Глава двадцать пятая
– Только что звонила Мирна, – сказала Рейн-Мари. – Пригласила нас выпить и послушать информацию.
– У нее есть информация?
Арман, сидевший на диване, посмотрел на нее поверх очков. Вокруг него лежали папки. Каждая – отчет того или иного отдела.
– Не совсем так. У нее есть выпивка, а у тебя информация, mon beau.
– А-а-а-а, – произнес он с улыбкой.
– Она считает, что это был бы справедливый обмен, но я ей сказала, что мы не сможем. Мы ждем на обед Изабель и Жана Ги.
Арман взглянул на часы. Шел седьмой час, хотя казалось, что уже поздний вечер, потому что солнце с каждым днем садилось все раньше. Он переоделся в свободные брюки, рубашку и свитер и теперь, усевшись у огня, делал записи в тетради.
Гамаш снял очки и отложил тетрадь в сторону.
Записи, которые он делал, не относились к убийству Кэти. Этим занималась Изабель со своей командой. Они обойдутся без него.
Мысли его были совсем о другом.
На диване лежала помятая салфетка. Та салфетка, на которой он записал кое-что на память во время ланча с Туссен, когда они говорили о неспособности Квебекской полиции контролировать наркотрафик. Казалось, чем больше усилий они прикладывали для контроля, тем хуже становилась ситуация. Как узлы, которые затягиваются туже, когда ты пытаешься освободиться от пут.
Но предположим…
Гамаш уставился на огонь, зачарованный игрой пламени, как будто жидкого, текучего. Он отпустил мысли на свободу.
Но предположим, ты перестанешь бороться. Отдашься на волю обстоятельств. Что произойдет тогда?
Гамаш больше не видел языков пламени. По крайней мере, тех, которые плясали в камине.
Потом он снова посмотрел на салфетку.
Это было слишком нелепо. Невозможно.
Однако они уже проиграли войну. Он понимал это. И все-таки продолжали сражаться, потому что капитуляция была бы еще хуже. Это немыслимо.
Но теперь, подумал старший суперинтендант Гамаш…
Предположим…
Предположим.
Они пойдут на это. То есть сдадутся.
Он подумал про Оноре. Ему всего несколько месяцев. Если картели настолько сильны теперь, то какими они станут к его тринадцати годам? Когда он будет на школьном дворе. На улице. Гамашу к тому времени будет за семьдесят, он уже уйдет в отставку.
Он подумал о своих внучках в Париже. О маленьких Флоранс и Зоре. Одна уже подготовишка, другая в детском саду.
Словно анимацию на канале «Хистори», он увидел карту Европы, которая на глазах меняет цвет, по мере того как чума подбирается к ней. Ползет. Приближается. Смыкается вокруг его внучек.
Для нее не существовало преград. Она пересекала границы, не знала никаких границ. Ни границ стран, ни границ порядочности. Ничто не могло остановить движения опиоидов на рынок.
Ничто.
«Пепел, пепел, мы все падаем».
Наконец-то у Гамаша было достаточно власти, чтобы предпринять что-то. Он стал старшим суперинтендантом Квебекской полиции. Однако все оказалось напрасно. Они испробовали все, и ничто не помогало. Все их попытки пресечь трафик проваливались.
Разве что… Он еще раз посмотрел на огонь.
«Сжечь наши корабли».
Он надел очки и снова принялся писать. Он писал и писал.
Десять минут спустя он поднял голову и увидел Рейн-Мари, которая сидела рядом с ним, положив ладонь на открытую книгу у себя на коленях. Но она не читала, а смотрела перед собой. Гамаш знал, о чем она думает. Что чувствует. Что видит.
Ту темную глыбу в кладовке.
Он взял ее за руку, холодную на ощупь.
– Извини. Я не должен сейчас работать.
– Конечно должен. Со мной все в порядке.
– Даже ОТЛИЧНО?
Она рассмеялась:
– А это в особенности.
Отвратительно, Тошнотворно, Лейкозно, Истерично, Чахоточно, Нудно, Омерзительно.
Их соседка Рут так назвала свою последнюю книгу стихов: «У меня все ОТЛИЧНО». Было продано около пятидесяти экземпляров, в основном друзьям, которые признали блестящий юмор и истинность ее слов.
Рут и в самом деле чувствовала себя ОТЛИЧНО. Как и они.
