Глава двадцать вторая
Старший суперинтендант Гамаш посмотрел на закрытую дверь зала судебных заседаний, еще раз протер глаза и снова перевел взгляд на главного прокурора.
Он посмотрел на Залмановица и увидел на его лице выражение, показавшееся ему едва-едва заметным одобрением.
Они оба понимали, что сейчас совершил Гамаш. И чему способствовал Залмановиц.
Потенциально был сделан огромный шаг на их пути к цели. И почти наверняка к завершению карьеры обоих. Однако в зале заседаний по-прежнему обмахивались листами бумаги. Все так же гудел маленький вентилятор. Присяжные продолжали слушать вполуха, не осознавая, чему они сейчас стали свидетелями или что произошло.
На западном фронте без перемен, подумал Гамаш.
– Итак, обвиняемое лицо ответственно за то, что на Кэти Эванс оказался его маскарадный костюм?
– Да.
– Это был акт мести?
– Да.
– Как и ее убийство.
– Да.
– Почему?
– Почему что́?
– Почему все? Почему костюм? Почему кладовка? Почему травля и издевательства? И почему убийство? Вы ведь наверняка слышали о концепции мотивации. Вы искали мотив?
– Попрошу вас сбавить тон, – вмешалась судья Корриво.
Неужели она не ошиблась и эти двое действительно только что обменялись понимающими взглядами? А в голосе прокурора послышалось безошибочно узнаваемое подзуживание? Ее органы чувств получали противоречивые сигналы.
– Мои извинения.
Впрочем, раскаяния в голосе Залмановица не прозвучало.
– Искали, – ответил Гамаш. – Все, что вы перечислили, важно, но в то же время уводит в сторону. В расследовании убийства очень легко сбиться с правильного пути. Последовать за кричащими уликами и упустить более тонкие, незаметные. То, что казалось устрашением и закончилось убийством мадам Эванс, только выглядело таинственным из-за нашего непонимания. Но когда нам все стало ясно, несущественное отпало. Все это оказалось отвлекающими обстоятельствами, тогда как убийство само по себе было простым. Как и большинство убийств. И совершило его человеческое существо. По человеческим причинам.
– Что же это за причины? И пожалуйста, не надо перечислять семь смертных грехов.
Гамаш улыбнулся, и ручейки пота потекли по канавкам морщинок на его лице.
– О, это как раз был один из них.
– Хорошо, – сказал Залмановиц, явно слишком уставший, чтобы продолжать спорить. – Какой именно? Алчность? Похоть? Гнев?
Гамаш поднял вверх указательный палец.
Вот оно.
Гнев. Превратившийся в привидение, которое поглотило своего хозяина и отправилось в мир. Чтобы убивать.
Все началось, как это и бывает в подобных делах, вполне естественно. Как стадии скорби.
Последней стадией должно было стать примирение, однако скорбящий изменил курс. Сошел с тропы и начал все глубже погружаться в печаль и ярость, подпитываемые чувством вины. И наконец эти чувства вывернулись наизнанку. А когда они совсем вышли из берегов, то нашли себе прибежище. В мести.
Утешительной, успокаивающей. Они подогревали себя на этом огне долгие годы.
Оправданная злость превратилась в ярость, стала гневом, потребовавшим мести. И тогда они совершили то, что не имеет оправданий. И оказались там, где находятся теперь: в огненном пекле зала заседаний, на процессе убийцы Кэти Эванс.
Но Гамаш знал, что этим дело не исчерпывалось. Знал это и изнывающий от жары прокурор.
Гамаш оглядел собравшихся. Он надеялся и молился, чтобы никто из присутствующих не догадался о том, что обнаружила полиция в цокольном помещении деревенской церкви.
И о том, что сделал только что старший суперинтендант Гамаш.
Впрочем, он знал, что кое-кто очень, очень внимательно слушает каждое слово. И докладывает обо всем.
