Глава двадцать седьмая
Судейский молоток ударил с такой силой, что несколько зрителей подскочили на своих местах.
Некоторые дремали – их одолела вялость, вызванная невероятной жарой.
Но большинство боролись с дремотой, желая услышать, что скажет дальше старший суперинтендант Гамаш.
И что сделает дальше главный прокурор.
Зрителям казалось, будто они присутствуют на состязании умов. Атака. Парирование. Ответный удар. Выпад.
Но для судьи Корриво, которая сидела ближе и видела то, что оставалось незаметным для других, происходящее перестало быть состязанием и превратилось в эстафету. Они по очереди передавали друг другу груз, который им приходилось нести.
Судья Корриво знала, что они не питают любви друг к другу. Это было ясно с самого начала. Причем они не притворялись, нелюбовь была искренней. Таким образом, они заключили союз, который прекратил их вражду.
И у нее были основания опасаться, что из-за этого союза прекратится весь ее судебный процесс.
С нее было достаточно.
– Сегодняшнее заседание закончено, – объявила она. – Встречаемся завтра в восемь.
Зрители заворчали, недовольные столь ранним началом заседания.
– Пока воздух не раскалился, – пояснила судья Корриво.
В этом был определенный смысл, и когда поднялась она, поднялись и зрители, неохотно кивая в знак согласия.
– Джентльмены, – сказала она Гамашу и Залмановицу, – я бы хотела видеть вас в моем кабинете.
– Да, ваша честь, – ответили оба и слегка поклонились, когда она вышла.
– О господи, – сказал Залмановиц, усевшись наконец и отирая пот с лица. Он поднял голову и увидел, что Гамаш стоит рядом, ожидая его. – Прошу прощения. Я облажался.
– Возможно, это к лучшему, – сказал Гамаш.
– Верно. – Главный прокурор затолкал бумаги в портфель. – Несколько лет в тюрьме – тот самый отдых, который мне требуется. Я подумывал о каком-нибудь городке для пенсионеров в Аризоне, но тут я еще и переподготовку получу. Интересно, в местах заключения есть курсы по изучению языков? Всегда хотел выучить итальянский. – Он посмотрел на Гамаша. – Вы не видите иронии в том, что мы можем оказаться в тюрьме из-за Ганди?
Старший суперинтендант улыбнулся. Но улыбка была едва заметная и натянутая.
– Вы не сделали ничего противозаконного, – сказал он. – Это я совершил клятвопреступление.
– А я вам позволил. Я знал правду и не поймал вас на лжи. Это делает меня виновным в равной мере. Мы оба это понимаем. И боюсь, она тоже понимает. Может, детали ей неизвестны, но что-то она унюхала.
Залмановиц засунул в портфель оставшиеся бумаги, потом поднял голову и увидел, что Гамаш оглядывает пустой зал.
Впрочем, один человек там остался.
Жан Ги Бовуар поднял руку и неуверенно помахал Гамашу.
Он примчался во Дворец правосудия с новостями от Туссен. Но теперь, оказавшись там, он не знал, как продолжать.
Между Бовуаром и Гамашем зияла пропасть. А прежде была целая жизнь, в которой было место доверию, близким отношениям, дружбе.
И все рухнуло в пустоту из-за одного поступка. Простого поступка. Ухода Бовуара из зала суда. Когда он понял, что не в силах видеть, не в силах наблюдать, как Арман Гамаш предает все, во что он верил.
Гамаш шел прямо к намеченной цели. А Бовуар убежал.
– И вот вам, пожалуйста, – пробормотал Залмановиц. – Отступник.
Гамаш рассерженно проговорил:
– Жан Ги Бовуар стоял бок о бок со мной в таких ситуациях, какие вы и представить себе не можете.
– Но не сегодня.
Залмановиц знал: жестоко поворачивать нож в ране. Но он говорил правду. Не время для того, чтобы замалчивать неприятные факты. К тому же он устал, ему жарко, да и головомойки избежать не удастся.
Барри Залмановиц пребывал не в лучшем настроении.
– Джентльмены. – В открывшейся двери стоял секретарь суда. – Судья Корриво ждет вас.
Главный прокурор вздохнул, взял свой набитый бумагами портфель, еще раз отер лицо, засунул мокрый платок в карман и направился к двери. Виновный в ожидании приговора.
Но старший суперинтендант Гамаш не шелохнулся. Его словно тянуло в разные стороны: к Бовуару и судье Корриво.
Гамаш помедлил, потом сказал секретарю:
– Я буду с вами через минуту.
– Сейчас, месье, – потребовал секретарь.
– Через минуту, – повторил Гамаш. – S’il vous plait.
Он повернулся спиной к двери и подошел к Бовуару.
Барри Залмановиц остановился на пути к двери. В ожидании. Пытаясь игнорировать раздраженное выражение на лице секретаря.
«Да какого черта, – подумал он, опуская портфель на пол. – Хуже уже все равно быть не может».
Обвинение в неуважении к суду вдобавок ко всему. Еще пару месяцев к приговору. Шанс выучить причастия прошедшего времени в итальянском.
– Parlato, – пробормотал он, глядя, как Гамаш подходит к Бовуару. – Amato.
«Да, – подумал Залмановиц. – Мне еще многому предстоит научиться».
– Patron, – произнес Бовуар. Бесцеремонно. По-деловому. Как любой другой агент, докладывающий начальнику.
Ничего необычного, повторял себе Бовуар. Не случилось ничего необычного. Ничего не изменилось.
– Жан Ги, – сказал Гамаш.