– Я позвоню Мирне, – сказал Гамаш, встал и пошел к телефону в своем кабинете. – Узнаю, действительно ли еще приглашение на обед. Нам пригодится ее выпивка и ее общество.
– А Жан Ги и Изабель?
– Мы оставим им записку.
Войдя в кабинет, Арман положил салфетку и тетрадь в ящик письменного стола и запер его. Не от Рейн-Мари, или Жана Ги, или Изабель. Он был осторожным человеком, который на собственной шкуре узнал, что случаются самые неожиданные вещи. Если кто-то, для чьих глаз не предназначены его записи, его мысли, прочтет их, то произойдет катастрофа.
Прежде чем закрыть ящик, он пару раз постучал по обложке тетради, словно осторожно вызывая что-то. Странную, а возможно, и нелепую идею. Будто постучал кого-то по плечу – не повернется ли к нему лицом. А если повернется, то кого он увидит?
Монстра? Спасителя? Того и другого?
Наконец он закрыл ящик, запер его и набрал номер Мирны.
– Договорился, – сказал Арман, снимая куртку жены с крючка у двери.
Густой туман перешел в бесконечный дождь, дождь – в ледяную крупу, а теперь повалил снег.
Мир постоянно меняется, подумал Гамаш. И ты должен либо приспосабливаться, либо умереть.
* * *
Жан Ги опустился на стул, снял очки и уставился на экран.
Вернувшись из Монреаля, он рассказал Лакост о разговоре с сестрой Кэти и обыске, проведенном им в доме Кэти.
– Ничего не нашел, но привез вот это.
Он показал ей фотографию.
– Этот пятый – Эдуард? – спросила Лакост. – Который погиб?
– Oui.
Он был невероятно молодой. Светловолосый. Улыбка во весь рот и яркие глаза. Его тонкая загорелая рука лежала на плече Кэти.
Остальные тоже улыбались. Молодые. Сильные. Но никто не сиял так ярко, как Эдуард.
– Жаль, – тихо сказала Лакост. Потом помолчала, вглядываясь в фотографию. – Интересно, что чувствовал Патрик.
– Ты о чем?
– Кэти сохранила этот снимок. Он явно относится к тем временам, когда она была близка с Эдуардом.
Это не вызывало сомнений. Даже на старой фотографии их связь была очевидна.
– Что ж, Патрик победил, – заметил Бовуар. – Может, фотография напоминала ему о победе. Может, он сам ее и сохранил.
– Возможно.
Они сели за свои столы в оперативном штабе, и Бовуар набрал на клавиатуре еще одну поисковую команду.
Потом откинулся на спинку стула и стал ждать ответа.
Вокруг него агенты работали на компьютерах, разговаривали по телефону.
Изабель Лакост находилась на своем руководящем месте в центре оперативного штаба. Сидела, скрестив вытянутые ноги, и посасывала авторучку, читая протоколы допросов.
Агент, вернувшийся из Ноултона, доложил, что вчера в ресторане устроили вечер стейков с картошкой фри и официантка была очень загружена, она даже не заметила бы, приди пообедать ее собственная мать, уже не говоря о Патрике и Кэти.
Платежного терминала в ресторане не было, а значит если Патрик и Кэти там обедали, то расплачивались наличными. Любопытно, отметил Бовуар. Он не помнил, когда в последний раз расплачивался наличными за еду.
Он вернулся к компьютеру. Бовуар знал, что должен был спросить разрешения у Лакост, прежде чем занять один из столов. В конце концов, это не его расследование. Он должен привыкнуть к данному факту. Он больше не заместитель начальника отдела по расследованию убийств. Он теперь заместитель начальника всей Квебекской полиции.
Жан Ги воспринимал это так, что теперь он принадлежит не к одному конкретному отделу, а ко всем сразу. Будучи реалистом, он понимал, что такое его восприятие не разделяет больше никто в Квебекской полиции. Включая и Гамаша.
Но пока Лакост не выкинула его пинком под зад, он оставался. И помогал. Хотела этого Лакост или нет.
Так он застолбил для себя эту территорию и обосновался на ней.
В отсутствие вай-фая его ноутбук был подключен к Интернету напрямую. На шпиле церквушки закрепили спутниковую тарелку, и сигнал благодаря технарям Квебекской полиции проходил неплохо.
