Глава 16
Миф: я не могу сказать правду

Хватит ли у меня смелости рассказать следующую историю?

Этот вопрос я задаю себе прямо сейчас, когда мои пальцы бегают по клавиатуре ноутбука. Готова ли я поделиться тем, что хотела бы просто забыть?

Если честно, нет. Не готова.

Инстинкты требуют спрятать ее в самом дальнем уголке сознания и никогда не озвучивать. Но потом я понимаю: то, что мы пытаемся скрыть, имеет гораздо больше влияния на нашу жизнь, чем то, что мы выставляем на всеобщее обозрение. А я не хочу, чтобы эта история имела на меня хоть толику влияния. К тому же надеюсь, что мой опыт вдохновит и проинформирует потенциальных приемных родителей, какие подводные камни их могут подстерегать. Надеюсь, у меня хватит смелости не удалить эту главу перед публикацией.

Итак…

Когда я была беременна Фордом, мы решили, что удочерим маленькую девочку. Для нас с Дейвом это было очень важно. И как для христиан, и как для родителей, которые мечтали о дочке. Поэтому мы начали выяснять, какие у нас есть варианты, и искать иностранную компанию по усыновлениям.

Дело в том, что и я, и Дейв жутко боялись внезапного появления в нашей жизни биологических родителей усыновленного ребенка. Мол, в один прекрасный день они явятся в наш дом и заберут малыша. Нам казалось, если это будет ребенок, рожденный за океаном, такой сценарий окажется невозможен. В результате мы остановились на Эфиопии.

Я помню, как была ошеломлена количеством бумаг, анализов и визитов из службы опеки. Тогда я и не догадывалась, что это только начало и что процесс займет не менее пяти лет. Я мечтала и ждала, когда же нам позвонят из агентства – наша семья медленно, но верно приближались к заветной цели. Так прошли два года.

А потом нам пришло письмо, что Эфиопия приостанавливает свою программу по усыновлению, и агентство предложило выбрать другую страну. Я не понимала, что делать дальше. Выбрать другую страну – означало начать все по новой. Опять бумажная волокита, встречи, список ожидания… Я думала, что Бог направил наши мысли в сторону Эфиопии, и если мы будем верить, то выход найдется. И мы решили не выходить из программы.

Но ничего не менялось. Новостей не было. А шесть месяцев спустя Эфиопия вообще отказалась от сотрудничества с США по вопросам усыновления.

Я чувствовала себя растерянной. Неужели все было впустую? Мои мечты о том, как мы поедем в Африку за нашей дочуркой, начали казаться полной глупостью. И тогда я впервые задала себе вопрос, который повторяла на протяжении следующих лет: «Должны ли мы и дальше пытаться удочерить кого-нибудь? Может, нужно просто радоваться трем своим сыновьям? Не пора ли сдаться?»

Я не из тех, кто долго зависает на одной проблеме. А еще не из тех, кто сдается. Я начала искать выход. Может быть, мы должны удочерить местную девочку? Из Америки? Которая еще не родилась, поэтому у нас ничего не складывалось? Этот ответ меня устроил, и я продолжила поиски.

Чем больше вариантов я рассматривала, тем больше мне была по душе идея патронажного родительства. Мы задумались об Эфиопии, потому что там было очень много сирот. То есть мы бы не только удочерили девочку, но и помогли стране. Но патронажное родительство означало то же самое. В Лос-Анджелесе так много детей, которым необходима любовь и ласка, а у нас их было в избытке.

В Америке ты должна зарекомендовать себя как патронажный родитель прежде, чем примешь участие в программе по усыновлению. Сначала мы стали сильно переживать, как это скажется на нашей семье и как к этому отнесутся мальчики. Но потом решили, что нам стоит объяснить и показать им, что мы можем помочь тем, кто в этом нуждается.

Так что мы приняли участие в программе «От патронажа к усыновлению».

Но на тот момент мы не знали, как это будет сложно. Мы не знали, что станем приемной семьей для малышки с хрупким здоровьем и министерство не будет знать, насколько ей необходима медицинская помощь. Мы не знали, что через три дня после ее появления нам позвонят и будут умолять взять еще и ее двухлетнюю сестру. И что из семьи из пяти человек мы превратимся в семью из семи. Мы не понимали все тонкости поведения с биологическими родителями, которые во многих отношениях сами были еще детьми. И я до конца не понимала, как тяжело мне будет расставаться с девочками через три месяца.

