Когда приехала «Скорая помощь», Алёша упрямо пошёл провожать Машу и уехал бы в больницу с ней, если бы та не взмолилась:

– Прошу тебя, останься! Для меня! Пожалуйста!

– Колосов, да не волнуйся ты! Она в надёжных руках, – уверял Сергей Васильевич. – Нет, ну ты посмотри на него, вцепился, как клещ! Отпусти девушку, кому говорю! Хорош обниматься!

Маша быстро написала адрес на бумажке:

– Вот. Здесь я живу. Только попробуй не прийти.

Алёша зажал адрес в ладони и склонился над Машей, она обвила его шею руками и поцеловала:

– Я буду по телевизору смотреть, как ты выиграешь. А ты обязательно выиграешь! И сегодня и вообще. Я в тебя верю!

«Скорая» уехала. Алёша потоптался у служебного входа и вернулся в концертный зал с одной мыслью: тот, кто заставил Машу страдать, должен ответить. Здесь всё нашпиговано камерами – несложно найти виновного. Хотя Алёша был уверен: имя виновника он и так знает. Убил бы гадину! И Юру этого в придачу, с его мерзкой ухмылкой. Кулаки сжимались сами. Раздуваемый мыслями гнев клокотал в груди. И пусть то и дело всплывали в голове строки из послания апостола Павла к Римлянам: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию», Алёша оправдывался перед ним: «Я не за себя! Я и щёку подставлю, если надо… А за Машу по стене размажу!»

Алёша зашёл в аппаратную.

– Чего надо? – оторвался от мониторов оператор.

– Записи просмотреть с камер у гримёрки балета.

Лысый оператор, расплывшийся телесами по широкому креслу, прищурился:

– А кто ты такой, чтобы я тебе показывал? Сюда вообще посторонним вход воспрещён. Так что давай, пацан, иди, своим делом занимайся.

– Я не посторонний.

– Короче, не отвлекай! Тут работы валом! Если что надо, приходи с продюсером или менеджером. Свободен.

В аппаратную заглянул охранник:

– Михалыч, проблемы?

– Да нет, – буркнул оператор, – но пацана забери. Мешает.

– Ещё вернусь, – с досадой бросил Алёша и протиснулся в щель между дверным косяком и раскачанной грудиной шкафообразного охранника.

Общую песню уже спели, до объявления результатов голосования оставалось больше часа – есть время подумать. Погрузившись в мысли, Алёша забрел в неизвестный коридор с подсобными помещениями. Из-за тускло освещённой двери послышалась возня. Алёша усмехнулся: кто-то решил уединиться в безлюдном местечке? Но вдруг раздался удар, женский вскрик и грохот падения.

Алёша толкнул дверь и не поверил своим глазам: намотав на руку длинные светлые волосы, Далан наклонился над распластанной на полу Викой:

– Сука, чуть все шоу не сорвала…

– Прекрати! – заорал на него Алёша. – Что творишь, сволочь?!

Далан обернулся:

– А, вот и ты, Колосов! Наверняка за Марию отомстить хочешь? – Он мотнул головой в сторону блондинки: – Давай, вмажь стерве хорошенько! Её рук дело.

Вика жалобно подвывала, но не вырывалась.

«Вот тебе и месть. Как в Библии говорится: «Мне отмщение. Аз воздам». Кровь за кровь, око за око… Ну, нет! Так эта фигня никогда не закончится», – с омерзением подумалось Алёше, и он сквозь зубы повторил:

– Прекрати, я сказал. Руки от неё убери!

– Ха! Ты что, рыцарем прикинулся?! – злобно сгримасничал Далан. – Да это не женщина, это змея! Ей на всех наплевать, на шоу, на эфиры, лишь бы отомстить…

И он снова замахнулся на Вику.

Без слов Алёша подскочил и с размаху саданул певца по плечу – тот отлетел в сторону, обрушив старый стеллаж.

