым. Он думал, что никогда больше не сможет смотреть на Гамаша, не вспоминая, как тот прыгнул вперед. Бросился на двух людей.
С ножом.
Этот образ, это зрелище премьер-министр никогда не сможет стереть из памяти. Никогда не забудет, на что способен этот человек, вдумчивый, спокойный, добрый. Что он сделал.
– Прошу прощения, но я должен задать эти вопросы.
– Я понимаю.
– Вы были по ту сторону границы, когда убили этого американца?
– Думаю, да. В лесу трудно сказать, где граница. Там есть пограничный столб, поставленный во времена «сухого закона», хотя вряд ли бутлегеры обращали на это особое внимание. Но если вы спрашиваете про меня, то да, думаю, я пересек границу.
Премьер-министр Квебека слегка покачал головой и иронически улыбнулся Гамашу:
– Теперь вы предпочитаете говорить правду?
Он воздержался от замечания, что Гамаш действительно пересек черту. И не одну. Политики перестали волноваться на этот счет, хотя министерства юстиции в обеих странах не были столь благодушны.
– И вы сделали это, хотя знали, что ваша юрисдикция туда не распространяется.
– В тот момент я даже не думал о юрисдикции, а если бы думал, то все равно поступил бы так же.
– Вы не хотите облегчить мое положение, Арман.
Гамаш ничего не ответил. Хотя и сочувствовал премьеру, который явно пытался ему помочь.
* * *
Он потащил тело главы картеля назад, за старый, выцветший столб. Тащил упорно, шаг за шагом. Сгибаясь от усилий, словно кланяясь Квебеку, своему дому.
Перестрелка впереди прекратилась, и он услышал голос Жана Ги – тот звал его.
Все закончилось.
Но его сердце не радовалось. Он был слишком потрясен.
Удостоверившись, что находится на территории Квебека, Гамаш упал на колени от усталости, и, когда Бовуар нашел его, он увидел человека в крови, молящегося над трупом того, кого он убил.
Они вдвоем притащили американца в бистро, где Туссен превращала хаос в порядок.
Жан Ги получил ранение в ногу, но пуля прошла по касательной, ногу ему быстро забинтовали, кровотечение остановили. Он был единственный раненый в команде Квебекской полиции, не считая, конечно, Изабель.
Члены картелей умудрились почти полностью перестрелять друг друга. На выживших надели наручники, фельдшеры тем временем осматривали остальных.
Старый лес в этом месте выглядел ровно тем, чем он был, – полем боя. До них донеслись звуки сирен «скорой помощи» и полиции.
Руки Антона были скованы наручниками за спиной.
– Вы сделали за меня мою работу, Арман, – сказал Антон, кивком показывая на тело. – Думаете, вы отвоевали провинцию? Подождите, дайте только время.
– Нужно было его убить, – сказал Жан Ги на пути в Три Сосны.
Гамаш отер с глаз начавшую сворачиваться кровь, но ничего не сказал. В этот момент он был согласен с Жаном Ги. Так было бы лучше. Гораздо лучше.
– Ах как жаль, – сказал премьер-министр Квебека, когда Арман Гамаш закончил свой отчет. – Как жаль, что Антон Баучер остался жив.
Это замечание, произнесенное таким сухим тоном, так буднично, удивило Гамаша. Не то, что премьер так подумал, а то, что сказал об этом.
– Есть границы, которые нельзя пересекать, – сказал Гамаш. – А пересечешь однажды, пути назад уже не будет.
– Например, убийство, – сказал премьер. – А это подводит меня к следующему вопросу.
Судья Корриво чуть шевельнулась на своем стуле, понимая: настал ее черед. Она знала, какой вопрос задаст премьер.
– Расскажите мне об убийстве мадам Кэтлин Эванс.
* * *
Разговор почти точно повторял тот, который состоялся у старшего инспектора Гамаша с судьей Корриво через два дня после сражения.
Слушания, конечно, пришлось отложить.
Морин Корриво приезжала к Гамашу вместе с Барри Залмановицом, чтобы обсудить процесс и дальнейшие действия.
Когда они постучали в дверь на втором этаже дома в квартале Утремон в Монреале, им открыл Гамаш.
– Bonjour, – сказал он. – Спасибо, что пришли.
Он провел их в гостиную, они шли следом и переглядывались. Они слышали о серьезном ранении старшего инспектора Лакост. Читали предварительный отчет, написанный старшими офицерами. Включая и старшего суперинтенданта Гамаша.
