20. Штурм

Одинцов нас вызывал как раз в тот момент, когда над нами прошла пара «гепардов», раскрашенных в цвета русской ирриденты.

В уши прорвалась знакомая какофония боя. В эфире хорошо были слышны яростные крики на интерлингве и русский язык, в очень необычной версии, половины слов я не понимал. Моих остзейцев пока слышно не было, от слова совсем.

— «Стрелец» вызывает «Рубежи», — услышал я, — «Рубежи», вы тут?

«Рубежи» — это были мы с Касаткиным. Две пятидесятитонные шагающие машины управления боем.

— «Рубеж-один» на связи, — услышал я голос Касаткина, топаем вот, к площади, с капитаном на пару.

— «Рубеж-два» — тут, — сказал я.

— У нас проблемы, — сказал Одинцов, наш дражайший Мариано Франциско, бывший адмирал Ганзы, сумел поднять свои «мачете». Идёт драка за воздух. Я тоже поднял всё, что у меня может летать. Но мы уже потеряли два «гепарда», — в голосе Одинцова слышалась досада, — пилоты живы.

— Хорошие пилоты? — спросил я.

— Совсем зелёные, — с сожалением ответил Одинцов, — бывшие ополченцы.

— Пусти дурака богу молиться… — неожиданно разозлился Касаткин. — Так вот сразу слить две машины!

— Отсутствие опыта подводит, — сказал я. — Подними моих людей, они же наверняка у тебя на «росомахах» в ангаре сидят?

— Они ушли в небо со всеми, — сказал Одинцов. — Между прочим, твоя Элизабет тоже. Не уследил. Своего бы я, в таком случае, конечно, арестовал. Но это же ваша барышня. Остзейская. Она на «гепарде-семь», последи за ней Франц, ты же знаешь, кто она.

— А кто она? — спросил я недоумённо, найдя на тактической карте маркер «гепарда-семь».

— Не лучшее время шутить, — сказал Одинцов, — «Рубежам» — «один» и «два» — смена задачи.

— Полковник, — сказал Касаткин, — как Вы говорили, при встрече, этой красивой барышне, которая смылась от Вас драться в небо, — мы к Вашим услугам. Кстати, я тоже не знаю, кто она такая, — сказал он после паузы.

— Готовьтесь к отражению атаки, — ответил Одинцов. — Противнику удалось связать наши машины в воздухе боем. Думаю, сейчас Франциско бросит своих в атаку. Потом про барышень, Касаткин, потом.

— Как скажете, полковник, — сказал Одинцову Касаткин весело, и я увидел, как на его «рубеже» задвигались внешние «навесы» с оружием.

Я тоже проверил свои перед боем.

— Порядочек? — спросил меня Алик Касаткин, увидев, что я повторяю его манипуляции с навесным оружием боевой машины. — С управлением разобрался?

— Всё в полном порядке, — ответил я ему.

— Зиньковский на связи, — услышали мы в эфире прямым текстом. — Нас атакуют. Большое количество тяжёлой пехоты с боевыми машинами. Попытка прорваться в ближний бой. Даю маркеры.

— Сейчас поддержим, Виктор, — сказал Одинцов. — Сейчас поддержим. Убери своих в укрытие, как только заработают установки залпового огня. И продержись, пока мы их не порвём в воздухе.

— Я «Кубанец один», понял, — Зиньковский перешёл на позывной. — Только поддержите ещё чем-то. Нас прорывают.

— «Рубежи», выдвигайтесь в зону прорыва, — сказал Одинцов, — попробуйте отвлечь на себя «мачете». Как меня слышите?

— «Рубеж-один», принял — сказал Касаткин. — Выходим на западную окраину, к парку Лермонтова, — и его машина почти побежала по улице.

— «Рубеж-два», принял, слышим вас нормально, — сказал я, направляя свою машину за Касаткиным следом.

От ста тонн двух, бегущих по улице, боевых машин, обрушивались оплавленные конструкции кварталов, но мы уже видели секвойи парковой зоны, где шёл бой.

— Ты знаешь, кто такой Лермонтов, Франц? — спросил Касаткин, останавливая свой «рубеж» на выходе из квартала и опуская его на брюхо. Из тыльной части, из «спины» машины, выдвинулись пусковые установки.

— Русский поэт Михаил Лермонтов, из первой эпохи, — ответил я, сажая свой «рубеж» за ним так, чтобы нас слегка присыпало обломками зданий. — Погиб на дуэли.