* * *
– Нам нужно поговорить, – сказал инспектор Бовуар, появившись в дверях кабинета в управлении Квебекской полиции.
– Bon. – Суперинтендант Туссен поднялась с кресла. Все остальные тоже встали. – Совещание закончено.
– Но…
– Мы можем обсудить это позднее, Франсуа, – сказала она, кивком показывая на свой планшет и дружески прикасаясь к его руке.
– Вы обещаете? – спросил он, потом понизил голос. – Мы сделаем что-нибудь?
– Обещаю.
Она проводила своих агентов до дверей, а Бовуар отошел в сторону, пропуская их.
– Patron, – произносил каждый из них, проходя мимо и вглядываясь в его лицо в поисках хоть какого-то намека на то, почему он здесь. И почему их собственный босс тут же закончил совещание, чтобы поговорить с ним.
Они знали, что Бовуар – заместитель главы Квебекской полиции. Знали, что он и сам по себе очень успешный следователь, а не просто адъютант старшего суперинтенданта Гамаша.
Когда инспектор Бовуар занял новую должность, ему предложили повышение до старшего инспектора, но он отказался, заявив, что инспектор его вполне устраивает. Он был рад оставаться одним из бойцов.
Все агенты и инспекторы, услышав эти слова, преисполнились уважения и чуть ли не восхищения по отношению к нему. И он стал patron.
Хотя и не чувствовал себя таковым.
Эти мужчины и женщины, его коллеги, понятия не имели, что сделал он сейчас. И что не сумел сделать. Каждое вежливое «patron», сказанное ими на ходу, было для него как выстрел в живот.
– Patron, – произнес последний из инспекторов.
И Бовуар закрыл дверь.
– Судебное заседание уже закончилось? – спросила Туссен, посмотрев на часы.
Не было еще и четырех. Бовуар не ответил, и она показала ему на кресло:
– Как там дела?
Бовуар сел, но продолжал молчать.
– Настолько плохо? – спросила она и сделала глубокий вздох. Это был вздох не печали, а скорее усталости. – Как он держится?
– Он делает то, что необходимо.
Туссен опустила глаза, чтобы не встречаться взглядом с Бовуаром.
Коротко кивнув, она постучала пальцами по планшету и повернула его к Бовуару:
– Сообщение о поставке, о которой мы говорили.
– О той, крупной?
– Да. Мой информатор говорит, что она пересекла границу со Штатами. Восемьдесят килограммов фентанила.
– Понятно. – Он почувствовал, как ставший уже постоянным узел в его желудке начал расти и уплотняться. – Там, где мы и ожидали?
– Да. – Ее голос звучал жестко, в нем слышалась горечь. – Точно там, где мы и ждали. Мы проследили за этим чертовым грузом. – Она в гневе широко раскрыла глаза. – Да, все как мы ждали. Вот только, неожиданно для всех, мы ничего не предприняли. Не знаю, кого это удивило сильнее. Перевозчиков, которые не рассчитывали на такую легкость, или нашего информатора, который не мог поверить, что мы беспрепятственно пропустили крупнейшую поставку фентанила. Хотя могли без труда ее перехватить. А мы просто, – она поморщилась и махнула рукой, – позволили грузу уйти в Штаты.
Даже произнося это, она не могла поверить, что так все и произошло.
Бовуар выдержал ее взгляд со спокойствием обреченного.
Это было именно то, на что они надеялись и чего страшились. Огромная партия наркотиков пересекла границу, а Квебекская полиция, судя по всему, ничего не заметила. Ведь если бы им было известно о поставке, груз наверняка был бы арестован.
Если квебекские полицейские при новом начальстве задумали устроить ловушку для картеля, просто притворяясь некомпетентными, то это должно было вывести их на чистую воду. Ни одна полиция в мире не способна игнорировать такую огромную партию опиоида.
Это была проверка.
И полиция под командованием полного благих намерений, но выдохшегося старшего суперинтенданта Гамаша провалила это дело.