Я оплакивала потерю малышек и пыталась понять, как жить дальше. Мне казалось, пройдут месяцы, прежде чем подойдет наша очередь на усыновление.

Но это произошло через тридцать четыре дня.

Я сидела в офисе, когда получила письмо от социального работника. В строке темы значилось «близнецы».

Мы никогда не рассчитывали на близнецов. Мы не подписывались на двух детей сразу, но когда мы взяли вторую девочку по патронажной программе, то поняли, что можем обсудить этот вопрос.

Мы недолго рассуждали на эту тему. Девочкам было три дня, мать бросила их в роддоме, и у нас было полчаса на то, чтобы принять решение. Мы говорили по телефону и были немного шокированы. Новорожденные близнецы? А мы справимся? Мы морально готовы после совсем недавней потери малышек? Мы прочитали молитву, позвонили соцработнику и сказали самое важное «да» в своей жизни.

После четырех лет ожидания мы практически не могли заснуть в ту ночь. Мы несколько часов подбирали имена. Мы были так взволнованы, что почти ничего не ели в тот день, когда поехали за ними. В роддоме мне казалось, что я не смогу дождаться их появления.

И вот они появились – такие крошечные, очаровательные и красивые. Мне казалось, что мы самые счастливые люди в мире, потому что эти девочки – наши! Конечно, я знала, что история с усыновлением будет непростой, но опыт доказал, что оно стоит того. Мы отвезли их домой и не спали несколько ночей, потому что… ну вы сами понимаете, это новорожденные близнецы. Нам было все равно. Это был один из самых счастливых отрезков в моей жизни.

А четыре дня спустя в десять часов вечера к нам в дверь позвонила полиция.

Я была так удивлена этим звонком, что подумала, что это какая-то поздняя доставка. Вот насколько я была далека от реальности – в мою дверь звонят посреди ночи, а я думаю, что, должно быть, это приехало мое миндальное масло.

Тогда мне и в голову не могло прийти, что спустя несколько секунд мое представление о том, как устроен мир, полностью поменяется. Раз и навсегда.

Это была не служба доставки.

Это были два офицера полиции, которые сообщили, что в патронажную службу поступил анонимный звонок относительно нашей семьи.

Я стояла на крыльце и пыталась понять, что мне говорят. Голова плохо работала от недосыпа, и слова никак не желали обретать смысл.

В течение следующих шести дней я узнала, что это была довольно частая практика. Так как горячая линия по жестокому обращению с детьми анонимная, туда может позвонить кто угодно. Люди делают это просто назло, чтобы навредить вашей семье, или чтобы отвлечь внимание от себя, или по миллиону других причин, о которых я даже не хочу думать. Сколько бы я ни размышляла над случившимся, это ни к чему не привело. Неважно, что бы мы сказали или сделали, ничего изменить было уже нельзя. Следствием этого звонка стало серьезное расследование.

Позвольте мне сделать паузу и сказать, что расследование, конечно же, необходимо. Жестокое обращение с детьми – это ужасное и достойное осуждения преступление, и если правительство не будет за него наказывать, то как смогут приемные дети рассчитывать на безопасность? Я понимаю это на уровне логики. Но с другой стороны, мне пришлось сидеть в гостиной и выслушивать, как сотрудник опеки задает моим сыновьям вопросы типа «Мама и папа когда-нибудь били друг друга, когда выходили из себя?» или залезал ли кто-нибудь им в трусы.

Я пыталась сохранять спокойствие ради моих мальчиков. Держа на руках восьмидневного ребенка, старалась улыбаться и говорила: «Ничего не бойся, малыш, говори правду».

Потом сыновья вышли из комнаты, и я со слезами подписывала бумаги, что офицеры могут просматривать медицинские карты мальчиков, их школьные документы и задавать дальнейшие вопросы.

И все это время в моей голове крутилась мысль, что именно я настояла на том, чтобы вступить в патронажную программу. Это я втянула свою семью во все это. Я потратила столько сил, чтобы мои дети не пережили травмы, похожие на мои, и тем не менее сама же навлекла на нас проблемы.