Алёша наклонился над растрёпанной Викой. Она в ужасе закрылась от него руками и запричитала:

– Не бей! Не бей! По лицу не бей! Ещё на сцену выходить…

– Да не собираюсь я тебя бить, – ужаснулся Алёша её реакции.

– Я больше не буду-у-у! – будто не слыша его, продолжала Вика.

– Успокойся. Никто тебя не бьёт. Встать можешь? – Он протянул ей руку.

Из угла, куда упал Далан, послышались охи и ругательства. Алёша посмотрел на него и кивнул Вике:

– Этот козёл тебя больше пальцем не тронет.

Она уставилась на него неверящими, расширенными глазами и вдруг призналась:

– Но это же правда я. Это я виновата…

– Плохо, – хмуро ответил Алёша, но руку не убрал.

Вика оперлась на протянутую ладонь и села, недоумённо глядя на него:

– И ты ничего не сделаешь?

– Нет.

– Идиот, – закряхтел Далан, поднимаясь. – Она потом яду тебе подсыплет и на могилке гоу-гоу станцует. Она же всё сделала, чтобы ты вылетел сегодня вместе с Марией. Недожала немножко.

Алёша пристально взглянул на Далана:

– А ты безгрешен?

– Нет, и что? Скажи, ты реально во всю эту христианскую хрень веришь? – удивился Далан, потирая плечо. – Ёпс, тяжёлая у тебя рука, Колосов.

Он не стал приближаться, осторожничая на всякий случай, опёрся о другой, целый ещё стеллаж и продолжил:

– Ты реально считаешь, что сейчас простишь Викторию, и она не подставит тебя снова?

– Ты за меня не говори, Марк, – с неприязнью бросила Вика. – Может, его и не подставлю…

– А Машу? – спросил Алёша.

Далан заржал:

– Не могу, наивный чукотский вьюноша!

– Ты думаешь, она святая? Машка?! Не ровняй людей по себе! – возмутилась Вика. – Она сама на меня драться полезла в прошлом году – подумаешь, я про вас статейку пихнула. Край деньги нужны были. Да-да, у меня нет богатеньких родителей – мать пьёт, как лошадь. Все бабки, что я на оплату квартиры заработала, мамаша пропила, сука. В долги влезла. Нас бы резко на улицу вышвырнули. Ага. Но из-за Маши твоей распрекрасной меня с работы турнули, пришлось полгода в гнусном стриптиз-клубе отпахать. Там, кстати, все такие вещи с туфлями делают. И ничего, выживают. Я вон выжила…

– Да уж, выпахалась, стахановка, – фыркнул Далан. – Ноги не сдвигаются.

– Выпахалась, – огрызнулась Вика.

– У всех свои трудности, но не стоит лицо терять, – ответил Алёша.

– …а то потом с асфальта не соскребёшь, – продолжил Далан.

– А на вас, кстати, Марк Борисович, при желании она спокойно может подать в суд. За нанесение телесных повреждений, – сказал Алёша.

– Как и я на тебя, голубчик… – Далан снова потёр плечо, другой рукой придерживая поясницу: – Это в монастыре тебя так бить научили? Кубань-Шаолинь?

– Жизнь научила.

Далан продолжил:

– А вообще какой суд, ты обалдел? Виктория же по головам лезет к деньгам и славе. Остальное ей по барабану. Отряхнётся и пойдёт. – Он покачал головой. – Загадочный ты, Колосов. Я прусь просто.

Вика встала наконец с пола и как ни в чём не бывало спокойно поправила платье:

– Знаешь, Марк, Колосова ты не поймёшь, не тужься. Понимать нечем, у Колосова в груди сердце, а у тебя – моторчик от «Майбаха». А у меня… Не важно, что у меня… Мне сердце по статусу не положено. Компенсирую бабками. Но если что, и правда в суд подам. Надоело.

– Посмотрим, что ты завтра запоёшь, – буркнул пренебрежительно Далан.

