Мама сидела тихо, когда я рассказала о случившемся – не все, конечно, но достаточно.

– Не могу поверить, что ты не узнала Криспина, – проговорила она наконец.

Я подумала о рубцах, лысой голове, очках. Набранном весе.

– Знаешь, люди здорово меняются за пятнадцать лет, – сухо ответила я. – Взять хоть нас.

Это правда, мы тоже изменились. У меня короткая стрижка, другой нос (слава богу, нет больше здоровенного «римского» клюва), морщинки вокруг глаз. Я выгляжу старше своих тридцати четырех – видимо, сказался стресс.

Мама после несчастного случая с Китти очень похудела, стала почти прозрачной. Она из тех, кто теряет аппетит от переживаний (мама до сих пор ест как птичка). Еще она рано поседела (недавно она поддалась моим уговорам и покрасила волосы).

– Мне как-то неловко заботиться о своей внешности, когда Китти в таком состоянии, – объяснила она. – Слава богу, хоть ты у меня есть!

Но и меня у нее не будет, если за дело возьмутся адвокаты Криспина (теперь мне придется называть его настоящим именем – оно сейчас звучит слишком часто). Это имя словно выдергивает пробку из бутылки с воспоминаниями о летнем домике. О стуке ветки в стекло. О коже Криспина на моей. О невозможности сопротивляться. О чувстве стыда и ненависти к себе. О нестерпимом желании смыть с себя запах Криспина в морских волнах.

– Мой отец был англичанин?

Мама вздрогнула.

– Что заставляет тебя думать иначе?

Я обратила внимание, что она не стала отрицать, просто ушла от ответа, как опытный адвокат.

– Мама, этот человек клялся, что я его дочь.

Она хмыкнула с интонацией «ну и что с того».

– Если ты работаешь с ненормальными преступниками, дорогая, это не значит, что им нужно верить.

Она обняла меня – так, как я обнимала ее в детстве, когда мы остались вдвоем, и мама часто плакала, не зная, как жить дальше. Я обнимала ее и после несчастного случая, но тогда для утешений у нее был Дэвид. Я стала больше не нужна.

– Этот мир, в который ты вошла… – мягко заговорила мама. – Чтобы там работать, нужна недюжинная смелость, но я не хочу, чтобы ты туда возвращалась. Нужно найти иной способ оплачивать счета за твою сестру.

Я хотела сказать, что уже поздно, меня и так отстранили. Более того, полиция может вызвать меня в любой день, если отыщется написанное мной признание. Если правда обнажится, я потеряю не только прежнюю Китти, но и то, что от нее осталось. Да и маму, наверное, тоже.

– Кстати, – оживилась мать, – у родителей Джонни есть приятель, знакомый с американским специалистом по травмам мозга. У них там большой прогресс в создании… э-э-э… интерфейса мозг-компьютер. Разработано новое устройство, которое помогает людям делиться даже неосознанными мыслями. Называется вспомогательный коммуникационный девайс. А вдруг он поможет Китти?

Ситуация ухудшалась на глазах.

В ту ночь я металась в кровати, не в силах уснуть. Я даже не стала себя резать – эта потребность исчезла, как не было, после гибели Стефана: если бы не тот злосчастный обрезок стекла, человек бы остался жив. Еще один грех на моей совести…

Должно быть, я задремала, потому что проснулась, когда забрезжил рассвет, а в голове возникла идея. Идея была настолько очевидна, что я удивилась, почему сразу до нее не додумалась.

– Элисон! – воскликнула секретарша, когда я заехала в колледж на обратном пути. – У вас же сегодня нет занятий!

– О, я заехала взять рисунки моих студентов. Обещала доработать к следующему уроку.

– Какая вы ответственная!

Я вздрогнула.

– А помните, прошлой осенью было объявление о наборе художников в тюрьму? – небрежно спросила я.

– Еще бы! Вы еще данные записали.

– Не подскажете, а вам его доставили почтой или по имейл? Мой вопрос может показаться странным, но…

– Нет-нет, – перебила секретарша. – Я вам тогда сразу и хотела сказать. Его принес какой-то человек – я даже сперва подумала, бездомный, весь грязный. С другой стороны, художники часто не следят за собой… Простите, я не вас имела в виду! – ее лицо сморщилось от смущения. – А что, это был какой-то розыгрыш?

– Да нет, – я запнулась. – Вполне реальное объявление. Мне просто стало любопытно. И вы не знаете, что это был за человек?

– Он не представился.

Это ничего не доказывает, сказала я себе. Может, его наняли разносить рекламу в обществе художников, через которое я устраивалась в колледж.

Теперь – следующий шаг.

На метро я быстро добиралась до Чок-Фарм. Офис у Робина оказался гораздо приличнее, чем я ожидала. Главное, найти хорошего юриста, говорили мои ученики в тюрьме. Многие сокрушались, что им попался «паршивый адвокатишка». Я лично знакома только с одним адвокатом – мама держит меня в курсе развития его карьеры – и легко отыскала его через сайт юридической коллегии. Мы не виделись с восемнадцати лет, но что-то мне подсказывало: если у меня и есть шанс выпутаться из сложившейся ситуации, мне нужен человек, который меня поймет.