По административным зданиям ходили слухи о том, что досталось и Гамашу. Но Корриво и Залмановиц не были готовы увидеть синяк вместо лица и заплывший глаз. Порванную кожу там, где ботинок пробил плоть до кости.
Когда Гамаш открыл им дверь, судья Корриво попыталась увидеть его глаза, опасаясь, что они изменились после событий в деревне. В лесу.
Опасаясь, что горечь вытеснила тепло. Жестокость – доброту.
А порядочность исчезла совсем.
Выражение боли, которое она увидела, не стало для нее новостью, и боль была не физическая. Гамаш всегда смотрел на мир с болью, он видел его иначе, чем другие, словно при астигматизме.
Он видел то худшее, что есть в человеке. Но он видел и лучшее. И судья Корриво с облегчением отметила, что порядочность Гамаша никуда не делась. Она была заметнее боли. Заметнее обычного.
– Спасибо за цветы, – сказал он, показывая на яркий букет на приставном столике.
– Не за что, – ответила судья Корриво.
На карточке было написано просто «Merci». И подпись: «Морин Корриво и Джоан Бланшетт».
Судья Корриво никогда ни с кем не обсуждала свою личную жизнь, но ей казалось, у нее есть перед Гамашем такие обязательства. К тому же Джоан настаивала.
Она оглядела комнату. Это было не постоянное жилище. Квартира с одной спальней, классическое утремонское жилье. Высокий потолок, много света и воздуха, приветливая атмосфера. На полках и приставных столиках – книги. Вокруг лежат газеты «Пресс», «Девуар» и «Газетт». Обстановка небрежная, но не сказать, что кавардак.
Диван и кресла так и манят присесть. Свежая обивка, теплые цвета. Судья Корриво могла бы счастливо жить в такой квартире с Джоан.
В гостиной находился еще один человек, он чуть прихрамывал и опирался на трость.
– Вы, вероятно, знаете инспектора Бовуара, – сказал Гамаш, и они обменялись рукопожатием.
– Вы как? – спросил Барри Залмановиц.
– Это чтобы произвести впечатление, – ответил Бовуар, помахав тростью, – он тысячу раз видел, как это делала Рут.
Ему на миг пришло в голову, что случилось бы, назови он главного прокурора недоумком.
– Как дела у старшего инспектора Лакост? – спросил прокурор.
– Как только мы закончим наш разговор, я поеду в больницу, – сказал Гамаш. – Утром я говорил с ее мужем, и он сказал, что врачи наблюдают активность мозга.
Двое других кивнули. Если это считалось хорошей новостью, то добавить было нечего.
– С моей женой вы не знакомы, – сказал Гамаш, когда из кухни появилась Рейн-Мари, держа поднос с холодными напитками.
Он забрал у нее поднос и представил ее судье Корриво.
– Мы, разумеется, знакомы, – заметил месье Залмановиц. – Я допрашивал вас как свидетеля. Вы нашли тело Кэти Эванс.
– Oui, – кивнула Рейн-Мари. – Не возражаете, если я присоединюсь к вам?
– Нет, конечно, – сказала судья Корриво.
Однако она все время спрашивала себя, не стоило ли ей взять с собой судебного репортера, чтобы записать разговор.
Но для этого было слишком поздно, и в водовороте странных событий такое нарушение правил, вероятно, будет прощено, а то и вовсе не замечено.
Судья Корриво обратилась к старшему суперинтенданту Гамашу и главному прокурору Залмановицу:
– Наш разговор должен был состояться два дня назад в моем кабинете. Но конечно, было бы глупо делать вид, что за это время ничего не изменилось. Однако что-то осталось прежним. Продолжается процесс над женщиной, обвиняемой в убийстве мадам Эванс. Мне необходимо знать, виновна ли она на самом деле, или суд над ней – часть представления, которое было вашим долгоиграющим и подробно разработанным планом для отвода глаз.
Она переводила взгляд с одного на другого, наконец ее глаза остановились на Гамаше.
На организаторе. Заводиле, который всех завел в эти дебри.
– Расскажите мне об убийстве Кэти Эванс, – сказала судья.
– У этого убийства, как у большинства других, долгая история, – заговорил Гамаш. – Но если начало уходит в далекое прошлое, то место, где завязался сюжет, расположено совсем рядом. – Он бросил взгляд влево. – Всего в двух кварталах отсюда. В Монреальском университете. Один из студентов покончил с собой. Одурманенный, потерявший разум от наркотика, проданного ему студентом третьего курса, изучавшим политические науки. Этого студента звали Антон Баучер.
Судья Корриво хорошо знала это имя.