— Офицер это, Франц! — весело возмутился Касаткин. — Наш офицер-кубанец, из первой эпохи. Вон там его скульптура — видишь эполеты?

— Забавная трактовка, — сказал я. Честно говоря, знаком я был с его творчеством слабо.

На окраине Екатеринодара, у входа в парк, стоял огромный обелиск, которому придали сходство с двуглавой горой. В верхней трети, глядя в небо, стояла фигура поэта. Она, чудом, почти не пострадала во время орбитальных бомбардировок. Эстетика памятника была вполне остзейской. Русские вообще очень похожи на нас. Если бы не язык — отличия едва можно было бы заметить.

Русский поэт Лермонтов, в военном мундире первой эпохи, стоял на фоне двуглавой горы и с надеждой смотрел в небо. Я, было, залюбовался грандиозным величием памятника, как вдруг, прямо из-за вершин «гор» вышли, спускаясь, чтобы высадить десант, две боевые машины, два «нахуэля» из бригады «Ratoj de la dezerto» Альянса. Пилоты уже отключили щиты, чтобы открыть шлюзы.

— Стану думать, что скучаешь, ты в чужом краю… — внезапно для меня, прочёл чьи-то стихи Касаткин. Может быть, даже, это были стихи русского офицера Лермонтова. После слов «в чужом краю», Касаткин дал ракеты по обоим «нахуэлям».

Пуск был неожиданным и обе ракеты попали в цель. Одна машина Альянса лопнула, и разлетелась на куски в воздухе. Пилот второй, которая, как было заметно, получила лёгкие повреждения, удерживая машину от падения, включил щит. Машину крутило в воздухе, но пилот упорно пытался посадить её, чтобы высадить десант.

— Сдублируй, Франц! — спокойно сказал мне Касаткин.

Я подождал, пока повреждённая машина сядет и дал ракету в её шлюз. Она попала как раз, когда шлюз открылся, и взорвалась где-то внутри. «Нахуэль» разнесло на части, разбрасывая обломки металла и фрагменты тел.

— Спи, малютка, будь спокоен, баюшки-баю, — довольно, почти пропел Касаткин. — Молодец имперец! Мне про тебя не наврали.

И тут же, сразу, откуда-то сверху, на нас упала пара, и сразу ещё пара «мачете», сбросив по кассете чего-то неуправляемого. Нас зафиксировали неточно, но за нашими «рубежами» «сложился» целый квартал. Сразу за «мачете», отбомбившимися по нам, прошла русская «росомаха» и имперский «гепард». Я посмотрел на тактическую карту — это был «Гепард-семь». На нем дралась Элизабет. На «Росомахе-четыре», вероятно, исполняя роль ведомого, за ней шёл ван Фростен.

— Я «Гепард-семь», — услышал я знакомый голос Элизабет. — Минус одно «мачете».

— Подтверждаю, — прорвался в эфир голос ван Фростена.

— Подтверждаю, — ответил эфир голосом Одинцова, — «Гепард-семь», будьте осторожны.

— Я — «Росомаха-четыре», сказал ван Фростен, — прикрываю «Гепард-семь».

— Веду бой над «Заставой один», — сказала Элизабет. — В парке много тяжёлой пехоты и боевых машин десанта противника.

— Алик, слышишь меня, Алик, — скороговоркой сказал кто-то Касаткину, — это «Застава один», даю маркер, нужен «зонтик», срочно нужен «зонтик», террисы сейчас попрут из парка.

— Отступаете, «Застава один»? — зло шутя, спросил Касаткин, — памятник охранять не хотите?

— Алик, дай «зонтик», — сказал тот же голос с «Заставы один», — дай «зонтик», Алик, — и ещё много слов на том, самом специфическом лексиконе русского языка, значение которого я пока не мог понять.

— Сейчас всё будет! — ответил Касаткин голосу с «Заставы-один». — Прекрати ругаться, над нами тут красивые девушки летают. — «Рубеж-два» — прикрывай, — сказал он мне.

Его машина поднялась, стряхнув с себя обрушенные конструкции зданий, в полный рост, и пошла через площадь, к проходу в один из кварталов. Касаткин вёл её по дуге, прикрываясь монументом, сокращая сектор, где он был крупной целью. «Зонтик», или устройство «Укрытие» работал, как «Купол» в миниатюре, не давая нападавшему использовать виды оружия с наведением.

