День завершается на Грассмаркет – да-да, на Сенном рынке!

Конечно, сена там нет и в помине, не вижу я и никакого намека на рынок. Только просторная площадь, окруженная магазинами, магазинчиками и пабами. А над ней, будто мрачный страж, нависает замок, но сама площадь симпатичная, воздушная и совсем не зловещая.

Здесь не так уж плохо, успеваю подумать я за секунду до того, как мама сообщает, что на этом самом месте казнили преступников. И почему я еще чему-то удивляюсь?

Само собой, пока мы с телевизионщиками идем по площади, Вуаль становится все плотнее, так что мне кажется, будто я иду по шею в воде. Меня не затягивает туда лишь потому, что я по-прежнему размышляю о Ларе Чаудхари: о ее кулоне-зеркальце, странном заклинании, о том, как у ее ног рассыпался призрак.

Это то, что мы делаем.

Идущий впереди Джейкоб нервно передергивает плечами. Мы с ним больше не говорили о том, что произошло в переулке, и не обсуждали, что он имел в виду, когда сказал, что боялся мне признаться. Сейчас на это нет времени. Вот мы и стараемся делать вид, будто у нас все как обычно.

Папа указывает на невысокий камень.

– Видишь, Кэссиди? Вот на этом самом месте казнены сотни людей.

Протянув руку, я опасливо касаюсь камня. Вуаль при этом сама делается, как каменная.

– О-о-о не-е-ет, – Джейкоб машет руками, отгоняя меня от этого места.

Когда мы, наконец, добираемся до цели нашего путешествия – паба под названием «Постоялый двор „Белый Олень“», наверняка известного своими привидениями, – я готова к худшему. Поэтому с огромным облегчением обнаруживаю, что тук-тук-тук Вуали вдруг слабеет, превращаясь в легкую щекотку.

Какое счастье, в этом пабе призраки не водятся.

По крайней мере, здесь их не больше, чем в целом городе. И это хорошо: я могу торжественно заявить, что участвовала во всем, что делали сегодня «Оккультурологи». Мама с папой и группа спешат в паб, где у них намечена съемка. Там они сразу скрываются в заднем помещении. Ну, а мы с Финдли (и Джейкобом, конечно) садимся за ближайший стол и заказываем еду.

Финдли встает и подходит к барной стойке. Но даже оставшись одни, мы с Джейкобом не начинаем разговор. У меня из головы не выходят слова, которые он мне сказал – и то, чего не сказал. Джейкоб сидит, не отрывая глаз от стола, и пытается сдвинуть с места картонный кружок – подставку под кружку.

Снова появляется Финдли, с двумя пинтами пива.

– Гм, – говорю я, – мне нельзя пить, я еще не взрослая.

Финдли раскатисто смеется.

– Не, девочка, это не для тебя, – он ставит один стакан перед собой. – Вот это мне… – объясняет он, придвигая второй стакан ближе к пустому стулу рядом с собой, – а это для Реджи.

Я озираюсь.

– Реджи?

– Реджи Уэзершир, – спокойно отвечает Финдли. – Мой старый приятель. Это было его любимое место.

У меня округляются глаза. Покойный муж миссис Уэзершир. Тот, что умер восемь лет назад.

– Вы думаете, его дух здесь? – спрашиваю я.

Финдли добродушно разводит руками.

– Чего не знаю, того не знаю. Но если он здесь, я хочу, чтобы у него была возможность промочить горло. И всегда покупаю ему пиво.

Никаких признаков мистера Уэзершира я не вижу ни здесь, ни по ту сторону Вуали. Но папа мне как-то объяснял, что живые цепляются за умерших, а «привидения» – это просто наш способ сохранить рядом с собой потерянных людей. Я-то знаю, как все обстоит на самом деле, но, может, и в папиных словах есть доля правды – вон как радуется Финдли при мысли, что мистер Уэзершир как будто здесь, с ним, в пабе.

Нам приносят большую коробку картошки фри – я хотела сказать, чипсов. Я брызгаю на них уксусом и кладу одну штучку в рот.

Финдли усмехается.

– Мы еще сделаем из тебя местную жительницу!

Я тянусь за следующим ломтиком.

– А вы правда верите в привидения?

– Именно так, – отвечает он, не задумавшись ни на секунду. – В каком-то смысле. Верю, что после смерти человека что-то остается, вроде как память о нем. Я слишком долго живу в этом городе, чтобы не верить. Но не думаю, что они могут быть для нас по-настоящему опасны.

Лара бы, пожалуй, с этим не согласилась.

