Глава тридцать вторая
– Что вы делаете? – спросил Бовуар.
Хотя то, что делал Гамаш, не вызывало сомнений. На самом деле Жан Ги спрашивал «зачем?».
Когда Бовуар снизил скорость до разумной и неторопливо спустился в Три Сосны, Гамаш повернулся на сиденье и, отстегнув от пояса автоматический пистолет в кожаной кобуре, засунул его в бардачок, предварительно вытащив патроны из магазина.
– Если тебя увидят с пистолетом, это ничего, – сказал он, заперев бардачок и спрятав ключ в карман брюк. – Но я не могу себе этого позволить. Рейн-Мари и Анни сразу же станут задавать вопросы. Этого нельзя допустить.
Солнце стояло еще достаточно высоко, хотя безжалостная жара немного спала. Деревня никогда не выглядела красивее. Никогда не пребывала в таком умиротворении. Сады в полном цвету. Дети после обеда играли на деревенском лугу, не желая упускать ни мгновения идеального летнего дня.
– А если они проведут встречу в бистро? Вы будете стоять с ложкой в руке?
– Надеюсь, хотя бы вилку удастся схватить, – отшутился Гамаш.
Но Бовуар не улыбнулся.
– Я возьму вот это, – сказал Гамаш, и его лицо посерьезнело, когда он показал Жану Ги то, что вытащил из бардачка вместо пистолета.
У него на ладони лежало что-то похожее на деревянную чурку. Но Бовуар знал, что это такое. Швейцарский армейский складной нож для охотников. Его лезвие предназначено для потрошения добычи.
Жан Ги перевел взгляд с уверенной руки Гамаша на его лицо и увидел в карих глазах ту же твердость.
Одно дело – стрелять в человека. Ужасное действие, которое невозможно забыть. И не следует забывать. Бовуар это отлично знал. Но совсем другое дело – ударить человека ножом. Всадить в него клинок.
Жан Ги никогда и не думал об этом.
А Гамаш думал. И прежде, и теперь. И готов был использовать нож. Если возникнет необходимость.
* * *
– Прекрасно, – проскрипела Рут, когда Гамаш и Бовуар вошли в бистро. – Пришли Рокки и Бу-Бу.
Гамаш посмотрел на Бовуара и в отчаянии покачал головой.
– А разве не Рокки и Буллвинкль? – спросил Габри, ставя пиво перед Кларой.
Бовуар тем временем поцеловал Анни и взял у нее Оноре.
– Лось и белка, – кивнула Клара и сделала большой глоток холодного эля «Фарнхам бланд».
– Это Йоги и Бу-Бу, – сказала Рейн-Мари, обнимая Гамаша.
– И ты, Брут? – проговорил Гамаш, и Рейн-Мари рассмеялась.
– Оноре, – прошептал Жан Ги на ухо младенцу, вдыхая его запах. Аромат детской присыпки и Анни.
И теперь Жан Ги понял, почему шеф попросил пригласить Рут. Чтобы она могла громко вышучивать их. Небольшая, но красноречивая деталь. Как портреты Клары, состоящие из крохотных мазков и точек. Точно выверенных. Для создания атмосферы.
Для тех, кто знал Рут, ее оскорбления были просто ритуалом. Что-то вроде визитной карточки. Но для посторонних они прозвучали бы как издевательское высмеивание двух людей, настолько некомпетентных, что это ясно даже старухе. И она не боится говорить правду.
Это добавляло штрихов к представлению о Гамаше как о дружелюбном, теплом, покладистом человеке. Очень мягком. Человек, которого оскорбляют в загородной гостинице, вряд ли годится для четкой, суровой полицейской работы.
Бовуар видел сидящих в углу Матео Биссонетта и Леа Ру. Слушающих. Улыбка на лице Леа была такой натянутой, что губы будто исчезли. Она напоминала гадюку.
Американские гости глазели на них открыто. Они даже не пытались делать вид, что это их не интересует.
Разумеется, они знали, кто такой Гамаш.
Настал критический момент.
Что они сделают сейчас: поднимутся и уйдут из опасения, что Квебекская полиция расстроит их планы?
Достанут пистолеты и откроют огонь по полицейским и другим посетителям бистро? Картель сделал бы такое далеко не в первый раз.
Но двое американцев продолжали сидеть, словно наблюдая не самое интересное ток-шоу.
– Вот уж не думал тебя здесь увидеть, – сказал Жан Ги жене, испытывая удивление и облегчение оттого, что его голос звучит вполне нормально.
– Я тебе отправила эсэмэску, – откликнулась Анни. – Мы решили приехать сюда – уж больно жарко в городе.
Впрочем, за городом было ничем не лучше. Воздух насыщен влагой. Еще чуть-чуть, и он превратится в воду. Ни ветерка, ни малейшего намека на облегчение. Люди искали тень и молили солнце скрыться с небосклона.
