26. L.v.Z

Время неумолимо сжималось. Где то уже совсем недалеко, быстро приближаясь к Екатеринодару, шли в космосе, улавливая огромными, внешними панелями потоки заряженных частиц, три «кракена» Ганзейского Союза — «Лондон», «Любек», и «Трондхайм». После приказа идти к планете, капитаны дали «полный вперёд» и двигатели кораблей, корректировавших свои курсы, чтобы оптимально улавливать потоки «звёздного ветра», заработали в режиме форсажа.

Кто-то из романтиков прошлого сказал бы: «на всех парусах». Кроме того, капитаны, пользуясь сложной геометрией открытых пространств, отслеживали в секторе звезды Кубань курсы своих кораблей, среди многочисленных орбит планет и планетоидов, звезд и звездоподобных объектов, используя их массы, чтобы придать себе дополнительное ускорение. То, что на Старой Земле когда-то называли музыкой небесных сфер, теперь было вводными их навигационных задач.

Кракен «Любек», капитаном которого был известный и осторожный, уважаемый в Ганзе Виллем ван Коолстердт, слегка отстал, проходя плотный пояс астероидов, начинавшийся за пятой планетой системы звезды Кубань. Пояс был большой проблемой для капитана любого уровня. Он был настолько плотным, что столкновения мелких, по сравнению с малыми планетами, тел происходило довольно часто. Это исключало прохождение данной зоны на автопилоте. В равной степени, исключало это и высокую скорость. Ван Коолстердт был и сам не рад, что полез туда. Он потерял один из пяти противоминных зондов. Причиной, почему этот осторожный человек решил пройти немного внутрь пояса, была крохотная планета, не обозначенная на карте. В принципе, ничего необычного в этом не было. Количество объектов даже в системе одной звезды было таким огромным, а их орбиты иногда так причудливо вытянуты, удаляясь от центра системы на колоссальные расстояния, что картография, порой, страдала от того, что основной поток сообщения между планетами шёл через точки перехода. До сих пор большая часть пространств между звёздами, удалённая от точек переходов, была практически белыми пятнами на навигационных картах. Но капитан Виллем был правильный человек. Если планета есть — она должна быть внесена в реестр и, по возможности, «прощупана» зондами. Кроме того, Ван Коолстердт надеялся назвать планету в честь своей дорогой жены, Анхен ван Коолстердт, ждущей его на Новом Амстердаме. Поэтому, планета интересовала его достаточно сильно. И сейчас, пробираясь сквозь пояс астероидов, он, наверное, напоминал себе Улисса, проходящего Симплегады.

Капитан «Лондона», сэр Ланселот Эрнст Холланд, и капитан «Трондхайма», Хаакон Бруун Хансен, вынуждены были сбросить скорость, поджидая отставшего коллегу и его корабль. Это давало нам выигрыш во времени, с одной стороны, но создавало новую проблему. Я подозревал, что ганзейцы могут и не спешить с тем, чтобы идти «на помощь» «Деве Ириде», новой террасаконтере Альянса, шедшей к звезде Кубань. Тут всё зависело от того, какой приказ получили капитаны «кракенов», и смог ли повлиять ли на него Головин. Насколько я знал неписанные обычаи Ганзейского союза, отдаёт приказы и ведёт координацию действий, обычно, ближайший к «стае», как называлась традиционно любая ганзейская эскадра, адмирал.

Капитаны «кракенов» вольно, или невольно, давали в эфир нешифрованные сообщения, которые принимала моя «Серебряная тень». Одинцов, и кубанское ополчение, насколько мне было известно, тоже были подробно в курсе происходящего. На недостроенном «Орле», где стояли сенсоры дальнего обнаружения, зафиксировали ещё один крупный корабль, с эскадрой прикрытия, быстро, прямым курсом, шедший к точке перехода «Z-4 — Е-50», звезды Кубань.

Опередить ганзейские «кракены» и выйти к Екатеринодару раньше, или хотя бы одновременно с ними, стремилась террасаконтера Альянса Свободных Миров — «Дева Ирида». По той игре, которую затеял «четвёртый адмирал» Ганзы, Фёдор Головин, по той игре, в которой я был даже не пешкой, а фигурой с непонятной ролью, как я мог понять, насколько у них разные задачи? И разные ли? Судьба покидаемой нами планеты, зависела сейчас от того, какой приказ получили капитаны «кракенов».