Конечно, можно было записаться на прием под новым именем, а потом удивить Робина, но мне показалось правильным предупредить секретаршу, что мистер Вуд когда-то знал меня как Эли Джеймс. Сейчас сердце учащенно билось не только от страха, что меня посадят за случившееся с Китти, но и от предстоящей встречи со старым приятелем спустя столько лет. Который бросил меня после того, как я оставила его на вечеринке Райтов. Может, я зря пришла?

Помедлив у входа, где на табличке значилось его имя, я толкнула тяжелую стеклянную дверь. Ожидавший в холле мужчина поглядел на меня сперва коротко, затем внимательно. Я тоже не сразу поверила глазам. Передо мной стоял Робин, но как же он изменился! Разумеется, он стал старше, но научился прекрасно одеваться – костюм сидел безукоризненно, галстук щеголевато завязан. Все это разительно отличалось от красно-синей кофты, из которой он не вылезал… Волосы тщательно причесаны и хорошо лежат, на лице появились морщины, однако ему они идут (не знаю почему). И он уже не тощий, а вполне себе плотный. Робин стал очень представительным мужчиной.

– Рад тебя видеть, Эли.

А вот голос не изменился! Я вспомнила, как Робин басил в школе – за глубокий баритон его дразнили не меньше, чем за фамилию и кофту.

– Теперь я Элисон, – нервно сказала я.

Он пожал мне руку, и я вдруг спохватилась, что, несмотря на многолетнюю дружбу, в юности мы не притрагивались друг к другу, не считая случайных прикосновений.

У нас не такие отношения, раздражалась я, когда Китти подшучивала насчет моего «странного неуклюжего бойфренда».

Теперь и Китти не сочла бы Робина странным или неуклюжим. Так и слышу ее голос: «Ух ты! Он немного похож на постаревшего актера из «Пятидесяти оттенков»!»

Робин проводил меня в кабинет и предложил присесть – все строго официально. Я говорила себе – это тот самый мальчик, с которым мы плавали по утрам через залив и который тоже любил Леонарда Коэна, однако былая прекрасная непринужденность пропала навсегда. Да, зря я пришла.

– Как твоя сестра? – спросил Робин.

У меня засосало под ложечкой – я не ожидала этого вопроса, эгоистично занятая собственными проблемами. Но ведь старый приятель обязательно расспросит о семье, прежде чем перейти к делам, это простая вежливость.

– После несчастного случая мало что изменилось. Разве что Китти забеременела и вышла замуж.

Брови у Робина поползли вверх:

– Правда?!

– Это длинная история, – я замешкалась. – Появилась надежда на улучшение… Есть новый прибор, который может помочь.

– Это же прекрасно!

Вовсе нет, хотелось мне возразить. Последствия страшили меня до мурашек. Подумать только, что она может рассказать!..

Но я повторила одну из маминых истин:

– Даже маленький шажок прекрасен, но лучше не питать ложных надежд.

– Ну, это понятно.

Он начал крутить кольцо на пальце левой руки. Я ощутила болезненный укол в груди и тут же упрекнула себя: естественно, что такой видный мужчина женат. Повернись жизнь иначе, его супругой могла стать я. У меня была бы налаженная жизнь. Почему, принимая в юности поспешные решения, мы не думаем, что сделанный выбор повлияет на всю нашу жизнь, да еще и хвалим себя за спонтанность?

– Секретарша сказала, ты хочешь что-то обсудить?

Так официально! Куда только подевался мальчишка, который везде был белой вороной… Я ответила не сразу, рассматривая кабинет. На столе нет семейных фотографий. Вдоль стен красивые деревянные стеллажи. На стене сертификаты. Небольшой бар.

– Я работаю преподавателем рисования в тюрьме… – начала я.

Глаза Робина расширились:

– Как решительно с твоей стороны!

Ох, не то слово…

– Недавно там кое-что произошло. Погиб человек.

– Сочувствую, – сказал он. Равнодушное слово, которое мы роняем, если скончался знакомый знакомых.

Я подалась вперед:

– Одним из моих учеников оказался Криспин Райт. Он и убил этого несчастного.

Так-то лучше – Робин изменился в лице.

– Я его не узнала, у него теперь совсем другая внешность… – нервно зачастила я. – Меня отстранили до окончания расследования. Вообще в тюрьме запрещается работать тем, у кого есть знакомые среди заключенных… – Я замолчала и подалась еще ближе: – Слушай, а тебе можно меня представлять, учитывая наше знакомство?

– Да, при условии отсутствия конфликта интересов.

– Конфликта, насколько я понимаю, нет.

Во взгляде Робина появился холодок, будто он знал, что я сказала не все. В горле пересохло, и я с трудом выговорила:

– Криспин, вернее, Мартин, как он себя называл, обвинил меня в том, что я подстроила тот несчастный случай.

Я замолчала, готовясь изложить Робину отрепетированную ложь.