– А даже если и так… – продолжает Финдли. – Я слышал, у тебя есть собственное привидение вместо ангела-хранителя.

Я настораживаюсь, но в его голосе нет насмешки. Правда в глазах мелькает озорной огонек, но Финдли надо мной не издевается.

– С таким другом тебе нечего бояться.

Джейкоб поднимает голову и скупо улыбается.

– Ты и сама знаешь, я всегда тебя прикрываю, Кэсс.

– Ну, – говорит Финдли, – расскажи мне о своем призраке. Как его зовут?

Я забрасываю в рот еще кусок картошки.

– Джейкоб. Он спас мне жизнь.

Финдли высоко поднимает брови.

– Серьезно? Ну, ты просто везунчик.

Я бросаю на Джейкоба взгляд. Еще бы.

Покраснев, Джейкоб снова опускает глаза. Вскоре к нам присоединяются мама, папа и съемочная группа, и, пока все едят, разговор переходит на технические проблемы съемки. Я строю башни из чипсов. Джейкоб пытается их разрушить.

Наконец, мы поднимаемся из-за стола, разбираем вещи и оборудование и идем к выходу. Оглянувшись на наш стол, я замечаю, что стакан мистера Уэзершира пуст.

Если этот день чему-то меня научил, так это тому, что мне еще многое предстоит узнать.

Возможно, мир еще более странное место, чем я думаю.

Телевизионщики с нами прощаются, мы бредем домой, в Лейнс-Энд. Папа и Финдли увлечены разговором, Джейкоб насвистывает мелодию из мультфильма (я никак не могу вспомнить, какого), а мама с наслаждением подставляет лицо летнему ветерку. Высоко в небе висит луна.

Вечер чудесный – ясный и безоблачный. Я без устали фотографирую извилистые улочки, янтарные фонари. Даже здесь, по эту сторону Вуали, я чувствую в этом городе что-то волшебное.

Мы уже почти в конце Королевской Мили, когда я слышу песню.

Ее подхватывает эхо. Сначала мне кажется, что это поет кто-то из уличных артистов или играет волынщик. Но на улице темно и пусто. А звук ясный, как хрусталь.

Поет женщина.

Ее голос цепляет меня, как крючок, заставляет замедлить шаг. Мне знакома эта песня. Вернее, знаком голос той, кто поет. И это не человек. Я представляю себе ее алый плащ, ее черные локоны, протянутую ко мне руку. Я останавливаюсь и поворачиваюсь, пытаясь понять, где поют. Песня звучит так близко. Я хочу ее найти.

Я должна ее найти.

– Вы слышите? – шепчу я. Но никто ничего не замечает, даже Джейкоб смотрит на меня так, будто я выжила из ума. Я верчу головой, прислушиваюсь, но не успеваю найти источник звука, как мелодия обрывается.

Теперь я не слышу ничего, кроме ветра.

Родители долго не ложатся, обсуждают, как прошел день, готовятся к завтрашней съемке. Зато я сразу ложусь – ничего не хочу, только спать (и желательно увидеть во сне что-нибудь получше, чем закоулки с призраками и могильные склепы).

Но сон не идет.

Не спится и все тут.

Я кручусь и верчусь с боку на бок. Стоит закрыть глаза, как я вижу туннели Тупика Мэри Кинг и десятки изможденных бледных лиц, обращенных ко мне. Картина блекнет, и я уже не в подземелье. Передо мной на улице стоит Лара Чаудхари, в пальцах у нее кулон-зеркало.

Вот что ты такое…

Проворочавшись полночи, я не выдерживаю, отбрасываю одеяло и вскакиваю, чуть не наступив на Мрака. Тихонько пробираюсь в гостиную. Дверь в спальню родителей приоткрыта, но свет не горит, и я слышу негромкое похрапывание папы.

– Джейкоб! – шепчу я в надежде, что мой друг где-то рядом, но он не отзывается.

Я подхожу к старому письменному столу у окна. Мой аппарат на фиолетовом ремне здесь, в луче лунного света. Я смотрю на счетчик кадров – в кассете их осталось еще десять. Я поворачиваю камеру, чтобы протереть линзу полой пижамы, и неожиданно кое-что замечаю.

Не так уж часто мне приходится оказываться по эту сторону камеры, поэтому я никогда раньше не замечала, что объектив блестит как стекло. Или зеркало.

Что если Джейкоб именно поэтому упорно не смотрит в камеру, когда я его фотографирую?

Сколько же тайн он хранит?

Сколько всего мне еще предстоит выяснить и понять?