Глава двадцатая
– Что ты ищешь? – поинтересовался Гамаш, остановившись в дверях своего кабинета.
– «Властелина Колец», – ответил Бовуар.
Он закрыл книгу.
– Не «Повелителя мух»? – спросил Гамаш.
– Верно, верно, «Повелителя мух». Я дошел до того места, когда Фродо и Ральф находят волшебное кольцо в голове свиньи. Но я не очень понимаю, почему на острове оказался римский папа.
– «Википедия», – пробормотал Гамаш, направляясь к входной двери. – Мне нужно еще раз взглянуть на церковную кладовку.
– Зачем? – спросил Бовуар, следуя за тестем.
– Рейн-Мари только что сообщила мне одну деталь.
– Какую?
Гамаш передал ему свой разговор с Рейн-Мари.
– Вы шутите, – сказал Жан Ги, хотя Гамаш, конечно, не шутил. – Я иду с вами.
– Сестра мадам Эванс и ее родители не знают о случившемся, и было бы полезно осмотреть дом Эвансов в Монреале.
Бовуар помолчал, потом коротко кивнул:
– Я поеду. Вам нужно оставаться здесь, с мадам Гамаш.
– Merci, Жан Ги. Для обыска дома нам, вероятно, понадобится судебный ордер. Я подозреваю, что мистер Эванс все еще спит.
– Вы имеете в виду, отключился? – уточнил Бовуар, когда они надевали куртки. – Он явно принял больше одной таблетки. Его просто снесло. Вырубило.
– По мнению доктора Харрис, он принял не меньше двух. И возможно, не лоразепам.
– Опиоид?
– Не знаю.
– Леа Ру намеренно дала ему слишком большую дозу? Или по ошибке? – подумал вслух Бовуар.
Это был интересный вопрос.
Они пошли по тропинке, подняв воротники, чтобы защититься от ледяного дождя.
– Оставьте мне что-нибудь на обед, – попросил Жан Ги.
По пути в Монреаль Жан Ги размышлял, почему он соврал Гамашу о том, что искал в Интернете.
Да, он читал о «Повелителе мух». Но читал немного раньше. Поиск, который он скрыл от Гамаша, касался слов, написанных его шефом на салфетке, выпавшей из его кармана.
«Сжечь наши корабли».
Теперь Бовуар знал, откуда эти слова. Но не знал, чем они так поразили старшего суперинтенданта, что он решил их записать. И сохранить.
Вероятно, запись была сделана после ланча. А кто был с шефом на ланче?
Туссен. Мадлен Туссен. Новый глава отдела по расследованию особо тяжких преступлений.
«Сжечь наши корабли».
* * *
Арман Гамаш шел сквозь вечернюю темноту. Туман, все еще висевший над деревней, приглушал свет в окнах домов. Создавалось впечатление, будто Три Сосны немного не в фокусе. Не вполне принадлежат этому миру.
Он слышал постукивание капель, стекавших с листьев на расположенные ниже ветки. По звуку это напоминало дождь, но только по звуку. Это был фальшивый дождь. Не вполне настоящий. Как и очень многое в этой деревне. Как и очень многое в этом убийстве. Кто-то одной ногой стоит здесь, а другой – в каком-то ином мире. Подобно бродячей Совести, убитой здесь.
В воздухе стоял запах земли, холод и сырость проникали под парусиновую куртку.
В церкви горел свет, и Гамаш видел подсвеченное витражное окно и деревенских юношей-пехотинцев, изображенных на нем. Они вечно двигались в сторону давно выигранного сражения. Или проигранного. Двигались вперед с решимостью, которая делала возвращение невозможным.
Так же двигался вперед Гамаш.
Войдя в церковь, он спустился в цокольное помещение.
В одном конце комнаты был установлен стол для совещаний, посредине стояли рабочие столы. Технические специалисты тащили провода телефонных линий, устанавливали компьютеры и прочее оборудование.
Старший инспектор Лакост и один из агентов вели допрос за столом для совещаний. Гамаш поймал взгляд Лакост, и она едва заметно кивнула.
– Кто там? – спросила Рут и всем телом повернулась на стуле.
Старая поэтесса упускала очевидное, но улавливала неощутимое.
– А, это всего лишь ты.
Агент, который вел запись, встал, технари тоже бросили свои занятия и уставились на нового старшего суперинтенданта.
– Patron, – сказали несколько агентов постарше, кивая начальству.
Те, что помоложе, включая агента, который привел Рут в оперативный штаб, просто смотрели во все глаза.