Все, кроме детей, которые, держась за руки, водили хоровод на лугу. Двое мальчишек отнимали друг у друга мячик.
Бистро заполнялось, много столиков было уже занято.
Гамаш подошел к столику, за которым сидели американцы. Раздался скрежет дерева по дереву – тот, что постарше, отодвинулся от стола и уронил руки на колени.
Волосы на руках Жана Ги и на его загривке встали дыбом, кожу защипало. Словно ноябрьский ветерок пронесся по залу. Но он держал на руках Оноре и ничего не смог бы сделать, даже если бы этот человек вытащил пистолет. И выстрелил в шефа.
Бовуар заставил себя отвернуться. Закрыв Оноре своим телом, он встал перед Анни.
Остальные тем временем возобновили разговор о выставке Клары в Музее изящных искусств в Монреале, до которой оставалась неделя, и только Рут наблюдала за Жаном Ги. С любопытством.
Гамаш улыбнулся двум гостям.
– Не возражаете? – спросил он по-французски. Поскольку ответа не последовало, он сказал: – Anglais? Англичане?
– Да.
– Эти стулья заняты?
– Нет, пожалуйста.
Гамаш взял два стула за спинки, потом помедлил, разглядывая двух приезжих:
– Что-то мне ваши лица знакомы. Мы не встречались?
Бовуар на другом конце зала подумал, что вот-вот потеряет сознание. Он передал Оноре Анни и приготовился при необходимости вытащить оружие.
Вокруг него шел разговор, бессмысленный набор бессмысленных слов, и Жан Ги изо всех сил старался делать вид, что следит за его ходом.
Он не отваживался посмотреть в сторону Гамаша, который дружески болтал с главой наркокартеля. Но слышать их он слышал.
«Если они его не убьют, это сделаю я», – подумал Жан Ги.
Изабель Лакост сидела возле Клары с приклеенной к лицу улыбкой, но ее правая рука была опущена ниже столешницы.
Сердце Жана Ги бешено колотилось – он едва слышал слова.
– Не думаю, что мы знакомы, – сказал американец помоложе. – Мы здесь проездом.
– Вот как, – произнес Гамаш с мягким британским акцентом. – Вам повезло. Не многие находят эту деревню, это бистро. Здесь новый шеф-повар. Попробуйте его форель на живом огне – великолепно.
– Мы уже поели, – ответил молодой. – Это было изумительно. Мы обязательно сюда вернемся, и не раз.
– Надеюсь, – сказал Гамаш. – Спасибо за стулья.
Старший суперинтендант кивнул им, взял стулья, один подтолкнул к Бовуару, другой поставил рядом с Рейн-Мари.
– Похоже, хорошие ребята, – сказал Жан Ги, недовольно глядя на севшего Гамаша.
– Американцы. Всегда хорошие ребята.
Арман снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула. Демонстрируя, если кому любопытно, что у него нет оружия. Старший суперинтендант был безоружен и явно не знал, кому он сейчас советовал, что выбрать в меню. И что вообще должно произойти.
Еще один штрих к образу.
– Что будете, patron? – спросил Оливье. – Виски?
– Нет, слишком жарко, mon vieux. – Он ослабил галстук. – Я выпью пива. Какое у вас есть разливное?
– Мы только что приготовили свежий лимонад, – сказал Оливье Жану Ги.
– Идеально. Merci.
– Ну как там продвигается процесс? – спросила Рут. – Уже наврал?
– Каждым словом, – сказал Гамаш.
Он поздновато вспомнил о проблеме, которая непременно возникнет с Рут: ее невозможно контролировать. К счастью, большинство считало, что она либо шутит, либо выжила из ума.
Это напоминало попрыгунчика в коробке. Коробка вроде кажется обычной, пока оттуда не выпрыгивает безумная фигурка.
В окне за спиной Рут он увидел, что дети на лугу перестали танцевать и падают на землю. Смеются и перекатываются.
«Пепел, пепел».
Борьба за мяч кончилась. Один из мальчишек подкидывал его на колене, а другой, размазав слезы по грязным щекам, схватил свой велосипед и поехал прочь.
Куда его велосипед свернет,
доехав до перекрестка?
В стекле окна Гамаш видел американцев. Призрачное отражение накладывалось на вихляющегося мальчишку. Словно две фотографии одного человека, сделанные с промежутком во много лет.
Гамаш знал: именно туда, в будущее, поехал мальчишка на велосипеде.
Потом он сосредоточил мысли на детях. «Уходите, – молча молил он их. – Расходитесь по домам».
Но дети продолжали играть, а парнишка на велосипеде продолжал тонкими ногами крутить педали, пока не исчез из виду. Оставив призрачное отражение довольствоваться настоящим.
Гамаш откинулся на спинку стула и испустил протяжный, довольный вздох. Демонстративный вздох, хотя не слишком притворный. Он старался не вглядываться в окружающий лес в поисках боевиков картеля.