Арман видел лицо, такое знакомое, но в то же время он видел стену, которую возвел Жан Ги. Не каменную. Не деревянную. А из гладкого листового металла. Без опоры. Без единой заклепки или трещинки. Неприступную.
Бовуар теперь редко пользовался этим сооружением. Гамаш не видел этой стены уже несколько лет.
Он достаточно хорошо знал зятя, чтобы не предпринимать попыток разрушить эту стену. Она была неприступной. Но при этом не являлась защитой. Он знал, что для Бовуара это тюрьма. И внутри скрывается отличный человек. Скрывается не от Гамаша, а от себя самого.
Жан Ги Бовуар запер врага внутри вместе с собой.
– Я только что говорил с суперинтендантом Туссен, – сказал Бовуар. – Для этого и уходил.
Гамаш пристально посмотрел на него, но ничего не сказал.
– Все как мы и думали, – продолжил Бовуар, слегка запинаясь под этим внимательным взглядом. Наконец он взял себя в руки и продолжил уверенным голосом: – Груз фентанила пересек границу.
– Там, где мы и предполагали?
– Именно там, – кивнул Бовуар. – Наши информаторы наблюдали за ним.
– А американское управление по борьбе с наркотиками?
– Ничего об этом не знаю. Мы потеряли груз из виду. Согласно вашим инструкциям.
Жан Ги понятия не имел, зачем он добавил последнее предложение, если не считать инфантильного желания причинить боль. Лишний раз подчеркнуть весь ужас того, что сделал этот человек, намекая, что это гораздо хуже всего содеянного им самим.
Бовуар считал, что вырос из детского возраста и детских вспышек ярости, но он ошибался. Эта его привычка никуда не делась, она глубоко укоренилась в нем, и ее власть была сильнее, чем когда-либо прежде. Он подготовился к контратаке, рассчитывая на жесткую реакцию. Это оправдало бы его собственную атаку.
Он ждал умного язвительного слова.
Но получил только молчание.
«Хотя бы взгляд, – подумал Бовуар. Взмолился Бовуар. – Самодовольный короткий убийственный взгляд. Что-нибудь. Что угодно». Но он не получил ничего. А эти глаза по-прежнему смотрели на него задумчиво, почти мягко.
– Мы этого ждали, – снова заговорил Бовуар. – Но есть кое-что неожиданное.
– Продолжай, – сказал Гамаш.
– Они взяли не все. Немного фентанила оставили. Для продажи здесь.
Теперь реакция последовала. Глаза старшего суперинтенданта расширились.
– Сколько?
– Не меньше десяти килограммов. Мы и их потеряли из виду.
«Не говори этого, – предупредил себя Бовуар. – Не стоит говорить это».
– Разумеется.
Он все же сказал это.
Гамаш напрягся и, когда второй удар достиг цели, сделал короткий вдох.
– Разумеется, – прошептал он. И медленно опустился на скамью для зрителей.
Он сидел и делал расчеты в уме. Согласно исследованию, которое он заказал, на килограмм фентанила приходилось не менее пятидесяти смертей. Математика несложная.
Семьдесят килограммов теперь в Штатах.
Более трех тысяч смертей.
А в Квебеке? Пятьсот живых сегодня людей умрут. Потому что он решил так сделать. Или не сделать. А за этим может последовать еще много, много других смертей. Смертей, санкционированных Арманом Гамашем.
– Месье, – позвал секретарь.
Гамаш повернулся к нему, и выражение лица секретаря вмиг изменилось. Из официального стало испуганным. Его напугало то, что он увидел в лице старшего суперинтенданта.
Залмановиц тоже увидел это и догадался, какое сообщение принес Бовуар.
Он почувствовал одновременно тошноту и возбуждение. Облегчение и ужас. Что-то изменилось. Что-то произошло.
Неужели их план работает? Помоги им Господь.
– Merci. – Гамаш поднялся. – Я должен идти. Судья хочет поговорить со мной и месье Залмановицом. Это вряд за займет много времени.
Бовуар догадывался, о чем пойдет речь.
– Это еще не все, – сказал он.
– Oui?
– Небольшая партия нового наркотика лежит на складе в Мирабели. Доставлена два дня назад вместе с партией матрешек.
Он вытащил листок из кармана и протянул его Гамашу. Тот надел очки.
– Тот же самый картель? – спросил Гамаш, не поднимая глаз.
– Oui.
На шефе все еще был пиджак, и Бовуар видел, что рубашка под ним промокла от пота.
– Хлорокодид? – прочел Гамаш, поднял голову и встретился взглядом с Бовуаром.
– Производное кодеина. Популярен в России, но, насколько нам известно, здесь его еще нет. Это будет первая партия. Очень сильнодействующий наркотик, очень токсичный.
– И лежит на складе, ты говоришь? – спросил Гамаш. – Уже два дня?
– Oui.
– Два дня, – вполголоса произнес Гамаш и прищурил глаза, словно глядя на какую-то далекую цель. – Возможно ли такое?
Под взглядом Бовуара старший суперинтендант Гамаш закрыл глаза. Уронил голову. Ссутулился. От нового бремени? Или от облегчения?
Он протянул неуверенную руку к скамье перед ним, обретая еще одну точку опоры. На миг Жану Ги даже показалось, что шеф вот-вот потеряет сознание. От жары. От стресса. От вдыхания дыма.
Гамаш протяжно выдохнул, издав звук, похожий на «охххх».
Потом его рука сжалась в кулак, сминая бумажку. И наконец он посмотрел на Бовуара.