В материалах по делу, слушавшемуся в суде, Антон Баучер упоминался как мойщик посуды в бистро.
В отчетах, которые она прочла только что, Антон Баучер назывался главой квебекского наркосиндиката.
– Его дядюшка – Морис Баучер, – сказала Корриво, которой хотелось показать, что она проделала кое-какую домашнюю работу. – Он был главой местной банды «Ангелы ада». Сейчас отбывает срок за убийство и наркотрафик.
Бовуар кивнул:
– Верно. Когда его отправили за решетку, его место занял племянник. Сделал работу, которую не смог сделать Мамочка Баучер.
Бовуар упомянул кличку старшего Баучера. Прозванного так потому, что он опекал членов своей банды. Хотя это и не мешало ему убивать других детей.
– Антон рос быстро, – сказал Жан Ги. – Под крылом лучшего друга дядюшки, Антонио Руиса, он объединял картели. Он понимал возможности организованной преступности.
– И что это за возможности? – спросила Корриво.
– Картель грозил в ближайшем будущем стать гораздо крупнее, гораздо богаче, гораздо влиятельнее, чем какая-либо из преступных организаций в прошлом, – сказал Гамаш. – И катализатором ее роста стали опиоиды.
– Вроде фентанила, – сказал Залмановиц. – Я все про них знаю. Моя дочь была наркоманкой. Мы ее лечили, но… – Он развел руками. – Это не острая реакция родителя, узнавшего, что ребенок принимает какой-нибудь легкий наркотик, – продолжил он. – Это не легкий наркотик для приятного времяпрепровождения. Он действует жестоко. Он меняет личность. Он изменил мою дочь. И ей еще повезло. Она жива.
– Фентанил первым из этой группы попал на улицы, – сказал Гамаш. – Но были и другие. А теперь появляются все новые и новые. С такой скоростью, что нам не удается их все отслеживать. С такой скоростью, что мы не успеваем включать их в список запрещенных. Небольшое изменение формулы – и он уже разрешен. Становится легальным. Пока мы не включим его в список.
– Дырка в законе, – кивнула судья. – Необходимо точно описать химический состав. Даже небольшие изменения лишают нас возможности противодействовать им. Приходится отпускать торговцев.
– Это современная разновидность черной смерти, – заявил Залмановиц. – А синдикаты – чумные крысы.
– Антон Баучер предвидел это, – сказал Гамаш. – И он действовал быстро, ни перед чем не останавливался, чтобы оказаться наверху.
– Новое поколение преступников, – заметила Корриво. – Для нового поколения наркотиков.
– Oui, – согласился Гамаш.
– И Кэти Эванс была частью картеля? – спросила Корриво.
– Non. Ее преступление состояло в том, что она была однокурсницей молодого человека, который покончил с собой. Она была его любовницей несколько месяцев, потом рассталась с ним. Его звали Эдуард Валькур. Брат Жаклин.
– Я помню его имя по материалам дела.
– Мадам Эванс, ее муж Патрик, Матео Биссонетт и Леа Ру были друзьями Эдуарда. Однокурсниками, – сказал Бовуар. – Леа и Матео участвовали в вечеринке на крыше, когда Эдуард прыгнул вниз.
Морин Корриво никак не прореагировала, а Барри Залмановиц опустил глаза.
То был его кошмар. Может быть, они слишком поздно начали спасать дочку. Может быть, они вообще не в силах ее спасти. Может быть, отрава проникла в нее слишком глубоко и родительская любовь теперь бессильна.
– Антон был их дилером, но он совершил ошибку, – сказал Бовуар. – И серьезную. Он решил сам попробовать наркотики. Он подсел, а потом, как и большинство наркоманов, потерял всякую осторожность. Когда Эдуард покончил с собой и началось следствие, Антон бежал. В конечном счете попал в больницу. Его вылечили, но он познакомился с другими наркоманами. Некоторые искренне хотели начать жизнь заново, другие – нет. Последние стали пособниками Антона. Они, как и он, имели определенный козырь, потому что освободились от наркозависимости. И знали, к чему может привести употребление наркотиков.
– Это было несколько лет назад, – сказал Гамаш. – Наркотики набирали силу, становились более опасными, а вместе с ними крепли и картели.
– Так с какого боку тут мадам Эванс? – спросила судья Корриво. – Она знала этого Эдуарда в университете и, предположительно, знала Антона Баучера.
– Да, – подтвердил Гамаш. – Они все его знали. Он поступил на два года раньше их. Они покупали у него наркотики. В основном травку. Немного кокаина. Но не аптечные наркотики. Их покупал только Эдуард.