Квебекский картель мог бы протащить контейнер с героином по улице Сент-Катрин в Монреале, а идиоты из полиции и глазом бы не моргнули.
Гамаш, Бовуар, Туссен и остальные члены внутреннего круга долго ждали этого момента. Но ощущения победы не было. Старшие офицеры ничего не праздновали. Им всем было плохо.
В этой комнате не было места радости.
– Вы его отслеживаете?
– Non. Старший суперинтендант запретил, ты же помнишь? – Она не сумела скрыть отвращение. – Мы просто отошли в сторону. Даже не предупредили американцев. О, я же тебе еще не сказала. Дилеры оказались такими щедрыми – оставили несколько килограммов для местного потребления. Их след мы тоже потеряли.
– Merde.
Бовуар произвел подсчет. Приказ на внутреннее расследование Квебекской полиции был отдан Гамашем в самом начале, так что все они участвовали в этом с ясным пониманием последствий: на каждый килограмм кокаина, попавшего на улицы, приходится шесть погибших. На килограмм героина – еще больше.
И гораздо больше в случае фентанила.
Своим бездействием они погубили сотни. Может, тысячи.
Еще больше бомб для Ковентри.
– Знаешь, по какому поводу у нас было совещание? – Она махнула в сторону пустых стульев вокруг стола. – Им неизвестно об этой поставке, но они знают, что уже почти год не было ни одного крупного ареста среди контрабандистов. Они раздражены, и мне не в чем их винить. К счастью, ты появился до того, как я предложила им хоть какое-то объяснение. Но я тебе говорю, Жан Ги, ходят слухи. Ты, вероятно, их слышал.
– Слышал.
– Они хотят верить Гамашу. Хотят не сомневаться в нем. Но он не облегчает им задачу. И дело не только в Гамаше – во всех нас. Каждому суперинтенданту, каждому старшему инспектору угрожает бунт. Мятеж. Тебе смешно? – спросила она, заметив выражение его лица.
– Это из-за слова «бунт». Я представил тебя с деревянной ногой и попугаем.
– С деревянной ногой как раз бунтовщики. А меня они высадили на плот в Тихом океане, и я пью собственную мочу и кусаю ногти на обед. – Она подняла руки, чтобы показать ему свои ногти, и в самом деле обкусанные. – В моем подразделении вот уже несколько месяцев не производилось ни одного существенного ареста. Ни од-но-го. Как будто никто больше не совершает тяжких преступлений. Большинство моих агентов откомандированы к муниципалам или работают по предотвращению…
– Все это тоже важно.
– Я согласна. Но не за счет игнорирования реальных преступлений. Это все равно что сказать докторам: раздавайте больным витамины и забудьте о лечении рака. Мы с тобой понимаем, что делаем. Понимаем для чего. А рядовые сотрудники не понимают. На их взгляд, мы сидим на месте и ковыряем в зубах. И об этом говорят те, кто нас поддерживает. Если бы Гамаш знал хотя бы половину того, что думают агенты и инспекторы…
Бовуар хрипло рассмеялся:
– Ты думаешь, он не знает? Знает, конечно. Он прекрасно знает, о чем они говорят и почему. – Жан Ги наклонился к ней и понизил голос, вынуждая ее тоже податься вперед. – Он выражался предельно ясно. Предупреждал нас. И мы все запрыгнули на борт, радостные, предвкушая, как мы нанесем по крупнейшей в Квебеке системе наркотрафика удар, от которого она не оправится. Выиграем не какое-нибудь незначительное столкновение или даже сражение, а всю войну. Но он нас предупреждал. Предупреждал, что придется заплатить высокую цену. И вот, когда этот момент настал и счета выставлены, ты начинаешь жаловаться?
Туссен заерзала в кресле:
– Понимаешь, они не будут вечно идти за ним вслепую. У нас время на исходе.
– Они не будут или ты не будешь?
– Всему есть предел.
– Хочешь выйти из игры?