– Мне нужно к судье, – сказал он, снял очки и протер платком глаза.
«Чтобы промокнуть пот», – подумал Бовуар.
– Я пошлю тебе эсэмэску, когда закончу. Собери совещание в конференц-зале.
– Кого приглашать?
– Всех. – Гамаш вернул бумажку Бовуару, сделал шаг в сторону Залмановица и секретаря. Но остановился и несколько мгновений смотрел на Бовуара. – Ты знаешь, что это означает?
Он показал на бумажку в руке Бовуара.
– Это означает, что у нас есть шанс.
Бовуар почувствовал знакомый трепет в груди и приток адреналина.
Гамаш коротко кивнул:
– Скоро будем знать.
Он двинулся к двери, которую секретарь держал открытой.
– Patron, – сказал Бовуар.
Но сказал слишком тихо, а Гамаш успел отойти довольно далеко. И к тому же Жан Ги знал, что, вероятно, уже слишком поздно.
* * *
Судья Корриво откинулась на спинку кресла и посмотрела на двоих мужчин.
Последние несколько минут она провела в своем кабинете и, протерев подмышки холодной махровой салфеткой и плеснув водой в лицо, попыталась выработать стратегию.
Она решила, что останется в судейской мантии. Чтобы они не забыли, что перед ними не женщина. Даже не человек. А функция. Символ.
Правосудие.
К тому же мантия позволяла ей чувствовать себя сильной и защищенной. И скрыть пятна пота и воды, которая просочилась сквозь блузку.
Еще одна стратегия, которую она задействовала, в настоящий момент работала против нее.
Судья Корриво не предложила им сесть.
В ее кабинете имелся вентилятор, который, поворачиваясь, гнал теплый воздух, отчего мантия вздувалась и опадала. Это несколько принижало величественный образ, который судья хотела явить им.
Кроме того, когда вентилятор поворачивался в ее сторону, волосы жесткими прядками падали ей на глаза и попадали в рот и она была вынуждена постоянно убирать их.
Двое мужчин стояли почти неподвижно, их волосы лишь слегка шевелились, когда ветерок попадал на них.
Судья Корриво встала, выключила вентилятор, сняла мантию, провела пятерней по волосам и показала на два стула перед своим столом:
– Садитесь.
Они сели.
– Хорошо, – сказала она. – Здесь только мы втроем. Насколько мне известно, жучков в кабинете нет.
Она посмотрела на них, вопросительно подняв брови.
Они переглянулись и расправили плечи. Если жучки и были, то не по их вине.
– Хорошо. – Она сделала паузу.
Все язвительные речи, которые она заготовила, все умные аргументы, весь праведный гнев, вложенный в многозначительные слова, – все полетело в мусорную корзину, когда Барри Залмановиц и Арман Гамаш предстали перед ней.
Эти двое мужчин служили правосудию гораздо дольше, чем она. Служили своему делу. Служили своей совести. Нередко рискуя жизнью и платя высокую цену.
– Что происходит? – спросила судья Корриво, спокойно глядя им в глаза. Никто не ответил, и она добавила: – Мне вы можете сказать.
Воздух в комнате был тяжелый. Влажный, липкий, назойливый. Время текло неторопливо.
Залмановиц открыл рот, попытался сформировать губами слова, предложения, связно выразить мысли. Потом он посмотрел направо, на Гамаша.
И пожалел, что посмотрел. Своим инстинктивным движением он выдал что-то очень важное. Что-то такое, чего не могла не заметить эта проницательная судья.
Что бы ни происходило сейчас, идея принадлежала старшему суперинтенданту Гамашу.
Гамаш взглянул на свои руки, сложенные на коленях, и постарался собраться с мыслями. Существовало много способов вконец все испортить и, наверное, ни одного, чтобы все исправить.
Он не осмеливался посмотреть на свои часы, даже кинуть взгляд на небольшие бронзовые часы на судейском столе.
Но он чувствовал, как идет время. Представлял, как собираются в конференц-зале Квебекской полиции офицеры. Перед его мысленным взором возникали матрешки в Мирабели и их содержимое.
Возможно, они уже покинули склад, эти смешные маленькие игрушки с гнусной начинкой.
Едва прочитав то, что было написано на листке бумаги, которую дал ему Жан Ги, Гамаш понял: это то, ради чего они работали.
Заманивали картель в ловушку, побуждали его совершить одну большую, роковую ошибку.
– Более пятнадцати тысяч человек погибает в Канаде от незаконных наркотиков, – заговорил Гамаш, снова встретившись взглядом с судьей. Его голос звучал спокойно и ровно. Словно в запасе у него была вечность. – За год. Это данные десятилетней давности, и других у нас нет. Сейчас это число гораздо выше. У нас нет более свежей статистики, мы пытаемся получить хотя бы приблизительные данные, но мы наверняка знаем, что потребление опиоидов взлетело, словно ракета. Как и число смертей. Героин. Кокаин. Фентанил. И другие. Ничто не препятствует попаданию этих наркотиков на улицы. Они убивают в основном молодых людей. Я уже не говорю обо всех преступлениях, связанных с наркотиками.
Он едва заметно подался вперед и понизил голос, словно приглашая судью к доверительной беседе:
– Мы проиграли войну с наркотиками много лет назад и сейчас просто плывем по течению, поскольку не знаем, что еще можно сделать.
Глаза судьи Корриво расширились, совсем чуть-чуть. Достаточно, чтобы показать, насколько она потрясена приведенными цифрами. Но не его сообщением.
