18. Нерассказанная история о любви

Меридиан Екатеринодара как раз совпал с положением Орла на орбите, когда мы вошли в плотные слои атмосферы. «Барон Врангель» шёл, следом за «Всадником» Одинцова, к космопорту Екатеринодара. Туда, где находился штаб ополчения. Рейдеры были слишком крупными кораблями, чтобы использовать их в штурмовке наземных объектов. Элизабет зафиксировала несколько пусков по нам малых тактических ракет из-под «Купола» террисов над фермой — слишком «вкусной» целью были рейдеры, входящие в атмосферу. Но наземное ПВО повстанцев отработало чётко, Элиза, севшая за контроль боевой части, даже не напряглась.

Ферма, снабжавшая Екатеринодар продовольствием, была такой огромной, что тысяч с двадцати метров её можно было, наверное, рассмотреть без визорного увеличения. Казалась, что её прозрачный корпус, блестевший хрусталём, находился совсем рядом с городом. В принципе, так оно и было — масштабный маркер показал 50 имперских миль. Сам город Екатеринодар, пострадавший от орбитальных бомбардировок, был черней чёрного, повсюду торчали остовы жилых башен. Даже в разрушенном и оплавленном состоянии они сохраняли следы «русского стиля». Стремительные линии, летящие вверх, рвущиеся в небо. Вдоль города, от колоссальной гряды белоснежных гор, отороченных плотной, сочной зеленью леса, впадая в большой залив, бурля белым о многочисленные пороги, летела, пронзительно-синяя, как небеса, Кубань. Изумрудный лес сбегал по склонам и заканчивался, у самого моря, узкой полоской пляжей.

«Мардер», для первого взвода «гиен» лейтенанта Гюнтера Лютьенса, русские завели на «Барон Врангель», ещё пока мы совещались на «Орле». Его состоянием Рязанцев остался доволен. «Совсем новый», как сказал Павел. Когда-нибудь, хорошо бы поинтересоваться, откуда, у русского полковника Игоря Одинцова, появились совсем новые, имперские «мардеры». Майор Рязанцев, естественно, уходил на задание со своим первым взводом. Он отстыковался, не дожидаясь нашего приближения к космопорту Екатеринодара.

— «Ганза владеет всем, Франц!» — услышал я его голос.

— «Так будет вечно!» — ответил я, как будто я всю жизнь был ганзейцем, и добавил, глядя на уходящий «мардер», — удачи, Павел!

Вернись живым, друг, — подумал я.

— «Всё будет наше…» — непонятно к чему, зло ответил Павел, скорректировал курс и отключил связь.

Ганзейская боевая машина десанта резко упала вниз, набрала скорость, и, на бреющем полёте, уходила в сторону фермы, растворяясь в пёстром ландшафте планеты.

Наши рейдеры — русский «Всадник» и шедший за ним ганзейский «Барон Врангель» — были уже над пустынным космопортом, сожжённого флотом Альянса, Екатеринодара. Космопорт, казавшийся совсем небольшим в верхних слоях атмосферы, стал теперь огромным, занимая почти всю юго-западную часть города. Он примыкал своими окраинами к зелёной зоне, тоже носившей следы гигантских ожогов.

«Делай, как я», — пришёл мне сигнал от Одинцова. На тактической карте замигал мой маркер посадки, присланный «Всадником». Одинцов сажал мой «Барон Врангель», прямо у входов в технобункеры. Посадочное поле «провалилось» — вакуумные подушки парковки мягко приняли наши рейдеры на себя.

Я вышел, и по резкому запаху озона понял, что над нами тоже включён «Купол». Сами терминалы, насколько я мог видеть, носили следы сильнейших пожаров и оплавлений. Похоже, что Екатеринодар тщательно заливали какой-то разновидностью напалма. Мои оставшиеся в живых остзейцы, покинувшие корабль вслед за мной, тоже были шокированы открывшейся картиной. Разглядывали молча, ван Фростен, ругался тихо, на его родном наречии.

К нам подошёл Игорь Одинцов, посадивший свой рейдер парой минут ранее. Рядом с ним были уже знакомые нам усатый Зиньковский и красавец Касаткин. Мы все были под впечатлением, и никто из нас не решался задать Одинцову вопрос о судьбе города, однако, он сам решил прояснить картину.