– Вы хотите сказать, что поводом для убийства мадам Эванс стал случай многолетней давности?
– Да, – сказал Гамаш. – Большинство убийств объяснить просто. Мотив ясен, но разглядеть его сложно, потому что корнями он уходит в далекое прошлое. Кэти Эванс убили из-за того случая в университете. Из-за старого долга. И вот тут-то и появляется кобрадор. Эта идея пришла в голову Жаклин, сестре Эдуарда, но в жизнь ее воплотили его друзья.
– Они по очереди изображали Совесть, – продолжил Бовуар. – Стояли на деревенском лугу. Обвиняли Антона. Но ничего большего не планировалось. Они собирались простоять там несколько дней, напугать мойщика посуды до смерти и уехать.
– И что же случилось? – спросила Морин Корриво.
Подробности были нужны ей не просто как судье, ведущей дело. Речь шла и о ее карьере.
Утром ей позвонили из канцелярии премьер-министра и пригласили на встречу с ним в Квебек-Сити на следующей неделе. Разумеется, не для объявления благодарности за участие в этом деле.
И прежде чем пойти на встречу, ей требовалось выяснить, в чем именно она участвовала.
– Постойте, – сказала она. – Дайте я догадаюсь. Они не понимали, что Антон там не для того, чтобы мыть посуду. Он обосновался в Трех Соснах, чтобы контролировать движение наркотиков.
– Они даже не представляли, с кем имеют дело, – подтвердил Залмановиц.
– Они думали о самоубийстве друга. Ни о чем больше, – сказал Гамаш. – Частный детектив, которого они наняли, работал с перерывами в течение года и наконец нашел Антона в доме Антонио Руиса. Руис был другом его дядюшки. В честь его и назвали Антона.
– Этот Руис тоже имел отношение к организованной преступности? – спросила судья Корриво.
– В Европе. Он обосновался в Испании, – сказал Гамаш. – Но судам, кажется, не удается вынести ему приговор.
– Вот еще работа для кобрадора, – заметил Залмановиц.
– Я сделаю вид, что не слышала этого, – сказала судья Корриво. – Но разве детектив не знал о родственной связи Антона и Мамочки Баучера? Мне это кажется невероятным.
– Фамилия распространенная, – ответил Гамаш. – К тому же документы были слегка подделаны. Мы знали, что Квебекская полиция коррумпирована. Чиновники разных уровней в полиции, в правительстве получали взятки. Поэтому-то так и буксовали все наши попытки бороться с организованной преступностью.
– Преступность была организована лучше, – вставил Бовуар.
Корриво улыбнулась, потом посерьезнела:
– А откуда вы знали, что я не коррумпирована?
– Мы этого не знали. Откровенно говоря, нам приходилось исходить из предположения о поголовной коррумпированности.
Гамаш и судья разглядывали друг друга, и на мгновение в его глазах появилась жесткость.
– А прокурор? – спросила она, посмотрев на месье Залмановица.
– Наши расследования свидетельствовали о проникновении порчи и в прокуратуру.
– Вы собирали на меня досье? – спросил у него Залмановиц.
– Конечно. Прежде чем обратиться к вам, я должен был убедиться, что вы чисты.
И теперь, поняла Корриво, они подходили к главному. К центру, к сердцевине проблемы.
– Как и о чем вы, – она указала на того и на другого, – договорились?
– Мне требовалась помощь, – сказал Гамаш. – И я попросил главного прокурора о встрече.
– В Галифаксе, – уточнил Залмановиц.
Удивить Морин Корриво было не просто, но она удивилась:
– В Новой Шотландии?
– Да. Мы летели туда разными рейсами и встретились в какой-то забегаловке на берегу, – сказал Залмановиц. – Впрочем, они делают прекрасный пирог с лимонным безе.
– Правда? – спросила Корриво. – Это вам и запомнилось?
– Прекрасный был пирог, – ответил прокурор, чуть улыбаясь при виде ее раздражения. – Я никогда не симпатизировал месье Гамашу. Не в профессиональном плане. В личном.
– Наши чувства взаимны, – сказал Гамаш. – Я считал месье Залмановица самодовольным трусом.
– А я его – самоуверенным пнем. Désolé, – сказал он, обращаясь к мадам Гамаш.
– Но пирог вам обоим понравился, – заметила она.
– Вообще-то, пирог – это первое, на чем мы сошлись, – сказал Гамаш с улыбкой, которая грозила ему трещиной на незажившей губе. – Я поделился своими мыслями, рассказал, что мне необходимо и чего я хочу от него.
