Первый репетиционный день начался странно: самого Алёши не было, хореограф опоздал, башню на платформе поднять так и не смогли – заклинило что-то. Постановщик Коля Фильченко почесал подбородок и произнёс задумчиво:

– Времени жалко, фиговина какая-то происходит. Как сглазили номер.

– Можно я немножко поимпровизирую? – сказала Маша.

– Давай, – махнул рукой Коля.

Маша прослушала песню, поднялась на подмостки и попросила включить фонограмму снова. Под проникновенный Алёшин голос движения рождались сами собой. «Танцуй!» – пел он, и Маша, подчиняясь, кружилась у бутафорской башни. Узнавая любимый тембр, тело становилось лёгким и податливым: тянулось, выгибалось, летело к нему…

Песня закончилась, Коля и звукооператоры громко зааплодировали. Улыбаясь, Маша поклонилась.

– Сорри, товарищи, задержался, – выбежал на сцену хореограф Валера. – Сейчас поставим номер на раз-два.

– Не-е, ты прогулял своё время, – хмыкнул Коля. – Маша сама справилась. Я думаю, если ты уйдёшь в декретный отпуск, мы её переманим к себе для постановки танцев. Да, Маша?

Валера обиженно насупился.

– Не уверена. Музыку включите ещё раз, – сказала она. – Валер, посмотри профессиональным взглядом, как танец. Для меня очень ценно твоё мнение.

– О’кей, – осклабился Валера и плюхнулся на кресло в первом ряду.

С каждым днём, с каждым танцем под Алёшино пение Маша любила его всё больше, и сердце выскакивало из груди от нетерпения увидеть его скорее. Алёшин голос стал наркотиком, который хотелось слушать бесконечно. Маша скачала в соцсетях все треки, даже обрывки песен с комментариями судей, и закручивала в плеере до дыр. По вечерам она жадно копировала на жёсткий диск Алёшины фотографии, выложенные в Сети, и погружалась в фанатский форум, с ревностью отмечая, как много девушек были бы не против прибрать к рукам «её Алёшу».

Дни шли, а он не появлялся. Маша недоумевала, почему его нет всю неделю? Алёше действительно предложили запись с какой-то группой? Хорошо, если так. Или Штальманн придумал новый коммерческий ход? Одно обнадёживало: они выступают вместе, значит, с Алёшей всё в порядке.

Маша ни о чём не говорила Кате – та ненавидела его пуще остальных и приписывала все земные пороки. На любое слово в защиту Катя взрывалась ругательствами или слезами, причитая, что «свой мозг не вставишь, особенно тем, кто сам себе враг». Маша вздыхала и терпела: беременность сделала подругу излишне эмоциональной. Говорят, так бывает. В такие моменты даже Лёне доставалось на орехи.

Порой Маша смотрела на ростовский телефон в распечатке и порывалась позвонить, но останавливала себя: такой разговор не для простого звонка. Торопиться не стоит. Даже хорошо, что она Алёшу не застала в тот момент, когда готова была кинуться на шею с извинениями. Не нужно было – мама права.

Наконец наступила суббота. На утренний прогон Алёша опять не пришёл. Маша не знала, что и думать. Холодея от волнения, она подошла к Зарине:

– А где Алексей? Мы так ни разу и не порепетируем?

– Нет. Будете выступать сразу на эфире, – спокойно ответила Зарина. – Не волнуйся, он просто споёт в своей башне, ты станцуешь внизу. Танец клёвый, видела вчера. Колосов тоже репетировал в студии. Так что всё будет оки-доки, не парься.

– Странно это, – пожала плечами Маша и отправилась на репетицию подтанцовки к песне Романа.

До самого начала эфира Маша высматривала Алёшу, но стоило заметить его в конце коридора, вспыхнула и спряталась за дверью гримёрки. Боже! Надо же быть такой трусихой! Даже «привет» сказать страшно – ведь если он не ответит, мир рухнет. Лучше ничего не говорить, она просто станцует, и он почувствует. Должен почувствовать! Только бы всё прошло гладко!

Но, как назло, без эксцессов не обошлось: куда-то запропастились туфли к номеру. В гневе Маша кричала на весь комплекс:

– Какая зараза взяла мои туфли?! Красные, с вышивкой! Тридцать шестой размер. Я их прямо под платьем поставила специально, чтоб не искать… Блин, верните! Мне выступать сейчас!

Девчонки хлопали глазами и усиленно пытались помочь в поисках. Костюмер Зоя даже выглянула в коридор.