— Все, кто приходит на планету, задают два одинаковых вопроса: «Как это было?» и «Как такое могло случиться?», — Одинцов говорил негромко, но даже слабый шёпот был слышен за много метров. — Акустика теперь здесь, как на кладбище, — повторил мою мысль Одинцов, — слышно хорошо, и, чтобы не было разных домыслов, снижающих наш бесспорно высокий боевой дух, я расскажу кратко.

Он перевёл дух, собираясь с мыслями.

— Террасаконтера Альянса в три часа утра вошла в верхние слои атмосферы, — пояснил Одинцов, — и почти до вечера сбрасывала сверхзвуковые штурмовые дроны. Сбить, на моменте подлёта, было почти невозможно. Дроны выходили в заданные точки и отстреливали кассеты…

Одинцов говорил медленно и тихо, снова переживая тот день.

— А чем это всё? — спросил, покрутив рукой Патрик Гордон, — почему так всё выгорело?

— Сначала равномерно вакуумные и фугасные бомбы, — чтобы пробить отверстия в жилых башнях, — пояснил Одинцов, разглядывая вместе с нами следы пожаров, — потом, по окраинам, зажигалки с какой-то токсичной дрянью, похожей на напалм — не встречал такой раньше. Город загорелся от краёв, и пожары распространялись к центру, выжигая кислород. Огненные смерчи, возникшие из-за разности температур, сметали и всасывали в себя людей, ищущих спасения. Многие прыгали в горящий ад с верхних этажей башен задыхаясь и испытывая недостаток выгорающего кислорода.

— Изощрённо, — сказала Элиза, слушавшая эту историю сжав скулы. — Точь-в-точь, как Аахен.

— Капитан-навигатор Франциско — большой выдумщик, — мрачно пошутил Касаткин. — Но у меня тоже всё в порядке с фантазией, сказал он, глядя на Элизу. — Когда я доберусь до него, он это прочувствует.

— Вас не поймёшь, Олег — осуждающе сказала ему Элиза. — То ли Вам больно и это скорбь, — то ли весело и это флирт. Не к лицу офицеру.

— Какой там флирт, лейтенант, — сказал Касаткин. — Я сам, со своими, сносил на площади города тела задохнувшихся и обожжённых до неузнаваемости, ещё при жизни людей. Потом ресурсы Альянса показывали видео с ними, обвиняя нас же в их гибели. Свой счёт Альянсу я выставлю, и уж поверьте, он его закроет… А Вы — чудо, какая хорошенькая, — добавил он с улыбкой, после секундной паузы.

— Ууу, — разочарованно сказала Элиза. — Вы так меня и не поняли. Она отвернулась от Олега Касаткина, как будто его не было и подошла ко мне, как если бы хотела говорить со мной о чём-то.

— Не прошло, — пожав плечами и глядя ей вслед, вздохнул Касаткин, как если бы он ничего не говорил.

— Хорош рефлексировать, — сказал Адам Вайде. — Ставлю ящик хорошего кубанского коньяка за голову той твари, что сожгла этот город. Он тут точно есть.

— Ты про коньяк? — спросил Патрик Гордон, без всякой улыбки, — или про дона Франциско?

— Я думаю, здесь найдётся и то, и другое, — ответил Вайде. — А ещё найдутся четыре остзейских аса, у которых свои счёты с террисами. Я не люблю жалость, — сказал он Элизабет. — Русским не нужна жалость. Они сильные. Им нужна наша помощь. Коньяк будет мой.

— Вы тоже ненормальные, — сказала Гордону и Вайде Элизабет.

— Уточните задачи, полковник, и мы ушли в небо, — делово подвёл черту ван Фростен. — Где наши машины?

Одинцов наблюдал, за этой сценой, без особых эмоций. Едва заметно усмехнулся, когда Касаткин отпускал неуместные комплименты Элизе.

— Ваши машины в соседнем ангаре, — Одинцов взглянул на часы. — Связь включена. Взлёт и подсветка целей — по маркеру. А задача простая: «забрать» и «держать» небо.

Мы быстро шли в соседний ангар за русским полковником, почти бежали. В соседнем ангаре, вместо «гепардов», стояли три русские «росомахи». Ван Фростен посмотрел вопросительно.

