Империя и Свобода
– Идеологией России должен стать либеральный империализм, а миссией России – построение либеральной империи, – заявил Анатолий Чубайс в Петербургском инженерно-экономическом университете 25 сентября 2003 года.
Уже через месяц Яндекс давал шесть тысяч упоминаний «либеральной империи». Комментаторы сочли эту формулу нонсенсом, чем-то вроде «горячего льда», и едва ли не все признали ее изобретением Чубайса. Так же думал и сам Анатолий Борисович:
– Представить себе, что это слово [ «империя»] может быть в одном ряду с такими словами, как «цивилизация», «рынок», «свобода», было совсем невозможно. Невозможно в XX веке. Но XX век закончился.
Комментаторы, вместе с Чубайсом, ошиблись. Идея «империи», стоящей в одном ряду со «свободой», не нова; напротив, она настолько стара, что успела забыться.
В 1937 году, к столетию со дня смерти Пушкина, в парижском журнале «Современные записки» появилась статья Георгия Федотова «Певец Империи и Свободы». Федотов, вероятно, и ввел формулу «Империя и Свобода» в русский язык.
Она верна не только по отношению к Пушкину. С ней согласились бы едва ли не все отцы русского либерализма, включая Пестеля, Белинского (кроме самых последних годов его жизни), Кавелина, Милюкова и Струве. Империя и Свобода были для них понятиями не только вполне совместимыми, но и нерасторжимыми.
Федотов, однако, не был автором формулы. Он взял ее у Бенджамина Дизраэли (1804–1881), британского политика-консерватора, блестящего оратора и писателя-романиста. Выступая в Палате общин 10 ноября 1879 года, Дизраэли сказал:
– Один из величайших римлян на вопрос, какой была его политика, ответил: Imperium et Libertas [Империя и Свобода]. Это была бы неплохая программа для британского правительства.
Но и Дизраэли не был первым. Формула «империя и свобода» встречалась (по латыни) уже в трактате Фрэнсиса Бэкона «О преуспевании наук» (1605). Здесь она приписана Тациту.
Что же говорил Тацит?
Едва ли не самое известное место в его сочинениях – начало «Жизнеописания Юлия Агриколы», написанного в 98 г. н. э., в эпоху наивысшего могущества Рима. Здесь повествуется о правлении Домициана, когда «нескончаемые преследования отняли у нас возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом мы бы утратили также самую память, если бы забывать было бы столько же в нашей власти, как безмолвствовать» (перевод А. Бобовича). Зато Нерва, сменивший Домициана, «совокупил вместе вещи, дотоле несовместимые, – принципат и свободу».
«Принципат» означал правление принцепса (первого сенатора); позже его стали именовать императором. Формула «imperium ac libertas» («держава [власть] и свобода») встречалась ранее у Цицерона, хотя у Цицерона, убежденного республиканца, «imperium» – синоним сенатской республики.
Итак, Тацит говорил о сочетании единовластия и свободы; Дизраэли (а за ним и Федотов) – о сочетании великодержавности и свободы. Для Дизраэли лозунг «Империя и Свобода» вовсе не был политическим нонсенсом: расширяя империю, он оставался приверженцем парламентарного строя и гражданских свобод.
Последним британцем, отстаивавшим Империю и Свободу, был Уинстон Черчилль. 10 ноября 1942 года он заявил:
– Я не затем стал премьером Его Величества, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи.
Увы, Империю пришлось ликвидировать. Британское содружество, появившееся на свет в 1947 году, консерватор Найджел Лоусон назвал «пережитком Империи, улыбкой Чеширского кота, оставшейся, когда кот исчез».
То же самое можно было бы сказать о Содружестве Независимых Государств (СНГ), созданном на развалинах СССР.
Между тем Чубайс, выступая в Петербурге, связывал нашу имперскую будущность как раз с СНГ; именно на этом пространстве России предстоит решать «задачи космического масштаба». «Порядок и свободу на земле» будет отстаивать «кольцо великих демократий Северного полушария XXI века», в которое войдут США, объединенная Европа, Япония и Российская либеральная империя.
Здесь литературным предтечей Чубайса был не столько британец Дизраэли, сколько наш соотечественник Иван Ефремов, автор грандиозной утопии «Туманность Андромеды» (1957). Не все уже помнят Великое Кольцо, объединявшее «братьев по разуму» – высшие космические цивилизации. Но Анатолий Борисович, похоже, запомнил.