– Вот завтра и посмотрим. А сейчас я пошла к выходу готовиться. Синяк хорошо бы замазать. Как и те, на заднице, с прошлой недели… Да, Марк? Тоже Маше спасибо за визит. Правдоискательница, блин. Пусть отдохнёт маленько.

Алёша нахмурился, раздираемый противоречивыми чувствами, главным из которых, пожалуй, была гадливость по отношению к присутствующим персонажам. Как в вонючее болото провалился. Он прочеканил:

– Иди. Но ещё раз подобное выкинешь, карьеру испорчу: с организаторами поделюсь, кто тут постоянно гадит, или видео в прямом эфире пущу. Способов много. Я находчивый. И злой.

А Вика, приглаживая волосы, ответила:

– Ой, Колосов, не пугай. Ты добрый. Когда в себе, конечно. Но расслабься: Машка своё уже получила. Больше её не трону. Обещаю. Ага. Только имей в виду: уступать тебе в конкурсе я не намерена. Пускай по-честному, но мы ещё поборемся.

– На то и конкурс.

Уже на выходе Вика остановилась и сказала:

– Слышь, Колосов, а меня ещё никто не защищал, как ты. Мне понравилось. Да, кстати, раз ты такой порядочный, должен знать – твоя Маша недолго по тебе страдала – раз-два и к Юрке Григоряну в постель запрыгнула. Может, и залетела от него, кто знает? Так что теперь сам решай, камнями в неё бросаться или прощать.

Она скрылась в коридоре, а Далан саркастически заметил:

– Укусила-таки, змея… Вот и верь бабам после этого. Дурак ты, Колосов. Романтик и дурак.

Стиснув зубы, Алёша процедил:

– Лучше молчи, а то я твои поцелуи с Машей в горах вспомню… А если вспомню, убью.

И Далан прикусил язык, поняв, что тот не шутит.

Сверкали огни вокруг конкурсантов, выстроившихся на сцене рядом с наставниками, прогрохотала пафосная заставка, театральное действо продолжалось. Публика затаила дыхание, в нетерпении ожидая объявления ведущей, а Алёша был далеко – в своих мыслях. «Ну и что же? Она была с ним… Я и сам не ангел. Но почему с ним? Ведь гнус же, самовлюблённое мурло. Может, Вика наврала? Или нет…»

Несмотря на все резоны, на зарок не ревновать, в груди щемило. Цепочки, украшения с ро́ковой атрибутикой, которыми щедро увесила шею и запястья костюмер, казались тяжёлыми, как вериги. Алёша лишь автоматически отмечал: Слава прошёл, «Твайс», Рома…

– И лидером зрительского голосования становится… Алексей Колосов! Снова! – выкрикнула ведущая. Летиция задрала его руку вверх, как рефери у бойца на ринге. Девушки в зале завизжали. Алёша поклонился, улыбнулся, помахал. Сам удивился: надо же, научился улыбаться на публику! Поклонился ещё. Благо теперь можно уходить.

Едва он спустился за сцену, позвонила Маша:

– Как обещала, рассказываю. – Слышно было, что она улыбается в трубку. – Хирург сказал: ничего страшного, разрыва связок нет, через три-четыре недели можно танцевать!

– Это хорошо, – сдержанно ответил Алёша. – Тебя довезут домой?

– Да. Не волнуйся. Мы уже едем. – Маша помолчала секунду и добавила: – И если получится, приходи. Буду ждать.

– Хорошо.

С экранов на стенах закулисья пела песню «за жизнь» Вика, но Алёше было без разницы, вылетит она или нет. Он тихо шепнул Зарине, что отлучится. Та, бледная, как привидение, пробормотала: «Да делайте, что хотите… Достали. Сумасшедший дом, а не шоу». Наскоро стерев грим, Алёша накинул куртку и, прихрамывая, направился к выстроившимся у концертного зала такси. Пересчитав смятые бумажки, Алёша решил, что на сегодня денег хватит. Он сел в автомобиль с шашечками и назвал оставленный Машей адрес. В глазах таксиста мелькнул интерес:

– А вы, случаем, не из «V-персоны»? Как его, этот, Алексей Колосов?