Сразу несколько боевых машин десанта Альянса, в наземном и полётном режимах, попытались выйти из парка, чтобы пресечь попытку Касаткина пройти к своим. Но я тоже поднял свой «рубеж», и дал несколько залпов, с обоих боковых подвесов, кинетикой крупного калибра. Один из «нахуэлей» перевернуло взрывом, остальные, маневрируя и отсвечивая щитами, перевели огонь на меня, но это было почти бесполезно — мощные щиты моего «рубежа», машины, созданной для управления боем на линии атаки, заряжались под «Куполом» нашей базы удалённо. Алик перевёл огонь на окраину парка, туда, где могла собираться пехота противника и лёгкая тактическая артиллерия.

— Я «Стрелец», «Рубеж один и два», уходите с площади, — появился в эфире голос Одинцова, — Я «Стрелец», открываю огонь, «Рубежи», уходите с площади.

— «Рубеж два», давай отойдём ненадолго, — сказал мне Касаткин.

— Отступаешь, Касаткин? — ехидно спросили с «Заставы один».

— Мы не отступаем, мы атакуем в противоположном направлении, — хмыкнул себе под нос Олег Касаткин.

Но уйти совсем мы не успели.

Окраины парка накрыл огненный ад. Земля дрожала так, как будто вот-вот лопнет, разлетится мелкими брызгами. Огромные деревья выворачивало и уносило вверх, как щепки, наши пятидесятитонные боевые машины шатало взрывными волнами, как будто сильный ветер, ураган, шторм, дул с разных сторон с интервалом в секунду — две. Кроме того, в броню и щиты «рубежей» прилетали огромные осколки и фрагменты разорванной техники, деревьев, гранита, сотрясая корпус и оставляя вмятины.

— Пропал парк, — проворчал недовольно Касаткин самому себе. — Отходи в застройку, «Рубеж два», — сказал он мне, и как раз в этот момент, из ада на окраине парка, взрывной волной, как из катапульты, вынесло приблизительно половину, разорванного надвое, «нахуэля». Он пролетел под одной из «лап»«рубежа» Олега Касаткина и почти вырвал её. «Рубеж» Касаткина перевернуло, отбросив боевую машину к монументу.

— «Нахуэль» ты мой «нахуэль», — услышал я Касаткина. Он уцелевшей «ногой» перевернул машину и поставил её на брюхо.

Зрелище было неприятным. Машина Касаткина была теперь неподвижной и оставалась на острие новой, возможной атаки террисов.

— «Рубеж один», как ты? — спросил я.

— Хреново, — ответил Касаткин, поворачивая влево-вправо верхнюю боевую часть и проверяя целость механизмов поворота, — но жить можно.

Слово «хреново» было мне уже хорошо понятным…

— Я «Рубеж два», иду на помощь, — сказал я.

— Не дури, «Рубеж-два», — ответил Алик Касаткин бодро, — ты меня не починишь. Иди, дай «Заставе»«зонтик», — им обратка сейчас прилетит. Прикроешь меня оттуда.

— Внимание, группа «Сюрприз» на месте, — внезапно прорезался в эфире хорошо знакомый голос Павла Рязанцева. — Мы приступаем. Нужна поддержка. Вслед за этим звук взрыва, потом звук, похожий на звук открывающегося шлюза «мардера» «гиен», и снова голос майора Рязанцева, слегка хриплый, от предчувствия драки, — Вперёд, ребята. Всё будет наше.

Обстрел установками залпового огня закончился, пыль оседала, обнажая огромные воронки, и клочья земли с обломками техники Альянса, вперемешку с остатками тел пехотинцев-террисов. Несколько уцелевших, но заметно повреждённых «нахуэлей» уходили в сторону фермы. Я опустил свой «рубеж» на брюхо, около входа в квартал, держа под прикрытием сектор, где находилась повреждённая машина Касаткина. За мной теперь был целый импровизированный блокпост атмосферной ПВО, с укреплённым бункером. Пусковые установки были пусты, в бункере — только пехота ополчения в доспехах разного типа, да видно было ещё пару боевых машин поддержки.

— Вроде всё, — сказал Касаткин себе и добавил в эфир, — Спасибо, «Стрелец», снёс всё на хрен.

— Было бы вообще хорошо, если бы ты, Алик, не лез в самое пекло, — ответил ему эфир голосом Игоря Одинцова. — Террисы как-то поняли, что мы собрали группу штурма на «Заставе один». Помогите «Сюрпризу».