Какая цель была у террасаконтеры «Дева Ирида», выходившей к Екатеринодару, было бы понятно даже ребёнку. Акция устрашения, уничтожение, пусть даже и пустой планеты, около которой так нелепо погиб её систершип. В этих сложных, с каждым днём обострявшихся отношениях между бывшими союзниками, восстановить статус-кво непобедимого лидера союза было критически важно для верховного совета Альянса, называемого Серапеоном.

Время неумолимо сжималось. Франц фон Кассель должен был исчезнуть и раствориться в новой реальности. Может быть затем, чтобы снова стать пешкой в руках видимых и невидимых игроков, а может быть, чтобы просто исчезнуть. На первый взгляд, для этого нужно было так мало — снова позволить себе погрузиться в тёплый, нежно-зелёный биогель регенератора. Активные вещества проникнут в каждую клетку тела, восстанавливая её, возвращая тело в состояние указанного биологического возраста. Тот, кто сидит за пультом регенератора, сможет задать новые параметры твоих внешних данных — например, длину твоей берцовой или бедренной кости, поменять ширину плеч, длину и толщину мышц, лицевой угол, разрез глаз, цвет кожи.

Толчком к созданию биогеля стали исследования в области лечения аутоимунных заболеваний. Волчанка, называемая на благородной латыни, lupus erythematodes, процесс лечения которой приводил к изменению группы крови больного, в конечном итоге, стала матерью раскола человечества на два вида. Наверное поэтому, Капитолийская Волчица, кормящая двоих младенцев — символ рождения самой первой Империи на земле — стал в наше время символом борьбы и соперничества сапиенс и претер. И лишь до сих пор не понятно, кому из них суждено стать Ромулом, а кому Ремом. Из двух молодых хищников в живых всегда останется один.

Когда-то террисы не смогли остановиться и стали совершенствовать себя до бесконечности, теряя человеческий облик, и приобретая под влиянием искусственно изменённой физиологии новые привычки и виды привязанностей. Сапиенс ограничили изменения не напрямую, а путём косвенной пропаганды красоты идеализированного исторического прошлого. Однако, простой регенератор мог изменить, «переплавить» внешность человека до неузнаваемости, за срок около двух недель.

Время неумолимо сжималось. Двух недель у меня не было. Наверное, не было и недели. Но все дела на этой планете подошли к их логическому завершению, слабые сделали, что могли, сильные, что хотели. Я оказался среди слабых, второй раз за короткое время. Я оказался среди проигравших, поэтому в том виде, в каком я принадлежал миру, изменяющемуся на моих глазах, как метаморф, меня не станет. Как же мои друзья, что скажет мой отец и мать, если увидят сына и не узнают его?

Если каждый раз, глядя в зеркало, ты будешь видеть совсем другого человека, что с тобой станет, Франц фон Кассель?

— Ты уже придумал себе новое имя? — спросила меня Элиза.

Я устал от этого вопроса, который мне задавали почти все, кто окружал меня в последнее время. Уйти от него не получилось. Что ж, нужно прекращать скулить по этому поводу.

— Чертовски красивое место, — пошутил я, когда «Серебряная тень» села на прямо на лужайку перед центральным входом отельного комплекса «Чёртова отмель».

Мы прилетели сюда потому, что как раз здесь находились мощные регенераторы. Хотя, «мы прилетели» — было бы сказано слишком сильно. Элиза перехватила меня как раз тогда, когда, я выходил, слегка ошарашенный результатами допроса пленных сераписов. Двоих Одинцов забрал себе, надеясь обменять их при случае на кого-то из своих сторонников, находящихся в плену у Альянса или Ганзы. Их ранг вполне позволял неплохо поторговаться. Серапис по имени Герберт Мин удивил всех. Я шел к себе, раздумывая, что это было и как лучше было бы поступить в данном случае, когда услышал голос Элизы.

— Давай прокатимся, Франц, — сказала она мне.

Конечно, я сразу понял, к чему она клонит. С искалеченной рукой Александра, или Сашки, этого мальчика, которого мы подобрали, она управилась просто мастерски. Потом сунула ещё не совсем пришедшего в себя мальчишку в руки Ильи Афанасьева. Илья с Зиньковским поднялись на «Орёл» с планеты и шли по каким-то своим делам в направлении грузовых отсеков. Отдав Сашку, Элиза сказала Афанасьеву, в совершенно не свойственной ей манере, на своём превосходном русском:

— Мальчишку держать около майора Павла Рязанцева, пока тот не поправится или пока я к тебе не приду. Если я приду к тебе и с мальчишкой что-то случится, к тебе больше никто никогда не придёт, и ты тоже ходить больше никогда точно не сможешь. Это в лучшем случае. Я не слишком путанно объясняю?