Она знала, что он прав. Они проиграли. Она видела это ежедневно, день за днем. На своей прежней работе. И сейчас, в судейском кресле. В коридорах Дворца правосудия. Колонны потерянных молодых людей, обвиняемых. И им еще повезло. Они остались живы. Пока.
По большей части они же были и жертвами. А те, кто должен был сидеть на скамье подсудимых, оставались на свободе, ели в дорогих ресторанах, возвращались в свои роскошные дома в респектабельных районах.
То, что сказал Гамаш, было справедливо и потрясало. Но…
– Какое это имеет отношение к делу об убийстве?
– Мы знаем, что за наркоторговлей стоит организованная преступность, – начал Гамаш.
– Картели, – вставил Залмановиц, чувствуя, что должен внести свой вклад.
– Спасибо, месье Залмановиц, – сказала судья Корриво.
– По взаимному согласию они поделили Квебек на зоны влияния. Во всех районах действуют свои организации. Но теперь стало ясно, что одна организация доминирует над всеми остальными, – продолжал Залмановиц, игнорируя скептическое выражение на ее лице. – Мы пытались методически и постепенно расколоть и уничтожить ее по частям, но безрезультатно.
– Не то чтобы расколоть, – уточнил Гамаш. – Скорее наши действия напоминали комариные укусы, которых этот слон даже не замечал. Не способствовало нашему успеху и то, что многие из верхушки Квебекской полиции были на содержании у картелей.
Он сказал это без иронии. И никто не улыбнулся.
– Но сейчас во главе полиции стоите вы, – заметила Корриво.
А вот теперь он улыбнулся:
– Я польщен тем, что, по вашему мнению, это может сыграть какую-то роль. И я предпринимаю попытки. – Он выдержал ее взгляд. – Но, заняв должность почти год назад, я понял, что ничего не могу сделать.
– Ничего? – переспросила она. – Но по вашим словам, многие преступления в Квебеке происходят из-за наркомании. Не только бандитские нападения, но и кражи, вооруженные ограбления, избиения. Убийства. Сексуальные преступления. Домашнее насилие. Если вы не можете остановить приток наркотиков…
– Вопрос уже не в том, чтобы остановить, – прервал ее Гамаш. – Мы даже не можем хотя бы не допустить увеличения трафика. Он растет. Мы прошли критическую точку. Пока это не ощущается. Люди все еще могут жить нормальной жизнью. Но…
– Вы говорите, старший суперинтендант, не о вышедшем из-под контроля обороте наркотиков, а о скором ухудшении криминогенной ситуации.
– Все хуже и хуже, – вставил главный прокурор.
– Спасибо, месье Залмановиц. – Она снова обратилась к Гамашу: – Вы сказали, вам стало ясно, что вы ничего не в силах сделать. По крайней мере, ничего действенного. – Она пригляделась к нему внимательнее. – Однако это не совсем так, верно? Что-то вы делаете, и это каким-то образом связано с нашим судебным процессом.
– Главный прокурор прав, – сказал Гамаш. – Один картель доминирует над всеми остальными. Долгое время мы этого не понимали. Мы думали, что между ними идет война, надеялись на это, предполагали, что они сделают за нас часть нашей работы. Но, присмотревшись, поняли: это обман. Все остальные были сателлитами, пустышками, создававшими видимость, чтобы под удар не попала главная организация.
– Крупнейший из картелей, – сказала судья.
– Non, в этом-то и состояла их блестящая задумка и наша ошибка, – возразил Гамаш. – И причина, по которой нам потребовалось столько времени, чтобы разобраться в ситуации. Нам казалось, что этот картель – один из многих, к тому же не очень успешный. Застойный, выдохшийся. Не растет и не диверсифицирует поставки, как другие. Такой маленький, что вроде и усилий наших не стоит. Мы искали то, что вы назвали, – жест рукой в ее сторону, – большой, мощной организацией. Я ошибался, думая, что чем картель крупнее, тем он сильнее.
Судья Корриво задумалась.
– Ядерная бомба, – сказала она наконец.
– Меньше машины, а может уничтожить город, – кивнул Гамаш.
– И уничтожила, – добавил главный прокурор.
– Спасибо, месье Залмановиц.
Она была меньше того и другого, однако ей по силам было уничтожить обоих.
– Но вы его обнаружили, верно? – сказала она, снова взглянув на Гамаша. – В конечном счете.
– Oui. Хотя не сразу. Мы знали, что у нас не хватает сил работать по всем картелям одновременно. По всем преступлениям. Мы должны были сосредоточиться, найти сердцевину. Однако мы искали не то и не в том месте. Мы искали огромный организованный преступный синдикат в Монреале.
Она кивнула. Резонное предположение.
– И где вы его нашли?
– Теперь это кажется таким очевидным, – сказал Гамаш, покачивая головой. – Куда стекаются в конечном счете почти все наркотики?
– В Монреаль, – ответила судья Корриво, хотя и с легкой вопросительной интонацией.
– Те, что предназначены для Квебека, – да, – согласился Гамаш. – Но эта провинция не является основным потребителем. Проблема для нас достаточно велика и достаточно трагична, однако, по меркам картеля, Квебек – мелочовка. Мы просто трасса. Некоторые посылки выпадают из кузова и остаются здесь. Но, по существу, почти весь груз пересекает границу.
– Уходит в Штаты. – Судья Корриво задумалась на секунду. – Большой рынок.
– Сотни миллионов людей. Потребляется огромное количество опиоидов, вовлекаются огромные суммы денег, и как следствие – неисчислимые людские страдания и преступления.