– Да, это я, – с изумлением кивнул Алёша.

– Подпишите, – протянул дядька блокнот.

– Зачем?

У Алёши в голове мелькнула радостная мысль о бесплатном проезде для конкурсантов – вдруг договор есть с организаторами, но таксист улыбнулся и пояснил:

– Дочка от вас с ума сходит – от телевизора не оторвёшь. Обрадуется автографу!

– А-а, ясно, – обалдел Алёша и, черкнув по вощёной бумаге, оставил первый в своей жизни автограф.

Такси понеслось по ночной столице и притормозило в небольшом дворике меж пятиэтажных хрущёвок. Алёша расплатился и вышел. Фонарь высвечивал номера квартир на табличке, серое крыльцо, огненно-красные и лиловые дубки в палисаднике. Алёша взглянул на листок с адресом, но в подъезд не зашёл. Не смог.

Углубившись в темноту двора, он сел на приземистую скамью у песочницы. Было зябко. Алёша спрятал кисти рук в карманы и втянул шею в воротник.

Редкие фигуры появлялись у подъездов: одни торопились домой, другие отправлялись в ночной загул, пьяно и шумно болтая, и снова наступала тишина. Постепенно гасли окна, но одно – на третьем этаже, прямо перед глазами – светилось. А Алёша сидел, пригвождённый обидой к деревянной скамье. Уже и мыслей не было в голове, только обрывки заунывной песни про одиночество. Сколько часов прошло, Алёша не сказал бы: уйти не мог, и шаг навстречу сделать не получалось. Выпить бы таблетку от ревности, чтоб не сверлила виски.

В окне на третьем дрогнула кисея белых штор. Показалась девушка. Сердце ёкнуло – Маша. Она не разглядела его в темноте, но сама была видна как на ладони. Маша вглядывалась в освещённую фонарями дорожку, то теребя шторы, то опираясь на подоконник. У подъезда остановилось такси, Маша вся потянулась, проводила глазами выгрузившегося из авто толстого дядьку и, разочарованно вздохнув, загрустила. Подождав немного, она приподнялась на руках и села на подоконник, чуть скривившись, забросила перебинтованную в щиколотке ногу и вторую – тоже с повязками на ступне. Уткнулась носом в окно. При виде смешной мордашки в обрамлении рыжих кудрей с приплющенным о стекло носом, у Алёши потеплело на душе: «Одуванчик… Мой красный Одуванчик! Да пошли вы все! Никому не отдам!» Он встал со своего присеста и пошёл, подтягивая ногу, к подъезду. Протиснувшись за припозднившимся жильцом, Алёша поднялся на нужный этаж и осторожно постучал.

Дверь распахнулась. Из квартиры в лицо хлынул мягкий свет, пахну́ло теплом и едва уловимой, нежной клубничной сладостью – её ароматом. В проёме в уютном домашнем платьице с плюшевыми мишками на карманах стояла Маша – стояла неловко, придерживаясь о дверной косяк, на одном лишь ребре забинтованной стопы, и солнечно улыбалась:

– Привет, а я уже думала спать ложиться…

– Привет! – ответил Алёша, чувствуя, что тает, как айсберг, заплывший в Гольфстрим.

Пасмурное утро показалось Алёше ясным – на подушке напротив лежало рыжее, взъерошенное солнышко и сонно улыбалось. Маша блаженно потянулась:

– Доброе утро, Лёшик.

– Доброе, – ответил он и укутал её плечи тёплым одеялом: – В комнате прохладно, не замёрзни.

– Наверное, отопление отключили. Ну и ну его! Мне с тобой тепло… – Она подвинулась ближе, прижалась доверчиво, щекоча шею мягкими кудряшками. Он обнял её и подумал:

«Ради этого и жить стоит».