Гамаш знал: даже глаза могут выдать его. За каждым его жестом внимательно наблюдают. Каждое слово ловится, оценивается гостями. Они были уверены в себе, тем не менее бдительны.
Он не мог себе позволить ошибиться.
– Обедать будем здесь? – спросил он. – Умираю с голода.
– Оноре пора поесть, а потом купаться, – сказала Анни, вставая.
– А мне надо возвращаться в город, – сказала Лакост. – Не то чтобы я с нетерпением ждала завтрашнего дня.
– Ой, я забыл тебе сказать: судья решила начать заседание пораньше. В восемь.
– Утра? – спросила Изабель, и Мирна с Кларой рассмеялись, услышав, с какой интонацией это было сказано.
– Сочувствую, – сказал Гамаш. – Судья хочет сделать как можно больше, пока не начнется пекло.
– Тогда мне тем более нужно поспешить. Вы остаетесь на ночь?
– Наверное. Еще не решил, – ответил Гамаш.
– Тебе помочь? – Жан Ги поднялся вместе с Анни.
– Я пойду, – сказала Рейн-Мари. – А вы двое оставайтесь. Наслаждайтесь выпивкой. Обед минут через сорок пять. Лосось на гриле. Вы придете? – спросила она у Мирны и Клары.
– Я не против, – сказала Мирна. – Если только ты не собираешься закрыться в своей мастерской и закончить картину.
– Умираю со смеху, – заявила Клара. – Обед – это здорово. Мы вам поможем.
Перед тем как они ушли, Арман обнял Рейн-Мари. Он надеялся, не слишком крепко. Закрыл на секунду глаза, вдыхая ее запах старых садовых роз. И Оноре.
Жан Ги поцеловал Анни и Рей-Рея.
Он едва сдержался, чтобы не шепнуть Анни: забирай Оноре и уезжай в город. Если бы он сделал это, в головы американцев могло бы закрасться подозрение, и в результате все закончилось бы очень плохо.
За их столом остались только Рут и Роза. Старуха попивала виски, а Роза запрыгнула на стол и отправилась к Бовуару. Он крякнул, когда утка спрыгнула со стола ему на колени. И устроилась поудобнее.
Арман, приложившись к стакану с пивом, увидел уезжающую машину Лакост. Рейн-Мари с Анни, Мирной и Кларой, державшей на руках Оноре, вышли в золотой вечер. Рейн-Мари остановилась, нагнулась и вырвала сорняк в саду перед домом.
Она показала сорняк Мирне, и та захлопала в ладоши. У них это стало дежурной шуткой, появившейся в первый год жизни в деревне, когда Рейн-Мари и Гамаш пропололи весенний сад, но вскоре выяснилось, что сорняки остались, а почти все многолетники вырваны с корнем.
Мирна стала их садоводческим гуру. Арман улыбнулся, глядя на них.
– Я смотрю, женщина-политик с мужем вернулась, – сказала Рут. – Она заходила ко мне сегодня днем.
– Правда? – удивился Жан Ги. – И зачем?
Антон вышел из кухни и завел разговор с американцами.
Он положил что-то им на стол. Исписанный лист бумаги.
– Сообщить, что меня производят в кавалеры ордена Квебека.
– Это замечательно, Рут, – откликнулся Арман. – Felicitations.
Молодой глава картеля жестом пригласил Антона присоединиться к ним. Повар с удивлением покачал головой, показывая, что у него работа в кухне. Но взгляд американца заставил Антона передумать. И он сел.
– В кавалеры? – переспросил Жан Ги. – Кавалер – это рыцарь на лошади. Вы ничего не перепутали?
Гамаш видел Матео и Леа в дальнем углу бистро – они тоже следили за Антоном и американцами. Леа повернулась к Матео и что-то сказала ему. Матео отрицательно покачал головой.
Потом Леа посмотрела прямо на Гамаша. Посмотрела так неожиданно – даже не дала ему времени отвести глаза. Он знал, что если сделает это сейчас, то будет выглядеть как человек, пытающийся что-то скрыть.
И он выдержал ее взгляд и улыбнулся.
Она не ответила ему улыбкой.
Жан Ги и Рут обменивались оскорблениями, хотя слезящиеся глаза старой поэтессы смотрели не на Бовуара, а на Гамаша.
Арман устроился на своем стуле, закинув ногу на ногу, то ли прислушиваясь к голосам вокруг, то ли не слушая их. Он держал стакан холодного пива – вознаграждение после трудного дня в свидетельском кресле. Он явно пребывал в расслабленном состоянии. Но Бовуар догадывался, что чувствует сейчас Рут.
От Гамаша исходило какое-то излучение.
Неужели ярость? Потому что страхом это определенно не было.
И наконец Бовуар понял, что на самом деле это крайняя степень спокойствия.
Гамаш был центром притяжения в этой комнате.
Независимо от исхода, бомбардировки прекратятся сегодня вечером. Война закончится.