— Так даже лучше, — сказал Одинцов, своим видом показывая, что поэтому и вёл нас сюда. — Эти почти целые, — довольно добавил он, — из комплекта контроля атмосферного пространства космопорта.

— Мы их для себя снаряжали, — добавил Касаткин. Он, похоже, всегда был рядом с Одинцовым. — Два выхода всего-то и сделали, на зачистках, после последнего штурма.

— Какие-то проблемы? — глядя на моих остзейцев уточнил Одинцов. — Раньше на «росомахах» летали?

— Подойдёт, — сказал Патрик Гордон, присматриваясь и направляясь к машине, — это просто русская версия наших «гепардов».

Видно было, что Касаткин хотел возмутиться, но махнул рукой.

— Удачи, друзья, — сказал я вслед ван Фростену и Адаму Вайде.

— Она нам понадобится, — сказал ван Фростен, направляясь к третьей машине. — Берегите себя, капитан.

Мы остались впятером. Я, Одинцов, Касаткин, Зиньковский и Элиза.

— Куда мы сейчас, Игорь? — спросил я.

— Я в город, — сказал Зиньковский, — сейчас там точно снова начнётся.

— А мы пока, втроём, в центр управления, — кивнул Зиньковскому Одинцов, — а Касаткин к своей сотне.

Я покачал головой, остановился и повернулся к Одинцову. Какой от меня толк в центре управления. Я капитан без корабля. Командир эскорта без эскорта. Мои офицеры уходят в бой, чтобы драться, как простые солдаты.

— Я тоже буду драться как солдат, — сказал я твёрдо, глядя в глаза Одинцову. — Нельзя в небо, хорошо, я пойду с Касаткиным. Сегодня кто-то должен ответить за это — я сделал жест рукой, показывая на оплавленный потолок бункера.

Игорь Одинцов посмотрел на меня понимающе, подвигал усами и кивнул головой:

— Хорошо, с Касаткиным. Ложная атака на «Купол», — он повернулся к Олегу Касаткину. — Дай ему один «Рубеж», Алик.

— Тогда я тоже, — сказала Элиза.

— Нет, — почти хором сказали мы с Игорем.

— Тебе ж коньяк был не нужен, — поддел её Касаткин.

— Нет, — повторил я, аккуратно придержав её за предплечье. Оно было нежным и теплым, даже сквозь костюм пилота, бывший на ней. — Когда мы вернёмся, лучше скажи мне, как ты умеешь: «Капитан, я рада Вас видеть».

— Жена? — спросил Касаткин, когда мы вдвоём зашли в ангар, где стояли шагающие командные машины типа «рубеж», — девушка?

— Нет, — удивился я его вопросу, — просто коллега и соотечественница, виделись пару раз…

— Коллега, — ехидно потянул Касаткин, — соотечественница… Ладно, понимаю, говорить не хочешь, все вы, имперцы, такие. Тебя Франц зовут? — уточнил он, забираясь в кабину «рубежа», не дожидаясь моего ответа. С машиной справишься? — крикнул он, уже откуда-то сверху.

— Справлюсь, — сказал я себе, опуская кресло пилота. — Да, справлюсь, — крикнул я ему вверх.

— Была у меня, значит, девушка, — рассказывал Касаткин, пока наши машины, сотрясая каждым шагом пространство вокруг себя, выдвигались в сторону периметра блокады фермы «Овощ и фрукт». Туда, где находилась экспедиционная бригада Альянса «Ratoj de la dezerto», или то, что осталось от неё, после бегства с уничтоженной террасаконтеры Альянса.

— Как звали девушку? — спросил я, чтобы поддержать беседу. Перед боем, самая простая история об отце с матерью, или о любимой девушке, приносит спокойствие и смысл в бессмысленный ритуал убийства, или самоубийства, называемый войной, превращая солдата в защитника и спасителя.

— Звали девушку Оля, — ответил Касаткин, а я представил, как он, должно быть, улыбается в это время, в своей пятидесяти тонной боевой машине, топающей по улице, — Хельга по-вашему, по-имперски.

— Фамилия её была Меркулова, продолжал он, — родители её служили у нас на Кубани, в здравоохранении, а познакомились мы с ней на гонках болидов у вас, в Кёнигсберге. Романский цирк, что на берегу моря, ты ж бывал там?