– Боже! Мне босиком танцевать, что ли? – чуть не плача, простонала Маша.

На горестные стенания заглянула Вика. Выставив вперёд грудь, обтянутую расшитым стразами лифом, она одарила Машу язвительнейшей усмешкой:

– Ты же цыганку изображать будешь, так что давай босиком. Босота… Или пятки застудить боишься? Не трусь, отмороженным это не грозит!

– Губы вытри, яд капает, – бросила в ответ Маша и захлопнула дверь, чуть не двинув Вику по носу.

Зоя достала из-под туалетного столика чёрные бархатные балетки:

– Машунь, может, эти наденешь? С красным хорошо сочетаются… И танцевать удобно.

Маша скривилась:

– Я же в тех репетировала… Там каблук устойчивый. Ладно, что поделаешь. Но вы поищите, пожалуйста. Десять минут до выступления. Может, найдёте? С меня шампанское, коньяк, конфеты – что угодно!

Перед выходом Маша задержалась у зеркала – ещё раз удостовериться, что в её образе всё идеально: воздушное красное платье с узким корсетом, подчёркивающим талию, разрезанные до плеч рукава, которые будут крыльями взлетать во время прыжков, плотно прилегающие к запястьям браслеты, макияж, крупные кольца-серьги в ушах, парик – роскошная смоляная грива. Маша вздохнула с сожалением – такая же у неё была своя. Разве что рыжая. Когда ещё отрастёт… Взгляд скользнул на чёрную обувь, и Маша жалобно произнесла:

– Ну, пожалуйста, девочки! Найдите мои туфли. На каблучке – вот таком. Из мягкой красной кожи, с золотистой вышивкой на носках. Умоля-яю!

Динамик под потолком гаркнул Зарининым голосом:

– Александрова. Осталось три минуты. Колосов уже за кулисами. И тебя просим.

Маша кинулась к сцене. Алёша и правда был там. В живописных лохмотьях, с художественным беспорядком в волосах и гримом, изображающим на лице следы побоев, он топтался у портьеры, в волнении сжимая кисти так, что белели костяшки пальцев. Обернулся на шаги. Улыбнулся:

– Привет!

– Привет, – робко ответила Маша. Ей стало не по себе – фальшивая кровь и нарисованные синяки на его лице, слишком похожие на реальные, напомнили о падении в Залесской.

– Ты настоящая Эсмеральда, – шепнул он, – такая красивая.

– Спасибо. – Маша отвела глаза, боясь выдать свои чувства.

Зарина выскочила из тёмного закоулка, как чёрт из табакерки:

– Так, вы уже здесь. Молодцы! Через пару секунд включается заставка. Как обычно, в темноте, ты, Колосов, топаешь к башне, там ступенечки есть сзади. Аккуратно поднимайся – не свались. Потом башня поднимется на платформе. А ты, Александрова, ложишься на сено, как мёртвая. И поехали по сценарию. Ясно?

– Да, – хором ответили они и переглянулись.

В помещение ворвалась костюмер Зоя, сотрясая в воздухе красными туфельками:

– Маша! Я нашла, нашла! Вот они! Стояли на самом видном месте, и как мы не заметили?!

– Ура! – Маша схватилась за них.

– Быстро-быстро! – принялась подгонять Зарина. – Колосов, на сцену. Помнишь? Аккуратненько… Чтоб без эксцессов…

– Я в порядке, – бросил Алёша и обернулся на Машу: – Удачи нам!

– Да, – кивнула Маша. – Удачи!

Он скрылся за портьерой, а Маша сбросила чёрные балетки, и, поспешно натянув красные туфли, побежала на свой сеновал. Волнение зашкаливало, перекрывая мысли. «Всё будет хорошо!» – уговаривала себя она, хотя на мгновение показалось, что ногам некомфортно в так тщательно подобранных туфлях. Странно. Песок попал, что ли? Размышлять было некогда – на экранах шли последние секунды видеозаставки. Маша второпях раскинулась на сене и замерла, не отрывая глаз от Алёшиной фигуры, горестно согнувшейся у бутафорской горгульи. «А он артист, – с восхищением подумала Маша. – Кто бы подумал!»

Раскатами ударных пронеслось вступление, и пятно света выделило Алёшу. Он запел чуть хрипло, страдая, с натуральным французским произношением:

На слове «Эсмеральда» свет упал на лежащую Машу, она зашевелилась, будто пробуждаясь от вечного сна, и медленно начала вставать. Позади на экранах появилось изображение готически величественного собора Парижской Богоматери на фоне рассвета. Алёша перегнулся через перила, словно хотел прыгнуть к Маше, а она потянулась к нему, поймала взгляд, от которого мурашки побежали по коже. Вместе на сцене, разве это не чудо?