Они поедали друг друга глазами. Мадлен Туссен была старше Жана Ги Бовуара по званию. Но то было скорее следствие его осознанного выбора, чем уровень компетенции.
Приватно они общались друг с другом как равные. Каковыми и были.
– Как наши дела, Жан Ги? – спросила она, смягчая голос. – Все мои инстинкты, все мои навыки бунтуют. Как мы можем допустить смерть людей, если в наших силах их спасти?
– Понимаю, – ответил он. – Я чувствую то же самое. Но если нас ждет успех…
– Да-да, я все это знаю. Поэтому мы и решили поддержать его план. Но…
– Что будет, если наш план провалится? – продолжил ее мысль Бовуар, и она кивнула. – Значит, провалимся и мы. Но по крайней мере, мы попытались.
– Жан Ги, ты сейчас не войска готовишь к бою. Ты говоришь со мной. Я слишком много времени провела на передовой, чтобы меня успокаивать.
– Хорошо, я тебе скажу, что будет в случае провала. В столе у Гамаша есть тетрадка. И в ней он написал, что, по его мнению, произойдет, если план не удастся. Хочешь пойти взглянуть?
– Он сам нам сказал, – ответила она. – В первый день, на первом совещании. Риски и компенсации.
– Верно. И слова, сказанные им в то время, точно отвечали ситуации. Но то был прогноз. Обоснованные предположения. А сейчас, когда прошли недели и месяцы, кое-что прояснилось.
– Все хуже, чем мы думали? – Она не хотела задавать этот вопрос, но все же спросила.
– Поскольку мы выглядели слабыми, организованная преступность, банды, контрабандисты стали сильнее. Наглее.
– На это мы и рассчитывали.
– Oui. К тому же они стали гораздо беспечнее. Вот эту трещинку мы и искали.
– Если можно так выразиться, – сказала она и даже улыбнулась.
Бовуар не улыбнулся в ответ. Напротив, его красивое усталое лицо омрачилось.
– Если мы потерпим неудачу, Мадлен, все будет гораздо хуже, чем мы предполагали. Это станет второй катастрофой для Квебекской полиции, а заодно и для властей Квебека, которых ждет немедленный крах. Сначала коррупционный скандал, а теперь, похоже, полная некомпетентность…
– Граничащая с преступным поведением, – добавила суперинтендант Туссен.
Но только Бовуар знал, что граница уже позади. Старший суперинтендант Гамаш в зале суда пересек эту границу.
– Ты сравнивала это с борьбой против рака, – сказал Бовуар. – Справедливо. Точно. Опиаты подобны раку. Ты знаешь, что врачи делают с опухолью?
– Конечно знаю. Назначают химиотерапию.
– Да. Они отравляют пациента, часто приводят его на грань смерти, чтобы потом спасти. Иногда получается. Иногда нет. Хочешь знать, какими будут последствия нашего провала, по мнению месье Гамаша?
Лицо суперинтенданта Туссен стало напряженным, челюсти сжались.
– Не хочу, – сумела выдавить она.
Бовуар кивнул:
– Я тебя не виню. Но все же скажу тебе кое-что. Если мы провалим это дело, то лишь ускорим неизбежное. Война с наркотиками была проиграна несколько лет назад. Новые разновидности опиатов каждый день попадают на улицы. Этот план всегда был и остается нашей единственной надеждой. Нашим последним великим сражением. Но…
– Да?
– Старший суперинтендант в своей тетради написал и то, что нас ждет, если план сработает. – Он улыбнулся. – Мы почти у цели, Мадлен.
Туссен посмотрела на свой планшет, набрала что-то. Потом задумалась.
Как будто взвешивала варианты.
Бовуар заметил, что суперинтендант Туссен не спросила, солгал ли Гамаш на свидетельском месте, хотя все знали, что процесс подошел к роковой черте и это должно было почти наверняка случиться сегодня. И Бовуар понимал, почему Туссен не сделала этого.