Не в состоянии больше сидеть и ждать, Бовуар положил очки на стол, встал и принялся расхаживать по комнате. Думать, думать.
Он ходил, сцепив руки за спиной. И с каждым шагом его голова чуть покачивалась. Медитация на ходу. Впрочем, Бовуар отверг бы такое описание, как бы точно оно ни передавало его состояние.
В убийстве Кэти Эванс было много непонятного. Кобрадор. Мотив. Исчезновение убийцы.
Убил ли ее кобрадор, или он тоже стал жертвой? Остается ли убийца все еще в деревне? Попивает пиво и горячий шоколад у весело потрескивающего огонька в камине. Сидит в тепле, совершив задуманное.
Таковы были главные вопросы, но, чтобы добраться до ответов, сначала предстояло раскидать гору вопросов более мелких.
Например, что случилось с битой?
Жан Ги до сих пор подозревал, что мадам Гамаш, пережив понятное потрясение, не заметила орудия убийства.
В кладовой было темно. А обнаруженное тело, вероятно, отвлекло внимание Рейн-Мари от всего остального.
Такое объяснение представлялось ему гораздо более убедительным, чем предположение, будто орудие убийство исчезло, а потом снова появилось, после того как тело было найдено.
Рациональный ум Бовуара, всегда контролирующий ситуацию, говорил ему, что это просто нелепо.
Но его чутье, которое росло и доставляло Жану Ги некоторое беспокойство, ставило перед ним вопросы.
По своему опыту он знал, что Рейн-Мари Гамаш, работавшая главным архивистом в библиотеке Национального архива Квебека, почти ничего не упускала из виду. Она отличалась спокойствием. Проницательностью. И была достаточно добра для того, чтобы держать при себе большую часть из того, что замечала.
Его чутье говорило ему, что, если бита находилась в кладовке, мадам Гамаш заметила бы ее.
Между его рациональностью и интуицией возник барьер. Ком в его горле.
Бовуар перестал кружить по комнате и подошел к кладовке. Остановился перед полицейской лентой и уставился в маленькое темное помещение.
Почему убийца, если он забрал биту с собой, просто не расколол ее и не сжег? В городе это ему вряд ли удалось бы. Но в деревне? Во всех домах камины. У большинства дровяные плиты. За считаные минуты орудие убийства превратилось бы в пепел.
Зачем возвращать его на место?
– О чем ты думаешь?
Жан Ги чуть не подскочил на месте.
– Черт побери, Изабель. – Он схватился за сердце и сердито нахмурился. – Ты меня чуть не убила.
– Я всегда тебе говорила, – сказала она, придвинувшись ближе к нему, чтобы никто не услышал, – что слова хуже пуль.
Бовуар, который не имел ни малейших намерений быть убитым словом, пусть даже самым доброжелательным, недовольно посмотрел на нее:
– Я спросил сестру мадам Эванс про кобрадора. Она впервые услышала это слово.
– Мне кажется, в эпицентре всех событий – Матео Биссонетт. Он единственный из приехавших сюда знал про кобрадора. Без Биссонетта этот человек так и остался бы шутом в старом костюме на Хеллоуин. Дарт Вейдер на деревенском лугу.
– И все же я не понимаю, – сказал Бовуар. – Какой убийца – про персонажей комиксов мы не говорим – станет напяливать на себя маскарадный костюм и расхаживать на виду у всех? У всех! – подчеркнул он. – Привлекать к себе внимание. Чтобы потом убить человека?
– Но именно это он и сделал, – сказала Лакост. – Разве что этот кобрадор не имеет никакого отношения к убийству.
– На что ты намекаешь?
– Что, если он появился здесь, чтобы помучить кого-то другого? Он ведь брал на себя роль совести, верно? Не убийцы. Однако кто-то увидел в этом шанс для убийства Кэти Эванс…
– И возможность списать вину на кобрадора, – подхватил Бовуар. – Но это означает, что человек, на котором был костюм, тоже мертв.
– Мертв или испугался и убежал, – сказала Лакост. – Понимая, что обвинят его.
– Или убьют. Когда будут известны лабораторные данные по костюму?
– Я поставила отметку срочности, но его привезли в лабораторию всего часа два назад.