Окрылённая, «Эсмеральда» закружилась, встав на носок. Резкая боль пронзила пальцы ног, будто кто-то впился в них когтями. Что это?! Маша чуть не упала, но судорожно вдохнув, удержалась, не изменила рисунка танца. «Dance! – Танцуй!» – пел Алёша. «Танцую, я танцую, – мелькали в голове мысли между огненными всполохами боли. – Не подведу тебя!» И Маша танцевала.

Сейчас прыжок. Что же там, в туфлях? Только бы не растянуться на сцене! Маша набрала воздуха и прыгнула. О нет! – При приземлении что-то вонзилось в пятку, глубоко пробив её. Сдержав крик, Маша не остановилась. Каждый новый шаг превращался в пытку, и туфли скоро наполнились чем-то липким, щиплющим. Стали скользить. Слёзы катились из глаз, но руки порхали. Маша прыгала и снова раскручивалась в алых всплесках широких юбок. Она хваталась взглядом за Алёшу, и только это не позволяло ей упасть. Три минуты, похоже, никогда не закончатся!

Лёгкие руки то взлетали, то изображали волну. Вздымались и опускались снова пламенные ткани юбок. Взвивались локоны страстной Эсмеральды, пляшущей предсмертный танец у средневековой башни.

Алёша сделал паузу, схватился за голову. Ещё чуть-чуть! Маша принялась отсчитывать секунды до конца. Громоподобно перед заключительной частью загрохотали барабаны, и Алёша выдал на разрыв аорты:

Оркестровые барабаны зашлись в кульминации последнего такта. Последний прыжок. Закусив губу, Маша изо всех сил оттолкнулась от подмостков и, подлетев на мгновение, упала как подкошенная. В тумане перед глазами поплыли стоя аплодирующие зрители, думающие, что так и надо – Эсмеральда умерла по сценарию.

Маша попыталась встать и не смогла, отвернулась от зала, чтобы никто не заметил слёз, заливших щёки. Она молила лишь о том, чтобы осветители догадались затемнить эту часть сцены – не уползать же перед всеми. И вдруг кто-то подхватил её на руки и забормотал: «Машенька! Маша! Что с тобой?!» Она увидела мутное, склонившееся над ней лицо Алёши.

Зал затих. Что-то затараторили судьи и ведущая. Не важно что. Маша смотрела в Алёшины глаза и попыталась улыбнуться:

– Я дотанцевала…

Схватив её в охапку, он метнулся за кулисы с неистовым криком: «Врача сюда! Срочно врача!» К ним бросились люди.

– Где? Где болит? Машенька, ответь, – взволнованно говорил Алёша.

Она облизала губы и попросила:

– Туфли…

– Сейчас. – Он усадил её и стал осторожно снимать красные туфли, превратившиеся в «испанский сапожок». Маша вскрикнула, и на Алёшин костюм брызнула кровь. При виде истерзанной гвоздём пятки и кровоточащих ступней с въевшейся в кожу стружкой толчёного лезвия, Алёша обомлел.

– Надо кровь остановить, – пробормотал он. Не раздумывая, оторвал от своей рубахи пару лохмотьев и рявкнул на собравшийся персонал: – Врач где?! Я сказал «срочно»!

Испуганная Зарина заверила:

– Уже идёт… Боже! Как так получилось?

Алёша прижал ткань к Машиным ногам, и она, уже не сдерживаясь, заревела, как ребёнок:

– Бо-о-льно!

– Сейчас, маленькая, потерпи. Сейчас пройдёт, – уговаривал он её.

Из-за шторы выглянула ведущая:

– Что тут у вас происходит? О господи! Кровь… Лёша, на сцену. Судьи ждут.

– Обойдутся, – хмуро ответил Алёша. – Я не отойду от неё, пока не буду знать, что она в порядке.

У ведущей взлетели вверх брови от изумления:

– Даже так?! Ну ладно. – И она скрылась за кулисой. Послышалось радостное объявление рекламы.

Маша рыдала, не думая, что по щекам растекается тушь.

– Алёш… Алёша… Это не я эсэмэску писала… – захлёбываясь слезами, рассказывала она. – Мне телефон взломали… Вика и Юра… Случайно узнала… Я думала, ты не звонил совсем… Алёша… Что ты меня бросил…

– Глупенькая! Как я мог? Я же люблю тебя!