В скором времени наверняка начнется следствие, и суперинтенданту Туссен будут задавать вопросы.
Знала ли она, что старший суперинтендант собирается солгать? А когда она поняла, что он совершил клятвопреступление, сообщила ли она об этом?
Не спрашивая ни о чем Бовуара, она вполне правдиво могла бы ответить «нет» на оба вопроса.
Уж лучше быть несведущей, чем виноватой.
Она дистанцировалась от старшего суперинтенданта. Но ведь и он сделал то же самое.
По крайней мере, она дистанцировалась фигурально. Бовуар же сделал это в буквальном смысле. Убежал из зала суда. Скрылся. Выскочил. Прочь от Гамаша. И от его лжи.
Он даже не мог объяснить, почему сделал это. Они стояли бок о бок, когда вокруг свистели пули. Они охотились на самых страшных преступников Квебека, не отступали перед ними. Опасность встречали вместе.
А теперь он убежал?
«Вот час настал, – подумал Бовуар. – И тьма накрыла свет».
Он не повернулся. Не было нужды. Он знал, что стоит там, в углу яркого, солнечного кабинета. Наблюдает, пялится на него. И когда Бовуар встанет, оно последует за ним. Будет следовать всегда, если нужно.
Тьма накрыла свет. Как демон на острове в «Повелителе мух», которого один из мальчиков сотворил из воздуха и страха.
Он сам и был этим демоном, этой тьмой.
Мадлен Туссен записала на клочке бумаги то, что прочла на экране планшета:
– Боюсь, дурная новость. Другая поставка.
Бовуар вздохнул. А чего еще он мог ожидать?
– Инспектор, который доставил мне эту информацию…
– Франсуа Гоген? Я видел, как он говорил тебе что-то, когда я пришел. Он хороший парень.
– Преданный парень. Преданный Квебекской полиции, – сказала Туссен.
– Но не обязательно ее руководству?
– Он просил меня никому больше это не показывать. Умолял позволить ему заняться этим. Произвести аресты. Я дала согласие.
Бовуар взглянул ей в глаза и кивнул. Такой уж сегодня был день. День, когда нарушались слова, обещания и присяга.
Хорошо бы не напрасно, подумал он.
– Это небольшая поставка, совсем маленькая по сравнению с той, которую мы отслеживали.
Туссен пододвинула к нему листок бумаги. Бумажка эта была важнее того, что на ней написано. Тревожный звонок. Предупреждение: если им не верят такие люди, как инспектор Гоген, то неприятности уже на пороге.
Очень похоже было на то, что старший суперинтендант Гамаш вместе с наркокартелем уничтожит и Квебекскую полицию.
Бовуар поправил очки и прочитал, что там было написано.
– Хлорокодид. Никогда о таком не слышал. Новый наркотик?
– Новый для нас.
Черт, подумал он. Еще один наркотик, еще одна чума. Еще одна бомба на несчастный Ковентри.
– Это производное кодеина, – сообщила Туссен. – Популярно в России. Поставка из Владивостока. Прибыла в Мирабель в контейнере с матрешками. Сейчас находится на складе. – Она подалась вперед и проговорила взволнованно: – Мы можем ее конфисковать. Нанести маленький ответный удар. Поставка крохотная. Дыру в картеле мы не пробьем, но сильно поднимем настроение в моем подразделении. И в других.
– Говоришь, она сейчас на складе? – спросил Бовуар.
– Oui. Можно я вызову Гогена и дам команду?
– Non, – твердо сказал он. – Ничего не делай.
– Ё-моё! Это ведь ничего не значит, просто позволь моим людям произвести аресты. Ну разреши им это, я тебя умоляю.
– Мадлен, как ты думаешь, почему партия лежит на складе? Большая она или маленькая, но разве они обычно не пытаются поскорее увезти товар? Чего они ждут?
Теперь она задумалась.
– Ты спрашиваешь, потому что знаешь ответ?