Белобрысый Сашка подошёл и смело взял своей уже целой своей рукой огромную лапу пирата.

— Это кто? — огромный Илья Афанасьев посмотрел сначала на Сашку, потом на, по-кошачьи гибкую, фигуру Элизы, и, в конце концов, переведя взгляд на Зиньковского.

— Это я тебе потом расскажу, — положил ему руку на плечо Виктор Зиньковский, коротко кивнув Элизабет.

Элиза окинула взглядом ещё раз огромную фигуру пиратского капитана, потом кивнула в ответ Зиньковскому, помахала рукой Сашке и ушла.

— У вас тут что, — спросил Зиньковского Афанасьев, провожая взглядом уходящую фигуру девушки, и глядя на свою ладонь, за которую крепко держался мальчик, — вообще никто нормально разговаривать не умеет? Что, я и так мальчишку с собой не взял бы?

— Она всегда так, дядя Илья, привыкайте, — сказал Сашка, по которому было видно, что он хорошо подготовился к встрече. — Просто я ей дорог.

И вот, когда с Сашкой было покончено, настала моя очередь.

— Давай прокатимся, Франц, — сказала мне бывший лейтенант «Небесной канцелярии» герцогства Остзее, перехватив меня неподалёку от кают-компании «Орла».

— Не передумала посетить «Чертову отмель»? — улыбнулся я.

— Не передумала, — ответила она очень серьёзно. — И Игорь Одинцов хвалит.

Я уже не помню, о чём мы говорили, пока шли туда, где стояла моя «Серебряная тень». Я рассказывал Элизабет что-то весёлое и хорошее, истории из своего детства, учёбы в корпусе. Я рассказывал про высадки на экзотические планеты и просто байки о том, что случается, когда особо любопытные капитаны, не пользуясь точками перехода, пытаются пролезть в бесконечный космос, кишащий неизвестными планетами, на пути от звезды к звезде.

Элиза беззаботно смеялась, было видно, что она смеётся искренне и ей радостно и хорошо. Она рассказала мне, как в первый раз, от своего дяди, услышала историю про «Летучего Голландца», этого вечного скитальца космоса и его бесстрашного капитана, которого звали то ли Филипп ван Страатен, то ли Филипп ван дер Деккен. Капитан решил найти способ пройти из системы в систему, без точек перехода, и с тех пор вечно ведёт свой корабль, на излучение новой звезды.

Что-то показалось мне знакомым в этой истории, словно бы кто-то рассказывал мне её точно так, слово в слово, с теми же интонациями, но я не придал этому значения.

Когда мы добрались в отсек управления «Серебряной тени», я ожидал, что Элиза, как всегда, побежит и плюхнется в ложемент первого пилота, отпустит какую-то шутку на ту тему, что я не успел, опоздал, и корабль поведёт она. Но в этот раз, Элиза остановилась у входа, положила руку на боковой пилон герметичных дверей шлюза отсека, и посмотрела на меня выжидающе. Настроение её полностью поменялось, её синие глаза потухли и стали грустными. Потоки воздуха, от принудительного кондиционирования отсека на входе и выходе в него, едва-едва шевелили её белокурые волосы.

— Что случилось с тобой вдруг, Элиза? — сказал я. — Веди корабль, ты же так любишь летать.

Элиза отрицательно покачала головой.

— Нет, Франц, — ответила она мне, — не сегодня. Ты ведь тоже любишь «Серебряную тень». Сегодня ты. Только ты, Франц.

Я уселся в ложемент, проверил работу систем корабля, запустил двигатели. Корабль приятно, еле-еле слышно завибрировал, на доли секунды. Запросил разрешения на взлёт. Элиза села в кресло второго пилота рядом, и проверяла дублирующие системы.

Служба контроля полётов «Орла» откликнулась голосом Игоря Одинцова.

— На корабле?

— Капитан фон Кассель, — ответил я. — Со мной лейтенант Сугэ. Прошу разрешения на взлёт.

— Вы куда собрались, ребята? — спросил Одинцов.

— Ты так много рассказывал про «Чёртову отмель», что захотелось слетать, пока мы не ушли с планеты, — ответила ему Элиза.

— Давно пора, — проворчал Одинцов. — Время-то поджимает. Текущую тактическую ситуацию знаете, если что, я на связи, взлёт разрешаю.

— Спасибо, Игорь, — сказал я, приподнимая корабль и разворачивая его так, чтобы видеть открывшийся шлюз, за которым сияла своим сине-зелёным цветом планета. Вакуумный прозрачный фильтр, особенность больших кораблей, предохранявший взлётную палубу от разгерметизации, слегка искажал цвет планеты, делая его ещё более ярким и насыщенным.