– Но разве большая часть наркотиков поступает в Штаты не из Мексики? – спросила она.
– Прежде – да. А теперь все больше и больше приходит из Канады, – ответил Гамаш. – Поскольку все внимание сосредоточено на мексиканской границе и все усилия Управления по борьбе с наркотиками направлены на Мексику, руководство картеля увидело возможность здесь.
– Завозить наркотики сюда, где их никто не ищет, – тихо произнесла судья Корриво. Задумалась.
– Страна с самой протяженной незащищенной границей в мире, – сказал Гамаш. – Тысячи миль лесов и никакой охраны. Никаких свидетелей. Это знали бутлегеры во времена «сухого закона». В Канаде зарабатывались огромные деньги на ввозе в Штаты нелегального алкоголя.
Судья Корриво знала, что это правда. Состояния многих известных семей, которым хватало духу заниматься такими делами, сколачивались в те времена.
Сначала бароны-разбойники, потом бутлегеры.
Канада всегда имела репутацию страны, где властвуют закон и порядок, но стоило копнуть поглубже…
– И как вы все это обнаружили? – спросила она.
Он открыл было рот, но, прежде чем ответить, ему понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.
– Причина, по которой этот небольшой картель доминирует над другими, состоит в том, что человек, возглавивший картель, сумел сделать его невидимым. А если его все же обнаруживают, то игнорируют как малозначительный. Так произошло и с нами, – признал он. – На создание этой структуры ушли годы. Просто. Гибко. Продуманно и практически прозрачно.
– Стеклянный дом, старший суперинтендант? – спросила судья.
Но он не улыбнулся:
– Да. Он есть, и вроде бы его нет. Он почти непобедим. Он лучше всех умеет прятаться. Не за дымом сигар в какой-нибудь вонючей малине или доме-крепости, а у всех на виду. Только никто не видит его истинную суть.
– Дьявол среди нас, – вставил Залмановиц.
Судья посмотрела на него ядовитым взглядом и проигнорировала это романтическое, но пустое замечание. Однако потом она вспомнила фотографию, которую показывали во время слушаний в зале. Увеличенную в два раза относительно истинного размера.
Фотографию фигуры в мантии. В маске. Неподвижную. Смотрящую. На прелестном деревенском лугу.
Дьявол среди нас. Может быть, слова прокурора не так уж и нелепы, подумала она.
Несколько секунд судья Корриво размышляла, затем нахмурила брови и покачала головой:
– Но вы так и не сказали, как вам удалось это обнаружить. Картель и человека, который его возглавляет. И какое это имеет отношение к процессу. – Внезапно ее глаза широко раскрылись от удивления. – Обвиняемое лицо? Вы хотите сказать, это и есть глава наркокартеля? – Мысли ее метались. – Но обвинение – убийство, а не наркотрафик. Убийство Кэти Эванс. Этот человек знает, что вам известно все остальное? Постойте-ка…
Почему они на пару участвуют в этом, чем бы «это» ни было? Коп и прокурор?
Идея наверняка принадлежала старшему суперинтенданту Гамашу, это его план. Зачем ему понадобился прокурор? Зачем ему понадобился Барри Залмановиц?
И если обвиняемое лицо действительно глава картеля, почему старший суперинтендант Квебекской полиции скрывает этот факт? Ведь наверняка арест квебекского наркобарона был бы хорошим поводом для празднования. В особенности когда правительство, пресса, его собственная полицейская организация обвиняют Гамаша в некомпетентности.
Квебекская полиция стала национальным позором. Конфузом.
Конечно, это могло бы стать оправданием, событием, о котором нужно кричать на всех перекрестках. Великой победой.
Но вместо этого судья видела тихий заговор двух людей, которые даже испытывали неприязнь друг к другу.
Почему?
Потому что… потому что… Судья Корриво смирила свои мечущиеся мысли и прибегла к логике.
Старшему суперинтенданту Гамашу понадобилась помощь прокурора. Его пособничество.
А прокурор мог принести в общий котел только одно.
Обвинения.
– Вы не хотите, чтобы обвиняемое лицо знало, что вы знаете, – сказала она. – И поэтому вы топчетесь на обвинении, затягиваете время. – Она недовольно посмотрела на Гамаша. – Вы намеренно арестовали не того человека за убийство Кэти Эванс, чтобы убрать его с улицы, пока вы собираете улики. – Потом она перевела взгляд на Залмановица. – А вы привлекаете за убийство человека, который никакого убийства не совершал. По крайней мере, этого убийства. – Она сердито смотрела на них. – А значит, настоящий убийца Кэти Эванс остается на свободе.
Она прищурилась, изучая этих двоих.
Перевела взгляд с Гамаша на Залмановица.
Прокурор, будучи успешным обвинителем, никогда не смог бы стать профессиональным игроком в покер.
Он моргнул.
И тогда она снова посмотрела на Гамаша, который мог бы заработать состояние на этой игре.
– Нет-нет, – пробормотала она. – Все не так, верно? Я что-то упустила. Тут что-то большее. Расскажите мне.
Гамаш хранил молчание.
– Вы пришли сюда, зная, что расскажете, старший суперинтендант. Хватит вранья. Мне жарко, я устала, а теперь мне еще и страшно. Не самое приятное сочетание. Для меня. Или для вас.
Гамаш решительно кивнул и посмотрел на графин с водой. Лед уже растаял на подносе на приставном столике.
– Вы не возражаете?
– Ничуть.
Он поднялся, налил им всем по высокому стакану, потом сел и залпом выпил свой. Его мучила жажда, но главное, этот маневр дал ему возможность незаметно взглянуть на часы.