– Нет, но я начинаю прозревать.
– Ты о чем?
Бовуар замер, размышляя, только глаза его стреляли по сторонам и рот чуть приоткрылся.
– Расскажи-ка мне о хлорокодиде.
– Ну, насколько мне известно, это первая поставка в Квебек, а может, и в Канаду. Не уверена насчет Штатов, но если там он и есть, то в небольших количествах. Его уличное название «русское чудо». Известен также как «крокодил».
– Значит, это что-то вроде amuse-bouche?
Туссен почти улыбнулась:
– Можно и так сказать. Этакая затравка. Чтобы разбудить аппетит. Они умные ребята, эти контрабандисты.
– И блестящие маркетологи, – заметил Бовуар. – Назвать товар «крокодил». Привлекательно для молодежи. Так современно. Оригинально.
– От него кожа покрывается чешуйками – вот одна из причин, почему он так называется. Как у крокодила.
– Господи боже, – вздохнул Бовуар.
Он лучше, чем Туссен, лучше, чем большинство из них, знал, что такое отчаяние наркомана. Насколько поведение наркоманов отличается от нормального. Они уже чувствуют и ведут себя как животные. Так почему бы и не выглядеть животным?
Им было все равно.
Но ему – нет.
– Так это и начинается, – сказал он, снял очки и постучал дужкой о бумагу, подсознательно подражая жесту Гамаша. – Они завозят небольшое количество для затравки. Создают спрос. Наркотик тем желаннее, чем труднее его достать.
Он знал, как это происходит.
Дилеры разбирались не только в наркотиках, но и в человеческой природе.
– Тогда зачем оставлять партию на складе в Мирабели? – спросил он. – Чего они ждут?
– Ждут, когда пройдет через границу крупная партия фентанила? – предположила Туссен.
– Да, почти наверняка. Но она уже пересекла границу. Что же останавливает их сейчас?
Они смотрели друг на друга в надежде, что сидящий напротив найдет ответ.
И тут Бовуар улыбнулся. Это была почти незаметная, мимолетная улыбка. Но она появилась.
– Они ждут развязки процесса, – сказал он.
Мадлен Туссен распахнула глаза в изумлении, и на ее лице тоже расцвела улыбка.
– Боже мой, я думаю, ты прав.
Бовуар встал и приподнял со стола листок бумаги:
– Ты позволишь?
Она тоже встала и, поколебавшись секунду-другую, кивнула.
Бовуар сложил бумажку, сунул ее в карман.
– Что ты собираешься делать? – спросила она, провожая его до двери.
– Хочу показать ее старшему суперинтенданту Гамашу, как только он выйдет из зала суда.
– А что будет делать он?
– Не знаю.
– Нажми на него, Жан Ги. Заставь его действовать, – потребовала она. – Он должен отдать команду.
– Слушай, никто так не рискует, как он, – сказал Бовуар.
– Это неправда. Его сын или дочь не рискуют стать наркоманами. В его дом уж точно не проникнет какой-нибудь одуревший от дозы наркоман, его не пристрелят на улице ради кошелька. А у тебя маленький сын.
– Oui. Оноре.
– У меня сын в школе и две дочери скоро туда поступят. Мы поставили на карту больше. Мы можем потерять все. Нам нельзя потерпеть неудачу, Жан Ги.
– Я знаю.
Он и в самом деле знал.
– Постой. – Она ухватила Бовуара под руку, затащила назад в кабинет и закрыла дверь. – Он сделал это?
– Что?
– Ты вынуждаешь меня сказать прямым текстом?
– Да.
– Совершил ли старший суперинтендант Гамаш клятвопреступление? Солгал ли он о бите и потайной двери в церкви?
– Да.
Туссен замерла, потом посмотрела на карман, куда Бовуар положил сложенный лист бумаги.
– Тогда у нас есть шанс. Но что мне сказать моим агентам?
– Придумай что-нибудь. Все это началось с тебя, Мадлен. Ты не можешь теперь отойти в сторону, даже если захочешь.