— Где-то там Иса с братьями, предупредил Одинцов, — не обижайте их, Элиза.

Я подмигнул Элизе и лихо вывел корабль в открытый космос. Прозрачное, вертикальное, поле фильтра «облизало» корпус «Серебряной тени», выпуская нас. Позади осталась громада «Орла», впереди, прозрачным серебром, сверкала тонкой оболочкой атмосфера планеты. Нам повезло, или это снова Элизабет всё точно подгадала, но меридиан Екатеринодара оказался чётко по курсу. Чуть в стороне от пустого города, в заливе, в который впадала река Кубань, четко был различим небольшой остров. Это была Тамань. Тот самый остров, на котором и располагался комплекс «Чёртова отмель».

Неожиданно для самих себя, весь путь к поверхности планеты мы промолчали. И дело не в том, что прохождение через верхние слои атмосферы, завораживает. Тогда, под влиянием возросших температур, меняется цвет силового щита и раскаляется броня корпуса, а шар планеты медленно растёт в видеоэкранах. Посадка всегда оставляет медитативные ощущения у пилотов. Но молчали мы не поэтому и как-то не так. Наше молчание было непонятным и тягостным.

Я не стал вести корабль над сожжённым и пустым городом. «Серебряная тень» слегка изменила курс и спустилась к самому морю. Я повёл её над самой водной гладью. Остров быстро приближался, и когда он стал совсем большим, корабль взмыл над башнями стоявшими на высоких, отвесных скалах. На них я успел заметить фонари прозрачных лифтов, спускавших в былые времена туристов к золотым пляжам далеко внизу.

— Чертовски красивое место, — пошутил я, когда «Серебряная тень» села на прямо на лужайку перед центральным входом отельного комплекса «Чёртова отмель».

— Говорят, что несбыточная мечта туриста, — сказала Элиза, — это, когда кроме тебя в отеле никого нет. Тебе повезло, Франц.

— Ещё бы, — ответил я. — Всё хотел заманить тебя именно в такой отель. Как раз, чтобы никого не было. Это несбыточная мечта Франца фон Касселя.

— Мечты иногда сбываются, — сказала Элиза, пристально меня разглядывая, своими синими, как два больших озера, глазами. — Так как, насчёт твоего имени?

Шел второй день эвакуации планеты. Сколько у меня времени, чтобы насмотреться этой синевой её глаз?

— Пусть будет ле Форт, — сказал я, вспомнив упражнения Одинцова в сравнительном языкознании, во время первой встречи с пиратскими капитанами. — Или даже Лефорт, — попробовал я новое имя на вкус ещё раз, — Франц Лефорт.

— Звучит неплохо, — сказала Элиза. Хорошо, что ты всё-таки озаботился этим. Время совсем вышло.

Мы почти не виделись за эти два дня. Я ловил себя на мысли, что всё время думаю о ней. Даже сейчас, меня заботило больше не то, откуда у Элизы доступ к управлению моим кораблём, а то, как пахла её кожа, когда она шла рядом. Я даже не знал о ней ничего толком, кроме того, что сам видел. Это было неправильно, но мне это, чёрт возьми, нравилось.

— Кто ты, Элиза? — спросил я. Она привела меня в аппартаменты с видом на море. Было видно, как пиратский рейдер «Красавица», посадили прямо на воду, вокруг него кипела работа. Иса «Сидоров» где-то даже раздобыл подводный челнок для туристов. Было видно, как из открытых люков маленькие фигурки людей перегружают что-то в рейдер. Жемчуг.

— Время совсем вышло, — повторила Элиза, обнимая меня за шею, — а ты хочешь поговорить, Франц? И её глаза оказались так близко к моим, что я просто утонул в их синеве.

Честно говоря, я хотел поговорить, но Элиза сама сказала, что «время вышло».

— Элиза, сказал я, с трудом отрываясь от её губ, теплых и сочных. — Мне нужны ответы на мои вопросы.

Она одним щелчком сбросила с себя костюм пилота и отошла на шаг. Солнце осветило её с ног до головы. Казалось, что вот-вот, и её белая кожа станет прозрачной. Кажется, британская часть Империи Сапиенс называет такую белоснежную кожу «apple-blossom type», но мне было не до того. Ещё одним щелчком она распустила волосы, они рухнули вниз золотым каскадом. Она снова подошла ко мне. И снова синева заполнила всё. Где-то там, за границей этой синевы раздался ещё щелчок, на секунду я ощутил холод, но тут же жар её тела заполнил каждую мою клетку. Мы рухнули куда-то вниз.