В брюках, брошенных на полу, зазвонил телефон. Кто-то упрямо добивался Алёши, заставив его нехотя вынырнуть из-под одеяла. Это был Штальманн:

– Колосов, где тебя носит? Разрешения на прогулки, по-моему, никто не давал.

– Воскресенье же. Выходной.

– Да какая разница? Чтоб пулей вернулся на базу. Сегодня съёмки для музканала.

– Отложить никак нельзя?

– Колосов, ты что, зазвездиться успел? Не рановато? Короче, без разговоров, через два часа съёмки на базе, потом в студии. Опоздаешь, можешь не возвращаться. Надоело мне с тобой цацкаться!

– Понял, скоро буду, – буркнул Алёша и положил трубку.

Маша с сожалением вздохнула.

– Всё ясно, тебе надо ехать…

– Да.

– Подожди, я хоть кофе тебе сварю. – Забыв о порезанных ступнях, она сбросила с дивана ноги и, ойкнув, тут же откинулась назад.

– Ты зачем так неосторожно? Больно? – встревожился Алёша.

– Да ничего, – ответила она, – нормально. Дашь баллончик вот тот беленький, с лидокаином?

Он сел рядом и подал лекарство.

– Я и без кофе обойдусь, а вот как ты тут одна? Тебе лучше не вставать.

– Я всё равно не усижу и не улежу на месте, попрыгаю на левой.

– Особо не попрыгаешь. Может, твоей маме позвонить или давай я останусь?

– Нет, Алёш, не придумывай, – мотнула головой Маша, забираясь обратно под одеяло. – Брр, дубень какой… Нет, ты иди завоёвывай для меня мир. Я корыстная!

– Ужас. Я и не догадывался… Но без шуток, как ты будешь?

Она хихикнула:

– А я сейчас Катьку позову, подружку, – в квартире напротив живёт. Заняться ей совершенно нечем. Поручу ей меня.

– Точно?

– Ага, принеси телефон с кухни, пожалуйста. И носки надень, правда ведь холодно.

Алёша счастливо вздохнул: «Господи, как же это приятно, когда кто-то переживает, что ты, идиот, носок не надел и попросту можешь простудиться…» Натянув свитер и носки, он пошёл на кухню, уютную, изящную, как всё вокруг Маши. Щёлкнув кнопкой электрического чайника, он посмотрел на фотографию под магнитом на холодильнике – Маша и красивая женщина средних лет обнимали с двух сторон солидного пилота в форме – сразу ясно – семья. Алёша замер на секунду, пытаясь вспомнить, а есть ли у них с отцом общая фотография – хоть одна после того, как мамы не стало? Нет. Да и у него самого снимки только в школьном альбоме, на паспорт и на студенческий. Алёша усмехнулся: и ладно, зато за время конкурса количество фото компенсирует все годы детства.

– Алёш, ты где? – с детским нетерпением выкрикнула Маша.

– Иду.

Он сыпанул в фарфоровую чашку кофе, сахара не нашёл, залил кипятком и вернулся к Маше:

– Кофе в постель. Прости, банально. Но ни сахара, ни чая у тебя, похоже, нет. Один кефир.

– Мурр, – обрадовалась она. – Анка говорит, что лучшая диета – пластырь на рот, поэтому я еду́ покупаю редко, а сахар вообще не держу. А вот ты сейчас Катьку увидишь, не поверишь, что полгода назад она была танцовщицей – такой шарик!

– Её уволили?

– Глупый, – щёлкнула его пальчиком по носу Маша, – она беременная. Ой, сколько ты кофе кинул?

– Много?

– Да нет, нет. Всё замечательно. Спасибо, – с удовольствием соврала она и, нажав на номер быстрого набора в телефоне, весело скомандовала: – Катька, привет! Лёни нету? Хорошо! Требуешься ты! С пирожками, кнедликами, шанежками-шманежками – со всем, что Лёня ещё не схомячил. Срочно! Прям щас!