– Ты не имеешь права осуждать меня за это, – сказала она, вновь пытаясь защищаться.
– Я тебя не обвиняю. Настанет день, и ты, возможно, получишь заслуженную награду. Ты помогла старшему суперинтенданту составить план. Знаешь, он ведь сохранил салфетку. С того ланча. Она лежит в его столе под тетрадью.
Туссен кивнула. Бовуар был прав. Все это началось несколько месяцев назад, за ланчем, когда она в разговоре обронила одну фразу. А старший суперинтендант Гамаш записал ее слова на том, что оказалось под рукой.
Та фраза была настолько распространенной, что она даже не подумала о ее истинном смысле. И уж конечно, не могла предвидеть, как ее слова будут восприняты Гамашем. И как он ими воспользуется.
– Сжечь наши корабли, – сказала она, вспоминая тот разговор в кафе, когда старший суперинтендант Гамаш посмотрел на нее и в его глазах вспыхнуло что-то. Искорка идеи.
– Сжечь наши корабли, – повторил Бовуар. – Ты знаешь, откуда это пришло?
Она кивнула. Когда после того ланча прошли дни и месяцы, а ситуация, вместо того чтобы улучшаться и улучшаться, только ухудшилась, Мадлен Туссен стала думать о том, что же она натворила, и вспомнила то выражение.
Фраза ничуть ее не утешила.
– Это сказал Кортес, – ответила Туссен. – Пятьсот лет назад. Когда испанцы высадились там, где сейчас Мексика.
Бовуар кивнул:
– Они стояли на берегу, и Кортес приказал своим людям сжечь их корабли.
– Чтобы у них и мысли не возникало об отступлении.
Два офицера полиции стояли у двери и пытались представить себе тот момент. Что могли сделать люди Кортеса? Спорили ли они? Просили? Стали плести заговор?
Или покорно исполнили приказ, настолько высока была их дисциплина?
Конкистадоры приплыли в Новый Свет, чтобы завоевать его. Они за несколько лет уничтожат великую цивилизацию ацтеков. А взамен получат невообразимое богатство. Вот только… Вот только…
Большинство из них так никогда и не покинет эту землю.
Что они чувствовали, стоя там на берегу? Перед ними находился незнакомый континент. Далеко позади остались дом, семья и безопасность. А между – горящий корабль.
Ни Бовуару, ни Туссен не требовалось особого воображения, чтобы представить, что чувствовали конкистадоры.
Для полицейских пути назад тоже не было.
Они чувствовали запах горящего дерева.
– Я дам тебе знать, как идут дела, – сказал Бовуар и похлопал себя по карману, где лежал сложенный лист.
Он вышел, чувствуя, что темное существо последовало за ним под беспощадное солнце.
Мадлен Туссен закрыла дверь и вернулась к столу. Тяжело опустилась в кресло, нажала кнопку интеркома и попросила помощника вызвать к ней инспектора Гогена. Глядя в окно, она размышляла о том, как объяснит ему свой отказ.
Темное существо, подобное обгоревшим останкам, тихо стояло в углу и наблюдало.
* * *
– Обвиняемое лицо действительно явилось к вам, старший суперинтендант?
– Да. Я был дома в Трех Соснах со своей женой…
– Рейн-Мари Гамаш, – напомнил присяжным Залмановиц. – Именно она нашла тело Кэти Эванс немного ранее в тот день.
– Именно. У нас остались на ночь старший инспектор Лакост, глава отдела по расследованию убийств, и инспектор Бовуар, мой заместитель.
– Они сейчас в зале суда?
– Non.
Главный прокурор повернулся и посмотрел на галерею, потом снова на Гамаша. Явно удивленный. Они обменялись взглядами.
Это не укрылось от внимания судьи Корриво.
Во взгляде прокурора она увидела не только понимание, но и кое-что еще. Совершенно неожиданное.
Сочувствие.