Романский цирк был назван романским потому, что всё в нём указывало на преемственность имперского пути развития от Старой Земли до нашего времени. Архитектура и скульптура были свободным полётом фантазии нашего старины Фридриха, на тему идеального мира, который мы строим. Всё было красиво, но без излишеств, величественно, но без излишней гигантомании. Кроме того, напоминание о романских истоках имперской культуры льстило той части граждан Империи с франко-итало-испанскими корнями, кто выбрал путь sapiens.

— О! Ты тоже бывал в Романском цирке в Кёнигсберге, — сказал я восхищённо.

— А то! — гордо ответил мне Касаткин. — Олег Касаткин, Конфедерация Русских Планетных Систем!

Так объявляли участников, перед гонками болидов на магнитной подушке. Знаю по себе, как гордость от таких слов переполняла тебя, сидящего в тесной капсуле болида.

Раз в год, в ночь с тридцатого апреля на первое мая, Имперские гонки, в столице герцогства Остзее, собирали невероятное количество людей, как из Imperium Sapiens, так и из Русских Пространств. Разные команды болельщиков, приезжавшие отовсюду, подавали заявки на участие, потом тянули жребий среди своих. Те, кому повезло, сами же становились пилотами болидов. Силовые щиты боевых «гепардов», установленные на болиды, и на узкие, извивающиеся змеями трассы, делали заезды совершенно безопасными. Поэтому, в них участвовали все, «от мала до велика», как говорят русские.

Это потом военная пропаганда Альянса представит гонки, как военно-прикладной вид спорта, как доказательство подготовки Империи к войне. А тогда, самое массовое спортивное событие года транслировалось всеми медиаресурсами Альянса Свободных Миров, Империи Сапиенс и Конфедерации Русских Планетных Систем. Иногда, чтобы придать большую остроту борьбе, происходили так называемые «матчи чести», на которые приглашались команды Альянса. Впрочем, Альянс перестал участвовать за несколько лет до начала конфликта. На трибунах обязательно присутствовали герцог Остзее Фридрих и русский президент Андрей Андреевич Андреев. На «матчи чести» приезжали представители Серапеона из Альянса. Весна, ночь, запах моря над трибунами и веселье до самого утра. И ничто не предвещало войны.

Как давно это было. Даже лицо герцога Фридриха стало постепенно стираться в памяти и блекнуть.

Общие воспоминания, конечно, сближают. Мне нравилось, как этот парень рассказывает истории. Я люблю спокойных людей. С ними легко в трудных ситуациях.

— Так вот, — продолжал Алик Касаткин, под топот наших пятидесяти тонных «рубежей» по улицам Екатеринодара, — познакомились мы с Олей Меркуловой на гонках болидов у вас, в Кёнигсберге. Ты же знаешь, как это бывает — весна, ночь, девчонки в костюмах болельщиц, светящиеся фонтаны, вспыхивающие разными цветами на трибунах между заездами…

Как не знать, — подумал я. Кто тогда, весенними ночами, не знакомился у фонтанов с девушками?

— Ночь была прохладная, я был одет очень легко, всё шутил с девушками у фонтанов, замёрз, весь мурашках от холода. И лимонада ещё, холодного, сдуру напился, — увлечённо рассказывал Алик. — Смотрю, мне кто-то из девчонок на трибунах рукой машет, я подумал, может кто знакомый? Ну и подошёл. Но нет, девушка была незнакомая. И она мне вдруг, так внезапно, сказала: — Ты же из наших, из русских? — Ну да, отвечаю, а из каких же? А она меня — чмок в щёку, и говорит, — садись рядом, вон ты замёрз как. И так мне от этого тепло стало, — Алик рассказывал свою историю, как рассказывают о чём-то очень родном и близком. — А она села рядом, прижалась ко мне, а потом и спрашивает: — Так теплее?

— А ты? — спросил я, увлёкшись его рассказом о простой магии любви.

— А что я, — сказал Алик, — меня как в каком-то сладком сиропе растворило. Так мы до утра и просидели. Как сейчас помню, как кто-то подходил ко мне, говорил, что сейчас мой заезд. Только мне плевать на всё было. Хотелось, чтобы гонки никогда не кончались. Я тогда даже имени её не знал, представляешь?

— Не представляю, — ответил я ему, сам себе улыбнувшись, удивляясь такой открытости, в лучших чувствах, человека, с которым был едва знаком.