– Ну, похоже, ты не умрёшь с голоду. А то так же нельзя, – обрадовался Алёша и чмокнул Машу в щёку: – Пойду-ка умоюсь.

В розово-цветочной ванной он поразился количеству бутылочек и баночек на полках и перед зеркалом – целая выставка-продажа. Алёша вытерся махровым полотенцем, изумляясь, как Маша умудряется окружать себя всем мягким и нежным.

И вдруг из комнаты раздался голос, заставивший Алёшу вздрогнуть. Мужской. Бархатистый. Альт. Сердце заколотилось, а подсознание выплеснуло предчувствие опасности! И боли. Долгой, бесконечной. Боже! Там Маша! Одна! Он стремглав бросился из ванной.

Маша как ни в чём бывало сидела в одеяле, а рядом, упираясь руками в поясницу и выпятив круглый живот, стояла высокая молодая женщина в тёплом оранжевом халате. На журнальном столике красовался поднос с домашним печеньем и тарелка с котлетами.

– Где он?! – выкрикнул Алёша.

– Кто он? – удивилась Маша. – Тут только Катька. Познакомься. Моя лучшая подруга. Хотя вы уже виделись. Ещё в Залесской, у колодца.

– Ты не сказала, что он здесь, – укоризненно произнесла очень низким, почти мужским голосом побледневшая Катя. – Я лучше пойду…

По Алёшиной спине пробежал холодок: сомнений нет, голос тот же! Его ни с чем не спутать. Чуть хриплый, с бархатистыми полутонами. Не альт, а контральто. Голос тёмной фигуры, столкнувшей его в пропасть. В голове эхом всплыли слова: «Да, отморозок, девушек обижать нехорошо. У них есть друзья…»

Сторонясь и стараясь не встречаться взглядом, Катя прошла к выходу мимо оторопевшего Алёши, и дверь за ней захлопнулась. Он сорвался следом.

На площадке Катя дрожащими руками пыталась попасть ключом в дверной замок. Алёша схватил её за предплечья и развернул к себе:

– Убегаешь? А ведь это была ты! Я вспомнил.

Она зло посмотрела на него и процедила:

– Да, я.

– Зачем?

– За Машу. – Катя сощурила глаза. – За то, что ты, сволочь, с ней делал. Жаль, что ты выжил. Маше всю жизнь испортил и продолжаешь портить. А она, дурочка, ведётся. Надеюсь, поймёт когда-нибудь, что такие отморозки, как ты, хорошего не заслуживают.

Алёша не выдержал и, схватив за плечи, прижал её к двери:

– Кем ты себя возомнила?! Ты не Господь Бог и не тебе решать чужие судьбы! Жаль, что я выжил, да? Мне тоже было жаль. Долго. А ты знаешь, какой звук издают кости, когда ломаются? Отвратительный, страшный хруст. А потом ты просто видишь, как они торчат наружу. Эти обломки в крови и мясе. А ты вдохнуть не можешь, потому что от боли скрутило всё! Просто лежишь и умираешь. – Алёша задыхался от гнева и возмущения, выплёвывая слова Кате в лицо. Та жмурилась и вжималась в стену, пытаясь отдалиться от него, но он был слишком близко и орал вне себя от ярости: – А попробовать не хочешь?! Нет? Конечно, не хочешь! А знаешь, как это – просыпаться от того, что кости болят, будто их только что сломали?! И снова, и снова, и снова?! Каждый день! Что такое учиться ходить заново?! Говорить?! Жрать, блин, как все люди, а не через трубку?! А ты знаешь, как это – не понимать, кто ты такой? Не помнить ни хрена?! Под себя срать, потому что ты дерьмовый овощ, жалкий никчёмный кусок дерьма… И всё при девушке, перед которой виноват до смерти… Которую любишь?! Да я даже тебе этого не пожелаю! Ни хрена ты не знаешь! Жалко ей… Вот пусть полиция разберётся, насколько тебе жалко!