Я ничего не понимала.

Я была так наивна, что не думала, что будет дальше. Я думала, что самым сложным будет помочь приемным малышам справиться с их травмами, и даже не догадывалась, что сами мы будем находиться под прицелом из-за того, что попали в этот мир. Я знала – все мы знали, – что мы невиновны и все подозрения ложные. Но расследование показало, что доказательства «неубедительны». Мы не «невиновны», потому что как они могут доказать нашу невиновность, если их единственные свидетели – это дети, которые еще слишком малы? Это система, где ты виновен, пока доказательства не покажутся достаточно убедительными.

В то время многие спрашивали меня: почему я так похудела? Они хотели узнать, на какой диете я сижу, чтобы тоже ею воспользоваться. Но это была не диета, а серьезное расследование, которое длилось несколько недель. Представители органов опеки сидели у нас в гостиной и задавали вопросы, были ли мы когда-нибудь настолько злы, что толкали детей?

У меня пропал аппетит. Я не могла заснуть, не приняв снотворного.

И все это происходило, когда у нас появились новорожденные близнецы.

И вдруг в разгар этого кошмара мы обнаружили, что девочек нельзя удочерить. Их биологический отец хотел их вернуть. Оказалось, что он не собирался с ними расставаться, но нам об этом не сообщили. Им нужна была всего лишь патронажная семья на некоторое время. На наше возмущение мы получили ответ от социального работника, что их можно будет удочерить когда-нибудь, если их отец самоустранится.

Эти объяснения были отвратительными, но, честно говоря, я даже не могла обвинять ее.

Я не могу себе представить, сколько анкет детей прошло через ее руки за одну неделю. Не представляю, для скольких детей она отчаянно пыталась найти дом. Поэтому если близняшки оказались в патронажной программе и она не могла найти им места (позже мы узнали, почему это произошло), то неужели она пройдет мимо семьи, у которой есть разрешение на усыновление сразу двоих? Вы говорите, что их бросили, но забываете упомянуть, что существует биологический отец, ведь в ином случае малышей никто не возьмет.

Возможно. И именно это случилось с нами.

Я пыталась осознать случившееся.

Нам позвонили насчет близняшек после четырех лет ожидания. Этот звонок был словно ответом на наши молитвы. Но вскоре жизнь стала напоминать ночной кошмар.

Когда их забрали, я чувствовала себя обманутой. Будто меня обворовали. Я была опустошена до мозга костей. Но мне важно донести до вас, что это мы приняли решение их отдать. Честность – это не то, что всегда сопровождает такие процессы, поэтому я хочу заявить: мы могли бы оставить их. Мы могли бы подписать бумаги, позволяющие им остаться у нас на 9, 12 или 18 месяцев по патронажной программе, и суд назначил бы 2-часовые посещения их биологического отца три раза в неделю. И возможно, потом нам разрешили бы их удочерить.

Но мы не могли пойти на это.

Или, правильнее сказать, у нас не было права. Мы могли бы это сделать… но мое сердце было разбито, и я больше не верила в эту систему.

Я боролась сама с собой. Каждый день в течение нескольких недель я боролась с собой и пыталась найти решение. Может, мы… а что, если они… может, отец…

И еще я боролась с Богом.

С ним – больше всего.

Для чего это было нужно? Почему мы оказались в такой ситуации? Чем мы такое заслужили? Что насчет девочек? Тех, которым я дала имя и с кем я часами ходила по комнате, влюбляясь в них все больше? Аттикус с ее большими яркими глазами и Эллиотт, которая была чуть меньше и требовала больше заботы… Боже, что с ними будет?

Я плакала.

Я плакала столько, что мои глаза никогда не были сухими. Плакала, когда держала их на руках. Когда колебалась и понимала, что мне не стоит привязываться к тем, кто уйдет из моей жизни. Плакала, когда видела молодых мам в инстаграме… Всего несколько недель я думала, что я с ними заодно.