– И чего он хотел от вас? – спросила судья у прокурора.
– Я думаю, вы знаете, – сказал Залмановиц.
– А я думаю, вы знаете, что мне надо услышать это от вас.
– Месье Гамаш просил, чтобы я утаил важнейшее свидетельство, которое ставило под вопрос их расследование по картелю. Ему требовалось время и отвлекающий маневр. Чтобы Антон Баучер поверил: он свободен от всяких подозрений, а полиция под началом Гамаша некомпетентна.
Барри Залмановиц откинулся на спинку кресла и положил руки на мягкие подлокотники. Теперь он напоминал памятник Линкольну.
– И я согласился.
Вот оно. Только в отличие от Авраама Линкольна Залмановиц совершал самоубийство. И никто не стал бы ставить ему памятники за безупречную службу.
Барри Залмановиц знал, что, перечисляя свои прегрешения, он, возможно, подписывает себе приговор. И наверняка губит свою карьеру. Наносит ущерб семье.
Но его действия помогли уничтожить картель. В конечном счете они сломали хребет наркодельцам. Им еще предстояло ликвидировать банды, но войну с наркотиками они выиграли.
Если он, его карьера, его имя принесены в жертву в этой войне… что ж, люди, бывало, шли и на большие жертвы. Зато те негодяи, которые подсадили на наркотики его дочь, больше не погубят ничьей жизни.
Гамаш, сидевший напротив, кивнул, и его новое сообщение заставило Залмановица разволноваться еще больше.
Старший суперинтендант опустил глаза на свои руки, тоже в синяках и царапинах. На отметину, явно напоминающую отпечаток подошвы.
Гамаш вздохнул. Потом поднял глаза на Залмановица и сказал:
– Désolé.
В наступившей паузе прокурор почувствовал, как загораются его щеки, как пощипывает кожу. Потом кровь отхлынула от лица, и он побледнел.
– Почему вы извиняетесь? – тихо спросил он.
– Я вам сказал не все.
Залмановиц словно окаменел.
– Как?
– Антон Баучер не убивал Кэти Эванс.
Залмановиц ухватился за подлокотники, словно в судороге.
– Что вы такое говорите?
– Я вам солгал. Приношу свои извинения.
– Объясните.
– Вы обвиняете истинного убийцу. Жаклин – убийца Кэти Эванс.
Мысли Залмановица заметались, и в то же время он впал в ступор. Словно машина, буксующая на льду. Колеса прокручивались на месте.
Он пытался осмыслить услышанное. Пытался понять, хорошая ли это новость. Или еще больший кошмар.
– И почему вы мне не сказали? – спросил наконец прокурор. Он не знал, важный ли это вопрос, но почему-то задал именно его.
– Потому что полностью я доверял только небольшой группе моих офицеров, – сказал Гамаш. – Хотя никогда не обратился бы к вам, будь у меня серьезные сомнения на ваш счет.
– Но сомнения были, – сказал Залмановиц.
– Да, у меня не имелось доказательств вашей коррумпированности. Однако и противоположных доказательств я не нашел.
– Почему же вы выбрали меня?
– Если не считать отчаяния, то выбор пал на вас из-за вашей дочери.
– При чем тут моя дочь? – В его голосе, выражении лица появилось что-то предостерегающее.
– Наш сын Даниель одно время подсел на тяжелые наркотики, – сказал Гамаш, и глаза Залмановица прищурились. Он этого не знал.
– Такое случилось и со мной, – сказал Бовуар. – Это меня чуть не убило. Чуть не погубило самых дорогих мне людей.
– Мы знаем, что наркотик делает с семьями, – вполголоса произнес Гамаш. – И я подумал, если кто и захочет принять участие в борьбе с наркотрафиком, так это вы. И я рискнул и обратился к вам. Но я знал: даже если вы чисты, это еще не гарантирует чистоту всего вашего департамента.
– Вы самоуверенный пень.
Гамаш выдержал его гневный взгляд.
– Если вам от этого будет легче, я не доверял и собственной службе. Поэтому о моем плане знала только горстка офицеров. Участвовала вся полиция, но у каждого подразделения, каждого отдела была лишь маленькая роль. Такая маленькая, что никто не мог толком догадаться о происходящем. По этой причине, как вам известно, назревал настоящий бунт. Они тоже считали меня некомпетентным и не стеснялись об этом говорить. Лишь несколько человек видели всю картину в целом.
Как на картинах Клары, подумал Бовуар. Крохотные точки, которые сами по себе не имеют никакого смысла, но в сочетании дают что-то совершенно неожиданное.