Катя не шевелилась, но вдруг Алёша почувствовал, как что-то бьёт его из выпяченного вперёд живота, толкается. Ребёнок? Алёша убрал руки и добавил:

– Страшно подумать, что ты будешь матерью.

– Вы чего это? – послышался испуганный Машин голос. – Алёш? Кать?

Он обернулся – Маша стояла кое-как в дверях в том же платьице, что и вчера, наспех надетом. Он подошёл к ней и взял под локоть:

– Я отвезу тебя к родителям. Здесь оставаться не стоит.

– Зачем к родителям?

– Твоя соседка опасна.

– Да ладно! Это же моя Катька! Мы лучшие подруги! – не понимала Маша.

– Маше я ничего не сделаю, – буркнула Катя, не поднимая головы. – А ты… поступай как знаешь. Полиция так полиция. Скрываться не буду.

Она попала наконец ключом в скважину и, быстро провернув его, юркнула в квартиру. Заперлась.

Опираясь на Алёшу, Маша поковыляла в комнату, продолжая недоумевать:

– Что ты там говорил? Почему? Почему Катя? Объясни! Я ничего не понимаю!

Мрачный, Алёша проговорил:

– Потом скажу. Мне надо подумать. Как вызвать такси?

Маша автоматически назвала номер и запротестовала:

– Нет, ну как это: такая разборка, а я ничего не понимаю? Что случилось? Она нахамила тебе? Не обращай внимание! Нервная, беременная. На тебя злится… из-за меня…

– Ты не всё знаешь.

– Так расскажи мне!

– Позже.

Алёша вызвал такси. Маша всплеснула руками:

– Нет, что же это такое?! Ни одного дня спокойного! Я же вас обоих люблю, а вы так ругаетесь! И был бы повод…

– Он есть.

– Так, я сейчас Катьке позвоню. Пусть она скажет, раз ты такой молчун.

Он забрал из её рук телефон:

– Погоди. Узнаешь. Чуть позже. Тебя это не касается… Одевайся.

– Я никуда не поеду! – Маша скрестила руки на груди и надула губы.

– Тебе нужен уход. И безопасность, – хмуро сказал он и протянул кофту с кресла.

Несмотря на всё возмущение Маши, на расспросы и требования, он заставил её одеться и доставил к родителям. Их приезд вызвал переполох: Машина мама засуетилась, бабушка запричитала, увидев Машу на руках таксиста, которому за это вдвое приплатил Алёша. Когда та была усажена на диван в гостиной, Алёша попросил таксиста подождать и велел ей:

– Будешь здесь, – а затем обратился к маме и бабушке: – Позаботьтесь о ней, пожалуйста.

– Ну, разумеется. Маша, почему ты не сказала, что у тебя с ногами так серьёзно? Молодой человек, спасибо! – вежливо улыбнулась мама и протянула руку: – А я Машина мама, Елизавета Сергеевна.

Алёша растерялся, не зная, что делать с холёной рукой, выставленной к самому носу, неловко пожал её, только потом сообразив, что надо было поцеловать:

– Очень приятно, Алексей Колосов. Вы извините, мне надо ехать.

– Возможно, вы останетесь с нами на завтрак? Вызовете другую машину, – сказала мама.

«Графиня Палинская», – выдало ассоциацию подсознание, хоть Алёша и не помнил, кто такая эта графиня. Внешность, речь и манеры Машиной мамы напоминали дворянку, а не ударницу труда. Алёша смутился ещё больше и произнёс:

– Нет, мне нельзя опаздывать на съёмки. Ещё раз извините!

– Алёша, позвони, когда решишь, что можешь мне всё рассказать, – потребовала Маша. – И просто позвони.

– Я позвоню. – Он быстро чмокнул Машу в макушку и ретировался, уже на пороге расслышав мамино восклицание: «Тот самый Алёша?!»