Конечно, нужно было срочно прийти на помощь майору Павлу Рязанцеву. Судя по тому, что было слышно по связи, дела у «гиен» и даже у «группы Сюрприз», как себя назвал Павел, шли не очень.

— «Рубеж два», — сказал мне Алик Касаткин, — давай, подходи ко мне, я пересяду вторым пилотом. Пойдём теперь, сходим к нашему Франциско в гости. На «Заставе-один» почти вся наличная на планете штурмовая техника.

Тон Касаткина не сулил Мариано Франциско ничего хорошего, при встрече.

— Тебе коньяку захотелось? — попробовал пошутить я.

— Коньяк поделим, — резонно ответил он мне.

— «Застава один» — «в ружьё», — приказал Одинцов. — Атака на ферму. Поддержу с воздуха. Я «Стрелец один», — продолжал полковник Одинцов, — «гепарды», «росомахи» — собраться по маркеру.

— Принято, — ответила «Застава один», — мы выдвигаемся. Пятиминутная готовность.

— «Гепард-один», принял, — ответили из эфира.

— «Росомаха-один», принял, — понеслось в эфир и началась привычная перекличка пилотов перед следующей фазой боя.

— Внимание, это «Гепард-семь», — услышал я голос Элизабет, — принять не могу, от фермы на бреющем, шесть «мачете» строем штурмовки. Только визуальная видимость. Атакую. Технику не выводите. Прикройте меня.

— Я рядом, — ответил ей ван Фростен. — Я «Росомаха-четыре», прикрываю и атакую следом. Сиди в бункере, пехота. «Гепард-семь», притормози, я совсем рядом.

— Я атакую, они тоже рядом, — звонко сказала Элизабет. — У противника минус один, рассыпались, меня атакуют.

В этот самый момент воздушный бой стал видимым, невооружённым глазом, с наших позиций.

У «Гепарда-семь» на хвосте сидело сразу несколько «мачете», сверху на них падала «росомаха» ван Фростена, ещё пара «мачете» тяжело и медленно заходила прямо на заставу, по горизонтальной параболе, справа от нас.

— Навигатор Андрей! Пилот Георгий! Воин Михаил! Вашу мать! — с досадой пробормотал Касаткин, разворачивая свою боевую машину в сторону заходящей пары штурмовиков, — «Рубеж два», поддержи, это по мою душу! — крикнул он мне, давая залп оставшимися ракетами и открывая заградительный огонь из всей кинетики, что только была на его машине.

Воздушный бой ушёл куда-то вверх. Была слышно только, как быстро-быстро говорили на интерлингве.

— Меня сбили, — раздался из пустоты голос Элизабет, — я падаю.

— Ты где, «Гепард-семь»? — прозвучал вопрос, голосом ван Фростена. — Я «Росомаха-четыре», не вижу твоего маркера.

— Машина сильно повреждена, я в капсуле, она тоже вот-вот… — Быстро, но чётко, с короткими паузами, говорила Элизабет. — Совершаю аварийную посадку около частного владения, рядом с фермой. Помощь по возможности.

— Атакую штурмовую пару, — сказал ван Фростен, открывая огонь из всего, из чего можно было, на наших глазах, по ведущему «мачете». Пара медленно шла, прямо на Касаткина, почти не реагируя на ведение огня. Я дал хороший залп по ведущему, ему быстро сняло щит и его добил Адольф. «Мачете», падая, зацепилось, разваливаясь, за двуглавую вершину на памятнике. Из него выстрелило капсулу, но взлететь и набрать скорость она не успела — Касаткин расстрелял её, на вертикали, почти в упор.

— Я «Рубеж-один», боезапас кончился, — сказал Касаткин, — покинуть машину не могу, катапульта не работает, дверь заклинило.

Казалось, что время замедлилось. А может и не замедлилось вовсе, просто всё вокруг стало каким-то вязким, чересчур чётким, и невыносимо подробным. Фантастически красивая, но почти пустая планета, бой на окраине сожжённого русского города, воздушный налёт, атака. Беспомощная, разбитая машина Алика Касаткина. И его крик:

— Ладно, черти! Когда-нибудь, это же должно было случиться! Живите, кубанцы!

Время снова ускорилось, потекло своим привычным потоком. Второе штурмовое «мачете», обстреливаемое мной и ван Фростеном, убрало скорость, зависло на мгновение, и аккуратно сбросило совсем небольшую, совсем маленькую термобомбу на машину Касаткина.