После всего, что случилось, мы с Дейвом чувствовали себя потерянными. Разве кто-нибудь мог понять, через что нам пришлось пройти? Поверят ли нам, если мы скажем, что нас обвиняют в том, что для нашей семьи вообще кажется нереальным? Разве кто-нибудь может понять, что мы чувствовали, когда узнали, что кто-то нас ненавидит настолько, чтобы превратить нашу жизнь в кошмар? А может, те, кто прочитает эту историю, покачают головой и скажут: «Ты должна была быть к этому готова, когда подписывалась под патронажной программой».

Полное безумие! И оно не заканчивается. Даже когда у нас забрали близнецов, проверки продолжались. Ведь нас оценивали не только как приемных родителей, но и как родителей вообще – они выясняли, можно ли нам доверить наших собственных детей. Мы показали наш дом, медицинские карты, школьные документы, дали контакты наших коллег и друзей, которые могли дать нам характеристики, – и, конечно же, ложный звонок не нашел подтверждения.

И все же это было ужасно. Это было мерзко и травматично, как будто мы подверглись насилию. Насилию, которое длилось неделями и изуродовало нам жизнь.

Я боялась рассказывать эту историю. Я колебалась, стоит ли об этом говорить, потому что считаю, что дети тоже должны иметь адвокатов. Но я думаю, что если бы мы лучше были подготовлены к реальности – к тому, что подобные анонимные звонки весьма частое явление, что тебе могут дать неточную информацию о детях, – то мы бы лучше понимали, насколько это может быть больно.

Возможно, я бы сама лучше подготовилась. А может, я просто принимаю желаемое за действительность. Возможно – это слово преследовало меня повсюду. Но в какой-то момент мы остановились и подумали: а должны ли мы и дальше пробовать?

Моя интуиция говорила: стопроцентно нет.

Международные программы по усыновлению и патронажные программы нам не подошли, единственным шансом оставалось независимое усыновление. Дейв с самого начала был за этот вариант, и только я предпочитала международные или патронажные программы. Но тогда он предложил мне снова вернуться к этому вопросу, и я должна была быстро принять решение.

Самое сложное в вопросе усыновления – это ожидание и бесконечная рутина. Визиты работников соцслужб, анализы, сотни страниц форм для заполнения… Это занимает определенное время, и, к сожалению, документы нельзя передать из одного агентства в другое – поэтому нам пришлось начать все сначала. Мы ничего не знали об этом новом мире. Должны ли мы обратиться в местное агентство? Нужен ли нам адвокат? Все это казалось таким пугающим, особенно учитывая, через что мы прошли.

Я не могу передать, как поддерживал меня муж в тот момент. Если вы поговорите с парами, которые занимались усыновлением, то узнаете, что в большинстве случаев инициатива шла от жены. Мужчины поначалу противятся этой идее. Конечно, из правила существуют исключения, но чаще всего подобную тему поднимает женщины. Я была той, кто настаивал на международном усыновлении, а потом на патронажной программе. После всего, что с нами произошло, я чувствовала себя измученной и потеряла всякую надежду, но Дейв придал мне сил. Я запомню тот разговор на всю оставшуюся жизнь. Я плакала на заднем дворе, где дети не могли меня услышать, а он отстаивал нашу мечту о будущей дочери.

Это Дейв нашел адвоката по усыновлению. Именно он звонил друзьям, коллегам и врачам, чтобы получить характеристики. Дейв сидел рядом, пока я писала черновик этой главы. Он сделал всю бумажную работу и направил документы в наше новое агентство по усыновлению.

Независимое усыновление показалось мне еще более пугающим, чем все остальное. В этом случае биологическая мама сама выбирает вас в качестве будущих родителей – это означало, что нам придется соревноваться с тысячами пар по всей стране. А еще, что как только наш адвокат найдет женщину, требованиям которой мы будем отвечать, то нам придется встретиться с ней и между нами произойдет самый сюрреалистичный диалог из возможных.

Это случилось трижды за первые два месяца. По логике, я должна была быть полна оптимизма, что получила три приглашения за такой короткий отрезок времени. Но правда в том, что эти собеседования давались мне невероятно тяжело. Я знала, что не должна была возлагать на встречи очень большие надежды, но сложно не надеется, когда ты встречаешься с будущей мамой.

Я слушала ее историю и начинала думать: о Боже, а что, если она – та самая? Что, если наш ребенок родится в апреле?