– И вы думаете, это вас извиняет? – спросил Залмановиц. – Вы знаете, что вы сделали? Вынудили меня предать все мои убеждения, профессиональную честь. Вынудили меня лгать и утаивать доказательства. Заставили меня поверить, что я обвиняю невиновного в самом тяжком из преступлений. Вы знаете, какие это может иметь последствия для человека? Для меня?
Он с такой силой ударил себя кулаком в грудь, что по всей комнате разнесся гулкий звук.
– Вы сожалеете о своем согласии? – спросил Гамаш.
– Не в этом дело.
– Только в этом все и дело, – возразил Гамаш. – Да, я делал так, чтобы вы поверили во все это, и вы поверили. А благодаря этому картели по всей стране рухнули. Не только в Квебеке, но и по всей Канаде. Глава крупнейшего синдиката в Северной Америке убит, другой – в тюрьме.
– Вы манипулировали мной.
– Нет. Я понял, что ошибался в вас. Вы не трус. Далеко не трус. Вы были и остаетесь отважным человеком.
– Думаете, меня волнует ваше мнение обо мне? – сказал Залмановиц.
– Нет. И по большому счету меня не волнует ваше мнение обо мне. Меня волнует сегодня только одно – результат. Я не жалею о своем решении. Я всем сердцем хотел бы, чтобы в этом не было нужды. Хотел бы, чтобы был другой способ. Но если он и был, я до него не додумался. Вы сожалеете? – повторил старший суперинтендант Гамаш. – Сожалеете, что мы сожгли наши корабли?
Главный прокурор Залмановиц глубоко вздохнул и взял себя в руки.
– Нет.
– И я тоже – нет.
– Это вас не извиняет, – проворчал прокурор. – И я вас не прощаю. Могли бы мне сказать.
– Вы правы. Теперь я это знаю. Я наделал много ошибок. Вы были храбры и бескорыстны. А я относился к вам как к чужому. Прошу прощения. Я был не прав.
– Пень, – пробормотал Залмановиц, но в глубине души знал, что это не так. – Что вы утаивали от меня? Что было так важно?
– Бита.
– Орудие убийства? – спросила судья.
– Да. Вы помните свидетельские показания Рейн-Мари: по ее словам, она не видела биту, когда обнаружила тело?
– Да, но бита находилась там, когда приехала старший инспектор Лакост, – сказал Залмановиц. – Согласно вашим показаниям, мадам Гамаш, вероятно, ошиблась.
– Я солгал.
Он посмотрел на Рейн-Мари, и она кивнула.
Морин Корриво пожалела, зачем она в эту минуту не вышла в туалет, но теперь жалеть было уже поздно. Она все слышала.
И если говорить по-честному, хотя эта конкретная ложь сейчас всплыла в первый раз, она уже знала: весь процесс изобиловал недомолвками, к тому же она стала свидетелем прямого клятвопреступления.
– И как же оно было на самом деле? – спросил Залмановиц, естественно переходя на прокурорский тон. Перекрестный допрос свидетеля противной стороны.
– Рейн-Мари в точности описала то, что находилось на месте преступления, когда она нашла тело. Каким же образом бита оказалась там и никто не видел, как она попала обратно?
– Я заперла дверь. Единственный вход в церковь, – пояснила Рейн-Мари.
– И как же вы объясняете этот случай?
– В тот момент я никак не мог объяснить. Но позднее в тот же день у меня состоялся разговор с одним другом. И из этого разговора я узнал о криминальном прошлом кладовки. Во времена «сухого закона» ее использовали бутлегеры.
Теперь кивали оба – прокурор и судья. Эта глава квебекской истории была широко известна, и многие богатые семьи хотели, чтобы о ней забыли.
– Тогда-то и начало приходить понимание, – сказал Гамаш. – Бутлегеры никогда бы не стали заносить контрабандные напитки через главную дверь церкви. Я понял, что нужно искать другую дверь. Потайную. В кладовке.
– Вот так и появилось вновь орудие убийства, – сказала судья. – Убийца использовала потайную дверь, но откуда она вообще узнала про нее?
– Жаклин последовала за Антоном в дом Руиса, – пояснил Бовуар. – Устроилась там на работу, чтобы быть рядом с ним, наблюдать за ним. А когда Руис уехал в Испанию, она последовала за Антоном в Три Сосны. Она внимательно наблюдала за ним и как-то вечером увидела, как он вошел в церковь через потайную дверь.
– А он-то про нее как узнал?