Ветераны полиции знали Гамаша с тех дней, когда он возглавлял отдел по расследованию убийств. С того времени, когда выметал из полиции порчу, заплатив за это огромную цену.
А теперь он вернулся, чтобы возглавить Квебекскую полицию.
Когда он взялся за эту работу, все облегченно вздохнули.
Его видели в коридорах управления полиции, часто в окружении людей, засыпавших его вопросами в перерывах между совещаниями.
Это создавало атмосферу единодушия, целеустремленности, которая отсутствовала здесь на протяжении многих лет.
Но иногда старшего суперинтенданта Гамаша видели в холле, в кабине лифта, в кафетерии, где он сидел в одиночестве. Погруженный в изучение какой-нибудь папки. Похожий на профессора колледжа, который читает какой-то малоизвестный и очень увлекательный текст.
На мужчин и женщин, живущих в мире жестокости, носивших оружие с большей гордостью, чем полицейские значки, вид суперинтенданта действовал удивительно успокаивающе.
Они смотрели на человека не с пистолетом, а с книгой, на человека, которому не требовалось доказывать свою отвагу. Или впадать в ярость.
Отсутствие бахвальства стало считаться хорошим тоном. Хамское отношение к людям, прежде считавшееся нормой, уходило в прошлое.
Они снова могли быть людьми.
Шеф не прятался, не проводил политику «разделяй и властвуй». Старший суперинтендант Гамаш всегда был на виду, хотя никто из подчиненных не предполагал увидеть его в цокольном помещении церкви в безвестной деревушке.
Навигатор предупреждал, что они находятся в буквальном смысле неизвестно где, и женский голос по-матерински заботливым тоном советовал им заново проложить маршрут.
Гамаш кивнул агентам и легким взмахом руки призвал их продолжать работу. Он уже усвоил, что в случае появления босса нарушения рабочего процесса неизбежны.
– S’il vous plait. – Изабель Лакост показала ему на пустой стул. В ее голосе слышалась нотка отчаяния. – Присоединяйтесь. Вы очень вовремя.
– Привет, Клузо, – сказала Рут довольно громко, и ее слова разлетелись по всему помещению. – Я ей толкую, что не убивала эту женщину. – Она наклонилась к полицейским и, понизив голос, проговорила одной стороной рта, как гангстер: – Но за утку поручиться не могу.
Она откинулась на спинку стула и смерила их многозначительным взглядом. Роза переводила свои глаза-бусинки с одного лица на другое.
Все знали, что если Рут опустится до преступления, то Роза возьмет вину на себя. Вот только опускаться Рут было уже почти некуда.
– Насколько я понимаю, сегодня утром вы были в церкви, – сказала Лакост.
Рут кивнула.
– Вы спускались сюда?
– Нет.
– Не заметили в церкви чего-нибудь необычного? – спросила Лакост.
Рут задумалась, потом медленно покачала головой:
– Нет, не заметила. Церковь, как всегда, была не заперта. Я включила свет и села на скамью возле мальчиков.
Всем было известно, о каких ярких, хрупких мальчиках она говорит.
– Никаких странных звуков? – спросила Лакост и приготовилась к едкому, саркастическому ответу.
«Типа убийства, происходящего внизу?»
Но ничего такого не последовало. Старуха подумала еще немного и снова покачала головой:
– Все было тихо, как всегда.
Она поставила локти на стол, уперлась подбородком в ладони и посмотрела в глаза Лакост:
– Она уже лежала здесь, да? Мертвая?
Лакост кивнула:
– Мы так считаем. Вам известно про кладовку?
– Конечно. Я была церковным старостой. Кладовкой пользовались контрабандисты, которые возили ром. Ну, вы знаете, во время «сухого закона». Переправляли выпивку через границу.
Гамашу эта страница из истории церкви была незнакома, но теперь он понимал, почему Рут относилась к церкви с таким священным трепетом.
Старая поэтесса кинула взгляд в сторону маленького помещения с земляным полом, с полицейской лентой в дверном проеме.
– Страшное дело – забрать чью-то жизнь. И почему-то еще страшнее сделать это в церкви. Не пойму почему.
Ее глаза на морщинистом лице смотрели с искренним недоумением.
– Потому что здесь мы чувствуем себя в безопасности, – ответила Лакост. – В храме нас защищает Бог, а может, наша добропорядочность.
– Наверное, ты права, – сказала Рут. – Возможно, Он так и сделал.
– Он не защитил Кэти Эванс, – возразила Лакост.
– Да. Но возможно, Он защитил нас от нее.
– О чем вы говорите? – спросила Лакост.
– Слушай, я ее не знаю, но этот, который Совесть, не случайно сюда пришел.