Четверть пятого. Заседание суда закончилось рано. Он посмотрел в окно. Солнце еще стояло высоко.
А пока оно не село, новая партия наркотиков будет оставаться в Квебеке. Но когда солнце приблизится к горизонту, опиоид приблизится к границе.
Время у него еще оставалось. Пока.
– В тот день, когда в кладовке было обнаружено тело Кэти Эванс, мы с суперинтендантом Туссен сидели за ланчем в Монреале. Она возглавляет отдел по расследованию особо тяжких преступлений.
– Я ее знаю, oui, – сказала судья.
– Я занял свою нынешнюю должность недавно. Она тоже, – продолжил Гамаш. – Мы просматривали наши записи, говорили о том хаосе, который получили в наследство. Уже тогда мы оба знали, что ситуация с наркотиками вышла из-под контроля. И, откровенно говоря, нам ее было не обуздать. Мы обменивались идеями относительно того, что делать дальше. Ни одна из них, если честно, не была продуктивной. Мы сошлись на том, что нужно попробовать что-то новое. Что-то смелое и неожиданное. И тут суперинтендант Туссен сказала кое-что, воспользовалась выражением. Клише. «Сжечь наши корабли».
Он посмотрел на судью Корриво – значат ли для нее что-нибудь эти слова.
Она внимательно слушала. Фраза была знакомой, но не особо популярной.
– Она означает «сделать что-то такое, после чего невозможно вернуться».
– Я это понимаю, месье Гамаш.
Но он позволил этой мысли проникнуть глубже. Все знали смысл фразы. Но понимали ли ее по-настоящему?
Нужно отдать судье должное: она задумалась. Попыталась найти за рамками клише, за смыслом слов истинное значение сказанного.
– Объясните мне, – попросила она.
– Расследовать сразу все преступления повсеместно бессмысленно, непродуктивно. Это очевидно. Если не работает это, то что?
Она сидела неподвижно. На такой вопрос у нее не было ответа, да он и не ждал от нее этого.
– Сфокусироваться, – сказал он. – Сосредоточиться. Я подумал о том, что нужно выбрать две-три области, где дела обстоят особенно плохо, и заняться ими. Однако это было бы полумерой. Как если бы мы сожгли половину кораблей. Мы должны были сжечь все.
– И это значит?..
– Мы… я выбрал одну область. Единственную точку приложения сил. Из которой, как вы сказали, происходят все остальные преступления. Первоисточник. Наркотики.
– И что вы сделали? – спросила она почти шепотом.
– Я приказал сосредоточить все усилия, все ресурсы на том, чтобы обнаружить источник и уничтожить его.
– Все ресурсы?
– По большому счету – да, – ответил Гамаш.
– Но это означало, что… – Мысли судьи Корриво снова заметались. – Остальные отделы перестали работать по своим направлениям. Стали практически неэффективны.
– Фактически да.
Она недоверчиво уставилась на него:
– И вы пошли на это? Зная, какую человеческую цену придется заплатить?
Гамаш не шелохнулся.
– А торговля наркотиками? Прекратилась?
– За последний год она выросла, – ответил он. – Я знал, что так будет. Она и не могла не вырасти. Мы позволили.
– Вы позволили? – почти закричала она, но тут же взяла себя в руки.
Сделав два глубоких вдоха, судья Корриво выставила перед собой руки, словно бастион против новой информации. Потом опустила их, крепко сцепив пальцы. И подалась вперед.
– Зачем? – спросила она, пытаясь контролировать голос.
– Чтобы картель уверился в нашей некомпетентности. Неэффективности. В том, что мы не представляем для них абсолютно никакой угрозы. Нам нужно было придать им храбрости. Невидимый картель, такой защищенный и укрытый, должен был понять со стопроцентной уверенностью, что он может показать себя. Мы хотели, чтобы он потерял осторожность. Только тогда он становился уязвимым.
– А для этого вы позволяли им творить, что их душа пожелает?
– Мы не сидели без дела, – возразил Гамаш. – Мы много работали – с информаторами, агентами под прикрытием, мониторили Интернет. Время шло, и они смелели все больше. Поставки росли и росли…
– Можно подумать, что вы говорите о цветах и фарфоре, – сказала она. – А речь ведь идет о партиях наркотиков, предположительно крупных.
– Oui.
– И вы их пропускали?
– Oui.
Эти ответы повисли в напряженной атмосфере кабинета.
Судья Корриво прищурилась, поджала губы. Костяшки пальцев побелели.
– Вы начали с того, что привели статистические сведения, месье Гамаш. Десятки тысяч в основном молодых людей погибают в год от наркотиков. Сколько этих смертей на вашей совести?
– Постойте… – начал было Барри Залмановиц, но ее взгляд заставил его замолчать.
Она снова уставилась на Гамаша. Он смотрел на нее.
Потом кивнул задумчиво и подумал о тетради в своем столе и записях, которые он начал в тот вечер, когда нашли тело Кэти Эванс.
В тот ноябрьский вечер он грелся у веселого огонька в их доме в Трех Соснах. За окнами из туч летела снежная крупа. А рядом с ним сидела Рейн-Мари. На ковре лежали, свернувшись, Анри и Грейси.
Он писал о надвигающемся ужасе. О последствиях того, о чем он думал.
Время от времени он останавливался, подавляя желание приукрасить свой прогноз, сделать его менее ужасным. Если ему удастся осуществить задуманное. Если он и в самом деле привлечет все ресурсы Квебекской полиции, сосредоточится на одном преступлении. На одной битве, победа в которой гарантирует победу в войне.