– Антон вырос в доме, где рассказывали старые истории о войнах за территорию, подпольных барах, бутлегерстве, – сказал Гамаш. – Истории о том, как переправляли алкоголь через границу. Как они это делали. Где. Его отец, его дядя, лучший друг дяди – все они считали это частью своей жизни, своей истории, мифологией, не относящейся к делу. Антона от остальной семьи, от остального руководства картелей отличало то, что он не отказывался ни от чего. Если что-то принадлежало истории, оно от этого не становилось бесполезным. Он учитывал все. Некоторые сведения он отбрасывал, некоторые держал в памяти для использования в будущем. Для некоторых менял назначение. Для других рассказы о временах «сухого закона» были способом коротать долгие зимние вечера. Для Антона они стали откровением.
– Он делал свою домашнюю работу, – сказал Бовуар. – И обнаружил, где располагались все перевалочные пункты, все потайные комнаты и тропы, которыми пользовались бутлегеры. Он пользовался всеми, но своим главным перевалочным пунктом он выбрал укромную комнату в укромной деревеньке.
– Место было выбрано идеально, – сказал Гамаш.
– Значит, вы выяснили, как бита, орудие убийства, попала внутрь, а потом было вынесено или как оно было вынесено, а потом попало внутрь, – сказала судья Корриво. – Но как вы узнали об использовании кладовки наркоконтрабандистами в качестве перевалочного пункта?
– Петли, – ответил Бовуар. – Они были смазаны. И довольно давно. Кладовка, дверь использовались задолго до появления кобрадора.
– А когда мы задавали вопрос, никто из друзей не признался в том, что пользовался потайной дверью. Они даже не знали про нее, – сказал Гамаш. – Значит, петли смазывались для другой цели. Я, конечно, понял это не сразу, но стал думать: может быть, контрабандисты вернулись. Нас уже некоторое время тревожил вопрос: каким образом наркотики переправляются через границу? Мы знали о традиционных маршрутах, но объемы перевозок были гораздо больше, чем мы могли объяснить.
– Постойте, – сказал прокурор. – Ваши слова по-прежнему указывают на Антона как на убийцу. Как вы поняли, что убийца – Жаклин?
– Если бы Антон Баучер захотел убить кого-нибудь, вы думаете, он стал бы делать это сам? – спросил Бовуар. – Но даже если бы это был он, неужели он бы запаниковал и сначала унес, а потом вернул орудие убийства? Почему просто не сжечь его? И вот тут к нам пришла Жаклин и рассказала о кобрадоре.
Жан Ги помнил холодную ноябрьскую ночь, когда Гамаш и Лакост с собаками спешно вернулись в дом, а он закончил говорить по телефону с Мирной и Рут.
Обе признали, да, им известно про маленькую комнату. Рут сказала об этом Мирне, а Мирна, поразмыслив, вспомнила, что говорила об этом Леа. Но о двери, насколько он смог это установить осторожными косвенными вопросами, ни одна из них, казалось, не знала.
– Она не призналась в убийстве Кэти Эванс, – сказал Гамаш. – Ее признания касались кобрадора. Однако нас продолжала беспокоить бита. Я понимал, что единственная цель возвращения биты на место после убийства мадам Эванс состояла в том, чтобы указать на убийцу. Но конечно, не на настоящего.
– Она хотела, чтобы в убийстве обвинили Антона Баучера, – догадался Залмановиц.
– Oui. Таков с самого начала и был план Жаклин. Все опять очень просто. Убить Кэти и свалить вину на Антона. Эти два человека, как считала она, виновны в гибели ее брата. Совесть должна была взыскать не один долг. Эдуард прыгнул вниз, когда потерял разум от наркотиков, проданных ему Антоном. Но причиной его нервного срыва стал разрыв с Кэти. Кэти разбила его сердце, а наркотики затмили разум. Он, судя по всем дошедшим до нас сведениям, был чувствительным молодым человеком, чья любовь оказалась слишком сильна. Кэти Эванс не отвечала Эдуарду взаимностью, вот в чем состояла вина этой мягкой, доброй женщины.
– Эдуард всем делился с сестрой, – сказал Бовуар. – Он пребывал в ярости. Говорил о Кэти как о жестокой. Бессердечной. Он, конечно, не имел этого в виду. Он сошел с ума от ревности, а наркотик лишил его способности мыслить. Я знаю, на что способны два эти чувства. Как они настраивают человека против тех, кто заботится о нем больше других.
– И вот, вбив эти черные мысли в голову сестры, он покончил с собой, – сказал Гамаш. – И Жаклин с тех пор возненавидела Кэти. Ни Кэти, ни наркодилер не заплатили за смерть ее брата. И она поклялась отомстить.