Бовуар кивнул. Они взяли пробы ДНК у всех, с кем говорили, и никто не отказался. Эти сведения о многом могли рассказать. Или ни о чем. Но Бовуара больше всего интересовало, кто носил костюм до того, как его надели на мадам Эванс. Хотя этот человек, возможно, давно исчез из деревни, а может, вообще с лица земли.
– Я просматривала протоколы допросов, проведенных нашими ребятами сегодня, – сказала Лакост. – Ничего полезного. Большинство жителей ее даже не знали, а те, кто знал, как Леа Ру и Матео Биссонетта, не знают ничего такого, что она могла бы скрывать.
– Они вполне могут лгать, – заметил Бовуар.
– Да что ты? – притворно изумилась Лакост. – Ее сестра рассказала тебе об аборте, но я не вижу, как это может быть связано с убийством. А ты?
– Сумасшедших много, – сказал Бовуар. – Но нет. Пока мы не нашли в ее прошлом никакого поступка, который мог бы привлечь кобрадора.
– Значит, он пришел не по ее душу, – повторила свою мысль Лакост. – Его целью был кто-то другой. В деревне есть новые люди. Антон Лебрен. Мойщик посуды в бистро. И Жаклин Марку.
– Работает в пекарне, – добавил Бовуар.
Изабель не удивилась тому, что человек с растущей «интуицией» знает женщину, которая печет эклеры.
– Насколько нам известно, перед приездом сюда они работали вместе. В семье.
– Как же они оказались один мойщиком посуды, а другая – помощницей пекаря? Их уволили?
– Семья переехала, – пояснила Лакост, просматривая записки. – Занятно то, что и Антон, и Жаклин отказались назвать своего прежнего нанимателя. Говорят, подписывали соглашение о конфиденциальности и не могут его нарушить. Опасаются судебного преследования. Мне пришлось надавить на них, сказать, что расследование убийства имеет приоритет над соглашением о конфиденциальности. И к тому же я у них не спрашиваю, из чего состоял обед их нанимателей и с кем они спали. Мне просто нужны их имена для подтверждения сказанного.
– Не хотели называть? – переспросил Бовуар. – Похоже, тут не столько опасение нарушить соглашение, сколько реальный страх. Их запугали. И что это за семья?
Лакост полистала страницы:
– Руис. Его имя Антонио, а ее – Мария Селеста.
Бовуар замер. Как охотник, услышавший треск ветки.
Антонио и Мария Селеста Руис.
– Ты говоришь, они уехали? Куда? – спросил Бовуар.
– Вернулись домой. В Испанию.
Он медленно открыл рот и произнес:
– Та-ак.
– В Барселону, – уточнила Лакост, видя его реакцию.
– Это, вероятно, совпадение, – сказал он. – Наверное. Я не вижу, как одно может быть связано с другим.
Но он продолжал стоять на месте и думать. Позволяя капризной мысли оформиться.
Испания. Родина кобрадоров. Там их больше всего. Современная версия – в цилиндре. Но в последнее время стала все чаще появляться оригинальная версия. Совесть.
– Они не признались, что знают про кобрадора? Руис когда-нибудь говорил им об этом?
– Я спросила у них про кобрадора, но оба ответили, что в первый раз слышат, – сказала Лакост.
– Этот Антонио Руис, что он делает? – спросил Бовуар.
– Они мне не сказали.
Бовуар рассердился:
– Да брось ты. Даже этого не сказали?
– Узнать нетрудно, – заметила Лакост. – Должно быть, он занимается каким-то бизнесом.
– Возможно, – согласился Бовуар. – Бизнесмены – основные жертвы испанских кобрадоров в цилиндрах. Он не мог о них не знать. Даже если сам не был в роли преследуемого, то наверняка знал кого-нибудь, кто попал в такую переделку. Или, по крайней мере, видел кобрадоров на улице.
– Или читал о них в газетах, – подхватила Лакост. – Он, вероятно, читает парламентские вести. Ты думаешь, он говорил на эту тему, а Антон и Жаклин подслушали?
– Не стал бы этого исключать, – ответил Бовуар. – Но конечно, связь с убийством мадам Эванс тут притянута за уши.
Лакост кивнула. Убийство часто поражало ее сходством с переходом Ганнибала через Альпы. Как человек попадает из одного места в другое? Как от расстройства, обиды, злости, даже жажды мести он переходит к убийству?
От семьи, обсуждающей за воскресным обедом некое странное явление у себя на родине, в Испании, – к скрюченному, искалеченному телу в церковной кладовке в Квебеке?