– Правда? – всхлипывая, спросила она.

– Конечно!

И тут подоспел врач:

– Что тут?

– Сергей Васильевич, посмотрите на её ноги, – попросил Алёша.

– Да что у вас, поветрие с ногами, что ли? – возмутился врач и занялся Машей. – Колосов, уйди, не мешай.

Но Маша вцепилась в Алёшины пальцы, вымазанные в крови:

– Не уходи.

– Не уйду. – Алёша крепко держал её за руку.

В помещении вздыбилась чёрная портьера, и, как ураган, ворвался разъярённый Штальманн:

– Колосов! Вообще охренел?! – орал он, перекрикивая музыку, сопровождающую рекламу на экранах. – Что ты себе позволяешь?! Это прямые эфиры! Прямые!

– Я в курсе, – спокойно поднял голову Алёша.

В комнату по одному зашли с недоумёнными лицами Летиция, Далан и Котэ. Штальманн размахивал руками так, будто собрался переиграть ветряную мельницу:

– Колосов, да ты понимаешь, что есть формат?! Ты обязан оставаться на сцене после песни, обязан! Хоть землетрясение, хоть теракт…

– Именно что теракт, – перебил Алёша и протянул Штальманну разбухшую от крови туфельку, начиненную острой металлической крошкой, с торчащим из стельки толстым, покрытым бурыми потёками гвоздём. Продюсер брезгливо взял туфлю за каблук, взглянул и, передернувшись, отставил на металлическую конструкцию. Его гнев сразу утих:

– А как она в этом танцевала?

Алёша пожал плечами и снова взял за руку Машу.

– Я не хотела номер срывать, – тихо произнесла она. – Извините, подвернула потом ногу при падении. Встать не получилось. Никто бы иначе не заметил…

У Алёши по спине пробежали мурашки: она терпела этот ужас, только чтобы не испортить его номер? Невероятно! Горло перекрыл ком от переполняющих грудь благодарности, восхищения, изумления. «Отважный маленький Одуванчик!» – думал Алёша, а сердце колотилось безумно. Коснувшись губами её пальцев, он чуть слышно шепнул: «Спасибо, ты…», но не нашёлся, что сказать, просто сжал Машину ладонь. Непрошеные слёзы проступили в уголках его глаз.

– Профессионализм, – задумчиво вставил Далан.

– Не профессионализм, а идиотизм, – буркнул доктор. Обработав раны перекисью водорода, он пытался теперь пинцетом достать из стопы танцовщицы мелкую стружку. – Кошмар какой! Не знаю, за что хвататься… Кто-то хорошо постарался. Теперь тебе танцевать долго не придётся.

– Неделю? – спросила Маша, скривившись от боли.

– Какую неделю?! – проворчал Сергей Васильевич. – Дай бог, чтобы ты в лодыжке связки не разорвала, а то придется гипс накладывать. Судя по всему, растяжение точно есть. Как минимум. Сейчас повезём в травмпункт.

Летиция сунула нос в туфлю и отпрянула:

– Ой, блин! У вас тут что, инквизиция завелась?

– Товарищи! Я считаю, надо со всем этим разобраться! У нас не Большой театр для таких козней! – с надрывом выдал Котэ. – Я просто настаиваю! Куда смотрела костюмер?! Таких работничков надо гнать в шею!

– Думаю, она ни при чём, – пробормотала Маша.

– Это же надо, как тебя кто-то ненавидит… – удивилась Летиция, снова с опаской заглядывая в окровавленную туфлю.

– Ненавидит. Наверняка, – подтвердила Маша и встретилась глазами с Даланом. Тот покрылся багровыми пятнами и, скрестив руки, начал рассматривать серебристый логотип шоу «V-персона» на стене. Маска всемогущего мачо вмиг выветрилась с его лица. Алёша нахмурился: если Далан замешан, он его в порошок сотрёт за Машу. Как и любого другого. Все вокруг галдели, возмущаясь и обсуждая происшествие. Алёша уже открыл было рот, но Зарина взволнованно объявила:

– Товарищи! Время не терпит. Реклама заканчивается! Возвращайтесь в зал.

Штальманн скомандовал:

– Колосов, марш на сцену! Рекламу по твоей милости запустили раньше, надо теперь пустоты заполнять.

Алёша не выпустил Машиных пальцев:

– Нет. Я поеду с ней в больницу.

– Я что, на китайском объясняю?! – вспылил Штальманн. – Или ты идёшь на сцену, или вылетаешь из шоу сейчас же!