– За тот год, что я возглавляю полицию Квебека, совершены тысячи преступлений и, да, были смерти, – сказал он судье Корриво. – На тысячи больше, чем погибает в какой-нибудь кровавой разборке. Это на моей, как вы сказали, совести. И речь идет не только о Квебеке, но и о смертях по ту сторону границы. О поставках, которые мы беспрепятственно пропустили.
– Я должна была бы немедленно арестовать вас прямо здесь, – сказала она и посмотрела на закрытую дверь, за которой сидел секретарь. И охрана суда. Они могли появиться по одному ее слову. И увести этого человека. А она предъявила бы ему обвинение в убийстве.
Поскольку все они знали, что именно это он и совершил.
Расчетливо. Умышленно.
– Если все сработает… – начал Залмановиц.
– А если нет? – спросила Корриво. – Вы взяли монстра, откормили, вынянчили его за год и отпустили на свободу. Ходячий кошмар.
– Non, – возразил Гамаш. – Он уже гулял на свободе, рос и опустошал все вокруг. И с каждым днем становился все опаснее. Он мог бы поглотить Квебек, а у нас не было сил его остановить. За этот год мы соорудили ловушку. И очень осторожно, очень мягко, очень тихо направляли монстра в ту сторону.
Он подался вперед.
– Вы можете меня арестовать. Наверное, даже обязаны это сделать. Но знайте: если вы это сделаете, то тем самым уничтожите наш единственный шанс.
Он поднял палец, указуя им в потолок. Потом опустил его и сжал пальцы в кулак.
Когда он заговорил снова, слова его звучали размеренно.
– Риск огромен. Я с вами согласен. У нас всего один шанс. Но знаете что? У нас не оставалось выбора. У меня не оставалось. Мы проиграли. И не думайте, что я не осознаю цену, которую заплатили за мое решение другие люди.
– Но если все сработает… – снова встрял Залмановиц, сделал паузу, давая судье возможность прервать его, и удивился, когда она позволила ему продолжать. – Если все сработает, картель будет уничтожен. Наркоторговля будет подорвана, если вообще не пресечена. Мы выиграем войну.
Судья Корриво посмотрела на главного прокурора. По существу, до этого момента она игнорировала его. Отстраняла его от участия в разговоре. Но теперь она увидела прокурора свежим взглядом.
Он был прав.
Более того. Судьба провинции – мужчин, женщин и детей, рожденных и нерожденных, – настолько беспокоила его, что он пожертвовал карьерой. И возможно, даже свободой.
А это гораздо больше всего, что сделала она.
Чем дольше она смотрела на него, тем более неловко чувствовал себя Залмановиц, слегка поеживаясь под ее неумолимым взглядом. Неожиданно в ее глазах появилось мягкое, доброе выражение.
Потом она повернулась к Гамашу, и перед ее мысленным взором побежали заголовки газет, один отвратительнее другого. Материалы Enquête по телевидению. Вопросы, выкрикиваемые старшему суперинтенданту репортерами, окружившими его. Почуявшими кровь и потроха. Надеявшимися прыгнуть на него через ограждение и наброситься со своими острыми вопросами и двусмысленными намеками.
Они заявляли, что новый глава Квебекской полиции не на своем месте. Он некомпетентен. Может быть, он хороший человек, однако его лучшие годы позади. И может быть, начали поговаривать в последнее время, не такой уж он и хороший. При нем преступность расцвела пышным цветом. Может, он в доле, как и его предшественник.
Гамаш принимал все это и кое-что другое. Но именно на это он и надеялся. Он умышленно создавал образ Квебекской полиции, как и свой собственный. Картель должен был уверовать, что от него не исходит никакой угрозы.
Квебек превратился в Додж-Сити, а Маршал Диллон дремал.
Но он не дремал. Он ждал. И ждал. И тихо копил силы.
Судья Корриво поняла кое-что еще: старший суперинтендант не одинок в этом деле. Его план не мог осуществиться без участия по меньшей мере нескольких старших офицеров. Небольшой группы мужчин и женщин.
Маленькой. Но мощной.
– Вы знаете, кто глава картеля? – Судья Корриво уставилась на Гамаша. – Конечно знаете. Это обвиняемое лицо? – Она задумалась на секунду и покачала головой. – Какая-то бессмыслица. Обвиняемое лицо пришло к вам с признанием в убийстве, верно? Если только вы не лжете.
Она перевела взгляд с Гамаша на Залмановица.
– Нет-нет, именно обвиняемое лицо убило Кэти Эванс, – заверил ее Гамаш.
На сей раз Барри Залмановицу удалось убедительное выражение лица, свидетельствующее о его непричастности. Но он был удивлен.
Еще одна ложь, причем такая, которая теперь, вероятно, не имела значения. Столько дерьма летало вокруг. Так зачем лгать попусту? Он вспомнил тихий разговор Гамаша и его заместителя несколько минут назад.
Он вспомнил, как Гамаш осел на скамью и опустил голову.
Конец был не за горами. Он уже наступил. Дьявол находился среди нас.
И все зависело теперь от судьи Корриво. Она понимала, что ее обманывали. Не только в ее кабинете, но и в зале суда. Это было одно из самых тяжких преступлений. Клятвопреступление. Обман правосудия. Никто не знал этого лучше, чем трое людей в комнате. Нельзя было сбрасывать со счетов и ее угрозу арестовать Гамаша за убийство. Хотя все они понимали, что у этого обвинения в суде не будет шансов.