И все же такое случается. Переход через Альпы.
Но, как внушал своим агентам Гамаш, когда они приходили в его отдел, убийство – событие всегда трагическое и почти всегда простое. Именно они, следователи, нередко усложняют его.
А убийцу это устраивает. Поскольку позволяет ему скрыться в тумане.
Так каков же простой ответ на это?
– Дай-ка я позвоню в Гуардия Сивил в Испании, – сказал Бовуар. – Спрошу, есть ли у них что-нибудь на Антонио Руиса.
– Звони. – Лакост протянула руку к своему ноутбуку, но, увидев, что Бовуар остался стоять у двери в кладовку, подняла голову и посмотрела на него. – Что-то еще?
– Думаю, да.
Бовуар подошел к своему столу и сел за ноутбук.
– Вот это.
* * *
– Мы здесь, – донесся с чердака книжного магазина напевный голос Мирны.
Она услышала звон колокольчика над дверью магазина, а потом и шаги вверх по лестнице.
Клара уже наливала красное вино для Рейн-Мари и виски для Армана.
– Господи, ну и холодрыга, – поежилась Рейн-Мари, стряхивая ледяную крупу с куртки и кладя ее на перила. – Merci.
Она взяла бокал у Клары и последовала за ними в гостиную. Мирна махнула в сторону кресла, ближайшего к плите, а Клара села на диван.
– Ладно, – сказала Клара, кладя ноги на скамеечку. – Выпивку вы получили, давайте расплачивайтесь. Прошу информацию.
Арман отхлебнул виски и выдохнул.
– Изабель еще не закончила допрашивать свидетелей, – сказал он. – С вами уже поговорили, верно?
Обе женщины кивнули.
– Боюсь, от нас было мало проку, – сказала Клара. – По крайней мере, от меня. Я ничего не видела. Не видела, как Кэти вошла в церковь, не видела, как за ней поднялся кобрадор.
– Как вам показалась Кэти в этот приезд? – спросил Гамаш.
– Такая же, как обычно, – ответила Мирна. – Может, чуточку рассеянная, а может, это я уже придумываю с учетом случившегося.
– Да, ладно, Арман, – сказала Клара. – Расскажите нам что-нибудь. Мы ведь не из простого любопытства интересуемся. В деревне убийца, и я, откровенно говоря, побаиваюсь.
– Да, я понимаю, – ответил Арман. – И это одна из причин, почему я здесь. Многого вам рассказать не могу, отчасти потому, что мы знаем пока очень мало. Но убийство Кэти Эванс, скорее всего, не было случайным.
– Что это значит? – спросила Мирна. – Она была целью с самого начала? Ее убил кобрадор? Ну да, кто же еще.
– Похоже, что так, – сказал Арман, спрашивая себя, заметили ли они, что он уклонился от однозначного ответа.
– Но зачем играть с ней? – спросила Клара. – Это просто жестоко.
– Вы рассказывали, что первые кобрадоры не проявляли жестокости, – сказала Мирна. – Они не предпринимали активных действий. Что-то вроде акта гражданского неповиновения.
– Это уже не первый пример того, как доброе и достойное начинание выворачивается наизнанку ради другой цели, – заметила Рейн-Мари.
– И все же, если посмотреть на поведение здешнего кобрадора, – начала Клара, – он ведь только стоял здесь. Два дня. Никого не трогал.
– Пока не убил Кэти, – отрезала Мирна. Но тут же покачала головой. – И все равно не складывается. Если ты хочешь запугать кого-то, то при чем тут какое-то непонятное испанское существо, о котором никто не знает? К тому же существо, известное своим неприятием насилия.
Арман кивал. Они вернулись к тому, с чего начали. Первые кобрадоры прославились именно своей чрезвычайной храбростью.
– Он не сделал ничего плохого, а мы его возненавидели, – сказала Клара.
– Вы защищали его, – напомнил Арман. – Когда ему угрожали.
– Мы не хотели, чтобы его убили, – сказала Мирна. – Но Клара права. Мы хотели, чтобы он исчез. И вы тоже, я думаю.
Арман задумчиво кивнул. Это было верно. Кобрадор вторгся в их жизнь – чужой, незваный-непрошеный. Он играл не по правилам цивилизованного общества.