– Вы имеете в виду кобрадора? Вы думаете, его целью была мадам Эванс?
– Думаю. И ты тоже так думаешь.
Она посмотрела на Гамаша. Старший суперинтендант выдержал этот пронзительный взгляд не кивая. Даже не сделав намека на кивок.
– По-вашему, человек в костюме убил ее за какие-то дела? – спросила Лакост.
– Смешно думать иначе. Он исчез, а она мертва. И это может означать, что она совершила нечто ужасное, за что ей пришлось расплатиться своей жизнью. А он пришел сюда, чтобы взыскать должок. Но действительно ли она совершила что-то столь ужасное, или просто этот парень был чокнутым – это уже другой вопрос. Я склонна думать, что человек, который надевает такой костюм, не вполне в своем уме.
Огромным усилием воли Лакост сдержалась и не стала указывать, что Рут не самый объективный судья, когда речь заходит о «не в своем уме».
– Если мадам Эванс должна была стать жертвой, то почему просто не убить ее? – спросила Лакост. – К чему этот маскарад?
– Ты что, никогда не видела фильмы ужасов? – удивилась Рут. – «Хеллоуин», например?
– А вы видели?
– Нет не видела, – призналась Рут. – После смерти Винсента Прайса смотреть их стало неинтересно. Но мне понятно, что они собой представляют.
– Я много лет занимаюсь расследованием убийств, – сказала Изабель Лакост. – Но я не знаю ни одного случая в реальной жизни, когда убийца надел бы маскарадный костюм, привлек к себе внимание, а потом совершил убийство. А вы?
Она посмотрела на Гамаша, и тот отрицательно покачал головой.
– Может, поначалу он не собирался ее убивать, – сказала Рут. – В чем смысл подобного наряда? Каково его назначение?
– Опозорить, – ответила Лакост.
Рут помотала головой:
– Нет, ты говоришь о современном кобрадоре. О сборщике долгов. Он позорит. А старый? Настоящий кобрадор? Он что делал?
Лакост стала вспоминать, что ей рассказывали о темных людях из темных времен. О людях, которые преследовали своих мучителей.
– Он наводил ужас, – ответила она.
Рут кивнула.
Террор. Нагнетание страха.
Полицейские, а также поэтесса и даже, вероятно, утка знали, что террор – это не действие, это угроза. Запугивание.
Запертая дверь. Шум в ночи. Неясная фигура, промелькнувшая за окном.
Реальные акты террора порождали ужас, боль, скорбь, ярость, жажду мести. Но сам по себе страх происходил из ожидания того, что случится дальше.
Смотреть, ждать, размышлять. Предчувствовать. Воображать. И всегда худшее.
Угрозы приносят террористам больше пользы, чем реальные деяния. В качестве оружия они выбирают страх. Иногда они – одинокие волки, иногда – организованные группы. Иногда людей запугивали власти.
И Совесть была такой же. Ее усилия вкупе с воображением жертвы рождали страх. И если преследователям сопутствовал успех, то они поднимались на одну ступеньку к террору.
– Убить ее было недостаточно, – тихо произнесла Рут. – Он хотел сначала помучить ее. Дать ей понять, что он все знает. Что он пришел за ней.
– И она никому не могла сказать. Не могла попросить о помощи, – подхватила Лакост. – Если то, что вы говорите, верно, то она хранила свою тайну долгие годы.
– Тайну, которая вернулась, чтобы терзать ее, – проговорила Рут.
Гамаш слушал их и с легким удивлением понимал, что Лакост относится к Рут, как относилась бы к коллеге. Словно слабоумная старая поэтесса заменяла ей Бовуара.
Но вообще-то, Жан Ги и Рут во многом были похожи, хотя Гамаш никогда, ни при каких обстоятельствах не сказал бы зятю, что тот напоминает ему старую пьяницу.
Несмотря на явный антагонизм, между Жаном Ги и Рут существовало взаимопонимание. Привязанность. Может быть, даже любовь. Определенно какое-то странное и старое сродство, которого ни тот ни другая не могли ни признать, ни отрицать.
Гамаш подумал, не было ли между ними той самой связи, проходящей через века, через поколения. Связи матери и сына. Отца и дочери.
Связи птиц, летящих клином.
Изабель Лакост встала (Гамаш тоже поднялся) и поблагодарила Рут, явно расстроенную тем, что ее выставляют отсюда. Прижимая Розу к своему свалявшемуся свитеру, старая поэтесса прошла по цокольному помещению между полицейскими, молодыми и бывалыми, расступавшимися перед ней.