— Да хрен тебе, — успел сказать Касаткин, — и перевёл на критическую мощность накопитель энергии своей машины, следом рванул реактор. «Мачете» отбросило взрывной волной на громаду памятника офицеру Лермонтову, а ходовая платформа — все, что осталось от машины хорошего парня Алика Касаткина — расплавилась в ртуть, смешавшись с частью металломатериала из основания памятника, стекшего и оплавившегося, в малом радиусе высокой температуры.

Ван Фростен, избегая столкновения с памятником, взмыл вверх — но и его достало взрывной волной. Он сделал неловкий маневр, скорость резко упала, его «гепард», потрёпанный в воздушном бою, искря, проехал по металлокерамическому покрытию площади и остановился у бастиона заставы.

— Что у Вас там, черт возьми? — спросил Одинцов. — Что с «Росомахой-четыре»? «Рубеж-один», где ты?

— Алик погиб, — сказал кто-то с «Заставы» тихо, но так, что все услышали.

Я покинул свой «рубеж», и подбежал к повреждённой кинетическим оружием, во многих местах, оплавленной последним взрывом, «росомахе» ван Фростена. Тот сам открыл кабину, кресло пилота съехало вниз, я увидел моего друга Адольфа. Он даже не сидел — он висел или лежал в кресле. Излучатель индивидуального щита пилота, в верхней части его левого бедра, был оторван, как я понял, им самим. В бедре ван Фростена торчало несколько одноразовых инъекторов — от усилителей метаболизма до сильных обезболивающих. В левом глазу противно торчал осколок. Шлем он снял и лицо моего храброго друга было залито кровью.

— Jetzt, haben sie keine Jäger… Ich zittere aber am ganzen Körper… — сказал он мне и потерял сознание.

— Медика! — закричал я в устройство связи.

Медэвакуатор — а им была, видавшая виды, русская боевая машина десанта «куница» — нашёлся совсем рядом, в бункере «Заставы один». Медики оказались рядом мгновенно. Трое ополченцев вытащили тело Адольфа, положили на носилки, и они плавно въехали в камеру первой помощи, что была на эвакуаторе.

— Ничё, ганзеец, — хлопнул меня один из медбратьев по плечу, на ходу втыкая в плечо ван Фростена диагностер. Может и выживет. Регенерация-то совсем рядом.

Провожая взглядом, уходящий в рельефе разрушенного Екатеринодара, медэвакуатор, я забрался в кабину повреждённого «гепарда» и проверил системы. Было не до того, чтобы лишний раз восхищаться инженерным гением её создателей. Но машина ван Фростена всё ещё заявляла возможность взлёта.

— Я группа «Сюрприз», — вышла на связь группа Рязанцева, голосом Лютьенса. — Прорваться к генератору «Купола» не удалось. Прекратите атаку фермы. Их здесь очень много. Принимаю командование на себя. Наш «мардер» с командиром и остатками группы уходят. Командир тяжело ранен.

— «Сюрприз», — сказал Одинцов, — поясните.

— Поясняю — ответил Лютьенс голосом, в котором были слышны нотки какой-то особой, судьбоносной решимости человека. — Бывший управляющий фермы натыкал столько взрывчатки в коллектор, что её хватило бы, чтобы снести террасаконтеру. Коллектор оказался настолько широк, что мы провели в него «мардер». По пути к точке выхода на ферме, мы собрали, устройством разминирования нашей боевой машины, всю взрывчатку, потом сгрузили её кучей, четко под точкой входа на ферму. Это я настоял на том, чтобы заходить на ферму. Это было ошибкой, вход хорошо держали под контролем. Командир получил своё почти сразу. Остальные тоже легли почти все, отступая обратно. Дверь на ферму нам удалось закрыть за собой снова. «Мардер» с командиром и медиком я отправил обратно — он уже должен быть на поверхности. Наши «друзья» ко мне ломятся, но у меня теперь есть настоящий сюрприз.

— Поясните, — повторил Одинцов.

— «Сюрприз», — вмешался я. Я уже понял, что решил для себя молчаливый и рассудительный Гюнтер Лютьенс, — почему ты не ушёл с Рязанцевым?

Тогда бы они пришли к вам, а их много, — сказал Лютьенс, — а так они сейчас придут ко мне, а я не хочу их видеть. Они тут почти все. Пояснять времени нет, у меня много гостей.

Вслед за этим над пространством фермы поднялся огненный столб, потом нас накрыло взрывной волной.