Развесистая клюква и стакан самовара
В 1910 году в петербургском театре пародии «Кривое зеркало» была поставлена пьеса Бориса Гейера под увлекательным названием «Любовь русского казака. Сенсационная французская драма с убийством и экспроприацией из жизни настоящих русских фермеров в одном действии с вступлением». Где-то «около Санкт-Московии на берегу Волги» девица Аксенка, которую насильно выдают замуж за казака, со слезами на глазах вспоминает, как сидела со своим любимым Иваном «под развесистыми сучьями столетней клюквы».
Но «развесистую клюкву» придумал не Гейер. В «Толковом словаре русского языка» под редакцией Ушакова (1934) сообщалось, что это выражение пошло от описания России, в котором «поверхностный автор-француз пишет, что сидел под тенью величественной клюквы».
Этим французом обычно считали Александра Дюма-отца, побывавшего в России в 1858–1859 годах. Однако в справочнике Ашукиных «Крылатые слова» (1955) версия об авторстве Дюма решительно отвергалась. Согласно Ашукиным, выражение возникло в России, вероятно – в 1900-е годы. Первое вполне справедливо, второе – не вполне.
Сначала было выражение «à l’ombre d’une klukva» («под сенью клюквы») – смесь французского с нижегородским. Мы встречаем его у Михаила Каткова, самого влиятельного публициста эпохи Александра II и Александра III. В передовице редактируемых им «Московских ведомостей» от 16 ноября 1871 года цитировалась статья о Москве, опубликованная в популярном парижском еженедельнике «L’Illustration» («Иллюстрация»). Здесь «самым древним из религиозных памятников, построенных в ограде Кремля» был назван незавершенный к тому времени долгострой – храм Христа Спасителя, никакого отношения к Кремлю не имеющий. Ярый русский патриот Катков не упустил случая подколоть французов:
Пахнуло на нас теми блаженными временами, когда французский турист рассказывал, как он в России сидел à l’ombre d’une klukva…
Место безымянного туриста вскоре занял Дюма-отец. У Салтыкова-Щедрина в «Помпадурах и помпадуршах» (гл. «Мнения знатных иностранцев о помпадурах», 1873) упоминается приехавший из Франции «le prince de la Klioukwa» («князь де ля Клюква́»), со ссылкой на сочинение некоего «Онисима Шенапана»; это – пародия на путевые заметки Александра Дюма «Из Парижа в Астрахань» (1858).
В 1879 году из Петербурга в Нью-Йорк был прислан Александр Павлович Лопухин, будущий профессор Петербургской духовной академии и издатель «Православной богословской энциклопедии». В англоязычном «Журнале Православной Церкви» он поместил отклик на только что вышедшую книгу британского журналиста Гренвиля Марри «Россия сегодня». Эту книгу Лопухин жестоко раскритиковал, сравнив ее с «Впечатлениями о путешествии в Россию» Дюма-отца (1860), где будто бы утверждалось, что «русские поселяне в жаркие летние дни любят прохлаждаться в тени вековых деревьев клюквы» (in the shade of a secular klukva tree) («The Oriental church magazine», 1878, № 1, ноябрь; номер вышел из печати в 1879 г.).
В майском номере «Русской мысли» за 1893 год был помещен отзыв на изданную по-итальянски книгу хорвата Иосифа Модрича «Россия. Записки и воспоминания о путешествии» (1892). Рецензент писал:
Но, однако, и ему почему-то не дается клюква, и в описании русских обедов он заверяет, что наряду с хлебным квасом за каждым столом подается клюкленный квас, изготовляемый из клюклы (klukla) (…) …Впрочем, все это происходило, вероятно, под тенью величественной клюквы – a l’ombre d’un klukwa majestueux.
В парижском журнале «Путеводитель для любопытных» упоминались такие курьезы, якобы встречавшиеся во французских книгах, как «величественное дерево, именуемое клюквой» (l’arbre majestueux nommé klukwa) и «вкусный кусок самовара» (une tranche savoureuse de samovar) («L’intermédiaire des chercheurs et curieux», 1894, v. 30).
В XX веке на смену французскому «à l’ombre d’une klukva majestueux» пришло русское «под тенью (или: сенью) развесистой клюквы»:
…Опять de moujiks russe [русские мужики] сидят под тенью развесистой клюквы и запивают ломти избы стаканами горячего самовара.
(Журн. «Весы», 1907, № 8)
Раньше Россия за границей славилась как страна, где под тенью развесистой клюквы крестьяне пьют напиток, называемый самоваром…
(«Новое время», 6 сентября 1908)
Получилась та развесистая клюква, под прохладной сенью которой французские романисты доброго старого времени любили созерцать русского человека отдыхающим за самоваром в полуденную жару.
(Журн. «Современный мир», 1908, № 10)
Но не только развесистую клюкву приписали Дюма-отцу. В книге барона Б. А. Фитингоф-Шеля «Мировые знаменитости. Из воспоминаний» (1899) читаем:
В описании своих мнимых путешествий, совершенных им не выходя из своего кабинета, он [Дюма] позволял себе шутки вроде того, что он отдыхал под тенью клюквы, или что Иоанн Грозный был такой тиран, что он получил прозвание Васильевича за свою жестокость.
Этой легенде была суждена долгая жизнь. Федор Шаляпин в письме к своей дочери Ирине от 11 июля 1929 года упоминал о французе, который, «всем телом и душой преданный русскому языку, с восторгом картавит:
– Izba qui domine la mer, dans laquelle une jeune cosaque, des stéppes du Dnepr hâbite après Dostoevsky et Tschaikovsky en lisant l’histoire du tzar Ivan le Terrible surnommé Vasilevitch pour ça cruauté, etc… (В избе, стоящей над морем, живет, по Достоевскому и Чайковскому, молодая казачка днепровских степей, читая историю Ивана Грозного, прозванного Васильевичем за свою жестокость, и т. д.).
В № 1 почтенного журнала «Наука и жизнь» за 1971 год утверждалось:
Если французы хотят привести пример удивительной энциклопедической справки, они обычно ссылаются на одно из старых изданий своего знаменитого «Малого Ляруса», в котором было написано: «Иван IV Грозный, прозванный за свою жестокость Васильевичем».
В истинности этого фантастического утверждения еще и сегодня убеждены наши читающие соотечественники.