Его намерение, пусть и ошибочное, состояло в том, чтобы спасать жизни, а не губить.
Но клятвопреступление? У такого обвинения были все шансы.
Они сидели молча, пока Морин Корриво решала, как ей поступить. Арестовать их? Объявить процесс недействительным? Освободить обвиняемое лицо? Все это она должна была бы сделать. Никто не знал этого лучше, чем трое человек в комнате.
Она сидела абсолютно неподвижно, но они слышали ее дыхание. Дыхание человека, только что поднявшегося по крутой лестнице.
– Мне нужно время, – сказала она. – Чтобы обдумать то, что вы мне сказали.
Она встала, и они поднялись вслед за ней.
– Я вернусь к вам с моим решением до возобновления процесса завтра утром. В восемь. Думаю, вы знаете, каким, скорее всего, оно будет. Приготовьтесь.
– Да, ваша честь, – сказал Гамаш. – Спасибо, что выслушали нас.
Она пожала ему руку, потом сказала, обращаясь одновременно к Гамашу и к главному прокурору:
– Я сожалею.
Когда дверь закрылась, Гамаш посмотрел на часы и поспешил по коридору. Залмановиц не отставал, делая широкие шаги.
– Это прозвучало не слишком обнадеживающе, – сказал он. – Она собирается нас арестовать, да?
– Я тоже так думаю, – ответил Гамаш. – У нее нет выбора. Мы сами это спровоцировали и просчитали последствия. Но мы не знали, что судья Корриво сделает то, что она сделала сейчас.
– Привлечет нас к ответу? – спросил Залмановиц.
– Нет, – ответил Гамаш и посмотрел на прокурора. – Отпустит нас. – Он протянул руку. – Здесь я вас покидаю.
– Можно мне с вами?
– Вы, месье, сделали более чем достаточно. Что бы ни случилось дальше, на вас обрушат горы презрения те самые люди, о которых вы заботились. Коллеги. Друзья. Может быть, семья. Я надеюсь, в душе вы знаете, что поступили правильно.
Барри Залмановиц постоял молча несколько мгновений, потом слабо улыбнулся:
– Знаю. Наверное, мне трудно будет отвечать им, но, по крайней мере, я смогу ответить моей большой вонючей совести.
Он протянул руку Гамашу и почувствовал слабое ответное пожатие.
– Сегодня вечером, да?
Гамаш не ответил, и тогда Залмановиц сжал его руку крепче и сказал:
– Удачи. – Потом добавил: – Merde.
– Спасибо, месье Залмановиц, – сказал Гамаш, удивительно точно подражая голосу судьи Корриво. И добавил своим голосом: – Merci.
* * *
Судья Морин Корриво откинулась на спинку кресла и уставилась перед собой. Она прекрасно понимала, что сейчас сделала.
То, в чем признались Гамаш и Залмановиц, не имело оправданий. Обман правосудия, да еще в самом Дворце правосудия. Но возможно, как говорил Ганди, есть суд более высокий.
Ганди не говорил о другом, хотя это и пошло бы на пользу: каким бы высоким ни был суд, высока была и цена, которую приходится платить. Пожалуй, слишком высока, чтобы помышлять об этом.
Она подумала о кобрадорах, которых сжигали на кострах за то, что они искали правосудия.
Как назвать кобрадора, появившегося в Трех Соснах, – некой пародией, насмешкой? Или воплощением храбрости?
Что представляют собой прокурор и коп – пародию или пример для подражания?
Да какое это имело значение? Ее работа состояла не в написании законов, а в их исполнении. И разве, делая это, она не сдерживала наступление самоуправства и хаоса? Или она просто исполняла приказы?
«Боже мой, – прошептала Морин Корриво. – Почему же это так трудно понять?»
– Вы закончили на сегодня, ваша честь? – спросил секретарь, постучав и просунув голову в дверь.
– Нет еще, – сказала она. – Вы можете идти. Что у вас на сегодня?
– Пиво и бургеры, и мы собираемся купить дождеватели для детей. Да, если вдруг услышите стук и ругательства, это рабочие ремонтируют кондиционеры.
– Прекрасно, – сказала она с улыбкой.
Прекрасно, подумала она, когда дверь захлопнулась.
Морин Корриво откинулась в кресле и попыталась осмыслить случившееся, то, что она узнала от старшего суперинтенданта и главного прокурора.
Ей казалось, будто ложь идет несметным войском, как гоблины. Атакует все привычное. Все обжитое.
Закон. Суды. Порядок. Правосудие.
Она посмотрела на старинные бронзовые часы на столе. Подарок от коллег-адвокатов, когда ей вручили судейскую мантию.
Тонкие стрелки показывали почти пять. Она дала Гамашу время до завтрашнего утра. Пятнадцать часов.
Достаточно ли этого? Или слишком много? Завтра к этому времени будут ли все арестованы? Будут ли еще живы?
Когда она отправится домой к Джоан сегодня вечером, не последует ли за ней кобрадор по длинному душному коридору? За то, что сделала слишком много? За то, что сделала слишком мало?
Наверное, не стоило приглашать их к себе в кабинет. Не стоило выдавливать из них всю правду и всю ложь. Ей бы хотелось укрыться в счастливом неведении. Прийти домой на пиво и бургеры.
Единственный вопрос, на который не ответил старший суперинтендант: кем на самом деле является обвиняемое лицо? И как убийство Кэти Эванс связано с тем, что они ей рассказали.
Но она знала, что очень скоро все узнает.