Лакост и Гамаш снова сели. Молодого агента отправили за следующим свидетелем по списку, а они стали обсуждать услышанное.
– Если кобрадор пришел сюда за мадам Эванс, то почему она просто не уехала? – спросила Лакост.
– Наверное, думала, что отъезд привлечет к ней ненужное внимание, – ответил Гамаш. – Или понимала, что если Совесть нашла ее здесь, то найдет и в другом месте.
– Но как он нашел ее здесь?
– Вероятно, следил за нею.
– Скорее всего. – Лакост задумалась. – А как он заманил ее в церковь?
– Может, он никуда ее не заманивал, – возразил Гамаш. – Может, просто шел за нею следом.
– Продолжайте.
– Предположим, она искала в церкви успокоения, – сказал Гамаш. – Думала, что там будет в безопасности.
– Есть еще одна возможность. Еще одна причина, по которой Кэти Эванс могла приехать сюда.
– Oui?
Он ждал, пока Лакост, прищурившись, пыталась представить, зачем вчера вечером сюда пришла женщина, чьи нервы были напряжены до предела.
– Предположим, она договорилась встретиться с ним здесь, – сказала Лакост, представляя мысленным взором эту картину.
Испуганная женщина, уставшая и издерганная. Понимающая, что кому-то ее тайна стала известна.
– Она пригласила его сюда. В тихое место, где их никто не потревожит. Как там сказал месье Эванс? Теперь больше никто не ходит в церковь. Может быть, она хотела поговорить с ним. Убедить его оставить ее в покое, уехать.
– А на тот случай, если ей не удастся его убедить, – подхватил Гамаш, развивая ее мысль, – она заготовила план «Б».
Биту.
Лакост откинулась на спинку стула и постучала авторучкой по губам. Потом наклонилась над столом:
– Итак, по этому сценарию Кэти Эванс договаривается с ним о встрече вчера вечером здесь, в подвале церкви. Кэти рассчитывает дать кобрадору то, что ему надо. Полностью оправдаться. Затем он должен уехать. Но на случай, если ее план не сработает, она приносит биту. Он отбирает у нее биту и убивает ее. После этого скрывается.
– Зачем он надел на нее свой костюм? – спросил Гамаш.
Опять все вернулось к этому.
Костюм. Почему он сам надел его и на кой черт убийце понадобилось облачать в него жертву?
– Да, кстати, – сказал Гамаш. – Я ведь пришел сюда не для того, чтобы слушать твои допросы. Мадам Гамаш только что сообщила мне кое-что, и ты должна это знать.
– Что?
– Она говорит, что, когда нашла тело, никакой биты в кладовке не было.
Старший инспектор Лакост учла эту информацию и подозвала фотографа:
– Покажи нам фотографии и видео с места преступления.
– Oui, patron, – ответил агент и отправился за своим ноутбуком.
– Может, она не заметила? – спросила Лакост.
– Это возможно, – признал Гамаш.
– Но маловероятно?
– Если она опустилась на колени, чтобы убедиться, что Кэти мертва, я полагаю, она не могла не заметить окровавленную биту. Тебе так не кажется? Комнатушка-то небольшая.
– Вот, – сказал фотограф, возвращаясь с ноутбуком.
Фотографии были четкими.
Рейн-Мари Гамаш должна была заметить биту у стены. Бита напоминала окровавленный восклицательный знак.
И все же…
И все же мадам Гамаш не помнила никакой биты в кладовке.
– А это значит, – сделала вывод Лакост, – что биты, возможно, не было, когда она нашла тело.
Слово «возможно» не ускользнуло от внимания Гамаша, но он понимал ее неуверенность.
– Когда полтора часа спустя я пришел сюда с Жаном Ги, бита стояла у стены.
– Мадам Гамаш заперла церковь, – сказала Лакост. – Из здания только один выход. Через переднюю дверь. Вероятно, у кого-то есть ключ.
– Ключи от этой двери наверняка есть у многих, – сказал Гамаш. – Но никто не заходил в церковь и не выходил из нее. Мирна стояла на крыльце, чтобы до приезда местной полиции никто не вошел.
– Однако небольшое временно́е окошко все же было, – заметила Лакост. – Минут десять, да? Между тем моментом, когда мадам Гамаш ушла отсюда позвонить вам, и тем, когда на крыльце встала Мирна.
– Верно. Но это было при ярком дневном свете. Кому-то пришлось пройти по деревне с окровавленным орудием убийства, чтобы положить его на место. Для этого требуется…
– Большая смелость?
– И здоровенная бита, – сказал Гамаш.