Морин Корриво раздраженно прищурилась. Она подумала, что сегодня имеет смысл закончить заседание пораньше, пригласить обоих в свой кабинет и выбить из них правду.
Но она была терпеливой женщиной и знала, что, если дать им пространство и время, они сами оставят для нее достаточно свидетельств того, что происходит на самом деле.
– Обвиняемое лицо пришло во время обеда?
– Вообще-то, после обеда. Довольно поздно.
– Вас удивило то, что вы услышали?
– Я был потрясен. Мы бы, конечно, так или иначе сами все выяснили. Лабораторные криминалистические исследования подтвердили признание. К тому времени мы уже не сомневались, что убийство мадам Эванс было предумышленным.
– Почему?
– Костюм кобрадора. Очевидно, человек, близкий к жертве, что-то знал. Знал тайну, которую она хранила.
– Однако костюм кобрадора, само присутствие кобрадора говорит о чем-то еще, – сказал Залмановиц. – Не о тайне, а о вине, настолько сильной, что она взывала к мести.
Гамаш отрицательно покачал головой:
– В этом-то вся и странность. Настоящие кобрадоры не имели намерений мстить. Они не совершали нападений на тех, за кем приходили. Их задача состояла в том, чтобы обвинить и предать гласности. Чтобы действовать в роли совести.
– И оставить наказание более высокому суду? – подхватил Залмановиц.
– Более высокому суду? – переспросила судья Корриво. – Уже второй раз в ходе процесса я слышу эту фразу. Что она должна означать?
У Барри Залмановица был вид человека, с которого упали брюки.
– Месье Залмановиц? – требовательно произнесла судья.
Она поняла, что поймала его, и почти наверняка схватила за уязвимое место. Ей вовсе этого не хотелось, но счастье свалилось прямо ей на колени.
– Это цитата, – раздался низкий, спокойный голос старшего суперинтенданта Гамаша.
Судья Корриво ждала. Она, конечно, знала эту цитату. Гамаш сам озвучил ее несколькими днями раньше. И Джоан отыскала ее. Но если ею воспользовался и прокурор, то это означало, что мысль далеко не случайная. Они, вероятно, обсуждали это вдвоем.
– Кому-нибудь из вас придется мне рассказать.
– Это слова Махатмы Ганди. – Гамаш повернулся на своем месте, и она увидела капельки пота на его лице.
– Продолжайте, – сказала она.
– «Есть более высокий суд, чем судебная палата, и это суд совести. Он выше всех других судов».
Она услышала исступленный стук клавиатур с той стороны, где сидела пресса.
– Вы цитируете? – спросила она. – Или проповедуете?
Потому что фраза прозвучала так, словно это были его собственные слова. Его мысли. Его убеждения.
И Морин Корриво поняла, что это не часть пазла. Это ключ к расшифровке всей происходящей чертовщины. Морин председательствовала в одном суде, а эти двое находились в совершенно ином. Более высоком.
Ее охватили злость и потрясение. И немалый испуг. Она испугалась своего открытия. И того, чего еще не знала. Например, что могло заставить двух высокопоставленных чиновников, поклявшихся защищать закон, помышлять о его нарушении.
А возможно, уже нарушить его.
– Цитирую, – сказал Гамаш.
В его глазах читалась не только мольба, но и предупреждение: лучше оставить эту тему.
Пока судья Корриво обдумывала услышанное и увиденное (а фактически она стала свидетелем признания) и решала, что ей делать дальше, Гамаш снова повернулся к прокурору.
– Итак, вы уже подозревали, что Кэти Эванс убил человек, знавший ее? – спросил Залмановиц.
Он успел взять себя в руки и ринулся вперед. В конце концов, пути назад у него не было.
– Oui. Это преступление планировалось давно, и убийца должен был знать ее много лет.
– Причем знать настолько хорошо, чтобы желать ей смерти. Это, вероятно, сужало круг подозреваемых.
– Да.