Он поставил неудобные, неприятные вопросы. Может быть, открыл кое-какие истины.
– Вы правы, – признал Арман. – При всем при этом важно не романтизировать его фигуру. Очень велика вероятность того, что именно он убил мадам Эванс.
– Возможно… – начала Клара и замолчала.
– Продолжай, – сказала Мирна. – Говори же.
– Возможно, она заслужила такую судьбу. Прошу прощения. Ужасные слова. Никто не заслуживает такой судьбы.
– Никто, – кивнула Рейн-Мари. – Но мы тебя понимаем. Наверное, Кэти Эванс совершила какой-то поступок, который и привел к ее смерти.
– Скорее всего, – сказала Мирна. – Если то, что вы говорили, правда. Если кобрадор олицетворял совесть.
– Но совесть не убивает, – возразила Клара. – Или нет?
– Конечно убивает, – сказала Мирна. – Чтобы предотвратить еще большее зло. Да.
– Значит, убийство иногда оправданно? – спросила Рейн-Мари.
– Если не оправданно, то, по крайней мере, объяснимо, – сказала Мирна, заполняя паузу. – Как и жестокость. Объяснение может нам не нравиться, но мы не можем его отрицать. Вспомните Нюрнберг. Почему случился холокост?
– Потому что зарвавшимся, рвущимся к власти вождям требовался общий враг, – ответила Клара.
– Нет, – возразила Мирна. – Холокост стал следствием попустительства. Если бы достаточное число людей вовремя сказали «нет», ничего бы не случилось. А почему люди этого не сделали?
– Из страха? – спросила Клара.
– Да, отчасти. А отчасти свою роль сыграло зомбирование. Респектабельные немцы видели, как другие ведут себя жестоко по отношению к тем, кого они считают чужаками. К евреям, цыганам, геям. Это стало нормой, стало приемлемым. Никто не сказал им, что то, что происходит, неправильно. Им говорили прямо противоположное.
– Все боялись, – вставила Рейн-Мари.
– Мирна права, – сказал Арман, прерывая свое молчание. – Мы постоянно видим то, о чем она говорит. Я наблюдал это в академии. Я видел жестокость в самой Квебекской полиции. Мы видим такое, когда у власти тираны. Это становится частью культуры общественных институтов, семьи, этнической группы, страны. Становится не только приемлемым, но и ожидаемым. Этому даже аплодируют.
– То, что ты описываешь, – это извращение понятия совести, – заметила Рейн-Мари. – Нечто, кажущееся правильным, а на самом деле зло. Никто из тех, у кого есть настоящая совесть, не будет выступать за подобные вещи.
– Не знаю, правда ли это, – сказала Мирна. – Было одно знаменитое психологическое исследование, эксперимент на самом деле. Он задумывался как реакция на процессы над нацистскими преступниками и заявление их защиты о том, что у них совесть чиста. Мол, шла война, и они просто исполняли приказ. На этом строилась защита Эйхмана, когда его поймали много лет спустя. Общественность пришла в ярость, говорили, что ни один нормальный человек не сделал бы того, что делали нацисты, и ни одно цивилизованное общество не стояло бы в стороне, позволяя совершать такие преступления. И тогда социологи во время процесса над Эйхманом провели эксперимент.
– Постой, – сказала Клара. – Прежде чем ты продолжишь, мне нужно добавить вина. Кому-нибудь еще?
Арман поднялся:
– Позвольте мне.
Они с Мирной отнесли стаканы в кухню и налили всем вина.
– А для вас? – спросила Мирна, показывая на бутылку «Гленфиддиха».
– Non, merci. Мне еще предстоит сегодня поработать. Это исследование – не эксперимент ли Милгрэма в Йеле?
– Да. – Она посмотрела на Рейн-Мари и Клару, болтающих у печки. – Они бы это сделали, как вы думаете?
– Вопрос теперь стоит по-другому: вы бы это сделали? Я бы это сделал?
– А ответ?
– Может, мы как раз сейчас это делаем и не отдаем себе в этом отчета, – сказал Арман и подумал о тетрадке, запертой в его тихом доме. И о том, что в ней содержалось. И о том, что он планировал сделать.
Но в отличие от нацистов он не будет просто подчиняться приказу. Он сам будет отдавать приказы.
И сотни, может быть, тысячи людей почти наверняка умрут.
Смог бы он оправдать это?