Барри Залмановиц кивал. Если другие не могли понять эту манию, то он столкнулся с подобной бедой лицом к лицу. Если бы его дочь умерла, он бы всю жизнь посвятил свершению правосудия. Какую бы форму оно ни приняло.
* * *
Премьер-министр Квебека выслушал объяснения без комментариев, без вопросов.
Потом обратился к судье Корриво:
– И что из этого вы знали?
Время пришло. Взяться за руки с Гамашем и пересечь мост у Сельмы.
Стоять перед домом и не впускать тех, кто будет депортировать, вешать, избивать и куражиться.
Стук в дверь. Евреи на чердаке.
Пришел ее черед, ее час. Дать бой.
– Я ничего не знала, – услышала она свой голос.
Рядом с ней в кабинете премьера молча сидел Гамаш.
– Значит, инициатива целиком принадлежала вам, Арман? – спросил премьер.
– Oui.
– Но ваши люди пошли на это. Главный прокурор согласился.
– Да.
Гамаш знал: не имеет смысла говорить, что они просто выполняли приказ. Это не защита и не должно быть защитой.
– Вы знаете, как я должен поступить, – сказал премьер. – Нарушение закона, клятвопреступление, пересечение границы и убийство гражданина другой страны, пусть этот человек и заслуживал смерти… Все это не может остаться без последствий.
– Я понимаю.
– Вы, конечно, будете…
– Я знала, – перебила его Морин Корриво. Она посмотрела на Гамаша. – Простите меня, я должна была признаться раньше.
– Я понимаю, – сказал он. А потом добавил вполголоса: – Вы не одна.
– Объяснитесь, – сказал премьер-министр.
– Я не знала конкретики, но понимала: в процессе что-то происходит. Что-то необычное. Я заподозрила клятвопреступление и вызвала месье Гамаша и Залмановица в свой кабинет. Они признались. Этого было достаточно для их ареста. И уж по крайней мере, для задержания. Но я их отпустила.
– Почему?
– Я понимала: для их действий есть весьма веские основания. И если они готовы были поставить на карту так много, мне показалось, что это тот минимум, который могу сделать и я.
Премьер кивнул:
– Спасибо вам за ваши слова. Если бы вы задержали месье Гамаша, операция провалилась бы, а картель во всех смыслах победил.
– Да, я знаю.
Он обратился к Гамашу:
– Вы будете освобождены от исполнения обязанностей. Временно отстранены до проведения расследования. Ваш заместитель, инспектор Жан Ги Бовуар также отстраняется. Насколько я понимаю, вы оба были организаторами?
– Да.
– Суперинтендант Мадлен Туссен будет назначена временно исполняющим обязанности главы Квебекской полиции. Она определенно была вовлечена, и ее соучастие тоже будет расследовано, но кто-то должен руководить полицией, а благодаря вам, Арман, все старшие офицеры скомпрометированы. Поэтому я могу назначить либо Туссен, либо привратника.
– А старший инспектор Лакост? – спросил Гамаш.
– Она останется главой отдела по расследованию убийств.
Арман благодарно кивнул. За Лакост он готов был побороться, но с облегчением узнал, что в этом нет нужды.
– А я? – спросила судья Корриво.
– Вы – судья, – сказал премьер. – Что, по-вашему, мне следует сделать?
Морин Корриво, казалось, задумалась на секунду, потом сказала:
– Ничего.
Премьер поднял обе руки:
– Мне это кажется разумным. Воистину ничего.
– Pardon? – спросила Корриво. Она шутила, говоря «ничего».
– Я вчера говорил с председателем Верховного суда и объяснил ему, что, по моему мнению, могло случиться. И хотя формально ваши действия не отвечают закону, вы действовали в интересах провинции. Народа. Вы вынесли правильное суждение.
Премьер-министр Квебека встал и протянул руку.
Судья Корриво тоже встала. Они обменялись рукопожатием.
– Merci, – сказал он.
Потом повернулся к Гамашу, который тоже поднялся:
– Мне жаль, мой дорогой друг, что вас должно постигнуть наказание. Мы должны были бы наградить вас медалью…
Гамаш поежился, услышав такое предложение.
– …но я не могу, – продолжил премьер. – Я могу только обещать вам и инспектору Бовуару справедливое расследование.
Он проводил Корриво и Гамаша до дверей, закрыл двери и закрыл глаза. И снова увидел прелестное бистро в деревне и добродушного человека с ножом.