— А ещё, у неё брат был, — продолжал Алик Касаткин, его тоже, как меня, Олегом звали. Хороший был парень, дружили мы с ним. В школе вместе учились, в параллельных классах.

— Почему был? — спросил я.

— Да нет его больше, — сказал Алик и замолчал.

— Погиб в бою? — спросил я.

— Да нет, — ответил Касаткин, — Но ты слушай дальше. У меня тоже брат был, — продолжал Алик, — Мишка, мы сиротами росли, за счёт общины квартала Тихорецк. Военное училище, точные науки, космография — и всё такое… Было это перед самым исчезновением президента Андреева. Ты же в курсе про Андреева?

Честно говоря, я немного запутался в родственниках и друзьях Олега Касаткина, но последний вопрос был про русского президента, и он вернул меня, немного, в нормальное русло.

История с президентом Русских пространств была основой того, что журналисты, вроде Анатоля Ришара, называли «русской катастрофой». Конфедерация Русских Планетных Систем успешно ответила на нападение Альянса, русский президент был невероятно популярен среди своих и пользовался огромным уважением среди населения Империи. Более того, как об этом говорили и наши и медиаресурсы Альянса Свободных Миров, он был другом кайзера Вильгельма фон Цоллерна.

Но почти сразу, в самом начале конфликта, в Русских Планетных Системах произошёл путч, вероятно инспирированный Альянсом. Восстала эскадра «Петергоф», которой командовал адмирал Станислав Ручинский — человек известный во флоте, и вообще, бывший известной публичной фигурой. Биография его всегда казалась мне странной. Поведение и риторика, для такой известной и влиятельной персоны Русских пространств — недопустимой. Путчисты ставили в вину русскому президенту войну, которую можно было, якобы, избежать, падение уровня жизни на новых, недавно колонизированных планетах и эпидемии, возникшие как по команде, перед самым конфликтом, и унёсшие приличное количество жизней колонистов.

Самое начало, вполне успешной, войны Русских Планетных Систем с Альянсом прервалось сражением двух частей русского флота, в результате которого погиб и адмирал, командовавший эскадрой «Петергоф», Станислав Ручинский, и, как заявило командование русского флота, президент Андрей Андреев, делавший всегда всё сам — будь то постройка новой колонии, или подавление мятежа. Правда, некоторые поговаривали, что президент спасся, что он жив, и вернётся в самый важный и ответственный момент дальнейшей борьбы, чтобы победить. На мой взгляд, никаких оснований для подтверждения этих слухов не было. Слишком это всё было похоже на древнюю немецкую сказку о Фридрихе Барбароссе, спящим до поры, под горой Кюфхаузен, чтобы в нужный день встать и спасти мир.

Андреев, на мой взгляд, был не тот человек, чтобы бежать, исчезнуть с поля боя, по собственной воле, во время войны, решавшей судьбы нашего мира на ближайшие столетия.

— Конечно, я в курсе про вашего Андреева, — сказал я. — Мне очень жаль, Олег. Возможно, и наши судьбы были бы другими.

— Моя — так точно, — продолжал Касаткин. — Война с Альянсом тогда была где-то далеко. Самым большим событием на Кубани считалась постройка «Орла». Ходили даже слухи, что наш Андреев договорился с Кайзером о передаче технологии точки перехода. Наверняка это никому известно не было, но слухи-то очень вдохновляли…

— Твоя история про «Орёл»? — спросил я. Как любого военного, судьба «Орла» и обстоятельства его строительства, не могли меня не заинтересовать.

— Вовсе нет, — ответил Касаткин. Она про любовь. Или почти про любовь. Мы ж про девчонок говорили, Франц? А они хуже войны иногда.

— В смысле? — не понял я, настраивая компенсаторы моего «Рубежа».

— Я никому не рассказывал, а у нас эту историю все знают, — ответил Алик Касаткин. — Ты, вроде как новый тут. Не люблю недосказанности. Хочу, чтобы ты знал, кто я, раз мы вместе в бой идём. Знал от меня, а не от других.

Историю про любовь, романтик Касаткин, до конца, рассказать не успел. Нас вызвал Одинцов, как раз в тот момент, когда над нами прошла пара «росомах», раскрашенных в цвета русской ирриденты.