— Начнём с того, — прошептала горячая синева её голосом, — что меня зовут не Элиза.

Пока мы кувыркались, как два метаморфа, прошла, казалось, целая вечность, наполненная жаром и синевой. Время от времени, сквозь моё расплавленное сознание, в голову стучалась дурацкая мысль о том, как же её зовут? Мысль смывала очередная волна ощущений и так было много раз, пока всё не кончилось и сквозь приступы реальности я понял, что нахожусь на отмели небольшого бассейна. Я лизнул скулу Элизы, которая не Элиза. Вода была солёной. Она медленно поцеловала меня в шею.

— У тебя были какие-то вопросы, Франц? — спросила она тихо.

— Были… — ответил я.

Говорить не хотелось. Было наплевать на всё, кроме этой девушки, имени которой я не знал. Это было неправильно.

— Познакомиться бы, — сказал я, еле сдерживаясь от смеха.

Она тоже рассмеялась, и приподнявшись на локтях, сложив ладони под подбородком, посмотрела на меня. Солнце светило сквозь её волосы, отчего они казались совсем золотыми.

— Мне кажется, я знала тебя, всю свою жизнь, Франц Лефорт, — сказала она.

— Я тебя тоже, — сказал я, — Элизабет Сугэ, ein Madchen aus Himmelskanzlei. Только я пока ещё не Франц Лефорт. Знаешь, о чем я подумал?

— О чем? — спросила Элиза, рисуя что-то на моей груди.

— О том, как хорошо бы было, когда все уйдут, остаться вдвоём на планете. Ты и я.

Она посмотрела на меня.

— Это было бы возможно, Франц, если бы не началась война. Даже не представляешь, насколько это было бы возможно. Я как раз об этом мечтала в детстве, глядя на твои фото в журналах. Райская планета и мы вдвоём. Ты и я.

— У тебя были деньги в детстве на покупку целой планеты? — пошутил я.

— У меня нет, — ответила она серьёзно. — Но они были у герцога Фридриха. И он бы не отказал мне.

Ревность, конечно, пережиток далёкого прошлого. Но я бы теперь убил целую галактику за эту девушку, и в этот момент моё сознание стало рудиментарным. Ну да, как же… «Добрый герцог», с целым штатом «Небесной канцелярии».

— А какое отношение имел его сиятельство к тебе? — спросил я, равнодушным голосом.

— Дурень, Франц, — сказала она уперев палец мне в лоб. — Какой ты дурень. Герцог мой дядя.

— Твой… дядя…? — спросил я с глупым видом. — Так значит кайзер Вильгельм твой… — я подбирал уместное в этой ситуации слово — … твой папа?

— Кайзер Вильгельм мой, — она рассмеялась, передразнивая меня, — «…папа».

— Значит, тебя зовут…

— Вот мы и познакомились, милый — сказала она. — Меня зовут Виктория Луиза…

— … фон Цоллерн… — закончил я ошарашено. Вид у меня был, наверное, глупый. Её имя объясняло всё. И контроль над «Серебряной тенью», и то, как девушке подчинялись все, включая Одинцова с его монархическими «пунктиками», и то, что она вытворяла, что считала нужным, и то, что Рязанцев без конца называл её «принцесса»… Она действительно принцесса, это не было простым комплиментом. С другой стороны, она действительно «aus Himmelskanzlei», из «Небесной канцелярии», только не такой, как все мы её представляли. В её «канцелярию» входил её отец, она сама и её дядя. Мой герцог, Фридрих, которому я служил. Вот уж действительно, «Святая Троица», как говорят террисы.

— Это ни для кого из твоих друзей уже не секрет, Франц, — сказала она. — И только ты, один только ты, ничего не понял, пока я не сказала тебе прямо в лоб.

— Это любовь, — сказал я рассеянно, всё ещё чувствуя себя полным идиотом. — Любовь слепа…

— Просто ты тупой солдафон, дразнила меня Элиза, — тебя обманула моя форма лейтенанта Остзее, которую я надела ради тебя.

— Я буду звать тебя Луиза, — ответил я, всё ещё не вполне осознавая реальность. — Это звучит, почти как Элиза…

— Можешь даже Лу, — сказала она почти серьёзно. — Тебе нужно время, чтобы привыкнуть?

— Лу — это для конспирации? — попытался я пошутить.

— Так звал меня мой отец, — грустно сказала Элиза. — И дядя Фриц.