Она нас не выбрала, и я чувствовала себя очень глупо. Я думала, что это пустая трата времени, очередной болезненный опыт, который никуда не приведет. Будет ли у нас когда-нибудь дочь? Должны ли мы хотеть еще одного ребенка? Мне казалось, что это некрасиво по отношениям к семьям, у которых нет ни одного ребенка. Я сидела в ванной и плакала, пока в моей голове крутились все эти вопросы. И я не могла найти на них ответов.

Все, что мне оставалось, – это верить. Иногда вера бывала настолько слабой, что едва поддерживала меня на плаву. Но она все еще была со мной – тонкий голосок, который призывал не сдаваться. Еще один шажочек, – словно шептал мне Бог. Завтра будет новый день, – говорил мне Дейв. Однажды я возьму дочку на руки и пойму, почему ждала ее так долго, – повторяла я сама себе.

В то время я углубилась в веру. Я уже не была настроена так решительно, как в начале пути пять лет назад. Сейчас моя вера стала хрупкой и зыбкой. Я слепо брела по тропинке, которую не видела. Я решила идти вперед, потому что знала, что, несмотря на боль, в конце своего путешествия я найду и силы. Я могла вспомнить обо всех этих пяти годах и разозлиться. Или оглянуться на свою жизнь и осознать, что именно дали мне эти препятствия.

Мы знали о кризисе в сфере усыновления, как международного, так и местного. Мы жертвовали время и силы на развитие сферы, о которой прежде ничего не знали. Вот почему я продолжала верить.

Мы познакомились с четырьмя девочками и полюбили их. И даже если мы никогда не увидим их снова, наши жизни стали прекраснее, потому что мы пережили этот опыт. Вот почему я продолжала верить.

И еще мы укрепили свой брак. Если вы прошли вместе через столько трудностей, это либо сплотит вас, либо отдалит друг от друга. Мы с Дейвом увязли в бумажной волоките, собеседованиях, анализах и провокационных вопросах. Позже мы узнали, как обращаться с малышами, которые получили серьезные психологические травмы, и новорожденными близнецами, которые не спят всю ночь. Оказавшись по другую сторону баррикад, мы смеялись и плакали, и чувствовали себя навсегда связанными друг с другом. Вот почему я продолжаю верить.

Я понимаю, как много хорошего произошло с тех пор. Это дало мне силы для следующего шага. Вот почему я продолжала встречаться с беременными женщинами, хотя это и заканчивалось разочарованием. Поэтому я продолжала молиться, чтобы небеса послали нам дочь, не зная, сколько времени это займет и получится ли вообще.

Поэтому я продолжала верить, даже когда чувствовала себя измотанной. Поэтому продолжала рассказывать свою историю, несмотря на то, что она приносила мне боль. Я не хочу, чтобы ты видела того, кто прошел долгий и изнурительный путь, отчаялся и готов опустить руки. Я хочу, чтобы ты увидела женщину, которая продолжала пытаться, даже когда слезы душили ее. Хочу, чтобы ты увидела ту, что верит, ту, что знает: у Бога на нее есть фантастические планы. Даже если путь не будет легким, у нее хватит мужества и смелости поделиться правдой, которая поможет остальным.

1. Я сделала решительный шаг. Найти в себе смелость, чтобы честно посмотреть в глаза трудностям – все равно что прыгнуть в бассейн с холодной водой и приложить все усилия, чтобы доплыть до другого конца. Не факт, что это будет приятный опыт, но если ты окажешься в воде, половина дела уже будет сделана. Чем дольше ты будешь честна сама с собой, тем легче тебе будет оставаться честной по жизни.

2. Я искала тех, кто говорит правду. Я окружила себя людьми, которые тоже научились признаваться в своих чувствах, как бы тяжело это ни было. Они расскажут тебе, что чувствовали и где черпали силы. А также могут послужить примером, которым ты будешь вдохновляться.

3. Я искала истории, похожие на мою. Если бы я заранее провела исследование в сфере патронажного родительства в Лос-Анджелесе, то все случившееся не вызвало бы у меня такой шок. Когда мы прошли через все это и познакомились с такими же парами, то осознали, что попали в довольно типичную ситуацию. Мы чувствовали себя такими одинокими и искали общества тех, кто бы понял нас. Это очень нам помогло.