Маша ответила за Алёшу:

– Он идёт, Игорь Вениаминович. Уже идёт.

– Я не оставлю тебя, – решительно сказал Алёша.

– Иди, – потребовала Маша, – иначе я буду чувствовать себя виноватой. И к тому же, неужели я зря промучилась в этих туфлях?

Алёша растерянно замялся, подспудно боясь, что стоит отпустить её руку, и Маша снова исчезнет. Будто прочитав его мысли, она выдавила из себя улыбку, стараясь не кривиться от болезненных процедур, которые производил врач.

– Иди, ты не должен выбыть. А я здесь. Никуда не денусь.

– Точно? – Он смотрел ей в глаза, не в силах оторваться.

– Точно.

Алёша поцеловал её кисть и, небрежно оттерев с ладоней кровь кем-то протянутой влажной салфеткой, бросился на сцену под заключительные аккорды рекламы памперсов. Ещё более взъерошенный, чем полагалось по роли, с разодранной уже по-настоящему рубахой он затормозил у микрофона. Хорошо, что петь больше не надо – он бы не спел теперь, а прокричал, завыл, как раненый зверь. Ему казалось, он чувствует всю боль, что досталась Маше. Под проигрыш краткой заставки ведущая успела шепнуть на ухо: «Лёшка, успокойся. Это театр. Не забывай играть» и с серьёзным лицом обратилась к зрителям.

– Во время номера произошёл несчастный случай. Алексей помог своей партнёрше, как настоящий мужчина. Сейчас ей оказывают помощь медики. Пожелаем скорейшего выздоровления! А теперь давайте выслушаем многоуважаемых судей.

Те высказались на удивление благосклонно, даже Далан. Только Алёше было на них наплевать, он кусал в нетерпении губы, ожидая окончания фарса. Едва выслушав вердикт жюри, он поклонился публике и метнулся со сцены обратно – к Маше.

Там уже готовились к выступлению девочки из «Твайс». Суетилась Зарина, причитала над Машей костюмер Зоя, пытаясь оправдаться. А Маша, ещё заплаканная, но удовлетворённо-успокоенная, добродушно кивала и, вооружившись чьим-то платком, стирала пятна туши с лица. Сергей Васильевич перебинтовывал ей вторую ступню. Взволнованный Алёша спросил:

– Ты как?

– Ничего, – улыбнулась Маша и прикрылась платком. – Не смотри на меня. Я, наверное, похожа сейчас на чудище.

Он сел на пол прямо у Машиных ног и нежно отвел её руки:

– Не могу не смотреть. Я слишком давно тебя не видел. Ты прекрасна.

Маша разрумянилась и смущённо уткнулась глазами в свои колени:

– Преувеличиваешь.

– Нет.

Сергей Васильевич закончил перевязку и посмотрел на них с улыбкой:

– Эх, молодёжь! Мне бы ваши годы! Только что слёзы, крики, «Скорая» ещё не успела приехать, а она уже кокетничает.

– Потому что не болит, – вздохнула Маша.

– Конечно, не болит! Лидокаинчиком обработали, укол сделали. А вот завтра ты, девочка, по-другому скажешь…

Алёша встревоженно глянул на врача:

– Сергей Васильич, скажите честно – у Маши что-то серьёзное?

Тот махнул рукой:

– Думаю, ничего страшного. Рентген сделаем. Баллончик с лидокаином выдадим. Дома отлежится. Будем надеяться, без гипса обойдётся. А вот ты, Колосов, зря девушку на руки хватаешь. Даже если она нравится тебе так сильно. Кто у нас неделю назад встать не мог, Пушкин?

Маша обеспокоилась:

– Ты не мог встать? Что случилось?

– Да всё нормально, – улыбнулся Алёша.

– Не обманывай! – настаивала Маша. – Кто, как не я, должен знать?

– С тебя уже хватит, – ответил Алёша. – Я в порядке.

Сергей Васильевич крякнул:

– Ладно, как «Скорая» приедет, я вернусь.

Группа «Твайс» отправилась на сцену, Зарина ещё куда-то, и они остались одни.

– Ты знаешь, я… – начала было Маша, но Алёша закрыл её губы поцелуем. И она поддалась, приникла к нему, обмякла. Алёша был счастлив, безмерно счастлив чувствовать клубничный запах волос, пить сладость с её губ, держать её в своих руках. Нежную. Трогательную. Родную. Он почувствовал себя дома, как путник, вернувшийся в оазис из утомительного похода по пустыне.

– Люблю тебя, – прошептал он, жадно ловя слухом её колокольчиковое «Люблю».